***
Когда я почти подхожу к своей тачке, незнакомый номер начинает раздрачивать мой мобильник. Боль в ноге усиливается, но я списываю это на нервяк, которым со мной поделился Мэйсон. Вернее, он передал его мне насильно, потому что я-то нервничать сегодня не собирался. Я прыгаю за руль и достаю телефон. Жму на кнопку и говорю: — В бога не верю, мошенников не спонсирую, — нервно и грубо. Не в настроении я. — А что насчёт старых приятелей? — с другого конца доносится низкий лающий голос. Я задерживаю дыхание на добрых полминуты. Этот голос я слышал лишь однажды, но всё равно запомнил. Было в его владельце нечто, намекающее, что лучше держаться от него как можно дальше. — Миха, — припоминаю я, вцепившись в баранку руля. Не нужно быть умником, чтобы понимать, что он звонит не просто напомнить о себе. — Откуда у тебя мой номер? — Думаешь, только у тебя есть связи? — я слышу скрежет его металлических зубов, короткий вибрирующий смешок и долгий-долгий-долгий вдох, будто кто-то затягивается. Я и сам достаю сигарету из пачки зубами, не убирая трубы от своего уха. — Ближе к сути, — я поторапливаю его и щёлкаю зажигалкой. — Надо больше денег? Сдвинуть сроки? Сходил в церковь и теперь хочешь отпустить долг Мирона? О, как мило, спасибо. С радостью приму твоё искупление в формате обратного перевода. Миха заходится кашлем, но при этом продолжает вибрировать раздробленным смехом. Ещё немного и я точно сброшу вызов, если этот уёбок продолжит тянуть время. А времени у меня мало. Я бросаю взгляд на наручные часы. Сперва зарулю к Маркевичам, узнаю всё на месте, даже если Маринка выйдет ко мне с хромированной битой. Затем можно загрузить работой местные отделы полиции и… — Приезжай в гости, Дияр, — перебивает поток моих мыслей этот уёбок. — Прямо сейчас. Один. — Спасибо за предложение, но я предпочитаю женщин. — Как раз, — Миха выдыхает, и вновь очень долго. — Правда не совсем женщина, но мои парни быстро это справят. Сколько ей? — Миха накрывает трубку рукой, потому что дальше я слышу ещё какие-то голоса приглушённо, а затем он снова продолжает говорить прямо в динамик: — Двенадцатилетняя подойдёт? У меня сердце заводится, как советский автомобиль, с грохотом и дребезжанием. Но я не подаю вида, когда отвечаю: — О чём ты, придурок? — Не прикидывайся дурачком. Ты же уже в курсе, что мелкая пропала. Хотя, если ты не в курсе, докладываю — мелкая пропала. — И? — я одной затяжкой выкуриваю пол сигареты. — Что за мелкая? Меня ебёт? — Тебя ебёт, — непоколебимо отвечает Миха, и где-то среди другого шума я слышу высокий Васькин вскрик. Моя рука автоматически сжимается на руле. — Только я не советую тебе об этом кому-либо рассказывать, мало ли, что эти дикари сделают с девочкой. Они хоть и выглядят нормально, но те ещё зверюшки, знаешь ли… поэтому, если хочешь, чтобы мелкая не пострадала, советую тебе приехать без сопровождения. — Думаешь, я настолько тупой, чтобы приезжать в одного к людям, которые похитили ребёнка? — Думаю, что ты достаточно умный, чтобы прислушаться к моим требованиям. Моё бедное сердце не может больше этого выносить. Мне надо что-то сделать, что-то сказать. Но слов нет. Я курю фильтр, стоя на парковке, и смотрю вдаль, пока с другого конца трубки раздаются крики, шорохи и возня, которую могу остановить только я. Меня вынуждают это сделать, и ясен хрен, мне не соскочить. Хотя я не думаю о том, чтобы соскочить. Эта мысль даже мельком в башке не проносится. — Не трогайте её, — говорю я, опустив