На кортах

      Я сбрасываю руку и разворачиваюсь, готовясь ёбнуть головой того, кто решил полапать моё плечо. Мне не нравился этот вечер, и единственный способ чё-то исправить — взять какого-нить уёбка и отпиздить, чтобы другим было неповадно.       — Один тут отдыхаешь? — спрашивает уёбок. Это здоровый бугай, раза в четыре больше меня. Он слегонца смахивает на Франкенштейна, типа шишковатый лоб, шея как бревно, всё такое. Гигант от мира голубых морей, что по-любому рассекает на ламбе, потому что на его мизинце блестит золотой перстень, и передний зуб у него золотой, либо это всё наёбка, чтобы клеить глуповатых молоденьких пидоров. Я дёргаю челюстью и поднимаю с барной стойки свой коктейль даже не оборачиваясь. Мариную уёбка молчаливым взглядом, а ему хоть бы хны. Он тянет руку к моему лицу, и тогда я делаю шаг назад, брезгливо передёрнувшись. — Да ладно тебе, парень, — начинает уламывать меня педик, подходя ближе. — Мы оба прекрасно знаем, зачем ты сюда пришёл.       — Расскажи мне, — отвечаю я, крепко сжимая стакан. За меня базарят полбутылки вискаря, стопка водки и какая-то хрень на основе абсента, глоток которой я делаю прямо сейчас. — Зачем?       — Хорошо провести время, конечно же. — Глаз я его не вижу, этот пидор слишком высокий. И, если честно, из-за этого начинаю слегонца нервничать. А когда я нервничаю, ещё и будучи пьяным, от меня лучше держать подальше.       Музыка к тому моменту уже снова играет клубная. Маркевич, быстро покинувший шест, скрывается за занавесом. Там до сих пор толкаются подвыпившие мужики, что насвистывают и подзывают местную набриолининную звезду, точно собаку. Я всё это время глядел туда, где в последней раз видел Мирона, и мысленно мариновал вид его голого торса. Затем подкатил этот хрен, и всё мне обломал. Я снова оказываюсь в моменте и вынужден разруливать проблемы, которые этот здоровяк хочет создать нам обоим.       — Шёл бы ты отсюда, петушок, — советую я.       — Любишь, когда тебя уламывают, да, — говорит Франкештейн, спокойно так, типа как время мне сообщает. — Может, ещё и когда насильно берут любишь?       Надо было отойти, а затем покинуть помещение. Уж мне-то точно. Кто в здравом уме после изнасилования вообще попрётся в гей-клуб, окрылённый мыслью увидеть какого-то придурка из мира дырявых кроссовок? Я, вот кто. Теперь стою и выслушиваю ебаные предположения ебаного ублюдка, которому давно не били по почкам.       От его слов по моему хребту прокатывается импульс холодного тока. Я вспоминаю Антона, вкус пыльного ковролина в отеле и запах собственной крови.       Прихожу в себя, только когда под ногами хрустит битое стекло. Дохуя битого стекла. Рука у меня снова в крови. Совсем её не берегу. Зато здоровый уёбок больше не подбивает клинья, просто стоит в сторонке, облокотившись на край барной стойки, и бодренько заливает мраморный стол своей кровью. Я, кажется, башку ему проломил.       — Божечки! — Вскрикивает бармен, что тоже весь вечер мне досаждает. Может и ему втащить заодно, а то будет не очень клёво отъехать из-за такой мелочи. — Господин, вы целы?!       Прежде чем кипишь достигнет пика, а пульс продырявит мой висок, происходит нечто... в общем, непредвиденное. На моё плечо снова опускается рука, но в этот раз сбросить её я не успеваю.       — Вечно ты создаёшь мне проблемы, — ухо опаляет знакомый низкий голос. Это Маркевич подкрадывается со спины, и быстро оттесняет меня на своё место, прикрывая широкими плечами.       — Лейс, помоги ему. Я щас вернусь, — быстро говорит Мирон, и я замечаю, как парниша за баром ему кивает.       Затем Маркевич поворачивается ко мне и сжимает мой локоть. В общей суете он отводит меня в самый дальний угол помещения, где мы скрываемся за занавеской, минуя двух охранников.       