На кортах

      Понимаете, я всё планирую. Думаю наперед. Почти что всегда.       Некоторое время спустя жму на газ, всё ещё прорабатывая детали того, что будет дальше. Сначала я ни хуя не мог настроиться. Где я нахожусь — мне было посрать, к тому же на мне капюшон. Но здесь есть запах... такой особенный запах, по которому можно догадаться, что это место я знаю. Так бывает, если ненадолго уедешь из города — но не слишком далеко, — а потом, когда возвращаешься, чувствуешь знакомую вонь. Здесь то же самое, только хуже, как будто это та часть города, откуда всё это берется — вонь, боль, дерьмо, смерть, и срач, и вся та мерзость, которая делает жизнь такой, какая она есть. Уже не джунгли, а ёбаное болото.       Ну да, это окраина.       Но на мне капюшон, поэтому я не особо парюсь.       В нескольких ярдах кирпичная стена, на которой влажными полосками стекает ещё свежая моча. Дверь подъезда приветливо распахнута, но внутри света нет. Повезло, что сейчас полдень и шансы нарваться на уёбков в узких сводах рыхлой панельки минимальны, но всё ещё не равны нулю.       Бритая башка Мирона Маркевича не светилась в универе неделю. Я трижды взвесил это сумасбродное решение, прежде чем попёрся сюда.       Заглушив мотор, я подхватываю пакет с соседнего сиденья.       Так что да, стоило обмозговать как следует, что говорить дальше. Поэтому я не тороплюсь и изо всех сил думаю.       Честно говоря, я немного не в себе. Это все заметили. Антон ещё с понедельника от меня не отваливал, везде таскался, как приклеенный. И постоянно спрашивал «‎всё ли норм?». Я говорил, что норм, хотя на самом деле себя так не чувствовал. Другое дело Мэйсон — со своими сальными шуточками о том, что мне пора бы сбросить напряжение. Лишь Егору удалось более или менее меня успокоить. Он сказал, что я всё тот же Дияр Рублёв, которого он знает.       Я думаю обо всем этом, стоя напротив панельного здания. Как-то оно неприятно выглядит, если смотреть снаружи. Дом старый и обшарпанный.       Я перехожу дорогу, чтобы присмотреться поближе, застегнув капюшон на всякий случай. Я подумываю поиграть в футбол, самое то, когда надо что-то придумать. Не то чтобы я часто играл в футбол, учитывая, что со своими связями могу позволить себе купить целую футбольную команду и заставить играть вместо себя. Но когда я был пацаном, всегда гонял мячик, если вдруг возникала какая-нибудь проблема.       В общем, я обязательно погоняю мяч, сразу как закончу с этим.       Тряхнув пакетом, я захожу в падик и поднимаюсь на второй этаж. Тишина в узком лестничном пролёте — натуральная наёбка. Голоса доносятся за обитыми дверьми с царапинами, слышен даже скрип половиц и звон стеклянной тары (в таких местах редко пользовались стаканами). Я шаркаю ногами по забычкованным ступеням и поднимаюсь на четвёртый этаж, застывая напротив сорок второй квартиры. Недолго думая, я протягиваю руку и жму на дверной звонок.       Сперва ничего не происходит, но спустя какое-то время старые механические замки лязгают. В дверном проёме, приоткрывшемся ровно настолько, чтобы пырнуть незваного гостя, показывается лицо. Для этого мне приходится наклонить голову. Ясно-синие глаза палят на меня снизу-вверх.       — Вы кто? — спрашивает девчонка лет тринадцати. У неё рот морщится как куриная гузка, на брови чёрточка, шрам, и вид хмурый, авансом с претензией. Она прячет руки за спиной, и я готов поклясться, что в одной из них нож. Сильно кое-кого мне напоминает.       — Здорова, — отвечаю чутка запоздало, — я одногруппник Мирона. Навестить его пришёл, и задание передать.       — Ага, — сухо и недружелюбно отвечает девчонка, — как звать?       — Дияр.       — Не знаю такого, — она слегка тянет дверь на себя. — Уходи.       — Дияр Рублёв, — повторяю я кашлянув, — мы не шибко близки. Вообще-то староста заставила меня заявиться сюда. Катька Евдашева, может, знаешь? — Даже я не знаю, кто это. Спасибо всем остальным коллекционерам сплетен, а ещё Антону, что, как будто бы, знаком с каждой уличной собакой если не лично, то через одно рукопожатие.       