окно и вышвырнув бычок на улицу щелчком. — Я приеду. — Правильное решение, — я слышу, как этот гондон скалится. Затем он называет мне адрес и сбрасывает вызов первым. Ну вот… я курю вторую, думая про всё это, и завожу тачку, смиренно тронувшись с места. «Форд Фокус» с инжекторным двигателем в 2,0 литра выжимает сто тридцать по прямой и разгоняется до шестидесяти миль в час за семь с половиной секунд. Плюс к тому руль с гидроусилителем и затрата бензина один галлон на двадцать восемь миль. По крайней мере в инструкции так сказано. Но у меня всё не совсем так. Рулевое управление накрывается пиздой, карбюратор полетел, и начинает стрелять выхлопная труба. Но я всё равно выжимаю из неё все соки, собирая встречные красные светофоры. Мне пришлют кучу штрафов, но это мелочи, о которых сейчас даже думать не хочется. С первыми закатными лучами я подъезжаю к отелю. Это то самое место, где Миха назначил встречу. И я без понятия, что ждёт меня дальше и чем закончится вечер. Я открываю бардачок и достаю разводной ключ. — Твоё время пришло, — я крепко сжимаю металлическую рукоятку. — Не подведи меня, детка, — и прячу железную херовину в одном из передних карманов. Всегда лучше перестраховаться, когда идёшь на свидание с ублюдками. Я и раньше сталкивался с бандитами. В этом есть некая закономерность. В глубоком детстве меня окружало мелкое хулиганьё и ворьё, местечковые туберкулёзные банды, Казахские рецидивисты и рэкетиры, отвалившиеся от ОПГ девяностых, вроде Атаба. Но после того как я попал в семью к Рублёвым, проблемы не закончились, нет, их стало только больше. Одни из конкурентов отца спиздили меня прямо со школы, когда я учился в средних классах. В плену я пробыл около суток. Когда родители встретились со мной, я впервые столкнулся с ужасом в лицах смотрящих. Мать плакала, отец держал меня за руку, не отпуская ещё несколько часов. Только тогда я впервые что-то почувствовал к ним. Они обнажились передо мной, и, кажется, я ответил им взаимностью. Припарковав тачку на обочине, я выхожу на улицу и устремляюсь в здание. Не задерживаясь у стойки регистрации я подхожу к лифту и жму на кнопку. На циферблате сменяются этажи, гипнотизируя меня и заставляя слегка беспокоиться. Я не боюсь их. Я боюсь, что увижу что-то, что мне не понравится. Как только лифт останавливается, я ныряю внутрь и жму на кнопку. Время тянется невыносимо медленно. От ожидания потеют ладони. Наконец-то я поднимаюсь на двенадцатый этаж и выхожу в коридор. Последняя дверь по центру. Я смотрю на неё и уверенно шагаю навстречу неизвестности, даже не заметив, как уже хватаюсь за ручку. А дальше… дверь открывается, и меня затаскивают внутрь в четыре руки двое амбалов. Одного из них я уже видел в тот день. На трёх его пальцах до сих пор красуется гипс. Но это не всё. В комнате ещё несколько человек, а у плазмы сидит Миха и курит с таким наслаждением, что мне тоже начинает хотеться курить. — Добро пожаловать, — здоровается Миха. Я выдёргиваю руки из крепкой хватки его псов и прячу ладони в карманах брюк. Повыше задрав башку, начинаю медленно подходить к их главарю, не сводя с него глаз. — А ты приехал довольно быстро. — Харе трепаться, — огрызаюсь я, выходя на середину комнаты. — Где мелкая? Миха смотрит на меня примерно минуту, втирая фильтр в свой рот. Затем он кивает одному из своих парней и тот уходит, а возвращается уже с Васькой. Она выглядит нормально, только глаза зарёванные. Одежда сидит как влитая, то есть её эти