На кортах

      Я смотрю на него. Его руки медленно сжимаются в кулаки, как будто стрелок тянется к кобуре. Я секунду об этом думаю, пока происходят все эти гляделки, прищуривания глаз и пыль, летящая в сухом воздухе. Мирон, абсолютно точно, не хочет всего этого. Но титул вынуждает его заниматься разного рода благотворительностью, даже если он ваще не желает ей заниматься.       Маркевич садится напротив меня с хмурым ебальником. На стол кладёт рюкзак, бутылку воды и пачку крекеров. Это весь его перекус? Пока я пялюсь на солёных рыб, Маркевич молчит. Если он собирается молчать, какого хрена тогда припёрся?.. Как часто он перебивается печеньем? На таком обеде далеко не уедешь. Я перевожу взгляд на Мирона. Кажется, он похудел. Или мне так только кажется, может, в глаза долблюсь?       — Что это была за хуйня? — наконец-то спрашивает он. Я пожимаю плечами, как будто ничего такого не делал. Ну, подумаешь, объявил на весь уник, что Маркевич моя личная головная боль. Так кто угодно может сделать. Разница лишь в том, что мне люди подчинятся, потому что у меня есть то, чего нет у любого прохожего — статус, деньги, власть, и харизма, конечно же, без неё никуда.       — Прикрыл твою жопу, — подмигиваю ему.       — Это всё из-за тебя началось, — напоминает Маркевич, искоса глянув на меня.       — Считай, — я ухмыляюсь и произношу это медленно, с оттяжкой, — я взял ответственность. Нет, не так… у тебя проблемы, и я беру за них ответственность.       — Ты моя проблема.       Его слова въёбывают под дых, после чего в теле разливается истинный кайф. Я не мазохист, ничё такого, но быть причиной его мигреней — охуенная перспектива. Жаль, что у Маркевича нет косички, или типа того, я б её не только на кулак наматывал и дёргал, но ещё б и поджёг.       Я прокручиваю его слова в голове пару раз с наслаждением, прежде чем ответить:       — Обращайся в любое время.       Мы ещё немного пялимся друг на друга, не обращая внимания на то, что в библиотеке вечером понедельника весьма оживлённо. Из колонки льётся одна из симфоний Моцарта, шуршат карандашами ботаники за соседним столом, строчат лекции, стихи, письма, или что ещё строчат ботаники в библиотеке вечером понедельника? Я не знаю. И вряд ли захочу узнать.       — Тебе не нужны мои занятия, — вздыхает Мирон. Его плечи слегка расслабляются. Я сразу это замечаю. — С твоими-то финансами.       — Не всякий может меня чему-то научить, — отвечаю я. — Иметь несколько докторских и премий недостаточно, чтобы передать знания.       — А я ебать какой хороший учитель, по-твоему, — хмыкает Мирон.       — У тебя две мелких и одна старшая, — предвидя его претензию, спешу добавить: — ты точно умеешь сотрудничать с теми, кто не хочет сотрудничать.       — Снова будешь мотать мне нервы, — уже даже не спрашивает.       — Нет сомнений, — я оскаливаюсь, — даже малейших.       Маркевич достаёт тетрадь и учебник. Лениво раскладывает канцелярию и другие принадлежности. Все его вещи выглядят очень аккуратно. Он относится к ним особенно бережно, и вряд ли пользуется замазкой, если делает ошибки (хотя в то, что он их делает, верится с трудом), скорее просто зачёркивает карандашом.       Я бросаю взгляд под стол, пока Мирон занят. В месте, где его штанина разошлась, красуется подкладка, только с тоном промах. Подкладка графитовая, а штаны чёрные. И судя по ровному шву, зашивала Маринка, либо у Маркевича талант даже в этом.       — В каких дисциплинах у тебя пробелы?       — Во всех, — отвечаю я, нехотя переводя взгляд со штанов на раскрытую тетрадь Мирона. Затем заглядываю её владельцу в лицо. Маркевич смотрит на меня. И, кажется, у него на губах проглядывает усмешка.       — Значит, моя теория верна.       Я приподнимаю бровь вместо ответа.       — Тебе повезло, что ты родился в богатой семье, — он опускает взгляд в свою тетрадь. — И с ебальником, — добавляет, спустя ещё какое-то время.       Мне хочется много чего ему сказать. А ещё хочется доебаться, потому что это второй комплимент за день, который от него прилетает — а это уже что-то да значит. Типа, это нечто противоестественное, незаложенное в Мирона, мне так кажется, разбрасываться подобными вещами. Он же не жиголо, в конце концов, и не дешёвый пикапер. И вообще… он меня обезоруживает, когда вскользь, будто бы от балды и не всерьёз говорит подобное.       