Я вхожу в джунгли. Я знаю, обитатели этих джунглей здесь. Я не вижу их, но чувствую их присутствие. Они отступают в тень, они прячутся, всякая мелкотня, отщепенцы, вожаки малых стай, скот и дикие гиены прибиваются к мятным стенам — всегда находится хищник покрупнее — куда бы ты ни шёл. Даже запах здесь напоминает запах джунглей: кишечные газы смешиваются с аэрозолевыми дейзиками.
Я иду к прыщавым пацанам за столом в конце коридора и протягиваю им руку.
— А ты ещё кто? — спрашивает сидящий справа крекер. Левый пихает его локтем под рёбра и резко заглядывает мне в глаза, пытаясь подмаслить.
— Привет, Рублёв, — говорит, — хочешь поучаствовать в олимпиаде? — И улыбается по-уебански.
Молча кивнув, я подмахиваю пальцами. В моей руке быстро оказывается лист с перечнем ближайших олимпиад. В правой колонке снизу я нахожу инициалы Мирона и его подпись. Нихуяссе… не обманула.
Девка, которая час назад пыталась поднять мне член за стеллажом зарубежной литературы, была местной коллекционершей сплетен, а ещё от неё отвратительно пахло. Но лишь благодаря её не затыкающемуся рту я выяснил, что Мирон примет участие в выездной олимпиаде на выхах. Соль в том, что если наш вуз одержит победу, то участникам олимпиады дадут бабла. Всего каких-то двадцать кусков на команду из четырёх рож. Я за такие деньги даже дерьмо своё не продам.
— Ручка де? — спрашиваю, и мне в спешке предоставляют гелиевую, с пожёванным колпачком. В руки её не беру. Кладу лист на стол и тычу пальцем в пустую колонку под инициалами Мирона, — сюда меня впиши, — а сразу после сваливаю.
— Расписаться надо! — преследует меня мужской голос, ломающийся, но уже огрубевший от долгих лет употребления никотина.
— Сам давай, — бросаю, даже не оглянувшись.
Я направляюсь на второй этаж, рассчитывая по пути заглянуть в сортир, чтобы справить нужду. Но мои планы меняются. В окне тридцатой аудитории я обнаруживаю свою головную боль.
Коротко стриженный пидорас с серьёзным ебальником сканирует взглядом доску и внимает словам препода. Он сидит на третьем ряду, удивительно, что не на первом, как типичный пай-мальчик. По правую руку от него чудоковатая девка в бинокле, тоже слушает и записывает. Мирон периодически заглядывает ей в тетрадь. Придурок.
Я немного потоптался, нога болит. Раньше я это игнорировал, но чувствовать-то чувствовал… время от времени. Старые шрамы — это всё ещё шрамы, и у них особая боль, будто мираж, только всамделишный. Минуты через три всё приходит в норму, и я всё-таки направляюсь в сортир, после чего тихо-мирно возвращаюсь к аудитории и вхожу внутрь. Когда моя рожа появляется в поле видимости, все хотят на меня взглянуть. Но сейчас, благодаря моей хитрой маскировке, мной никто не интересовался. Я одет как обычно, с одним исключением.
— Покиньте аудиторию, — доносится до меня голос препода, когда я запрыгиваю на скамью спиной к доске и фиксирую взгляд на Мироне. Я пялюсь на него, вертя на пальце край свисающей туалетки. Гениальная была идея, обмотать башку бумагой, оставив лишь прорезь для глаз, чтобы моё появление не взволновало джунгли. Меня выдавал только кожаный пиджак и крупный перстень на мизинце. Ну, по крайней мере мне так казалось.
— Где мои сигареты? — спрашиваю.
Да, это единственная возможность хоть несколько секунд помариновать Мирона, так, чтобы вокруг никого и этот урод не съёб.
Он немного изменился с того раза, когда я видел его вблизи. Теперь он кажется более заёбанным, но эта заёбанность делает его… ещё ебливее. Что бесит пиздец как. Может, всё дело в свете? Из-за того, что сейчас было светло, а когда я видел его в последний раз — темно, да и я тогда был в говно.
— Там же, где твои мозги, — с заметным опозданием отвечает Мирон сквозь зубы, глаз с меня не сводит. Затем он лёг на стол грудью и его шёпот мне затёк прям в уши: — на помойке.
— Ты еблан? — Я хмыкаю, — эти сиги стоят больше, чем все продукты в твоём холодильнике, — и снова закидываю удочку, — Макинтош, знаешь?
