***
Я выдаю самую обаятельную улыбку, которую только могу изобразить. Взгляд Мирона на секунду становится жёстким. Настолько, что им можно брюлики резать. Он цепляется в мой взгляд, как клещ в спину старого барсука. Потом его лицо сморщивается, и он так горько вздыхает, что, кажется, его вот-вот удар хватит. Но я не подаю вида, что мне это нравится. Просто стою в дверях аудитории, создавая огромную томящуюся очередь. Около двадцати голов ждут и пилят зенками затылок Маркевича, вынуждая отступить в сторону, потому что иначе я никого не выпущу — и все это понимают. Маркевич вынужденно признаёт поражение. Он шагает к ближайшему столу и сбрасывает на него свой рюкзак. Я ещё пару секунд стою, устроив обе своих руки в карманах брюк, а затем лениво двигаюсь за Мироном. — Последний закроет дверь, — говорю на ходу, и зрительский поток быстро ныряет в освободившийся проём. Последний действительно закрывает за собой дверь. Почти что беззвучно. — Чё тебе надо? — спрашивает Маркевич, поворачиваясь ко мне. — Мы не договорили в тот раз... — Мы вообще не говорили, — перебивает Мирон, — ты засунул язык мне в рот. — Не хотел получить по лицу, — усмехаюсь я. — В общем, такие дела... я выкупил твой долг, но это не значит, что теперь тебе можно о нём забыть и беззаботно жить жизнь. — Я уже догадался, — голубые глаза прожигают меня, и время от времени я вижу, как челюсть Мирона напрягается от бушующей в нём злости. — Чего ты хочешь? — Для начала хочу послушать твои предложения, — я продолжаю, — что ты можешь мне дать? — Сорок тысяч раз в месяц. Желательно переводом. Тот мудак брал только наличкой. Сука, не могу сдержаться и начинаю ржать. Смех так и лезет из моего рта, носа, глаз, ушей. Такое чувство, будто Маркевич отчебучил лучшую шутку на ёбанном свете, но сам Маркевич не смеётся. Он хмуро пялится на моё лицо и жуёт губу. Судя по всему, все эти тёрки его доканывают. Приятно быть причиной его нервяка. — Ладно, — я пытаюсь перестать ржать, даже тру для этого лицо. — Ладно, ладно, я понял. С тобой каши не сваришь, — и резко выдыхаю, типа будто бы из бассейна вынырнул. Говорю следующее уже спокойно: — Мне не нужны твои деньги, чувак. — Тогда какого хуя? — Он повышает голос. — Слушай условия, — я пытаюсь его остудить. — Долг мне будешь отдавать таким образом, — я провожу ладонью по своей груди, разглаживая рубашку. Выпрямляюсь и заглядываю Маркевичу в глаза. Тот смотрит на меня не моргая. — Станешь моей зверюшкой. — Чего?.. — Будешь делать всё, что я скажу. Ходить со мной туда, куда я прикажу и выполнять любую прихоть, что взбредёт мне в голову. Ты станешь моей развлекухой на один год. — Ни за что, — цедит Маркевич. — Один год, — я повторяю, — либо всю оставшуюся жизнь по уши в дерьме, беспросветно, из пизды до могилы... и, поверь, те люди, которые будут заходить к тебе «в гости» от моего имени, не будут такими тупыми, как люди того мудака. Одной запертой двери будет маловато. Мирон на меня сначала как-то странно смотрит, из-за чего я думаю, а не угодил ли я в ловушку. Но потом на лице у него появляется другое — боль, грусть и всё такое. Будто он вот-вот начнёт скулить, умоляя меня пересмотреть условия. Но всё складывается иначе. — Ладно, — Мирон соглашается, опустив взгляд. Я качаю головой и поворачиваюсь к окну. Ёбаный псих. Он будет рыдать. Меня немного веселит эта мысль поначалу, а потом я как будто разочаровываюсь или ещё чё... словно я не до конца удовлетворён тем, что он так легко согласился. — Дай свой номер, — говорю я не глядя в его сторону. — У меня нет телефона. Я цокаю языком так громко, что это эхом отражается от стен. Затем достаю руку из своего правого кармана и протягиваю Маркевичу свой айфон. — Отмазаться не выйдет, — говорю, — я тебя вижу насквозь, — и медленно поворачиваюсь в его сторону. Что-то как-то он меня начинает раздражать своим поверженным видом. Я надеюсь, что он выкинет какой-нибудь финт прямо сейчас или воспрянет, точно феникс из пепла, и начнёт на меня гнать. Но пока Мирон только стоит и смотрит на мобильник. — Бери давай, золушка. — Я брезгую, — неожиданно отвечает Маркевич. — А, — ухмыляюсь я, — то есть метаться языком у меня во рту, как джекрассел-терьер за чучелом кролика, ты не брезговал? — Почему же, — Мирон поднимает на меня взгляд. — Я после этого хорошо поблевал. Вот