Мы ещё молчим какое-то время. Но это не та тишина, когда два друга могут сидеть рядом и не париться по поводу разговора. Тишина, заполненная бардаком и разными мыслишками.       А потом Мирон передаёт мне тетрадь, всё ещё ничего не говоря, и тычет пальцем в верхнюю строчку. Он решает начать с экономической теории.       — Сперва прочти это, — произносит спокойно, — затем обсудим.       И я сажусь читать. Молчу и слегка трясу коленом, проносясь взглядом по тексту, но вообще нифига не осознавая.       Он отходит от окна и начинает расхаживать по комнате, руки за спиной, рубашка расстёгнута, взгляд хмурый и ошалевший, челюсть активно работает — Мирон жуёт и думает — и всё это походит на бешенство.       Когда он снова начинает говорить, голос у него такой, к которому лучше прислушаться, никак иначе.       — Это пиздец, Дияр, — слишком эмоционально выходит. Маркевич кидает на стол тетрадь, в которой я отвечал на вопросы из какого-то задания. — Тут даже два не за что ставить.       Я почти что стыдливо развожу руками, хотя стыда не чувствую. Ну, разве что чуть-чуть, ибо рассчитывал, что какой-то там тест мне дастся легко.       — Боже, — Маркевич трёт глаза и виски. — За что мне всё это.       — Знаешь, у некоторых парней только и есть, что репутация. Гордые парни. Люди чести. Вроде тебя, — я подхватываю пачку печенья и отправляю один крекер себе в рот. — И если у такого парня отнять репутацию… Ну, это, типа, то же, что жизнь. Поэтому в твоих интересах выложиться и сделать так, чтобы я щёлкал подобные тесты как крекеры.       — Ещё бы так было только с экономической теорией, — хмыкает Маркевич, отнимая у меня крекеры. Я беспечно передёргиваю плечами. Как же мне тяжело сдерживать паскудную лыбу, что так и просится в люди. И, блядь, как же не повезло Маркевичу. Как же, блядь, не повезло.

***

      — Отлично сегодня выглядите, дамочка, — говорю я секунд через пять, когда в аудитории все рассосутся. И знаете что, она действительно хорошо выглядит.       — Что за неприкрытая лесть, Рублёв, — голос у неё нежный, как первый весенний ветерок. Она глядит на меня сверху вниз, в её голубых глазах нет и следа презрения, которое иногда появляется у других преподавателей, когда они заводят со мной беседу. Это особая черта Виолетты, которая подцепила и подсекла Егора, как жирного усача. Особая черта — мягко очаровывать каждого, у кого между ног болтается член. И дело не только в том, что Виолетта притащила свой упругий зад из Амстердама, и не в том, что сквозь спортивный лифак и бархатную кофточку иногда показывались торчащие соски. Всё дело в её женском шарме. И длинных ногах. Готов поспорить, что Егор мечтает о дне, когда Виолетта на него наступит.       — Как поживает ваш жених?       — Думаешь, мы с тобой настолько близки? — улыбается Виолетта, собирая свои вещи. Это последняя пара по философии на сегодня, а, значит, здесь её больше ничего не держит. Ну, кроме меня.       — Почему бы не сблизиться, — ухмыляюсь я. — Ходят слухи, что в вашей личной жизни не всё так гладко.       Она знает, о чём я. Все знают. Но я не хочу называть причины вслух. Никто не хочет.       — Умные люди не верят слухам.       А дело в том, что жених Виолетты педик. Так иногда происходит, когда ты рождаешься в обеспеченной семье, или в семье, что тащится по голубой крови. Браки по расчёту не редкость в том мире, в котором я сейчас нахожусь. Однажды и мне отец подберёт удачную партию, но думать об этом я не хочу, и постараюсь сделать всё возможное, чтобы моя будущая супруга настрадалась. Характер у меня говно, и стандарты запредельные. Шансов найти кого-то достойного меня из элиты просто нет. Возможно, когда-нибудь я встречу подходящую девку среди своих… мать точно не откажет. А вот с отцом вопрос открыт. Но что-то я отвлёкся, вернёмся к Виолетте.       Я внимательно смотрю ей в глаза в поисках какого-нибудь признака того, что это больная тема. Или, может, её так долго и тщательно ебали родители этой свадебной чепухой, что она уже прошла все стадии принятия и смирилась со своей судьбой? Мне надо это узнать. Но я не могу просто спросить: «Вы сбежали в Россию, чтобы не видеть рожу супруга-пидераста?». Это, типа, может ранить её чувства. А раненая Виолетта не обрадует Егора, даже если она при этом будет лежать с раздвинутыми ногами.       — Сплетни и пересуды беспрерывные, — говорю я, типа, глубоким голосом и очень категорично. — Это ад, тьма кромешная. Достоевский Фёдор Маркович.       — Михайлович, — нервно усмехается Виолетта, касаясь пальцами собственных губ.       — Без разницы.       Достаточно того, что мне удаётся её рассмешить. Хотя изначально я планировал расположить её при помощи своего ума, но слегка оступился. Или так и было задумано? Ломайте бошки сами.       — Не хотите сходить на свидание? — я перехожу к активным действиям, подхожу к ней ближе и кладу руку поверх стопки тетрадей.       — С тобой, что ли? — снова улыбается Виолетта.       — О, нет, есть более достойный спутник.       — Боюсь, это невозможно.       — В субботу в восемь часов вечера, — я убираю руку. На стопке тетрадей остаётся визитка. — Если вы не позвоните по этому номеру и не откажете, — я подчёркиваю, — решительно, — и продолжаю говорить спокойно: — за вами заедут.       — Кто?       — Не звоните, если хотите знать кто, — отвечаю я, улыбаясь уголком губы. — Всего одна свиданка. Одна свиданка, Виолетта.       Виолетта тяжело вздыхает, опуская взгляд на визитку. Кажется, я начинаю её грузить. Важно в этом деле вовремя остановиться. Я лишь прокладываю дорожку, по которой шагать предстоит Егору.       — Подумайте, — я резко отстраняюсь. — А я пошёл. У меня щас… какая-то пара.       — Иди, Рублёв, иди, — мягко прощается Виолетта, окинув меня беглым взглядом.       Я покидаю аудиторию и направляюсь на третий этаж, быстро позабыв о преподше по философии и нашей болтовне.       Как только моя подошва касается первой ступени, за моей спиной разносится свист. Я оглядываюсь, и на мгновение чувствую какой-то паскудный липкий ужас в кишках. Давненько его не было там. Я прищуриваюсь, и ужас быстро уходит. Ко мне стремглав несётся Антон. Вернее, плетётся чуть быстрее обычного, в криво застёгнутой рубашке и с беспорядочно уложенными патлами. Снова кого-то трахал. Ну, он хотя бы трезвый. Хотя это поспешные выводы. Как только Антон подходит ко мне достаточно близко, я понимаю, что он просто в говно. От него несёт перегаром, и глаза блестят как металл в солнечных лучах. Он скалит кафельные зубы и нехорошо смотрит на меня.       — Нагулялся? — я решаю инициировать разговор, пряча руки в карманах брюк. Мне не очень нравится, когда Антон в говно. Его тяжело предсказать в такие моменты, а я ненавижу сюрпризы.       — Это правда? — хриплый голос Антона влетает в меня как арматура. В нём столько злобы, что, кажется, он может проломить ею башку. Несмотря на это, улыбка к его роже остаётся приклеена. — Ты теперь развлекаешься с тем уёбком?       — Борщишь, — я тоже умею работать голосом, и сейчас мой голос намекает Антону, что он переходит допустимые границы. Хотя с Антоном у меня не так много границ. Я ему доверяю. Но это не значит, что он может что-то требовать от меня или предъявлять. Ведь я так никогда не делал, значит и он не смеет. Мне многое не нравилось в его поведении, и многие его решения я не одобрял. Но я молчал. Слишком его избаловал, судя по всему. Пришло время спустить этого придурка с небес на землю, да? Как же я ненавижу это. — Не лезь в мои дела.       — Да этот козёл, — взрывается Антон, — просто ёбанный чмошник, деревенщина, у которого нихуя нет, кроме извилин чуть ниже средних. Пару ударов, и он станет беспонтовым, может даже инвалидом.       Я дёргаюсь необдуманно. В кулаках зажимаю края Антоновской рубашки. Он сгибается, потому что в говно, после моего рывка. Я впечатываюсь лобешником в его лоб и говорю так тихо и низко, что даже сам начинаю бояться:       — Закройся нахуй… Твои долбаные капризы меня доконали. Проспись, протрезвей, и приходи общаться нормально. Я не одна из твоих шлюх. Так что харе вести себя как малолетняя сучка, что тащится по скандалам, — оттолкнув его от себя, я вытираю ладони о края собственных штанов. Брезгливость возвращается внезапно. — Даже думать забудь. Тронешь Мирона, и я выгрызу тебе кадык. Он только моя игрушка.       Антон вытирает рот тыльной стороной ладони и прокашливается мокротой, которую потом сплёвывает в коридоре. Затем вскидывается и странно глядит на меня. Это один из тех взглядов, которые скорее чувствуешь, чем видишь.       — Лады, — выдаёт Антон, снова растянув губы в хищном оскале. — Обговорим позже, Дияр, — он надвигается на меня. Делает несколько тяжёлых шагов. Затем начинает идти ровно и проносится мимо. Я выдыхаю. — Сучка уходит, — с жутким ржачем напевает этот конченый, взбираясь по лестнице. Вот бы он наебнулся и выбил себе пару зубов. Но мечты так и остаются мечтами.

