На кортах

      Он выходит и громко захлопывает за собой дверь. Стоя на улице зевает и разминает тощие ноги. Не знаю, чего я ожидал от такого засранца, как он. Дело не только в его настроении. Его закидоны — вот из-за чего у меня не получается оставаться равнодушным.       Я открываю бардачок. Внутри открытый блок сигарет, а ещё разводной ключ.       Вот бы стукнуть им Мирона. Чисто ради прикола.       Я ещё пару секунд пялюсь на ключ, одновременно пытаясь въехать, какого хуя он там забыл. Но в конце-концов беру только сигареты.       Из машины выхожу, также громко хлопнув дверью.       Маркевич оборачивается и в первый раз за всё это время внимательно на меня смотрит.       — Не передумал? — зачем-то уточняет, на что я отрицательно качаю башкой и запихиваю в рот сигу. Маркевич переводит взгляд на свои грязные кроссовки, и в его выражении лица появляется некая обреченная тоска, будто я только что плюнул ему на ковер. Нижняя губа у Мирона поджата, а ноздри раздуваются, как меха… Лучше и быть не может. — Хуй с тобой, — произносит он, медленно, будто я тупой.       Затем Мирон молча двигает в открытый подъезд, не обременяя себя ожиданием и не предлагая мне присоединиться. Типа делая мне одолжение, или специально третируя меня. А, ладно, на хуй.       Я двигаю за ним и поднимаюсь по лестнице, думая, что этого пацанчика стоит хотя бы уронить на ступеньки, раз уж тема с разводным ключом в пролёте.       Сильно отстав, я оказываюсь на третьем этаже, размышляя, рискнёт ли Мирон войти и закрыть для меня дверь. Типа рискнёт ли он пренебречь нашим договором, всё такое?       До меня доносятся обрывки произнесённых им фраз и чей-то голос. Я наконец-то поднимаюсь на третий. За матовой металлической дверью горит свет. Я слышу музыку, которая доносится изнутри. Похоже на блатняк.       В объятиях Мирона я обнаруживаю Ваську. Лицо Маркевича как-то разглаживается, а Васькино собирается в мелкие радостные морщинки. Как только Мирон возвращает сестру на землю, я перехватываю её озорной взгляд. Мы стоим пару мгновений, может, уставившись друг на друга. Затем её крохотный рот разъезжается, и она улыбается мне, демонстрируя молочные зубы. Некоторые из них выглядят совсем паршиво. Васька начинает отчаянно махать руками и силится выбежать из дома в розовых тапках с мехом, но Мирон ловит её и возвращает обратно в прихожую.       Я чутка прибавляю шаг, чтобы этот говнюк не захлопнул дверь прямо перед моим носом, и делаю пару судорожных затяжек, прежде чем пуляю сижку в подъездную стену.       Войдя внутрь я прищуриваюсь, гляжу на мелкую и подмигиваю ей. Заодно коленом пихаю Мирона в ногу, чтобы тот подвинул жопу.       — Как делишки, коротышка? — Спрашиваю я не разуваясь.       — Уж кто бы говорил! — Нифига, думаю я, борзометр зашкаливает. Васька мне откровенно хамит, но по-простому так, будто ей со мной легко и просто, как с пацанами в песочнице.       — Слышь, — киваю ей, — какой рост?       До сих пор сутулившаяся Вася резко вытягивается, но погоды это не делает.       — Сто сорок девять, — начинает хвастаться она, но под конец как-то сдаёт, опуская глаза. — Но я ещё вырасту…       — Вырастешь, куда ты денешься, — произносит Мирон, разобравшись со своей обувью. Он подхватывает рюкзак и двигает к себе в комнату. Я собираюсь последовать за ним, но Вася преграждает мне путь.       — Куда по чистому? — хмурится мелкая, уперев руки в боки.       — Да вас, блядь, хуй поймёшь. То грязно, то чисто, — я начинаю разуваться с крайне недовольным видом.       Мирон возвращается из своей комнаты обратно, только без рюкзака, до того как я сниму ботинки. Он окидывает меня взглядом, прислонившись к косяку плечом.       — А чего ты пришёл? — спрашивает Васька, переманивая моё внимание.       — Соскучился, — по слогам протягиваю и оскаливаюсь.       — Побесить меня хочет, — бросает Мирон.       — Ты постоянно бесишься, — откликаюсь я, — как пмсная тёлка.       — Тебе по роже съездить?       — И разорвать наш уговор?       Мирон хмыкает и отклеивается от стены, двигая в сторону кухни. Васька тихонько цокает языком и неодобрительно качает головой, всё ещё глядя в мою сторону.       — Разве так общаются друзья, — то ли спрашивает, то ли отчитывает меня мелкая.       — А мы с ним не друзья, — я отмахиваюсь. — Он меня ненавидит, прикинь?       — Я бы не пустила домой того, кого ненавижу, — искренне не въезжает Васька.       Ещё бы. Я бы и сам не пустил домой того, кого ненавижу. Если бы этот кто-то не наставил ствол на мои яйца. Вот тогда бы, конечно, пришлось пустить.       Схватив мою руку, Вася тащит меня на кухню, где уже во всю кипит чайник и Мирон сидит на подоконнике, сухари точит. Он бледный, будто пережил невъебениый шок. Ну, думаю, он его и пережил, когда пустил меня на порог своего дома. А терь бродит как потерянный.       Я сажусь за стол. Мирон лениво заглядывает мне в глаза. Похоже, что он у себя в башке отсиживает пожизненное. Ещё и блатняк из соседней комнаты долбит усиленно, будто пытаясь что-то скрыть от Васьки, а теперь ещё и от нас с Мироном.       — У вас гости? — Я поворачиваюсь и задаю этот вопрос Васе, потому что Мирон вряд ли мне на него ответит.       — Да, — сухо отвечает Васька, что на фоне всего остального кипиша, который она наводит вокруг себя, звучит не очень. — Маришкины знакомые.       — А где ещё одна сестра?       Васька умудряется протиснуть среди горы посуды две кружки, разместив те на столешнице. Затем она бросает на меня взгляд из-за плеча, слегка подняв одну бровь.       — А откуда ты об этом знаешь? — спрашивает.       — Посчитал обувь в коридоре, — решаю соврать я. Вообще-то я уже очень давно и крайне детально изучил всю их семейное древо.       — А, — ведётся Васька, — Надя в школе! У неё много занятий… а сегодня ещё скрипка.       — А ты чё сачкуешь?       — Эпидемия гриппа! — Решает прикрикнуть Васька, поставив передо мной кружку. — Ты меня совсем не слушал, да?       — Ответить в рифму? — Я улыбаюсь. Васька хмурится и пилит меня взглядом, затем шепчет:       — Пизда.       На детей нельзя ни кричать, ни материться. Даже когда они кричат и матерятся в твой адрес. Это то, что отличает нас от обезьян. И я с этим согласен. Так что когда я снова начинаю говорить, я говорю спокойным и рассудительным голосом.       — Рад знакомству.       Она ничего не отвечает. Не улыбается. Не смотрит мне в глаза. Лишь задирает руку, сжимая кулак. А затем как положит её мне на плечо. Со всего размаху.       — Дурак, — резюмирует Васька и уходит к Мирону. Я краем глаза замечаю, как на его губах проскальзывает ухмылка. Но та быстро пропадает, как и Васькина вредность. Достаточно Маркевичу уложить ладонь на кудрявую башку этой козявки.       — Это семейное, да? — спрашиваю я, потирая плечо.       — Что? — Откликается Мирон, продолжая наглаживать сестру.       — Пытаться убить меня.       Мирон молчит. Ему нужно как следует обдумать ответ, но не слишком долго, это же Мирон.       — Нахрена ты припёрся? — хотя ответа, судя по всему, я не заслуживаю. Он решает зайти с козырей.       — Давно не видел бедности, — отвечаю ему, подхватив кружку с чаем. — Соскучился по этому вкусу, запаху, виду.       — Арендуй Третьяковку и глазей на рухлядь сколько угодно.       — Слишком просто.       Я слышу как дверь, откуда льётся музыка, открывается. А ещё дело в том, что блатняк становится громче, появляются чьи-то голоса. Какой-то чувак про что-то вещает, но я, как всегда, не обращаю внимания на других, оказываясь под прицелом гнева Маркевича. Слишком много слов, и вот уже ни хера не понятно, даже когда диалоги ведут буквально у меня за спиной.       Маркевич слезает с подоконника и наклоняется к Ваське. Чёто ей шепчет.       Васька, выслушав его, снова хмурит брови. Она нехотя уходит, полоснув по мне взглядом по пути. Я оборачиваюсь, чтобы проводить её на выход, и напарываюсь на двух мужиков в проходе. На одном из них грязная рубаха. На ногах клетчатые шлепанцы, прям как у какого-нибудь дядюшки Боба. Повыше начинаются бинты, которые болтаются на ноге под шортами. Они желтоватые и слегка в крови. Лицо белое, как молоко, и от этого рубаха кажется ещё грязнее. Другой чувак выглядит нормально. Обычно.       Они оба решают уставиться на меня, будто я застал их за дрочкой.       — Чё встали?! — выкрикивает кто-то. Эти слова взрываются где-то у меня в голове и отскакивают от стен — эхо, будто на большом складе лает собака.       Рука в чёрной перчатке просачивается меж мужские телеса. Девчонка в белой футболке, измазанной кровью, заходит на кухню. Её вьющиеся патлы сливаются с кровавыми разводами, на губе блестит пирсинг, во взгляде претензия — я сразу понимаю — это та самая Маришка.       Она замирает, сканируя меня глазами, и резко начинает улыбаться. Но её улыбка мне ни хуя не нравится. Не представляя особо, что делать дальше, я тоже решаю улыбнуться. Улыбнуться всем троим. Маришка ухмыляется в ответ на мою улыбку. Но это нравится мне ещё меньше. Лучше бы она хмурилась, как Васька.       Потом она делает шаг ко мне, достаёт раскладной нож из заднего кармана и приставляет лезвие к моей шее. У меня даже времени обдумать произошедшее нет. Это просто происходит в два щелчка — жвачки в её рту и металлического механизма раскладушки.       — Чё за хрен? — Спрашивает эта ебанутая, глядя мне за спину. Очевидно, вопрос адресован Мирону.       — Марин… — вздыхает Маркевич. Я пытаюсь повернуть голову, чтобы посмотреть на него, но она ещё сильнее прижимает перо к моему горлу, а это, честно скажу, больно.       — Ты снова взялся за старое, засранец? — орёт Марина. — Сколько он тебе предложил, а? — вот теперь вопрос точно адресован мне.       — Что, блядь, что?! — тараторю я, задрав обе руки. — Какого хуя вообще тут происходит, Мирон? Сутулый ты пёс… Сперва выходят мужики, один из них весь в крови, затем эта сучка с ножом, которым сходу тычет в меня. Ёбанный пиздец.       — Ещё хоть раз назовёшь меня сучкой и я отрежу тебе причиндалы, усёк? — ебанутая кивает башкой. И у неё такой металлический голос… приходится его слушать и делать то, что она говорит. Даже если ты Дияр Рублёв. Так что я нервно киваю в ответ и затыкаюсь.       — Он не по этим делам, — наконец-то решает, блядь, вмешаться Мирон Маркевич. — Это мой одногруппник. Он двоечник. Я даю ему занятия.       — Только занятия?       — И ничего больше.       Она затыкается, обратив всё внимание на меня.       — Ладно, — говорит, наконец-то отведя лезвие в сторону, складывая его в воздухе и быстро пряча в карман.       Атмосфера мгновенно меняется, когда эта сумасшедшая запрокидывает голову и на выдохе произносит:       — Добро пожаловать, чувствуй себя как дома, мальчик, — её ладонь обрушивается мне на затылок. Она начинает небрежно и с широченной лыбой теребить мои волосы. — На каком курсе учишься? Как звать? Ох, блин, — она резко поворачивается к мужикам. — С вас трёха за спешку.       Пока она отвлеклась, а эти чуваки хлопают себя по карманах в поисках бумажника, я быстро встаю. Нельзя больше сидеть.       Водя рукой вдоль шеи я отступаю к подоконнику и обращаюсь к Мирону:       — Какого хуя? — буквально шепчу.       — Прости, если напугала, — отвечает не Мирон, а его старшая сестра, у которой какой-то, блядь, просто фантастический слух. Хотя она даже не смотрит в нашу сторону, быстро пересчитывая деньги. — Вообще-то я тату-мастер.       — И хирург, — добавляет Маркевич, покосившись на меня со злорадно приподнятой губой. — Не все могут позволить себе поход в больницу, чтоб ты знал.       — Да и местные больницы такие, что там скорее добьют, чем подлатают, — бросает Маринка. — Всё, рассчитались. Сил тебе, Колян, — она хлопает забинтованного мужика по плечу, ненавязчиво направляя в сторону прихожей. — И харе влезать в разборки. Вы что, в девяностых застряли, мальчики?       Я провожаю всех троих взглядом, а когда они пропадают из виду, резко поворачиваюсь к Мирону. Его рожа оказывается в миллиметре от моей собственной. Я отпрыгиваю в сторону. Маркевич сутулится, упаковав руки в карманах спортивок, и медленно шагает на меня.       — Уже жалеешь? — шепчет, следя за мной глазами-брюликами.       — О чём?       — Что припёрся сюда.       Я как-то весьма нехреново напрягаюсь, а ещё чувствую неловкость, потому что он подкрадывается ко мне… всё ближе и ближе.       — Что значит «снова за старое», а? — спрашиваю я, всеми силами пытаясь разрулить ситуацию. — Твоя сестра так закипишевала, потому что — что?       — Не твоего ума дело, — спокойно отвечает Маркевич, буквально припирая меня к стене. Но после этого ближе не подходит. Он держит дистанцию, даже если эта дистанция меньше метра.       — Ты что, бывший барыга? Наркоту продавал, да? — я выдвигаю своё предположение, победно ухмыльнувшись. Наверняка ведь какую-то дрянь толкал. Такие, как он, часто промышляют грязными делами. А потом пол жизни ищут искупления за своё прошлое, иногда даже становятся священниками.       — Продавал, — неожиданно честно отвечает Мирон. — Но не наркоту.       — Извините за то, что сбежала! — на кухню возвращается Марина. Пока мы точили ляса, та уже успела вырубить блатняк и закрыть дверь за бандюгами. Теперь она, искупавшаяся в крови, медленно снимает с себя латексные перчатки в дверном проёме и испытывает меня взглядом. — Вернёмся к разговору, ладно? С какого ты курса?       — Таможенное дело, — отвечаю, незаметно выдохнув. Мирон возвращается на подоконник.       — О, отличный выбор! В наше время так не хватает толковых парней на таможне!       — И не мечтай, — вставляет свои пять копеек Мирон. — Если он станет таможенником, то только по блату.       — Всё так печально? — подыгрывает ему Маринка. — Доктор говорит, что шансов ноль?       — Ага, — усмехается Маркевич. — Но баланс сохранён. Если тут, — он касается пальцем своего виска. — Пустовато, то рожа должна быть симпатичной.       — Думаешь, у него симпатичная рожа? — Марина хватает мой подбородок и разворачивает к себе. Я от этого ахуеваю, потому не двигаюсь. Противно, конечно, и то, что эта сучка выше, из-за чего мне снова приходится задирать голову. Но я щас озадачен внезапным комплиментом от Мирона больше, чем тем, что меня разглядывают как какую-то зверюшку. — Хм, — изучая мой ебальник, Маринка кусает серёжку на своей губе. — Пойдёт.       — Вы ахуели? — взрываюсь я, дёрнув башкой.       — Расслабься, — улыбка Марины озаряет комнату. — Так как, говоришь, тебя зовут?       — Дияр, — буквально выплёвываю.       И всё вдруг меркнет. Улыбка на лице Маринки, вот я о чём. Вид у неё, конечно, теперь ни хера не дружеский.       — Что ты сказал? — переспрашивает она.       — Дияр Рублёв, — я повторяю. Ну, мало ли, старость не радость, вся херня.       Но лучше бы я промолчал.       Рука Марины резко опускается на мой затылок. Она оказывается пиздецки сильной бабой, сгибая меня по полам.       Громко топая по полу, эта сучка выводит меня в коридор как щенка и швыряет в дверь квартиры.       — Ты офанарела?! — выкрикиваю я.       — Катись отсюда, — она едва ли не рычит, снова направив на меня свой нож. — И больше никогда, сучонок, никогда не подходи к Мирону. Спасибо, конечно, что тогда помог Ваське с теми уёбками. Но ложка мёда не спасёт бочку дёгтя, — качая ножом в воздухе, она взглядом указывает на мои ботинки. Я быстро обуваюсь, потому что в её тоне читается угроза. А такое опасно игнорировать, даже если ты ебать какой богач.       Маркевич, к моменту когда я справляюсь с обувью, уже стоит в прихожей за спиной сестры и любуется моим позорным изгнанием.       — Ты разрываешь наш уговор? — решаю уточнить я, прежде чем дёрну за ручку.       — С чего бы, — Мирон беспечно разводит руками. — Это ведь я не могу бить тебя, а не она.       — Прочь!       — Сукин сын, — я посвящаю это Маркевичу и открываю дверь. Мирон машет рукой, буквально светясь.       Я вылетаю из подъезда, крепко впечатывая подошву в асфальт.       Этот говнюк всё продумал… с самого начала — не я играл с ним, а он со мной.       Открыв тачку я прыгаю на водительское и громко захлопываю за собой дверь. Тут же на баранку руля сыпятся хаотичные удары. Мне нужно высвободить это. Сердце херачится в рёбра, обещая их проломить.       Я провожу ладонью вдоль своего лица, внезапно нащупывая улыбку. Красиво. Не моя улыбка, а то как он поступил.       Заведя мотор, я пихаю сигу в рот. Мне надо высвободить это. Но ни размахивание кулаками, ни сигареты, ничего не помогает.       Такое чувство, что это взаимно.       — Ненавижу, — шепчу я, а всё равно лыблюсь, вспоминая его глаза-брюлики.