уёбки не трогали. Заметив меня, она начинает дёргать ногами и тянуться в мою сторону. — Дияр, — выкрикивает мелкая, и я сжимаю гаечный ключ в кармане с такой силой, что у меня руку сводит судорогой. — Дияр! — Неси её сюда, — приказывает Миха, и здоровяк делает так, как ему велят. Ваську опускают Михе на колени. Тот заправляет выбившиеся пряди ей за уши, приговаривая «тише, тише». Сукин сын. Васька вздрагивает, когда он касается её ушей и щёк, смахивая беззвучные слёзы. Её глаза прикованы ко мне намертво, а во взгляде хорошо знакомый мне ужас… и надежда, что я заберу её отсюда. — Зачем этот цирк? — спрашиваю я. — Хочешь выкуп за девочку? Думаешь, это сойдёт тебе с рук?.. Так знай — не сойдёт. Я злопамятный. — Дияр, — говорит он, приглаживая усы. Хотя приглаживать там особо нечего. — У меня свой бизнес, но в основном я предоставляю разные услуги, понимаешь? Я как комбайн, который можно арендовать, чтобы собрать рожь там, овёс, врубаешься? — он заглядывает мне в глаза, ища понимания, но всё, что он может там обнаружить — оголённое презрение, приправленное нестерпимым желанием плюнуть ему в рожу. — Вот так, Дияр. А ещё я люблю деньги. Хотя, кто их не любит, так? — Миха осторожно проводит рукой по голове Васи, делая вид, что пытается её успокоить. — Есть один человек, который выкупил долг Мирона полностью, одним взносом. Помимо этого, он заплатил мне ещё столько же, чтобы встретиться с тобой. Так что не злись на меня, ладно? Это просто моя работа. А ты всего лишь заказ. — И кто эта сволочь? Но то, что отвечает Миха, мало что значит. Он наклоняет голову и пялит на меня исподлобья с хреновой улыбкой, едва шевеля пальцем в воздухе. Я не сразу догоняю. А когда догоняю — резко оборачиваюсь. В коридоре, ведущем в соседнюю комнату, стоит Антон, весь какой-то небрежный, с бутылкой в руке. Он выглядит так, как будто устроил бойню на свиноферме, да ещё и воняет наверняка. И он больше мне не улыбается, а такое просто в голове не укладывается. — Ты? — не сразу осознаю я, потому спрашиваю. — Ты заплатил ему? — мне, честно говоря, как-то плохо становится. Глядя на Антона, никогда нельзя сказать, в каком он настроении. Но я всё равно смотрю, не желая выпускать его из виду, потому что он снова подкрадывается ко мне со спины. И он прекрасно знает, как сильно я ненавижу это. В мерцающем свете неона из соседней комнаты его рожа выглядит отвратительно. — Да. — В его голосе есть какая-то злость, и это всё портит. Ведь мы друзья, а я просто пытаюсь прояснить ситуацию. Но потом он говорит более дружелюбно: — Я заплатил ему. — Нахера? — Ты же сам сказал, — он заливает в себя виски, скотч, или что это… неважно. Всё равно часть алкашки льёт мимо его рта. Утерев пасть рукавом, он тычет в меня бутылкой и наконец-то обнажает зубы, но лучше бы он не обнажал свои сраные зубы… и не говорил вообще. — Ты не одна из моих шлюх, — после чего он взмахивает рукой. — Исправим. Их пятеро, и все на взводе. Ваще, если честно, им бы мне ботинки целовать за то, что я не вызвал сюда ОМОН. Но нет. Они движутся в мою сторону. Я молчу и пячусь к стене с окном. Мудилы надвигаются на меня, будто сейчас Масленица, а я чучело, которое будут жечь. Я сжимаю гаечный ключ с неебической силой и мысленно прицеливаюсь в голову охранника, который уже обходит диван, по которому я пробежался, пока буксовал. — Не трогайте меня, если не хотите очнуться в реанимации, — говорю я сквозь стиснутые зубы, наградив Антона испепеляющим взглядом. — Хватит