***
Я захожу в столовку и изучаю присутствующих. Кучка пафосных идиотов располагается у окна, остальные среднячки вразброс по помещению. А Мирон со своей компанией сидит рядом с выходом, буквально подле меня. Я ускоряюсь и быстро подхожу к ним. Отодвигая стул на ходу падаю напротив Маркевича, прервав оживлённую беседу Мирона с двумя сидящими по бокам от него парнями и одной девчонкой, что теперь потеет рядом со мной. Несколько секунд я сверлю Мирона испепеляющим взглядом. Но уже знаю, что это не проканает. У меня на виске бьётся жилка, качая горячую кровь в мозг. Маркевич запихивает себе в рот то, что насадил на вилку. Остальные пялятся на меня и чего-то ждут. Хотя ждать приходится недолго. Облокотившись на стол, я наклоняюсь и цепляю край подноса Мирона пальцами. Притягиваю его к себе и заглядываю в тарелки. Что бы такого сделать? Я поднимаю глаза. Маркевич сжимает вилку так крепко, что у него начинают бледнеть костяшки. Его недовольный вид слегка поднимает мне настроение, что последние два дня где-то на уровне Марианской впадины. И дело не только в том, что я побывал у Маркевича в гостях. Хотя… вообще-то всё именно из-за этого, и я планирую отыграться. Подхватив стакан с каким-то пойлом я выливаю его содержимое в тарелки, что-то стекает в поднос, но там не так много питья, чтобы всё тут засрать. Затем я ставлю стакан обратно и медленно отодвигаю от себя поднос на край стола, пока тот не упадёт. По столовке разносит звук бьющегося стекла. Непонятно только, почему все вдруг решают замолчать. — Доешь, — говорю я, сложив руки в замке. Мирон чуть двигает головой, но это не кивок. Скорее, нервяк. — Какого фига… — подаёт голос пацан справа от Маркевича. Я его не помню. Какой-то хрен с горы, у которого даже бейджа нет. — Гордость не позволяет? — я стараюсь передать лишь одним голосом всё говно, которое во мне накопилось. Пусть этот засранец не забывает о своём положении. Я был добр к нему только потому, что мне так хотелось. Но Мирон этого не ценит. — Не хочешь — не делай, всё добровольно. Только тогда, — я ухмыляюсь, — жди гостей. Сегодня вечером. Мирон отъезжает из-за стола вместе со стулом. Затем встаёт под прицелом нескольких дюжин взглядов. И моим, конечно же, прожигающим его, как газовой горелкой. — Мирон, не надо… — шепчет девчонка рядом со мной. Но Мирон обходит стол. Я разворачиваюсь на стуле, закинув одну руку на металлическую спинку. Мирон подходит ко мне. — Ешь, — это слово вырывается у меня изо рта само по себе. — Урод. — Мудозвон, — произносит Маркевич так тихо, что даже я едва слышу. Его голос на его не похож, и этому я очень рад. Он начинает опускаться на колени перед подносом и месивом еды. — Ешь! — выкрикивает кто-то с дальних столиков. — Ешь! — гудят присутствующие. Барабанят по столам, как макаки в тропических джунглях. Мы снова здесь. В чаще леса, где нет людей, только животные и их инстинкты. Здесь Мирон Маркевич — омега, а я — альфа. И я просто сижу и тащусь от вида. Мирон Маркевич на коленях, и через несколько часов об этом будут трещать во всех кабинетах. Мирон Маркевич, отличник, спортсмен, упёртый засранец, прогнулся под Дияра Рублёва — первая строчка во всех заголовках статей о жизни и выживании в нашем вузе. — Мирон, не делай этого! — ну куда же без его команды поддержки. — Остановись! — хотя их голоса всё равно теряются в гуле рыка, рёва, лая. Я закрываю глаза. Просто закрываю, на пару секунд. Я не сплю, ничего такого. А когда открываю, между лицом Мирона и полом вклинивается носок моего ботинка. Я дёргаю ногой, задирая башку Маркевича так, чтобы он заглянул мне в глаза. — Не зазнавайся, — говорю я, — ты всего лишь моя игрушка. В твоих интересах, чтобы мне было весело как можно дольше, — я дёргаю ногой, отпихивая рожу Мирона от себя и от грязного пола. Затем встаю и просто ухожу, уводя за собой возмущённый шёпот. Что-то мне как-то совсем не весело. Я бы даже сказал… теперь ещё херовее, чем до этого. Я просто хочу… Не знаю, если честно.***