оно, да. Он в полном порядке, вот что я вам скажу. Я бросаю в него мобильник и Маркевич ловит на автомате, будто прямой пас. Его спортивное альтер эго преобладает над эго мудозвона, но лишь преобладает, а не доминирует. Сразу после удачного перехвата Мирон демонстративно бросает телефон на пол. Я широко улыбаюсь, покачиваюсь и на развороте двигаю на выход. — Возьми, — настоятельно рекомендую. — Потому что если не возьмёшь, будем разговаривать по-другому. — Нахуя тебе это? — Кричит Маркевич мне вслед. Я притормаживаю у двери и гляжу на него через плечо так, словно это он, а не я слетел с катушек. — Хуй знает, — говорю, — вероятно, я тоже тебя ненавижу, — и после этого сваливаю.***
Я поправляю темные очки и гляжу на свой прикид. На мне красный спортивный костюм с белыми полосами и черные бутсы, тоже с белыми полосками по бокам. По-любому, я сам на себя не похож. То, что надо. Выйдя на улицу, я чувствую себя просто чудесно. Наверно, дни и раньше были хорошие, но чего-то в них не хватало. Я не мог ими наслаждаться. В новом прикиде я заявляюсь на пару с опозданием в двадцать минут и даже улыбаюсь тем, кто там присутствует. Большинство улыбается в ответ, и я обнаруживаю, что если внимательно смотреть им в лица, можно прочесть их мысли: «Это Дияр. Он сын русского Билла Гейтса. Хотел бы я быть, как он». Это пацаны. Девахи наверняка думают что-то вроде: «Я слышала, он ебётся как бог». Ну, может, я и ошибаюсь. Может, так: «Ёбаный в рот. Дияр Рублёв, чувак, с ним лучше не связываться». Но я не смотрю в их глаза и не ищу намеки на то, что они действительно думают. Все их мысли собираются в одной голове. Если один из них что-то думает, то и все остальные думают то же самое. Проторчав на парах какое-то время, на большом перерыве я заявляюсь в наше с пацанами логово. — Охуеть, — Мэйсон встречает меня на пороге с сильным заявлением. — Ты чё, ёбнулся? — Бунт, — отвечаю ему, проходя глубже в комнату и закуривая. По пути я ловлю взгляд Антона и подмигиваю ему, но он быстро отворачивается, продолжая с кем-то увлечённую переписку. Наверняка его очередная подстилка. Что-то в последнее время он совсем не делится со мной своими сексуальными похождениями, а это огромное упущение с его стороны. Таким макаром мы можем отдалиться, и ему будет очень сложно вернуть моё благосклонное отношение. Я подгребаю к нему и хватаю за патлы, вынуждая запрокинуть башку. — Хули игноришь? — Спрашиваю. — Личные... — он открывает рот и цитирует меня, — нужды. — Да так, что я буквально чувствую запах обиды, исходящий от него. Он аккуратно дёргает башкой, сбросив мою руку, и утыкается обратно в экран. Я решаю от него отстать. Как остынет — сам подкатит. Так было всегда. — Какие планы на выходные, Диярчик, — Мэйсон подлетает к нам и устраивается на спинке дивана. — Учиться будешь? — Хихикает. Совсем как девчонка. Смотрит на меня, пытаясь перехватить мой взгляд. Но я в эти игры не играю. Вместо этого я смотрю на свои черные бутсы. — Да есть тут одна развлекуха, — начинаю рассказывать. — Но я пока не понял, стоит ли это того. — Вещай! — Загорается Мэйс и бьёт себя в грудь. — Я подскажу! — Не, — отмахиваюсь, — потом. Мэйсон всё ещё что-то гонит. Но мне удаётся как-то отключиться от его слов, так что они значат для меня не больше, чем дзыньканье металла в кусачках Егора. И продолжается это долго, не помню, сколько точно. И меня это вполне устраивает. Потом кто-то хлопает меня по спине, и я выныриваю. — На, — Егор протягивает мне здоровый металлический кастет. — Как ты и просил. — Дияр... у меня много вопросов, — Мэйсон напрягается, так что я сворачиваю эту тему: — Для полноты нового образа. — Я забираю кастет и погружаю его в карман спортивок. После этого выхожу и двигаю на улицу. За полчаса до этого я кинул Маркевичу смску с требованием ждать меня на футбольном поле. Будет печально, если он не придёт. Но если он придёт... Я выхожу через запасной ход и ищу взглядом его рожу среди других рож. Маркевич трётся у ворот. Я окидываю его взглядом сверху донизу. Грязная джинсовка. Линялая футболка. Джинсы. Стёртые кроссовки. Тот же Мирон Маркевич, без изменений. Я подхожу к нему. Он начинает было что-то говорить, но я сразу двигаю ему справа. Кулак попадает прямо в нос, и Мирон плюхается на задницу. Он сидит с охуевшей мордой, и кровь