шутить, мудила, это ваще не весело. — А я не шучу, — сухо отвечает Антон, когда первый уёбок в костюме касается моего плеча. Я реагирую мгновенно, вытащив гаечный ключ из кармана. Замахнувшись, бью металлическим инструментом чётко в голову. Глухой удар отправляет охранника к противоположной стене с воем и криком. Я сжимаю ключ в мокрой ладони и окидываю взглядом всех присутствующих. Ещё один шаг назад, и упираюсь спиной прямо в окно. Ублюдки продолжают подходить всё ближе. Я оглядываюсь через плечо и заглядываю в темноту. Мне хочется побежать. Рвануть с места и не останавливаться, пока за мной не закроется дверь. Но я не могу бросить Васю. И бежать некуда… разве что прыгать вниз с высоты двенадцатого этажа. Да, придётся признать. Я напуган до усрачки. Вам, наверное, сложно будет поверить, учитывая мою репутацию и всё прочее. Но, как и все Рублёвы, я умею сделать морду кирпичом. Даже умудряюсь слегка улыбнуться, снова поворачиваясь к ублюдкам. А потом я дёргаю рукой с гаечным ключом и въёбываю им прямо в окно. Стекло даёт трещину, и Антон наконец-то демонстрирует первую эмоцию. Он отстраняется от стены, к которой всё это время лип с видом неудовлетворённой жены, и поднимает руку, типа чтобы я успокоился, а затем тоже начинает идти в мою сторону. Васька ревёт в голос. Миха накрывает её уши руками. — Тише, тише, — говорит, а сам улыбается. Уёбище. Я резко поворачиваюсь и разбиваю окно нахер, местами изрезав руку. Но это ничего мне не даёт прямо сейчас. Так ещё и двое уродов валят на пол, выбив из меня весь воздух, когда вжимают в ворс ковра. Я надеюсь, что разбившееся окно привлечёт много внимания. Я надеюсь… я очень на это надеюсь. А пока надеюсь, с усилием поворачиваю голову и нахожу взглядом Антона. Он встаёт рядом и разочарованно качает башкой, будто предвидит мой замысел. — Не помогут, — говорит он. Я чувствую, как чужие руки вспарывают мой ремень. Затем лезвие неаккуратно врезается мне в бедро, пытаясь распороть штаны. Сердце начинает биться чаще. Я дёргаюсь и пытаюсь вытащить хотя бы одну руку из сжимающих запястья пальцев. — Отпустите, блядь! — выкрикиваю, чувствуя, как начинают стучать зубы. А я не могу это контролировать. Табун холодных мурашек проносится по ногам и спине вплоть до затылка. — Антон! — я пытаюсь посмотреть этому ублюдку в глаза, но он глядит куда-то в темноту разбитого окна и расстёгивает ремень. — Ты же знаешь… Ты же всё, блядь, знаешь! — я слышу, как у меня проседает голос. Уверенность, которую я уже несколько лет несу в массы, медленно угасает. Отпечатки липкого страха остаются везде, где меня касаются чужие ладони. И я всхлипываю, тут же сглатывая это. — Ты же всё знаешь, Антон. Ты всё знаешь! — Именно потому что я знаю, — он наконец-то заглядывает мне в глаза. Но там ничего, как в окнах новостроек. Свет горит, но людей нет. — Ты никому не расскажешь. Меня передёргивает от головы до самых ног. Антон смотрит на меня несколько секунд, пока расстёгивает штаны и достаёт вялый член. Может, пытается прочесть мои мысли. Говорят, некоторые это умеют. Посмотрят пристально и просветят твой череп насквозь, увидят всё, о чем ты думаешь. Не знаю, правда это или нет. Может, и правда. Но если кто это и умеет, так точно не Антон. Я знаю его настолько давно, что мы уже оба не помним, сколько именно. Мы вместе ходили в среднюю школу. Вместе прогуливали уроки, вместе играли с людьми, вместе сперли первую сумку, вместе устраивали рейд по барам, когда ещё были пиздюками. Мы