— Понимаешь, Дияр, — Сергей Геннадьевич заходит издалека, — близится сессия. А твои тесты… оставляют желать лучшего. — Хотите сказать, что я тупой? Я сижу в преподавательской. Здесь обычно целая куча народу, но сейчас вся эта куча тусит под дверью и подслушивает наш разговор. Никто, кроме Сергея Геннадьевича, не осмелился бы начать со мной переговоры. Так я ещё и резко перестал давать взятки остальному преподавательскому составу (не считая Сергея Геннадьевича, который до сих пор считает, что во мне есть потенциал), из-за чего у этих придурков разрыв шаблона. Наехать на меня они не могут, но и работать дальше без предоплаты не собираются — я это понимаю. Вместо пятёрки по другим дисциплинам теперь красуются скромные, неуверенные тройки, и те притянуты за уши, с росписью карандашом. — Хочу сказать, Дияр, что предлагаю тебе дополнительные занятия по моему предмету. И неплохо бы было, чтобы ты взял пару персональных занятий у других преподавателей. — Сергей Геннадьевич снимает оправу и заглядывает мне в глаза, ища там совесть, или ещё что, я без понятия. — Ты же можешь позволить себе занятия, так? — Отец больше не спонсирует мою учёбу, — я пожимаю плечами с беспечным видом. — Говорит, что теперь это моя проблема, — откровенно вру я. На самом деле отец сам предлагал мне взять занятия у каких-то заграничных профессоров. Я отказался, так как это больше походило на подъёбку с его стороны. Чтобы я, Дияр Рублёв, и не смог сам справиться с какой-то учёбой? Глупость. Хотя Сергей Геннадьевич, судя по виду, моего мнения не разделяет. Он скрещивает руки на груди и тяжко вздыхает. — Может я договорюсь со старостой, чтобы она дала тебе несколько уроков? Она отличная ученица, благонадёжная, сообразительная, симпатичная. — Вы мне, что ли, её сватаете? — не смог удержаться я, подколов преподавателя. Тот гасит сухой кашель в кулаке и поднимает на меня взгляд, буквально умоляя согласиться. Видать, ему перепадёт от начальства, если он не решит этот вопрос со мной. Не хочется подставлять Серёгу, всё-таки хороший он мужик, хоть и тряпка та ещё. Можно долго пиздеть по поводу того, что школы и книги — это, типа, круто, но мне вот кажется, что учителя и прописи не воспитают в человеке деловую жилку. Либо ты с ней рождаешься, либо набиваешь шишки, как все остальные. Я вытягиваюсь на стуле, потягиваясь во все стороны. Выдохнув шумно, задираю башку к потолку и вдруг предлагаю следующее: — Есть у нас в универе один мозговитый чувак. Мирон Маркевич, помните такого? — ухмыляюсь я, подарив Серёге надежду. — Может договоритесь с ним, чтобы дал пару уроков вашему подопечному, а? Только не говорите моё имя, пусть это будет сюрприз. — Я договорюсь с ним, — кивает Сергей Геннадьевич, уверенный, что проблем не возникнет. — Что насчёт грядущей пятницы? — Пятница — отлично. — Сразу после занятий? — В библиотеке, ага. — Прекрасно, — он хлопает в ладоши и резко встаёт. Я встаю следом за ним, лениво оглянувшись. Приоткрытая дверь резко закрывается. Ну что за придурки. — Иди, Дияр, а то опоздаешь на пару. — Ага, — я киваю преподавателю в знак уважения и двигаю на выход. Во прикол ждёт Мирона в пятницу. Не могу дождаться. Так хочется полюбоваться его ошалевшим ебальником, что я никак не могу перестать фантазировать об этом.***