стекает из носа ему в рот. Окружающие в ахере. Я тоже в ахере, потому что меня такое неожиданно заводит. — Это первый и последний раз, когда ты можешь мне въебать, — выдыхаю я, резко тряхнув рукой, которую после удара обдаёт огнём. — Ну, чё сидишь, особое приглашение нужно? — Сука, — шипит Маркевич, вытирая кровь рукавом. — Ты ради этого меня позвал? — Это аттракцион невиданной щедрости Дияра Рублёва, чувак. Я никому не даю себя бить. А тебе это надо, я же вижу. Иначе, — опустившись перед ним на корты я договариваю. — У тебя не будет стимула мне прислуживать. Сечёшь? Я планирую подарить тебе много отменного дерьма... всё ещё не хочешь мне въебать? Маркевич резко отталкивается от земли, и я вместе с ним. Несмотря на мою охуительную речь, получать по ебалу в мои планы не входит. Я просто дразню быка, врубаетесь? Спокойный бык никому на хер не нужен. Так что я даю такого дёру, что позавидуют легкоатлеты. Где-то чуть меньше километра я просто удираю, пересекая всё поле, но бык на то и бык, чтобы догонять. Мирон валит меня и, прижав мои руки коленями, бьёт по морде, как последняя тварь. Я начинаю сомневаться в целесообразности своего плана, но... через несколько ударов он застывает с задранным кулаком и начинает тяжело и часто дышать. Его бледные щёки розовеют у меня на глазах, а пот градом стекает вдоль бритых висков. Видок отменный, потому что в холодном взгляде его глаз-брюликов наконец-то образуется проблеск жизни. Он скрипит зубами, не позволяя себе заорать. — Ну, — выдыхаю я и тут же собираю кровь и слюну у себя во рту в один харчок. Сплёвываю всё это добро. — Чё скажешь? — Что я скажу?.. — Да, ебать, — начинаю почти орать. — Чё скажешь? — Скажу, что ты урод, — он тоже это выкрикивает. — Заебал меня! Вот, что я скажу! — Пышущий яростью он резко выдыхает мне в лицо всё то, что в нём накопилось. Я знаю, каково это. Когда проблем по горло, а все вокруг добряки, что аж тошно. И нет ни одного мудака, которому бы можно было въебать, при этом не отъехав на тот свет. Так его и этого лишили, когда попёрли из спорта. — Вот и славно, — я выдёргиваю одну руку и пихаю его в плечо. — Так бы сразу, — провожу ладонью по своему лицу и языком ощупываю каждый зуб у себя во рту. Вроде бы все на месте. — Но если ты въебёшь мне ещё раз, я тебе это с рук не спущу, — предупреждаю, тыча в него пальцем. Судя по его ошалевшему виду, Мирон уже где-то далеко за пределами футбольного поля. Таким образом, начало новой жизни уже положено.***
Теперь каждый Божий день Маркевича наполнен страданиями. Это для него. Для меня же — всё просто прелестно. Я пишу, звоню, передаю ему весточки через левых чуваков. Гоняю его по этажам, с первого на шестой, просто потому что мне хочется выяснить, сколько времени уходит на то, чтобы спуститься и подняться. Он не говорит, что я уёбок, но точно так думает. Особенно когда я беспокою его прям во время лекций, требуя притащить мне чё-нибудь из столовки. А когда он уточняет, чё именно, я повторяю «чё-нибудь». И он приносит чё-нибудь. Я бросаю это чё-нибудь в мусорное ведро и говорю: — Чё-нибудь другое. — Хоть бы ты сдох, — тихо ругается Мирон. — Что говоришь? — Ничего, — он ворчит и удаляется за очередным чем-нибудь. А в пятницу я вообще решаю, что пора бы испытать его по полной. Приспустив окно, я перегораживаю ему дорогу своей тачкой. — Садись, — говорю. — Не хочу, — сопротивляется Мирон, но это уже, блядь, традиция Маркевича, цену себе набивать. — Садись, или я снова засуну в тебя язык. И он садится. Ему не нравится думать об этом, судя по брезгливому выражению его ебальника. Хотя это я, а не он, полон брезгливости. Но когда я думаю о том, как мы сосались, или... что ещё хуже, как он водил мне членом по губам, брезгливость куда-то девается. Вернее, она есть, но не выёбывается. — Куда мы? — Спрашивает Мирон, накинув на себя ремень. — Не доверяешь мне? — Смеёшься? — Он хмыкает и отвечает, — нет. — Правильно делаешь, — я кладу руку на подлокотник и вожу пальцем по своей надломленной улыбке. — Заедем к тебе в гости. Давно Ваську не видел. По-любому скучает. — Нет, — резко выдыхает Мирон. — Ага. — Нет. — Ага. — Твою мать, — он произносит это так, словно он торчок в завязке, а я предлагаю ему героин. — Ты пожалеешь об этом. — Спорим? — Спорим. И знаете, что? Я правда пожалею об этом...