На лице у девочки мелькает новая эмоция, которую я не могу распознать. Я думаю, что она сейчас начнет плакать, но вместо этого она собирается и тычет в меня пальцем.       — Специально для тебя повторяю по буквам, — именно это она и делает, — у х о д и.       — Да ладно тебе, — настаиваю я, — на вот лучше, пакет возьми, — и протягиваю его в щель, но девчонка резко тянет дверь на себя, чудом не прищемив мне пальцы. Я слышу, как с обратной стороны щёлкает замок.       Не прокатило. Какое-то время стою — не шевелюсь и почти не дышу.       Приложившись рукой к металлической поверхности, я сжимаю кулак и говорю:       — Кто ж тебя так напугал, мелкая, — мне даже думать об этом не хочется, но, как на зло, шрам снова ноет, а вместе с ним и вся остальная нога. Так что я думаю... — Я учусь на таможенника. Мы с Мироном не ладим. Однажды он даже прописал мне по роже, — и пальцем тычу в призрачный синяк на своём глазу, пока другой рукой снимаю капюшон. — Но я был рядом с ним на олимпиаде в прошлую пятницу и видел, как его колбасило по полу. Я доставал твоего братишку последние недели, а в пакете... в общем, мои извинения. Забери, как уйду, иначе соседи спиздят. Вот и всё, — закончив говорить, я кладу пакет на пол и двигаю по лестнице вниз. Медленно, почти лениво переставляя ногами, я спускаюсь к торчащим почтовым ящикам этажом ниже, прежде чем слышу... дверь визгливо скрипит, предупреждая меня, что это мой последний шанс.       Задрав башку я наблюдаю, как тонкая рука хватает пакет и утаскивает в сорок вторую квартиру. Затем тишина на долгую минуту. Я продолжаю стоять внизу, прежде чем с лязгом снимают цепочку и раскрывают дверь ровно настолько, чтобы я смог разглядеть младшую Маркевича с ног до головы.       — Это всё нам? — спрашивает она как-то растерянно, тыча в пакет у её ног.       — Ага, — киваю.       — А за что Мироша тебя ударил?       Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не заржать. Отвечаю тихо:       — Девку не поделили.       — Да врёшь ты всё, — она снова хмурится, пихая ногой пакет. — Мариша запрещает абы кого домой пускать, — и жалуется, досадливо ссутулившись.       — Но я-то не абы кто, — подчёркиваю, но с места пока не двигаясь.       — Ну, может быть, — она ненадолго замолкает, размышляет. Затем снова говорит: — Если будешь странно себя вести, я тебя ударю, — предупреждает мелюзга, и я не выдерживаю, прыскаю в кулак. Начинаю откровенно смеяться, придерживаясь за перила, пока шагаю по лестнице вверх.       — Прости, — говорю, когда подхожу к двери, — ты просто так похожа на Мирона. Бить людей у вас семейное?       — Только тех, кто этого заслуживает, — она заглядывает мне в глаза своими огромными водами в штиле. — Меня зовут Вася, — и отходит в сторону.       Я переступаю порог и замечаю дыру в потолке, киваю головой и говорю:       — Знаю.       Жду, пока дверь тихо и медленно закроется. Потом тычу Ваське пальцем в лоб.       — Дурочка, ты нарушила два важных правила бедности — взяла конфетку у незнакомца и пустила незнакомца в дом. Это последствия жизни без родителей? — я прячу руки в карманах и не наклоняясь стряхиваю с себя обувь, хотя здесь её снимать не хотелось. Несмотря на брезгливость, я решаю всё-таки разуться. Всё дело в этом ребёнке. Видите? Во мне был человек. Клянусь, был.       — Я же сказала, что смогу за себя постоять, если ты окажешься плохим, — с детской непосредственностью отвечает Вася и достаёт из деревянного комода тапки с розовым мехом. Кинув те на пол, она кивает русой кучерявой башкой, — это для гостей.       — Ну уж нет, — я наотрез.       — У нас грязный пол, — поясняет Вася, глядя на мои белоснежные носки.       — Твою мать...       