даже трахались первый раз вместе. То есть не совсем вместе. Но с одной девахой. По очереди. Антон залез на неё сверху, а я дал ей в рот. Её звали Анечкой, она была из старших классов, дочь каких-то дизайнеров. Это стоило нам по десятке с каждого плюс бутылка хорошего шампанского на троих. Да, Антон был моим другом. Но если пацан твой друг, это не значит, что ему можно доверять. Если ты рассказываешь ему свои самые сокровенные мысли, это то же самое, что вытащить яйца и попросить его по ним не бить. А теперь он берёт и бьёт, прекрасно осведомлённый, каким куском дерьма был мой биологический папаша. И как сильно я его ненавижу. — Не надо, — тяжёлая рука вжимает мою голову в ковёр. — Пожалуйста, — я выплёвываю это, когда Антон пристраивается сзади. Он молчит, сжимая руками мои ноги. Я слышу только грохот своего сердца и всхлипы Васи. Она смотрит в мою сторону. Тогда я слегка киваю, и она послушно отворачивается, начиная реветь громче. Я переживу это. Антон прижимается сзади. Я переживу это. Жопу пронзает адская боль, когда этот мудак дёргается. Я закусываю губу и задерживаю дыхание. Плечи начинают дрожать, когда он проталкивается глубже. Что-то бормочет, растягивает кожу руками и пристреливается, вбиваясь рывками. Переживу это, думаю я, смакуя вкус крови во рту. Ни разговоров, ни звуков, ни стонов. Только пыхтение Антона и приглушённый плач Васьки. — Чёрт, — рычит Антон, пытаясь натянуть меня на себя. — Заткните её, блядь, — от того, как он это говорит, у меня всё начинает чесаться и волосы по всему телу встают дыбом. Хочется заплакать. Старый шрам под коленом зудит и ноет. Эта боль уносит меня в детство. Но плакать я не собираюсь. Я не плакал с тех пор, как понял, что толку от этого ноль. Лучше заткнуться и подождать, ничего не давая взамен. Тогда ему надоест и он отвалит. Это всегда срабатывало. Своего рода комплекс дичи. Когда ты маленький, ты ещё не можешь быть альфой, и тебе далеко до императора джунглей… ты можешь либо следовать за сильным, либо сдаться, либо потерпеть. Я сжимаю края собственной рубашки. Терпеть, терпеть, терпеть — уговариваю себя, когда Антон начинает скользить по крови и смазке. Я ничего не чувствую. Никакого, нахрен, кайфа, о котором сладенько распизделся Мэйсон. Лишь боль распирает пополам, нет, изнутри, и унижение, что наматывает на иглу, когда я слышу смешки отовсюду, слышу как Антон что-то выдыхает гневно, слышу как Васька скулит в свою же ладонь, чтобы её не ударили. Я говорю себе: «ничего, Дияр, это пустяк. Им до тебя далеко. Ты неебически крут. Всё нормально, переживёшь, могло быть и хуже». И я верю в это, даже когда беззвучно течёт из глаз, впитываясь в мягкий ворс ковра. Стук в дверь дарит надежду, но мимолётную, иллюзорную. Ладонью Антон зажимает мне рот, предвидя то, что я хочу заорать. Он резко входит глубже. Я впервые мычу, хотя скорее от боли, чем в надежде, что кто-то поможет. — Всё в порядке? — отголосками доносится голос из коридора. — Да, извините, мы слегка перепили и разбили окно. — Какой ужас! Никто не пострадал? — Нет, всё отлично. Зафиксируете это чуть позже? — Позволите мне войти?.. — Попозже. — Не вздумай кричать, — отвратительное дыхание Антона разносится у меня за ухом, прижигая кожу, как калёное железо. Он убирает руку, когда дверь захлопывается, и всё повторяется. Терпеть, терпеть, терпеть — умоляю сам себя, пока всё это не закончится. Спустя час по ощущениям, Антон вынимает член. Он присвистывает, говорит: — Прости, я кончил