— Уёбывай, — обрезает Мирон и садится ровно, высоко задрав руку. Говорит, не дождавшись ответа препода: — Сергей Геннадьевич, этот человек срывает пару. Вы можете что-нибудь с этим сделать?
Я краем глаза замечаю некоторое движение позади, после чего награждаю Мирона снисходительным взглядом. Он на приколе? Совсем не улавливает суть вещей.
Проведя пальцем по слабым элементам туалетной бумаги, я стряхиваю ту со своей башки и оглядываюсь. Сергей Геннадьевич тут же совершает разворот на сто восемьдесят градусов и направляется обратно к деревянной стойке. Вопрос о моём нахождении здесь решён.
Я снова поворачиваюсь к Мирону и с ухмылкой развожу руками. Выдаю громко:
— Кто-нибудь хочет меня вывести?
В ответ тишина.
Я улыбаюсь, будто мне эту лыбу пилой натянули. Мирон смотрит на мой ебальник и молчит, а у самого вена на виске пульсирует. Хуяк-хуяк-хуяк. Резко пропадает, как только он расслабляет челюсть. На ноги подрывается, пяля на меня сверху-вниз.
Вообще-то я ненавижу, когда на меня смотрят сверху-вниз, и людей, которые могут на меня щас так посмотреть — можно посчитать по пальцам. Но Мирон вообще охуительно странный парень. Но, кажется, я ему нравлюсь. Есть у меня такое странное ощущение в кишках, типа он из этой темы. Морда у Мирона такая… хуй знает, как описать. Как из гейской порнухи, короче. Но я гейскую порнуху смотрел всего раз в жизни, а потом блевал дальше, чем видел.
Пока я думаю о том, что этот моржовый хер на меня запал и пытаюсь прикинуть свои шансы на этой почве ему поднасрать, происходит кое-что. Во-первых, Мирон сгребает меня за грудки и мощным рывком ставит на ноги. Я не могу с ебальника лыбу сдуть, меня вся эта показуха веселит. Во-вторых, Мирон говорит:
— Я хочу.
У меня в груди как при прыжке всё сжимается. Он не договаривает, и я не спрашиваю.
Мирон тянет меня на выход и я, опять же, не сопротивляюсь, будто околдованный его низким голосом. Пока мы идём, я скоренько прикидываю в башке кое-какие цифры, потом пару раз их удваиваю. Потом немного делю, потому что из лужи можно вычерпать только определенное количество воды, не больше. Потом я просто придумываю число, потому что с арифметикой у меня херово. Столько ударов я планирую нанести этому мудаку, как только мы завернём за поворот. Никто в здравом уме не удумает так таскать Дияра Рублёва, а если и удумает, то сильно об этом пожалеет.
Но до поворота мы не доходим. Мирон заруливает в ближайший сортир. Дверь захлопывается за моей спиной. Я начинаю улыбаться, но тут лыба сама стирается с лица. Гранитный кулак с хрустом врезается в мой нос, и я влетаю в дверь позади, но не проваливаюсь, а снова ощущаю на полах пиджака крепко сжимающиеся пальцы.
Мирон дёргает и впечатывает меня в стену. Его дыхание ошпаривает мой хлебальник. Он произносит на выдохе:
— Кончай мне мозги делать, недотрога, — и добавляет, почти шипя мне в висок: — я не зассу тебя отхуярить до кровавых соплей.
Я втягиваю носом то, что струится из ноздрей. Этот сукин сын
точно сильно пожалеет.
— Дерзай, уёбок, — выплёвываю я, высвобождая руку и со всей силы засаживая ему в челюсть.
Я слегка выбит из колеи. Руки потряхивает и ни одной хорошей мысли в башке не остаётся. Один только вид этой белобрысой гниды выводит до зубного скрипа.
Бросившись в его сторону, я бью его по ногам. С размаха прямо в колено, и Мирон орёт. Но не падает, как мне бы того хотелось. Этот сукин сын тоже бьёт наотмашь, целится прямо в мою рожу. Я кое-как успеваю увернуться от одного кулака, как в глаз тут же летит второй. Ебучий уёбок с запасом опыта прошлых драк успевает зарядить по мне дважды, прежде чем ебашит подсечку и прижимает меня к полу. Затылок смачно бьётся о кафельный пол и я отрубаюсь на пару секунд. А когда открываю глаза, одно колено Мирона вжимается в моё горло, а другое — в грудную клетку. Галстуком этот ушлёпок связал мне руки, которые прямо сейчас удерживает над моей башкой.