В розовых тапках с мехом я располагаюсь на заваленной всяким барахлом кухне. Васька ставит греться чайник, садится напротив меня на высокий стул и начинает болтать ногами, иногда стуча по ножке стола. Её глаза гуляют по комнате пару секунд, а затем резко целятся в меня. Наши взгляды пересекаются и всё повторяется. Судя по её озорному виду, ей не терпится узнать, кто я такой и зачем пожаловал, но она стесняется. Или делает вид, что стесняется, чтобы я первый завёл разговор.       — А где Мирон? — я решаю ей подыграть.       — Спит, — отвечает Вася, расправив узкие плечи и резко заглянув мне в лицо.       — В час дня?       — Он болеет, — когда она об этом докладывает, её плечи слегка опускаются вместе с уголками губ. — За день до той дурацкой олимпиады у него поднялась температура, а он всё равно поехал...       — Дурак, — хмыкаю.       — Он как лучше хотел, — Васька вздыхает и говорит ещё что-то, но её голос заглушает свист чайника. Мелкая спрыгивает со стула и подходит к плите.       — А чё ты не в школе? — спрашиваю, рассматривая фотографию на стене. На ней Мирон-пиздюк в окружении своей семьи, безобразно счастливый пиздюк. Я сразу понимаю, что это Мирон. Всё дело в цвете глаз, они у него с детства не изменились.       — Эпидемия гриппа, — отвечает Вася, ставя передо мной кружку с чаем. — А ты почему не на парах?       — Прогуливаю.       — Так ты двоечник, — невинно подмечает Васяка.       — Нет, вообще-то, отличник, — хмыкаю я, подхватив кружку, — но мне не надо писать для этого конспекты и присутствовать на парах.       — И как ты тогда стал отличником?       — Денежки, — я потёр пальцами в воздухе, — вырастешь — найди себе мужика побогаче, чтобы не напрягаться.       — А у тебя есть богатый мужик? — хихикает Васька, а я нахмуриваюсь.       — Не смешно, — говорю и отхлёбываю, резко выплёвывая чай обратно. Эта мелюзга налила мне целый стакан кипятка. Весь рот в огне. Я яростно дышу, а Васька веселится, благоразумно обдувая свой собственный чай.       — Иногда стоит пользоваться мозгами! — весело сообщает она.       Вот ведь, зараза мелкая.       Нашу милую идиллию прерывает звонок в дверь. Васька вздрагивает, но потом слышит ещё один звонок и два стука. Её плечи расслабляются.       — Мариша пришла! — радостно заявляет, спрыгивая со стула. Я провожаю её, пружинящую в коридор, взглядом и тоже встаю.       Добираюсь до прихожей, когда Васька уже хватается за замок и начинает его раскручивать.       — А в глазок посмотреть? — хмыкаю, когда Васька разворачивает ключ. Впервые вижу дверь, которую закрывают на все три замка.       — Это точно сестрёнка, — напевает Васька, — только она знает, как сту...       Когда щёлкает последний замок, дверная ручка опускается до упора с обратной стороны и дверь распахивается, отталкивая Васю к стене коридора. Девочка вскрикивает от резкого удара. Вместо фигуры сестры за дверью вырастают два мужика. Во мне как будто что-то щелкает, и меня выбрасывает вперёд. Я швыряю в них кружку с кипятком.       — Блядь! — орёт тот, что спереди.       Счёт на секунды. Я хватаю край двери и толкаю, чтобы захлопнуть прямо перед их носом, но две руки просачиваются в проём. Я не щажу никого. Херачу, и руки исчезают с болезненным воем. Тогда я наваливаюсь на дверь и закрываю её, но с обратной стороны кто-то копирует мой трюк, мешает до конца её захлопнуть. Замок непослушный, сразу не поддаётся.       — Я тебя урою, сука! — угрожающим громом долбится в дверь. Я защёлкиваю первый замок. На металлическую поверхность сыпятся удары руками и ногами с обратной стороны, но я успеваю закрыть и все остальные замки. Сердце выдаёт кульбиты. Но опасность люди извне больше не представляют. Хотя их крики ещё доносятся до меня:       — Открывайте, мрази!       — Где деньги, Маркевич?!       — Мы высадим тебе мозги, сукин сын!       Я поворачиваюсь к Ваське. Глаза у нее на мокром месте. Слезинка выкатывается из глаза и стекает к красному следу от удара на её щеке.       — Иди сюда, — говорю тихо, наклоняясь вниз.       Она хватается в меня руками и начинает всхлипывать. Потом она встаёт. Её это пугает. Я включаю свет в коридоре и уношу её обратно на кухню, прикрыв дверь со стеклянным окошком по центру.       