в тебя. Но я не отвечаю ему. И только когда чужие руки начинают отлипать от моего тела с таким звуком, с каким подошва сланцев отклеивается от пола в бассейне, я подгибаю ноги и переворачиваюсь на спину, всё ещё не открывая глаза. Я не вижу, но прекрасно слышу загнанное дыхание Антона над собой и то, как он застёгивает ремень с брюками. — Ладно, — говорит он. — Ладно, — таким разбитым и тихим голосом, будто уже пожалел о том, что сделал. Но мне всё равно. Я думаю о Васе. Я уже не здесь, а где-то далеко в безопасном месте. Мы пьём чай. Она рассказывает мне о том, как вытянулась за неделю, стала выше на целых два сантиметра. И только это не даёт мне рассыпаться окончательно. Когда по комнате начинают разноситься шаги, всё дальше и дальше от меня, Миха спрашивает: — А нам что делать? — Не похер ли мне, — взрывается Антон. — Отпустите их, — а затем уходит, громко хлопнув дверью. Я наконец-то открываю глаза, когда он уходит. Медленно перевалившись набок, вытягиваю руку и говорю: — Ва… — но у меня в глотке пересохло и ничего не получается. Я прокашливаюсь и начинаю заново: — Васька… дуй ко мне. Васька смотрит на меня красными и опухшими глазами. Миха не сразу, но всё-таки убирает от неё свои мерзкие руки. Она тут же слетает с его колен и несётся ко мне, заплетаясь в собственных ногах. Расшибая колени о ковёр, она падает в мои руки и заводится, будто сирена. Из глаз брызжет так, что моя рубашка мгновенно становится мокрой… хотя, возможно, это мой пот. — Уходим, — приказывает Миха, и его охрана двигает на выход. Сам Миха стоит и смотрит на меня. А я смотрю на него так, будто ещё пару секунд, и я вырву ему кадык. Сам нежно прижимаю Ваську к своей груди. Миха вздёргивает уголок губы, затем открывает рот, но ничего не говорит. Он наблюдает. Хочет посмотреть, как я выберусь из этой задницы. Но время — деньги. А посему он уходит раньше, чем я начну двигаться. Когда мы остаёмся совсем одни, я позволяю себе выдохнуть. Васька впивается в мой затылок руками и размазывает сопли вдоль плеча и шеи. — Дияр, прости меня, прости, — захлёбывается мелкая, трёт ладонями собственное лицо, ищет в моих глазах обвинения, обиду и всё остальное, ей страшно, она трясётся и никак не может успокоиться. Но у меня нет сил. Я хватаю её щёки пальцами и шепчу: — Идём домой, — она кивает, обхватив мою ладонь руками, и тычется в неё лицом. — Прости, — скулит ребёнок. Она продолжает извиняться, даже когда я нахожу в себе силы, чтобы встать на ноги. По ляжкам что-то стекает, но я стараюсь не думать об этом, просто иду, слегка прихрамывая. Взяв Ваську за руку, я вывожу её из отеля. Она помогает мне открыть дверь и сесть за руль. Сама садится сзади, прямо за мной, продолжая тихонько шмыгать носом. Заведя мотор, я хватаюсь за руль и выезжаю на главную дорогу, утопив педаль газа в пол.***
Сидеть и ехать тяжело, но идти — гораздо хуже. Бросив машину под окнами дома, я захожу в подъезд уже менее уверенно. — Держись, — беспокоится Вася, вертится как напуганный щенок, пытаясь меня придержать или помочь. Но я взмахиваю ладонью, выдавив из себя улыбку, и говорю: — Дверь открой, не парься, как-нибудь доковыляю. Она стоит как вкопанная рядом и нерешительно глядит по сторонам, пока я застываю посреди лестницы, вцепившись в перила. — Давай, резче, — настаиваю я, подтолкнув её вперёд. Только тогда Васька начинает идти, легко взбираясь на третий этаж. Мне же предстоит адское месиво из агонии и страданий. Состояние аффекта проходит, я