Ну и вот, настаёт тот самый вечер пятницы. Начинается он как обычно, я хожу на пары, переписываюсь с Мэйсоном, который укатил со своим очередным хахалем на недельку в Тбилиси, в перерывах пытаюсь дозвониться до Антона, который что-то забыл в запое (об этом мне, кстати, тот же Мэйсон рассказал) и на большом перерыве откисаю в нашем клубе, помогая Егору плавить железо. С последней пары я сваливаю первым, направляясь сразу в библиотеку, и по пути отшиваю несколько приставучих тёлок. Зайдя внутрь я немного прохожу вдоль столов, исследуя зубрил, втыкающих в учебники. Сам располагаюсь за последним столом у окна, раскинув свои сети так, чтобы первым заметить Мирона. Судя по часам, он должен был прийти сюда ещё минут десять назад, но Маркевич опаздывает. А я ненавижу, когда кто-то опаздывает. Моё колено нервно заходится. Подошва тарабанит по полу, а я ищу в собственной башке оправдания для этого придурка. Что такого важного могло произойти у Мирона, чтобы он проигнорировал поручение препода? С его то блестящей репутацией. А затем Мирон появляется. Я сжимаю зубы, готовясь вывалить на него отменную кучу дерьма… но меня как водой окатывает, и всё вмиг гаснет. Он прихрамывает, проходя глубже в библиотеку. Взглядом ищет того, за кого поручился Сергей Геннадьевич. А на его лице цветут несколько синяков, губа рассечена, и выглядит Маркевич так, словно ему устроили хорошую взбучку — читаю во взгляде. Но кроме этого — ничего. Никаких шуток. Никаких хмурых бровей. Никакой тихой злости. И много взглядов. Много долгих взглядов и взглядов исподтишка. Заметив меня, он начинает отрицательно мотать башкой и отступать назад. Я делаю шаг в его сторону. Маркевич разворачивается и собирается свалить. — Стоять, — ору я, ринувшись его догонять. — Пошёл нахуй, Рублёв! — выкрикивает Мирон не оборачиваясь и тоже начинает бежать. Я вылетаю из библиотеки вслед за ним и настигаю Маркевича на повороте, вцепившись в его худи со спины. Мирон притормаживает и дёргает локтём. Мне невъебенно везёт, потому что я успеваю отдёрнуться. — Какого хуя тебе надо? — почти рычит Мирон, впечатавшись спиной в стену коридора. — Что с лицом? — я предпочитаю не ходить вокруг да около, в отличие от всех остальных, и всё говорю прямо. Рожа Мирона — это то, что меня беспокоит в данный момент. Так ещё никто не делал… никто не заставлял меня беспокоиться о себе, но Мирону это удаётся. Как на зло. Так ещё и не подпускает ближе, выставив между нами ладонь в качестве предупреждающей ограды, мол, если я её пересеку, всему конец, и он не станет себя сдерживать. — Что с лицом, — повторяю я, переходя на шёпот. Повезло, что людей в коридоре совсем нет. Все уже свалили, или сидят в школьных клубах и лепят стенгазету, я не знаю, и мне плевать. Даже если бы кто-то тут был. — Хватит, — выдыхает Мирон, — не разыгрывай комедию. Это ты подговорил их, верно? Я на секунду выпадаю из реальности. — Чего? — Прекращай, — взрывается Мирон, долбанув кулаком по стене. — Это всё из-за тебя. Я скольжу взглядом по его лицу и плечам, вплоть до края рваной штанины. А это его единственные штаны — я хорошо их запомнил — и раньше они такими не были. Осознание проникает в мой мозг неожиданно, как металлический инструмент. Раньше я не обращал на это внимание, потому что мне было всё равно, но Мэйсон часто говорил, что после нескольких наших приколов над теми и этими придурками, этих самых придурков начинали чморить. Иногда это затягивалось, а мы не контролировали. Но теперь, когда весь вуз видел, как я поставил Мирона на колени, все эти мартышки и гиены решили, что могут делать с Маркевичем всё что угодно, и даже больше. Они решили, что он новый мальчик для битья. Именно этого я и добивался… если так подумать. Но почему-то эта скользкая мысль не приносит мне удовольствия, только гнев и раздражение. — Слушай, — говорю я. Теперь, когда у меня в голове прояснилось, мне стало