***
Деваться некуда. Вот о чём я думаю в понедельник утром, когда подъезжаю к универу. Мать умоляла, чтобы я остался дома, но я предпочитаю смотреть страху в глаза. Жизнь слишком коротка, чтобы лишать себя радостей, если какой-то уёбок переходит тебе дорогу. Ну, во всяком случае я так думал, пока ехал сюда. А сейчас я думаю, что погорячился, и лучше бы действительно сидел дома. — Господин? — отвлекает водитель, возвращая меня в реальность. Я бросаю взгляд на наручные часы и понимаю, что уже десять минут сижу неподвижно и просто смотрю в окно. — Я позвоню, когда закончу, — отвечаю я, наконец-то выходя наружу. Уже знакомая мне кирпичная дорога в ад стелется к главным воротам, где кипит жизнь. Я молюсь, чтобы в этой жизни всё оставалось также стабильно. Одёрнув полы пиджака, я направляюсь в здание: девчонки вздыхают, пацаны преследуют меня завистливыми взглядами, кажется, ничего нового в этом нет, но я всё равно чувствую напряжение, из-за которого кровь превращается в чёрный пудинг. Первая пара пролетает быстро. Я щёлкаю ручкой всю лекцию и думаю о том, что стоит наведаться в нашу комнату ювелирного клуба. Но столкнуться там с Антоном мне бы не хотелось. Хотя бы потому, что я сразу полезу на него с кулаками. Это лишь вопрос времени — когда я начищу ему морду, хотя вряд ли он даст мне ударить себя хотя бы раз. Этот гондон слишком хорош в драках. Значит, стоит напасть, когда он будет меньше всего этого ждать. Но лучше, конечно, нам не пересекаться. Отец сам всё решит. Он так сказал сегодня с утра. Прям так и сказал, сжимая моё плечо: «Не волнуйся, Дияр, Антону это с рук не сойдёт», и я ему верю. Но гнев усмирить не могу. И ещё кое-что, что стекает по моим вискам вместе с потом. Не хочу этого признавать, но мне, кажется, дико страшно. После первой пары я всё-таки двигаю в наш клуб. В основном из-за того, что никак не могу избавиться от ощущения, будто бы все уже знают и шушукаются, перетирая мои кости в уголках этого ебучего университета. Я с незнакомым мне сомнением отворяю дверь клуба, но внутри никого. Даже Егоровские приблуды выглядят так, будто к ним с утра не прикасались, и на столе стоит коробка с новым серебром. А это очень не похоже на Егора, который принципиально не ходит на первые пары ради возни с металлом. Запаха одеколона Мэйсона я также не улавливаю, а от него обычно разит так, будто он Обеликс, которого в бочке с духами искупали. Захожу внутрь я лишь для того, чтобы перевести дух. Немного постояв на проходе, усиленно тру лицо руками и считаю до пяти. — Раз, два, три, четыре, пять, — тру ещё раз, чеканя цифры, — раз, два, три, четыре, пять. — Мне сложно держать себя в руках, когда враг где-то рядом, шляется после объявления войны и чувствует себя победителем. Хотя это не так. О, нет, блядь, он лишь нажил себе страшного врага, и я не побоюсь искупаться в крови ради одной лишь мести. Я уже отомстил одному. Одним больше, одним меньше, да и дело не в количестве, а качестве. Хотя с первым всё было гораздо быстрее и проще. Скрежет дверной ручки заставляет меня замереть. Я слышу, как отъезжает дверца за моей спиной, а обернуться не могу. — Здравствуй, сучка, — говорит он. Я с треском поворачиваюсь назад, рефлекторно сжимая кулаки. Он прищуривает глаза. Настолько, что я вижу, как они налиты кровью. — Ну? — зрачки у него слегонца расширены. Но не весело всяко. Он проходит мимо меня, толкнув плечом, доходит до окна и выглядывает на улицу, потом возвращается обратно и говорит: — Как твой тугой зад? — Без улыбки. Он на меня пялится. И вот что я вам скажу — срать я хочу на его взгляды. Смотреть на кого-то — это искусство. Кто умеет, а кто — нет. Есть просто взгляд, а есть взгляд, которым раздевают шлюх. И именно так Антон на меня пялится уже минуты две. Так что, да, просто забить на его выебоны не получается. Именно поэтому я срываюсь с места и целюсь кулаком в его ебало. Но, как я уже сказал, Антон хорош в драках. И я уступаю ему и по росту, и по силе. Как только мой кулак проносится мимо его лица, Антон хватает меня за плечо и подсечкой заваливает на пол. Я с грохотом и мычанием оказываюсь прижат к холодному кафелю. А Антон... этот уёбок начинает улыбаться так, будто у него зубы лишние. — Понравилось? — Иди нахуй, уёбище, — огрызаюсь я, пытаясь его то ли оттолкнуть, то ли выколоть ему глаза пальцами. — Это теперь твоя прерогатива, Дияр, — он сгребает мои запястья одной рукой, заламывая руки. Другой пережимает мне горло. Я начинаю дёргаться с удвоенной силой, переживая за свою жизнь. — Сука, я