Моему взору представляется подсобное помещение, частично отведённое под гримёрку. Здесь двое мужиков пудрят носы у зеркал с подсветкой, а ещё один набивает поролоном корсет, типа у него есть сиськи. Но поглядеть подольше мне не даёт Маркевич. Он дёргает меня за руку и толкает на ближайшую софу, куда я приземляюсь резко и неожиданно. Тут же мычу от боли в заднице.       — Прости, — слетает с губ Мирона. Я обнаруживаю в его взгляде доселе незнакомое мне беспокойство, которое очень быстро скрывается на дне его холодного взгляда. — Сиди здесь, пока я не вернусь. И ничего не делай, ясно?       — Хуясно, — огрызаюсь я, заваливаясь набок. Маркевич опускается передо мной на корты. Я гляжу на его рожу, но потом мой взгляд соскальзывает ниже. Он в других шмотках. Тоже весьма выёбистых, но больше никаких блёсток и масла. Теперь это кожаные шорты и рубашка без рукавов. — Кто бы знал, — хмыкаю я, улыбнувшись через силу. — Что ты крутишь жопой после занятий... думаешь, кто-нибудь бы поверил?       — Планируешь всем растрепать? — Маркевич касается моего запястья и поднимает руку. Он разглядывает свежие царапины. Не так уж это и плохо по сравнению с разбитой мордой.       — Нет, — говорю с самым серьезным видом.       — И я, — Маркевич заглядывает мне в глаза. — Не планирую.       Мы молчим где-то с минуту. Басы трясут пол и стены, я чувствую, как содрогается софа под моим телом. У местного диджея неплохой плейлист, думаю я, скользя большим пальцем по руке Маркевича. Он не отводит взгляда от моего лица, просто смотрит и молчит. Но это длится всего минуту.       — Коль, — вдруг выкрикивает Мирон. — Тащи перекись.       — Чего такое, сладкий? — из-за угла выглядывает тот самый чувак в корсете. У него огромные глаза и ресницы, но бритая башка, и вообще он похож на страшную тёлку из мультфильма, с такими же отвратительными манерами избалованный цыпочки. — Ух ты, это где он так пизданулся?       — Гость неприятный подвернулся, — отвечает Мирон вместо меня. — Сможешь помочь?       — Да, тут таких дохера... смогу, — цокает Коля и ненадолго отходит.       Я хватаю Маркевича за каёмку кожаных шорт, когда тот начинает подниматься.       — Не оставляй меня с ним, — шепчу, честно ахуев от местного колорита.       — Не ссы, — хмыкает Мирон, — он нормальный мужик. — И всё-таки поднимается.       Как только Коля возвращается, Мирон и этот тип перекидываются фразами:       — Твой дружок?       — Не.       — А чё он лежит?       — Устал.       — Вот оно чё.       — Ага. Ладно, пригляди за ним. Надо решить вопрос с клиентом.       — Окей, сладкий.       Мирон кидает на меня быстрый взгляд. Затем я чувствую его тяжёлую и тёплую ладонь у себя на макушке. Беглый, ненавязчивый и странный жест для кого-то вроде него. Он уходит, оставив меня с хрен пойми кем в полных ахуях.       — Ну-с, — говорит Коля, приземляясь на край софы в моих ногах. — Давай руку, чувак. Обработаем тебя.       Я чуть не ослеп от боли, когда Коля начал заливать мою руку перекисью. Затем он ещё что-то делал с моей конечностью, из-за чего аж в зубы стреляет. И спустя где-то по ощущениям минут десять он говорит, что до свадьбы заживёт. Сверху накладывает эластичный бинт и оставляет меня в покое.       Не знаю, что Мирон имел ввиду, когда сказал, что Коля нормальный мужик, но медбрат из него лютый. Следующим к моей софе подходит очередной нелепый кадр, тоже весь накрашенный, в цыганской юбчонке. Он подъезжает на кресле и дымит тонкую сижку, как настоящий мужик ухватившись за фильтр большим и средним пальцем. Этот тип внимательно сканирует меня глазами, хмуря розовые полоски бровей.       Коля возвращается, чтобы встать рядом с ним и тоже поглазеть на меня.       — Ну и нафига ты его испытываешь? — спрашивает Коля и тоже закуривает.       — Его Саймон притащил, — отвечает другой. — Любопытно пиздец. Вы, парни, долбитесь, да? — спрашивает он, тыча в меня сигаретой с такой кислой миной, будто я его в картах раздел.       