— Какого хера?! — рявкаю я. Уповать на помощь бессмысленно, самый разгар пар. Да и нахер эту помощь. Я в одного управлюсь с этой нищей соплёй по имени Мирон.
Он вжимает колено плотнее в моё горло и моя уверенность на секунду съёживается, как соски на морозе. Мне это не нравится.
— Сука… — удаётся процедить мне, — отъебись от меня, урод.
— Продолжишь орать как ненормальный, и я суну член тебе в рот, — предупреждает Мирон, чуть ослабив давление своего колена. Сразу после чего я выдаю такого ора, какого сам от себя не ожидал:
— Отъебись, падла! Пошёл нахуй!
Снова воздух перекрывают, и кричать уже не выходит. Я препарирую взглядом Мирона, эту его тупую рожу, и начинаю танцевать ногами по полу, в надежде зарядить ботинком Маркевичу по ебальнику. Но выгнуться так не получается. Другое его колено ввинчено чуть ниже моего желудка. Этот уёбок всё предусмотрел. У меня нет слов. Я готов зубами впиться ему в глотку прямо сейчас… и вдруг, совершенно спонтанно, он расстёгивает ширинку. Тяжко вздохнув с таким видом, будто я нашкодившая малолетка. Край рубашки вылезает из-под его штанов. Мирон оттягивает пальцами резинку боксеров и уже через секунду я лицезрею его елду.
— Заруби на носу, — говорит Мирон пока я лежу ахуеваю, и тон его меняется. Овечий голос исчез, вместо него теперь… ну не знаю, что-то более наглое. Что-то типа разозлившегося козла. — Продолжишь меня доёбывать — я подкараулю и натяну твою жопу вот на эту штуку. Раз уж по-хорошему ты не понимаешь… устрою тебе демо-версию, чтобы точно усвоил.
Мирон несколько раз загоняет член в кулак прямо перед моим хлебальником. Я от ужаса даже зажмуриться не могу, надо ж контролить эту ебанутейшую ситуацию, в которой я каким-то хуем оказался перед хуем. И все что мне остаётся — лишь наблюдать, как этот урод себе надрачивает. Как его член без особого энтузиазма приобретает более уверенную форму. Судя по всему, такие ролевые игры его не вставляют. А меня тем более — уверяю себя, стиснув зубы как дурак и махая ногами активнее. Я почти ложусь на бок, но лишь делаю Маркевичу одолжение. Головка его хера тут же припечатывается к моим губам и я как сумасшедший дергаю башкой.
Молюсь, чтобы меня вывернуло и Мирон от меня отстал. Но меня не выворачивает, а Мирон не отстаёт. Его член прижимается к моей щеке и я наконец-то зажмуриваю глаза.
А потом меня от внезапности переёбывает, потому что с горла колено убирают, и тут же вжимают в мои руки. Член Мирона шлепает меня по щеке. Но это не то, из-за чего меня переёбывает. Я наконец-то могу дышать, потому говорю, но не громко… нельзя, чтобы хоть кто-нибудь застал меня в столь унизительном положении.
— Какого хуя ты делаешь?
Мирон молчит как мышь. Его пальцы зарываются под каёмку моих штанов и трусов. Непроизвольно я втягиваю живот, тем самым открыв ему путь к своему хозяйству. И гнида пользуется этим, пробегаясь пальцами по моему члену. Он берёт его и проводит рукой.
Я перестаю дышать, чтобы не взорваться или не начать ебашиться башкой о кафель, в мимолётной навязчивой идее совершить суицид. Но пока Мирон трогает меня там и его елда вытягивается прямо у меня на глазах, это желание только возрастает.
Но всё проходит, точно страшный сон. Я лежу молча ещё немного и Мирон сам отваливает. Я слышу, как он застёгивает ширинку и возится с одеждой прямо надо мной. Его голос становится тише и терпеливее, он говорит:
— Это последнее китайское предупреждение, — а затем уходит.
Я не бегу за ним вслед, не пытаюсь его остановить, чтобы наказать или огреть по голове со спины в порыве неконтролируемой ярости. Я лежу на полу в туалете, вжавшись ртом в собственную ладонь. Пытаюсь остудить собственное лицо, горящие уши и шею.
Ёбанный стыд. Теперь не только я, но Мирон Маркевич знает, что у меня на него стояк.