Я прохожу глубже и сажусь на стул, удерживая Васю на руках. Вытащив из кармана пачку сигарет, я говорю:       — Попытайся отключиться, — а сам достаю зубами сигарету, но пока не подкуриваюсь.       — Что? — всхлипывает Вася куда-то мне в плечо.       — Я этому трюку научился ещё когда был мелким, — говорю, вытащив зажигалку. — Уходишь целиком в себя и говоришь себе, что твои руки и ноги — это не ты, и живот не твой, и жопа — просто подушка или типа того. Срабатывает, если сделать всё правильно, и уже неважно, насколько сильно старик тебя пиздит. Так можно часами существовать и даже забить на всё, что тебе говорят, если уйти очень глубоко в себя, — я поджигаю сигарету и затягиваюсь. — Именно это я и предлагаю тебе сделать. Забить на весь этот рёв. Ведь ты не можешь уделать монстров. И бежать некуда.       Васька затихает, крепче вцепившись в мою спину своими тонкими пальчиками. Её дыхание постепенно выравнивается, да и удары в дверь сходят на нет.       Когда незваные гости перестают ломиться, я скуриваю три сигареты подряд. Васька к тому моменту уже успокаивается. А ещё через полчаса она совсем от меня отлипает и с более чем довольным видом мельтешит по кухне, раскладывая продукты, которые я притащил.

***

      — Всё точно будет в порядке? — спрашивает Вася, вцепившись мне в ладонь клещами.       — Не ссы, — ухмыляюсь я, пробежавшись свободной рукой по её башке. — Эти типы наверняка свалили. Такие не любят ждать.       — Ладно, — она отпускает мою ладонь с нечеловеческой тоской во взгляде.       Видать, не часто к ним гости приходят. Скучно в четырёх стенах, особенно когда брат помирает в соседней комнате.       К нему мы, кстати, тоже заглядывали. Прикрывая рот рукавами, чтобы не хапануть заразы, мы подобрались к кровати Мирона, вооружённые маркером. Васька хихикала, пока я рисовал Мирону усы. Затем она помогла мне и довела их до совершенства. Обещала рассказать как-нибудь, как Маркевич на наши художества отреагирует. А пока пусть дрыхнет. Когда он без сил, доёбывать его так себе маза.       — Больше дверь никому не открывай, даже если будут стучать как-то по-особенному, — доношу строго.       — Даже если ты придёшь в гости? — хлопает глазами Вася.       — А глазок тебе на что?       Она ничего не отвечает, просто улыбается широко, сверкая кривым гладеньким зубом.       Я выхожу и сразу же закрываю за собой дверь. Васька быстро закрывает замки, но я чувствую позвоночником, как она продолжает следить за мной, глядя в дверной глазок. Напоследок махнув рукой сорок второй квартире, я спускаюсь вниз.       Под подошвой хрустит стекло, перемолотое в крошку. Запястье чешется. На внешней стороне розовый плоский след от кипятка, которым мне в том числе окатило. Но больно не было. Просто кожа распухла и чешется.       Спустившись на первый этаж, я покидаю падик и направляюсь к своей тачке через дорогу. Небо темнеет, местами даже мигают фонарные столбы, издалека доносятся крики местной шпаны. Я подбираюсь к машине, рассчитывая расслабиться после трудного дня в нашем с пацанами баре.       — Эй, уебок.       Но есть вещи, которые невозможно предвидеть. Они просто происходят.       — Блядь, — тихо выругавшись, я прячу ключ от машины обратно в карман и оборачиваюсь на голос. Я бы легко залез в тачку и съебался отсюда. Мне бы хватило времени, но...       — Здоров, — отвечаю я им.       Они встают с мрачными мордами как две статуи рядом со мной.       Один чувак постарше, в рубашке с полосками на плечах. Он раза в два здоровее обычного человека. Ну, кроме как по росту, рост у него нормальный. А рот, наоборот, маловат даже для чувака вполовину меньше. Он засовывает палец в свое мясистое правое ухо. Я поджимаю губы, пытаясь сдержать рвотный позыв.       — Ты что за хрен? — спрашивает второй. На нем футболка и белые носки с синими полосками найк, и больше ни хуя примечательного.       — Дияр, — отвечаю. Немного подумав, добавляю: — Рублёв.       — Нам поебать, — здоровый сплёвывает. — Ты мне рожу попортил, — и тычет пальцем в свой ебальник, что от красного пятна от щеки до лба стал только лучше. Без пятна он бы смотрелся как обычный урод, а теперь его, может, пожалеет какая жалостливая баба. — Чем расплачиваться будешь?       Они надвигаются ближе, но я не буксую, покрепче сжав в кулаке жигу у себя в кармане. Вряд ли удастся отбиться зажигалкой, но если как следует прицелиться одному из них в глаз...       — Рублёв, — раздаётся ещё один голос позади этих увальней, — говорящая фамилия.       Чья-то рука ложится на плечо здоровяка и отстраняет его в сторону.       Я впервые вижу его. У него жирные чёрные волосы и волчья пасть. Он ухмыляется мне, обнажая блестящие розовые десны. Неприятный длинный тип, из-за которого мне приходится задирать башку. Двое до него не внушали опасности, но этот мужик... от него пахнет просто отвратительно, и его металлические клыки мне тоже не нравятся.       — Случаем, не отпрыск Михаила Денисовича?       — Это мой отец, — отвечаю я, и рожа у этого типа становится ещё зубастей.       — Что сынок такого уважаемого человека забыл в подобном месте?       — Навещал... одногруппника.       — Этот тип, — шепчет здоровяк, хотя даже я его слышу. — Ошивается с Маркевичем.       — Ого, — охает длинный, — ты знаком с Маркевичем? — И смотрит на меня, а глаза его паскудно блестят.       — Заебал меня допрашивать, — я цокаю и наконец-то делаю шаг назад, уж слишком близко подошёл этот мужик. — Чё вам надо от Мирона?       — За базаром следи, — впрягается чел с палёными найками, но длинный его быстро остужает взмахом руки.       — Зови меня Миха, — представившись, длинный продолжает говорить, — я держу дом игровых автоматов.       — Ближе к сути, — подгоняю.       Миха ухмыляется. Так что я затыкаюсь и позволяю ему задвинуть речь:       — Отец Маркевича задолжал мне слишком много денег. Слишком много, чтобы этот долг можно было покрыть его смертью.       — Сколько? — спрашиваю. Я действительно не в себе, слегонца.       — Больше тридцати миллионов, — спокойно отвечает Миха, поднося запястье к лицу. На его часы приходит сообщение, которое Миха изучает ещё пару секунд. — Утолил любопытство?       — Сколько Мирон отдаёт вам в месяц?       — Это уже тебя ебать не должно, ушлёпок! — снова заводится самый мелкий из них. Я перебиваю его:       — Мерседес бенц б класса. Восемнадцатого года выпуска, — вытащив из кармана ключи от машины, я протягиваю их Михе. — Дайте мне полгода. А его не трогайте.       Миха молчит. Потом я слышу, как он что-то бормочет.       В этом городе до хуя народу без денег. Но вы никогда не увидите, чтобы я нищебродствовал. Я сам заработаю себе на корку хлеба или залезу в окно и эту корку у кого-нибудь спизжу. Но эти, судя по виду, знают только как выбивать деньги из по-настоящему нищих. Не то что бы меня заботила судьба нищих. Я пекусь лишь о своём собственном благополучии, или мне хочется в это верить. В любом случае, я сперва делаю, а уже потом думаю. Прямо как сейчас.       — По рукам, — Миха скалит пасть так широко, что я вижу его гланды. — Лёх, Вэл, за руль. Я отгоню эту железяку.       Двое других мужиков уходят, а Миха садится в мою машину. Я наблюдаю за тем, как он достаёт вещи из бардачка, спускает окно и протягивает их мне.       — Оставь себе, — говорю. Всё равно там ничего важного. — Комплимент от шеф-повара. — Я не хочу трогать вещи, которых касался этот урод.       — Подкинуть до остановки? — едко интересуется Миха, заводя мотор.       — Сам дойду.       Миха поворачивается ко мне лицом. Кожа у него, типа как мука с салом, а вокруг глаз, типа как копоть.       — Ещё свидимся, — он говорит это, — Дияр, — щёлкает челюстью и наконец-то уёбывает.       Я вызываю такси и тоже отчаливаю. У меня в карманах ни рубля, только Макентош, зиппо и Прима Дона, которую я нашёл в супермаркете.