Что за нахрен... вокруг одни мудаки. Я кое-как сгибаю забинтованные пальцы и выставляю перед собой средний палец.       — Коль, они долбятся, — уверенно кивает ублюдок на кресле.       — А тебе чё, завидно? — Коля выдыхает дым носом и пихает палец в своё правое ухо, сверля дыру.       — Хули спрашиваешь! Все хотят Саймона.       Концентрация мерзости никак не подавляется их женскими нарядами. Я чувствуют этот цветочный шлейф с примесью спиртяги, что источают их здоровые, нифига не женские тела.       Цирк какой-то, честное слово. Хотя любопытство перевешивает отвращение. В любой иной ситуации я бы с ними не заговорил, и руки бы не пожал.       — Кто такой Саймон? — спрашиваю я.       — Конфетка, — повышает голосок тот, на стуле. — Это паренёк, что приволок тебя в наше змеиное логово. Местный секс-символ, Саймон. Ну, — он кивает башкой. — Расскажи-ка, насколько здоровая у него елда?       — Что, блядь...       Поверить не могу, что бывают такие мудилы.       — До гланд достаёт?       — Отъебись, — я накрываю лицо ладонью и мычу, надеясь на чудо.       — Ну, больше пятнадцати сантиметров... — снова начинает нести чушь один из них.       — Кончай его доставать, — вписывается Коля. — Видишь же, пацану досталось. Не до твоих стёбов.       — Ой, да ладно! Я вижу, что ему хреново! Просто хотел поржать, — психует мужик в цыганской юбке и, продолжая сыпать негодованием, скрывается за углом.       Коля окидывает меня снисходительным взглядом.       — Налить тебе чего-нибудь? — спрашивает, как обеспокоенный старший брат, или плохая, но заботливая мамаша.       Забавная штука — жизнь. Я не говорю, что я, типа, философ и всё такое. Я правда думаю, что она забавная. Уржаться, бля.       Вот ты, типа на вершине мира. Все тебя считают самым крутым чуваком. Ты можешь забивать на баб неделями, а они всё равно будут за тобой бегать. У тебя есть всё, о чём мечтают сверстники. И до кучи у тебя море бабла на кармане. А потом? Потом ты лежишь на софе в гей-клубе и щебечешь с драг-квинами. У тебя раскурочена жопа — и всё из-за какого-то уебана. Рука кровит, потому что очередной мудак решил, что об тебя можно вытереть ноги, как о жалкий поребрик. И всё это из-за... Мирона Маркевича? Нет, нет, нет. Хотя... если задуматься, жизнь круто перевернулась, как только этот сукин сын в неё ворвался. Виноват ли в этом Маркевич? Конечно, нет. Но легче от этого не становится.       Я ещё несколько раз тру лицо, чтобы прийти в себя. Затем говорю:       — Водка есть?       — Вот это по-нашему, — ухмыляется Колян.       Через пару минут мне приносят бутылку, а сразу за бутылкой стопки. Три штуки, и в комплекте со стаканами мужик в цыганской юбке. Он разливает водку.       — Я Вася, — и представляется, протягивая мне выпивку. Приходится подползти к подлокотнику и принять более вертикальное положение. — Сорян, что доебался. Я по приколу.       — Да нахуй тебя, — устало отвечаю я, переняв стопку. Мужики коротко поржали, после чего мы вздрогнули и выпили по одной.       Мы выпиваем пять раз по одной, с перерывами минут по семь от силы. Примерно на третьей стопке я решаю, что эти чуваки очень даже ничего. Вася трещит безостановочно про их работу, даже успевает выложить мне всю подноготную Саймона, ну, это типа творческий псевдоним Мирона в этом месте. Конфиденциальность превыше всего, все дела. Вася рассказывает, как Маркевич сюда впервые пришёл, как жался по углам, точно робкая девственница, со всеми на вы базарил, и стеснялся переодеваться в гримёрке, так что по первенству сбегал в сортир. Я представляю Маркевича двухлетней давности, всего такого стеснительного и вежливого, и меня это немного веселит.       — У него ещё тогда патлы были до подбородка, прикинь, — выкрикивает Вася, наполняя стопки снова. — Мы его дразнили... правда он потом взял и побрился, и мы ревели как маленькие сучки, потому что патлы у него были что надо. Бери и таскай.       — А нефиг быть мудаками, — посмеиваюсь я, глядя на то, как водка стекает по краям стакана. Слегка плывёт в глазах, зато сидеть теперь могу спокойно. Алкоголь — лучшее обезболивающее.       — А чё у него ещё было... Коль, чё помнишь про Саймона?       — У него старшая сестра секси, — кричит Коля, что удалился по своим драгквиновским делам: поправить грим перед выступлением, ну, там... бубсы уложить, чтоб не разбегались. Но тут он возвращается на зов гремящих стопок. — Хирург, вроде. Бывала тут пару раз. Все мужики за ней увивались, даже те, что пидоры.       — Да, сеструха у него огонь.       — У него их три, — зачем-то решаю поделиться я. Уж очень эти мужики меня к себе расположили.       — Да ты чё? И все хорошенькие? — лыбится Вася, передавая мне стопку.       — Младшенькая самая-самая, — отвечаю я, начиная улыбаться, и невнятно кручу башкой, вспоминая этот глуповатый Васькин вид. Но потом меня одолевает тоска. Воспоминания о нашей последней встрече омрачают те события. Лыбу с моего лица как ветром сдувает. Я пялюсь в стакан, чувствуя, как начинаю загоняться. Хорошо, что Коля заряжает мне кулаком в плечо. Больновато, зато действенно.       — Пей давай, — говорит он.        И я пью, вновь подобрев.       — Почему гей клуб? — спрашиваю я, непонятно как переместившись с софы в гримерку, хотя тут идти по-сути десять шагов, но всё же. Какая там стопка по счёту?..       Я гляжу на своё отражение в зеркале, а Васька примеряет на мне шляпки, из-за которых чешется башка, и шарфы, что мягко обматывают мою шею. Он говорит, что я похож на клоуна во всех этих шмотках. Я согласно киваю, и мы, поддатые и весёлые, продолжаем нашу игру в переодевания.       На очереди майка красного цвета и такие же красные узкачи с дырами.       — Я гей, — неожиданно говорит Вася, когда я уже избавляюсь от собственных штанов. После его признания я демонстративно отхожу назад и трясу пальцем в воздухе, угрожая втащить и ему, если он вдруг чего-то там удумает. — Да не в моём ты вкусе, не потей, — ржёт этот говнюк. — А вот Саймон... да, это мечта, а не парень. Повезло тебе.       — Реально повезло, — добавляет Коля, вертясь на кресле как на аттракционе.       — Мы не долбимся, — рявкаю я, кое-как натянув долбаные узкачи.       — Это пока, — ухмыляется Вася, помогая мне вылезти из водолазки.       — Я не пидор, — заявляю я, светя голым торсом. — Мне это не интересно.       — Ну, ладно, — пожимает плечами Вася. — Хотя... знаешь, что? — он неожиданно переходит на шёпот и подходит ко мне.       — Что? — спрашиваю я, почему-то тоже шёпотом.       — Мирон никого и никогда не приводил сюда, ну, кроме своей сеструхи. Хотя первое время мы и считали, что это его девчонка. Но даже она сюда не заходила, в смысле в эту комнату. Ни разу. Прикинь? — закончив говорить, Вася шлёпает меня по плечу и протягивает майку. — Врубаешься? Ты особенный.       Я зависаю с этой майкой у зеркала, околдованный чужими словами. Ну, ещё бы... особенный. Почему-то меня так радует эта мысль. Я начинаю по-дурацки лыбиться. Особенный. Да, наверное, так и есть. Похоже на то. Маркевич меня ненавидит. А это даже лучше, чем если бы он просто сох по мне. Я не хочу быть как девчонка, по которой вздыхают тайно или открыто. Не хочу, чтобы за мной бегали, добивались, пытались как-то расположить подарками и вниманием. Я хочу искупаться в дерьме, которое скрывает этот бассейн. Хочу очистить его... просто так. Нет ни одной причины, чтобы я хотел этого, но я всё равно хочу.       — Теперь тебя никто не узнает! — обещает Вася, накинув на мою башку кепку с надписью «‎police», тем самым завершив мой образ сумасшедшего городского тусовщика без капли вкуса.       