***
Я беру пиво и начинаю медленно пить. И пока пью, пытаюсь понять, о чем брюзжат у меня за спиной. Не получается. Говорят слишком тихо, по очереди, как будто у них там собрание или что-то типа того. Какого хера они все вообще тут делают? Это бар «Хиллари», самый дорогой бар в городе. Тут шёпотом не базарят. Какое право они имели припереться сюда и шептаться, как… кучка… ну, шептунов каких-то. О чём они вообще говорят?
Могу поспорить, они говорят обо мне.
Вот он я — мистер отмороженный ебаный урод, у которого стояк на бомжа какого-то — сижу и пытаюсь убедить себя, что никому нет до меня дела. А между тем эти уёбки за моей спиной тычут в меня пальцами и ржут. Ну не работает эта хуйня с самовнушением.
— Суки, — выдаю я, чем привлекаю внимание Антона, сидящего поблизости.
Мэйсон и Егор заняты учёбой, им нет дела до моих душевных метаний. А вот Антон, как истинный кореш, всегда готов сорваться с пар, чтоб подъехать на пьянку.
— Чё? — спрашивает он, отвлекаясь от меню.
Я поднимаю на него взгляд и молчу минуты две. Загадочно и тяжело молчу, размышляя, стоит ли пускать Антона в свою тайную комнату.
Вряд ли Антон посоветует мне что-то, кроме того, чтобы стереть Мирона с лица земли. Но стирать Мирона с лица земли я не хочу. По крайней мере пока.
Подумав ещё немного, я спрашиваю:
— У тебя есть друзья геи?
— Ага, — ухмыляется Антон, — Мэйсон. Это самое приторное пидорское суфле в моей жизни. А чё? — он резко облокачивается на стол и начинает улыбаться той-самой акульей улыбкой. — Хочешь натравить на кого-то пидораса? О, на того уебана, да? Как же этого придурка зовут…
— Мирон, — слишком резко отвечаю я.
Антон заглядывает мне в глаза немного удивлённо.
— Да не, — говорит, и вдруг хмурится. — Я ваще-то про другого.
— А, — я решаю свернуть разговор, — ясно, — и снова заныриваю в меню.
Антон тоже замолкает. Молчит даже дольше, чем обычно, так что в какой-то момент это даже начинает напрягать.
— Чёт слишком много этого Мирона, — вдруг заявляет Антон, спустя минут десять тишины, быстро перелистывая страницы меню. Он выглядит напряжённо, и добавляет вполголоса: — начинает подбешивать.
Я соглашаюсь с ним, коротко кивнув.
Я всю эту неделю пью не просыхая. И в универе не появляюсь от греха подальше. Не хочу даже мельком столкнуться с Мироном.
Ещё через неделю состоится олимпиада, на которую я завалюсь, чтобы поднасрать Маркевичу в последний раз. А потом можно будет оставить его на растерзание шавкам. Именно так я и поступлю, а пока… мне отчего-то хочется нажраться.
***
Домой я возвращаюсь в третьем часу ночи.
Не живу с предками с прошлого года. Мои чудные старики подарили на днюху эту квартиру. Я благодарен им за всё, но, хотите верьте, хотите нет, продолжаю искать подвох. Они клянутся, что любят меня просто так, но я-то знаю, что это хуйня полная. «Просто так» ничего не бывает.
Сбросив боты в коридоре, я заруливаю на кухню и вытаскиваю бутылку пива из холодильника. Затем я выпиваю всё содержимое за четыре огромных глотка. Пустую бутылку швыряю на пол, а сам берусь за ещё одну и всё по-новой, только растягивая удовольствие. Но удовольствия в этом ноль, важен только побочный эффект — забыть то дерьмо, что мне довелось пережить.
Наверное, вы сидите и думаете, что как-то это уж слишком, так напрягаться по поводу одного неприятного инцидента в сортире, учитывая моё прошлое и всё прочее. И я с готовностью признаюсь, прям здесь и сейчас:
Было. И не раз. Разного рода дерьмо, которое я похоронил на заброшенном кладбище в Астане, куда только собаки ходят подыхать.
Плюхнувшись на упругую кинг-сайз кровать, я ставлю бутылку на прикроватную тумбочку и ещё несколько секунд сверлю взглядом потолок. Затем я, не глядя, достаю из кармана пачку сигарет и скомканный чёрный галстук.
— Сукин сын, — говорю, сжимая сигарету зубами. А сам смотрю на этот галстук, и смотрю, и смотрю, запуская руку в свои спортивки. Во рту тлеет сига, пронизывая мысли дымом.
А я так ни разу и не затянулся.