***

      В среду я жду Мирона в библиотеке после занятий. Но не для того, чтобы в очередной раз его разочаровать, и всё такое. Есть причина посерьёзнее.       — Я не возьму это, — заявляет Маркевич, бросая пакет с лакостом на стол. Так и знал, что он попытается мне его всучить обратно. Пришлось поломать голову и добазариться кое с кем, чтоб подсунуть обновки в его ящик. Так этот козёл ещё и брать подачки отказывается. На его месте я был бы просто в восторге — максимум, поблагодарил — минимум.       — Хули выёбываешься, — отвечаю я, сбрасывая ноги с края стола на пол. — Возьми, не лишними будут.       — Мне это не нужно.       — Да что ты, — я красноречиво обвожу взглядом его нынешние, весьма задрипанные штаны. — Пиздишь как дышишь.       — От тебя мне ничего не нужно, — настаивает Маркевич.       — Возьми, придурок.       — Нет.       — Да.       — Нет.       — Да.       — Пизда, — он хмурит рожу, не отрывая от меня глаз.       — Точно семейное, — усмехаюсь я, закинув обе руки себе за голову. — Это не дар, не милосердие, не сочувствие и не сожаление, это даже не подарок, чувак. Считай, я просто хочу, чтобы ты соответствовал моим стандартам.       — Каким ещё стандартам?       — Стандартам людей, которые могут со мной общаться, — поясняю я. И вдруг вспоминаю. — Это тоже возьми, — запихнув руку в свой карман я извлекаю кастет, который ещё очень давно для меня отлил Егор. Хороший такой серебряный кастет весом в пару десятков грамм. Отлично лежит в руке. — Сам сделал, — вру я, протягивая кастет Мирону.       Тот смотрит на меня так, будто я ему кусок говна предлагаю, никак иначе.       — Нахуя? — спрашивает Маркевич.       — Ну, мало ли, снова в сортире придурки зажмут. А ты любишь по сортирам с придурками ходить, — я ухмыляюсь, рассчитывая на то, что Маркевич всё ещё помнит тот случай в туалете. Вообще-то раньше я бесился и злился, когда вспоминал об этом. Но сейчас я спокойно воспринимаю тот инцидент. С одной стороны — странно (и страшно), а с другой — я очень много думал о том случае. Это один из моих старых триггеров, который в тот день почему-то сработал иначе. До сих пор не вкуриваю, как к этому отношусь, поэтому легче (и проще) шутить о том случае.       — Задрал, блин, — сдаётся Маркевич и выдёргивает кастет из моей руки. Он топит его на дне своего переднего кармана. Затем также агрессивно поднимает со стола пакет. — Сегодня занятий не будет, — вдруг сообщает Мирон. — Так что не жди меня.       — Это ещё почему? — хмыкаю я.       — Мой сменщик заболел. Я выйду вместо него.       — Какой ещё сменщик? — зачем-то спрашиваю, хотя начинаю догадываться, что речь идёт о работе. Но о работе Мирон никогда не рассказывал, да и я в той куче информации, которую для меня нарыл Антон, ничего не видел про его работу.       Мирон окидывает меня снисходительным взглядом, как здоровый мужик беспомощного калеку.       — Я работаю в клубе, — неохотно делится Маркевич. — Барменом.       — И как давно ты работаешь барменом в клубе?       — Давно. Очень. — Сухо отчитывается мой бриллиантовый, глазами ищет что-то у себя под ногами.       — А как часто?       — Пару раз в неделю.       — Понятно, — я дёргаю ногой и гляжу на Мирона очень внимательно, ожидая, что этот дурень расколется. Но он не колется, и это подбешивает. — Что за клуб?       — Только через мой труп, — резко заглянув мне в глаза, отвечает Мирон. — В общем, не жди меня, — зачем-то повторяет он, а затем уходит.       Любопытство прожигает во мне дыру. Кажется, я знаю, чем займусь сегодня вечером.       Но планы меняются спустя два часа. Мать присылает эсэмэску с предложением отметить печать её статьи в каком-то именитом журнале. Так что мне приходится отложить бинокль и гаечный ключ, вооружившись букетом роз и бутылкой Шато Пердо.