намного проще думать. — Нет, я больше не собираюсь тебя слушать, иди на хер, — козлится Маркевич. Тогда я хватаю его за запястье, и из его пасти вырывается болезненное мычание. Я тут же отдёргиваю свою руку. Смотрю в его рожу и слышу, как долбится моё сердце. — Что они сделали? — спрашиваю таким голосом, какой мне совершенно незнаком. В нём есть волнение и сочувствие, о котором я даже не догадывался. — Подкараулили в сортире и наваляли, — отмахивается Маркевич. — Кто это был? — Без понятия. — Сколько их было? — Тебе ли не знать. Я тяжело выдыхаю. Этот упёртый козёл. Как же я его ненавижу. Но тех, кто тронул Маркевича, ненавижу ещё больше. — Это не моих рук дело, — говорю я, хотя прекрасно понимаю, что Маркевич мне не поверит. — И они пожалеют об этом, — протягивая ладонь к Мирону я вдруг становлюсь свидетелем того, как этот парень вздрагивает. Он впервые вздрагивает у меня на глазах, и мне становится ещё тяжелее выносить всё это. Я продолжаю тянуться. Маркевич закрывает глаза. Даже несмотря на то, что он уверен, будто бы я подговорил тех уёбков, он всё ещё… целиком и полностью подчиняется условиям нашего уговора. Что же такого с ним делали, если терпеть меня и чьи-то побои легче, чем всё остальное? Уложив ладонь поверх его век, я подхожу ближе. Треклятая разница в росте. Я выдыхаю ему в ключицу. Нерешительно застываю так на пару секунд, а затем отхожу назад и убираю руку, пряча ладонь в кармане брюк. Я ухожу оттуда с тяжёлым сердцем. Мне нужно всё обдумать, а Маркевичу нужно отдохнуть от меня.***
В понедельник ранним утром я захожу в кабинет радиовещания, где местная шайка профессиональных дикторов печатают свежую стопку новостей. Проносясь мимо них, я ловлю под локоть девчонку в лабутенах и увожу за собой. — Ты ещё кто?.. — охуевает кто-то из их состава. — Рублёв, — бросаю я, — врубайте прямой эфир, если не ищите проблем. Я завожу девчонку в кабинет и подталкиваю к микрофону. — Умеешь им пользоваться? — Конечно… — она нервно произносит это и начинает приводить себя в порядок, на что-то рассчитывая или пытаясь произвести на меня впечатление. — Настрой микрофон, чтобы меня даже стены слышали. Она охает, ахает, но всё-таки подрубает какие-то провода, начинает глубоко нагибаться, загибая те под стяжки, чтобы никто не споткнулся. Я смотрю на неё снисходительно, терпеливо дождавшись, когда эта курица закончит сей спектакль. Но даже когда она заканчивает, то ничего не говорит, а просто встаёт и пялится на меня, запустив пальцы в свои пушистые, как у пуделя, волосы. — Ты всё? — Спрашиваю. — Ну… да, — отвечает она несколько разочаровано. Я обхожу её и берусь за микрофон, подношу его к своему лицу и говорю следующее: — Говорит Дияр Рублёв, — я слышу, как разносится свист, который даже специальные стёкла не гасят. Видать выкрутили звук на максимум, настолько они обосрались. — Вы, наверняка, все в курсе, кто я такой и на что способен. Есть две новости. Первая — вечером прошлой пятницы стая ублюдков решила, что мои игрушки — достояние общественности, и знатно обосрались. Они тронули мою вещь. Теперь любой желающий может и должен тронуть их. А именно, — в выходные я проделал огромную работу, чтобы всё выяснить. Я достаю из кармана сложенный листок бумаги, разворачиваю его и продолжаю говорить: — Георг Самошкин, Семён Николаев, Тушняков Дмитрий, Алексей Сафонов — акции ваших семей теперь принадлежат мне. Если кто-то из вас попытается их выкупить, я уничтожу малый бизнес ваших отцов, матерей, и других родственников. Если ещё хоть кто-нибудь тронет Мирона Маркевича — с ним случится то же самое. Это вторая новость — Маркевич — моя вещь, — я выдыхаю, — с добрым утром, говнюки проклятые, — и выбрасываю микрофон, двинув на выход.