Мы распиваем ещё по одной стопке, после чего закуриваем.       Примерно в это же время возвращается Мирон. Первым его замечает Вася, что тут же срывается с места и подлетает к Маркевичу, накинувшись на него, как малолетняя фанаточка.       — Вот он, котик наш, вернулся! — даже голос у Васи меняется. Он начинает легонько подпрыгивать и пищать.       Я перехватываю взгляд Маркевича и замечаю, как его глаза расширяются. Этого мне достаточно, чтобы начать снова задорно ржать, глуша всё это жадной затяжкой. Я утопаю в кресло-мешке, когда ко мне подъезжает Коля на кресле и незаметно отжимает мою стопку.       — Вы чё с ним сделали? — спрашивает Мирон, возвращая себе невозмутимый вид. Руки прячет в карманах.       — Развлекали! — откликается Вася.       — Подлатали, — подхватывает Коля, хлопая меня по колену. — Напоили.       Я пропускаю это мимо себя. После вереницы стопок опасности в этой комнате я не ощущаю.       Маркевич подходит стремительно и быстро. Он глядит на меня. Затем на Колю. И всё это как-то странно, будто у него есть претензии к нам двоим.       — Сейчас твой выход, — говорит Мирон стальным голосом, и Коля тут же задирает ладони.       — Ну, тогда я пошла, — отвечает Колян и буквально подскакивает. — А ты со мной, — по пути он хватает Васю за лямку лифчика.       — Но я хочу побыть с мальчиками!       — Там тебя ждёт ещё куча мальчиков, которых надо бы развлечь, — настаивает Коля, уводя Васю за собой.       Я махаю им на прощание одними пальцами руки, хотя глаз не свожу с Мирона. Тот молчит и палит на меня, затем садится, как только мужики уходят. Но не на освободившееся кресло, а в мой кресло-мешок, из-за чего становится жутко тесно. Его бедро и нога припечатываются ко мне. Приходится сдвинуть жопу.       — Вот мудак, — говорю я, держа сигарету в углу рта.       — Кто бы говорил, — отвечает Маркевич, выхватив моё курево. Он затягивается и с тяжёлым вздохом запрокидывает голову назад. — Нахера припёрся? — Спрашивает и выдыхает дым ноздрями. Я залипаю на клубы, что струятся в мою сторону.       — Это ты меня позвал.       — А ты собака, что ли?       Я ничего ему не отвечаю, просто потому что на такое не принято отвечать. Да и нет у меня ответа. Дела обстоят таким образом... фактически на цепи он, но как только появляются проблемы, на карабине каким-то хером оказываюсь я. И мне неизвестно, как это работает, и почему это вообще работает.       — Что он сделал? — неожиданно спрашивает Маркевич.       Я больше не слышу музыки. Только треск тлеющей сигаретной бумаги и жадный вдох Мирона.       — Кто «‎он»? — неуверенно спрашиваю я, слегка понизив голос. Я чую, к чему он клонит. Но сейчас мне проще прикинуться дурачком, чем дать реальный ответ на этот вопрос.       — Твой бывший лучший друг, — но Маркевич намёков не понимает. Прёт на таран. Хренов бульдозер. Он двигает своим коленом влево, затем притормаживает и возвращает его обратно, стукаясь об моё.       — Ты уже знаешь, — хмыкаю я, глядя на его ногу. — Он меня предал. И о последствиях ты всё знаешь... кстати, откуда?       — Васька.       — Засранка мелкая.       — Предать можно по-разному, — продолжает Мирон, и снова двигает своим блядским коленом, стучась об моё. — Одно дело, когда это подстава и... по кругу. Другое дело, когда...       — Не было никакого круга, — цежу я. — Он сделал всё сам.       Я раздражённо укладываю руку поверх колена Мирона, чтобы остановить движение его ноги. У него мягкая светлая кожа, скрывающая под собой каменные мышцы, и по-подростковому выпирающие кости. Я чувствую, как его нога начинает заходиться ещё сильней. И открываю рот, чтобы что-то дохуя важное пиздануть, даже поворачиваю голову. А он смотрит. Смотрит прямо на меня... и с каких пор? Я больше ничего не вижу. Ни комнату, ни дыма, ничего, кроме брюликов Маркевича, пролезающих в мою душу без смазки.       