возвращаюсь в реальность и всё чувствую. Всё. Как крутит желудок, как задница хлюпает, как очко горит, и как внутри всё тянет, режет, жжёт. Это ёбанный ад. Стиснув зубы, я начинаю медленно двигать ногами, чудом не сложившись на этих перилах. До второго этажа дохожу сгорбившись, а на третий уже поднимаюсь… да хуй знаете как, с Божьей помощью. В дверях на меня смотрит Васька и Маринка. Завидев меня, последняя меняется в лице и ладонью отводит Ваську себе за спину. — Ах ты говнюк, — выкрикивает Марина, двинув в мою сторону. — Я тебя предупреждала, козлина, чтобы ты больше сюда не совался! — она уже готова отсыпать мне смачных пиздов, вижу по её взгляду. Но Васька выбегает из-за её спины и толкает обратно в квартиру, вертя башкой как сумасшедшая. — Не трогай его! — решительно выкрикивает мелкая. — Те люди меня забрали! Он помог мне! Не смей его трогать! Даже не думай! — с каждым новым криком её голос всё тише, а под конец она снова начинает плакать, жалобно так, что у Маринки там всё оттаивает, и она опускается на колени, обнимая сестру. Но на меня смотрит с явным недоверием. Марина берёт Ваську на руки и возвращается в квартиру. Ну, хотя бы не выносит меня пинком, а то бы я не поднялся. Я кое-как взбираюсь по лестнице и буквально влетаю в дверной проём. Васька настойчиво слезает с рук сестры, собираясь помочь мне разуться, но я двигаю дальше в обуви. — Слышь, ушлёпок, ботинки сними, — снова начинает бесноваться Маринка, но я хватаю её за плечо, передав тяжесть своего тела. На секунду я теряю власть над собой, но у Марины получается меня удержать, хоть нас и прибивает к стене. — Ты чё, нажрался?! — Нет! — выкрикивает Вася. А потом молчит. Я не вижу и не слышу, но эти двое точно о чём-то базарят взглядами. — Заткнись, а, — наконец-то подаю голос я, обращаясь к Марине. Я не смотрю на неё, когда отталкиваюсь, чтобы встать ровно, и она больше ничего не говорит. Но даже если я не вижу, то всё равно чувствую её пристальный тяжёлый взгляд на себе, которым она внаглую изучает меня. — Где туалет? — Там, — Васька проносится мимо и берёт мою руку в свою. Ненавязчиво она подводит меня к одной из дверей, которую сразу открывает. — Тебе что-нибудь принести? — жалобно спрашивает, преданно смотря мне в лицо своими щенячьими глазами. — Не-а… просто. Ничего. — Ладно, — вздыхает Вася, и я закрываюсь от них за маленькой дверцей. Сразу же подхожу к ванной и падаю в неё с глухим стуком. Нихуя не мягкая посадка выходит. В дверь тут же начинают стучаться. — Всё нормально, — отзываюсь я. Затем выворачиваю кран до упора. Холодная вода брызжет из душа прямо мне на темечко. Одежда мгновенно пропитывается влагой, и я вижу, как в слив утекает розовая жижа. Щиплет руку, которую я разнёс о стекло. Я кладу её на свой живот и просто смотрю, как в коже шевелятся осколки, некоторые сами выходят, остальным придётся помогать. Но это не самое страшное. Я вспоминаю о своём заде и мне становится плохо. Облокотившись на бортик, я опускаю морду к водостоку. Меня выворачивает. Но я нихуя не ел с утра, так что пока только желчью. И так несколько раз, пока на глаза не навернутся слёзы. Сперва из-за спазмов, а затем… просто так. Я забираюсь в ванну с ногами и кладу голову на металлическую поверхность. Маленькая стальная ванная едва вмещает меня. Я накрываю голову руками. Маленькая стальная ванна и я в ней, беззвучно реву, прямо как в детстве. — Сволочь, — не выходит сдержаться. Я всхлипываю, когда произношу это, и рассыпаюсь.