Мирон снова врезается. На сей раз лобешником в мой собственный, заставляя меня вжимать башку в плечи. Он близко, и я чувствую его дыхание, его запах пота, едкого одеколона и никотина. Он говорит шёпотом, вкрадчиво, из-за чего у меня дух перехватывает и на загривке волосы электризуются:       — У тебя есть проблемы, — он с оттяжкой облизывает мои губы своим горячим и скользким языком, — а дальше ты и сам знаешь. — Затем резко встаёт и подходит к зеркалу.       Я утопаю глубже в кресло-мешок, ошалевший, с грохочущим мотором под рёбрами. Сглатываю нервный ком и поворачиваюсь к Маркевичу. Тот стоит у трюмо и бычкует сигу в пепельнице, как ни в чём не бывало.       — Пошли, — говорит, — оттянемся.       — А потом?       — А потом суп с котом, — вот и всё, что он говорит, прежде чем лениво поплестись на выход. Я в очередной раз протираю морду рукой, посылаю всё к чёрту и вылезаю из кресло-мешка, припустив следом за Маркевичем.       Мы выходим. И вот что скажу я вам, там реально забито под завязку. Между прочим, это не так просто, как вы думаете. Народ мешается под ногами больше чем обычно, хотя… может всё дело в том, что я уже где-то близко, но всё ещё не окончательно в говно. Некоторые идут шатаясь, как деревца в бурю. Остальные просто стоят как полное чмо. В основном пацаны, настолько небрежно одетые, что я бы их сюда не пустил — всё-таки высококлассное заведение (судя по словам Васи), не то что «ёбанное дерьмо-розовые-бананы (опять же, по словам Васи)» в другой части города.       — Лейс, — как только мы подходим к бару, Маркевич подзывает уже знакомого мне гривастого коктейльщика. — Плесни чего-нибудь в две стопки.       Так называемый Лейс окидывает меня взглядом и медленно меняется в лице. Вернее, оно у него вытягивается, словно он очень сильно удивлён и возмущён.       — Это из-за него, да? — кричит Лейс, тыча пальцем в мою сторону. Я едва сдерживаюсь, чтобы его ему не сломать. — Слышь, чувак, впредь держи себя в узде, окей? Из-за тебя Саймону попало от начальства!       — Завязывай, — Мирон притормаживает его, выставив ладонь.       — Ладно, — хмыкает Лейс, сверля меня взглядом ревнивой жены. — Текили?       — Текилы? — Маркевич поворачивается ко мне.       — Водки, — отвечаю я.       Лейс уходит с закатанными глазами. Вот ушлёпок.       — Если он продолжит выёбываться, я и ему втащу.       — Тогда меня уволят, — усмехается Мирон, но улыбка на его лице не появляется.       — Тогда будешь работать на меня.       — Кем?       — Саймоном, — я быстро приподнимаю брови и опускаю их.       Как только Лейс возвращается, я не обращаю внимания на его трёп и быстро осушаю стопку. Алкашка влетает как родная. Мирон едва успевает допить свою, ведь я сгребаю его за воротник и утаскиваю на забитый народом танцпол: там все, и парни, и девушки, старые матёрые пидоры, молодые сладкие педики, и другие неформалы, коих здесь на любой вкус и цвет.       В потной толкучке я останавливаюсь и начинаю дёргаться, выдавая всё, что могу, без особого стеснения. Ещё бы... во мне дюжина стопок водки, если не больше. Маркевич тупит несколько секунд, просто стоит и смотрит на меня истуканом. Но как только я заряжаю ему ладонью в грудь, тот начинает что-то выдавать, типа двигать плечами и переставлять ногами. Затем он подключает руки и вот это всё, да, да, да, в общем, начинает работать его альтер-эго «Саймон», или вроде того. Он танцует, как танцевал недавно на шесте, только теперь неподалёку от меня.       Моя очередь тупить и стоять истуканом. Маркевич задирает руки и пропахивает ширинкой моё бедро. Я думаю доебаться до него, но чувствую, как язык немеет и хлебало Мирона перед глазами растекается. Ещё немного и меня вырубит. Впрочем, Маркевич как-нибудь сам разберётся, что со мной делать. Так?