тебя с дерьмом сожру! — Сука — это ты, — напоминает он, — угомонись, — шипит Антон, встряхивая меня за шею. — Угомонись и слушай, что будет дальше. — Нахуй ты пойдёшь дальше! — Ещё хоть раз оскорбишь меня — я твоего дружка и всю его семью сотру в порошок, — я замираю, судорожно вдыхая кислород. Его еблище так близко, что меня снова тянет блевать. — Умница, — шепчет эта гнида, — слушай сюда, сучка, если ты будешь вести себя послушно, никто не пострадает. Ни твоя белобрысая шлюха, ни его убогая семейка. Я плюю в его морду и сразу же стискиваю зубы, чтобы эта гнида не подумала вернуть мне эту жижу обратно. Но Антон терпеливо вытирает рот и нос рукавом, после чего кладёт руку обратно мне на горло. — У тебя есть время, чтобы всё осознать. — Я считал тебя другом, — цежу я, — а ты обычный кусок дерьма. — А я считал, что нравлюсь тебе и однажды ты сам предложишь мне своё очко. Но потом появился этот сукин сын, и всё сложилось так, как сложилось. Зато теперь у меня есть безлимитный пропуск в твою задницу. Весьма сносно, я считаю. — Гнида, — произношу сквозь зубы, а Антон улыбается, как акула, напившаяся крови. — Обожаю тебя. — Сдохни. — Ты первый, — Антон дёргает рукой, приподнимая и впечатывая мою спину обратно в пол. Затем он встаёт, потягиваясь всем телом. — Повесели меня как следует, сучка. Я тоже тебя повеселю, — вот что он говорит, прежде чем свалить. Но я не радуюсь. И чувствую себя крайне дерьмово. Но не по-обычному дерьмово. Мне дерьмово оттого, что я себя не чувствовую так дерьмово, как обычно. Понимаете, о чём я? Надеюсь, что да.***
— Алло, пап... — выдыхаю я, глядя на своё отражение в зеркале сортира. — У тебя всё в порядке? — первое, что спрашивает отец. Я сжимаю край мраморной раковины и натягиваю улыбку, которая в отражении выглядит просто отвратительно. — Да, всё блестяще. Слушай, насчёт Антона... в общем, забудь, что я сказал. — Что? — Ну, я напиздел. Как-то так, — я проглатываю окончания фраз и сжимаю телефон с такой силой, что он вот-вот должен треснуть. Но этого не происходит, потому что трескает сейчас только то, что находится внутри меня. Интересно, что. Там ведь уже нечему. Отец молчит. Видать, обдумывает всё, что я говорил. Складывает мои поступки и мои слова, пытаясь прийти к какому-то решению. В итоге он просто спрашивает: — Зачем, Дияр? А я не знаю, что на это ответить. Возможно, это прокатит: — Потому что я пиздабол из детского дома, который вырос в трущобах с алкашом, пап. Возможно, нет. В любом случае, я сбрасываю вызов до того, как он что-нибудь ответит. — Блядь, — выдыхаю, сгибаясь над раковиной. Тут же врубаю воду и сую морду под струю, протирая до красна. В следующий раз я сталкиваюсь с Антоном в столовой. Эта гнида сидит за нашим с парнями столом в окружении своих пешек и спокойненько попивает кофе. Но как только Антон замечает меня, то его палец тут же тычет в мою сторону. Все его шавки начинают поглядывать на меня с блестящими глазами. Я осознаю, что они уже в курсах. Все эти твари осведомлены о моей новой роли, и совсем скоро, дай Бог завтра, я почувствую на собственной шкуре — какого это... быть ничтожеством. Но до завтра решают не тянуть. Это большой старый пакет, и неизвестно, что в нем скрывается. Сюрприз на моей парте. Моей — потому что все остальные заняты. Я гляжу на этот пакет ещё минуту, затем беру его и сваливаю с пары. В прошлый раз Антон так подкинул какому-то придурку крысиный труп в мешке. Странно, что в этот раз в пакете не проститутка. Но как только я немного отдаляюсь от аудитории и открываю пакет, всё встаёт на свои места. Эти убёки положили туда какие-то примитивные секс-игрушки и розовое бабское бельишко. Сраные козлы. Следующий привет от Антона оригинальностью не отличается. Он решает пройтись по классике. Утром вторника в мою машину, которая притормаживает на входе, летят яйца. Водитель кричит и гневается, безостановочно протирая стёкла. Я гляжу на то, как желток сползает по стеклу. Кажется, это придурки позабыли, кто в этом мире животных настоящий лев. Хотя... толпою гасят даже льва, как-то так, да? — Сгоняй на мойку, — говорю я, распахнув дверь. — Господин, вы куда!? Как только я выхожу на улицу, мне в затылок прилетает яйцо. Я чувствую, как его содержимое скатывается мне под рубашку. Всем концентратом гнева, сокрытом во взгляде, я одариваю того пацана, что попал в меня. — Ты, — тычу в него пальцем и пробегаюсь взглядом по его бейджику. — Громов, с сегодняшнего дня тут не учишься. Весёлость на его лице как-то угасает, а я направляюсь в здание. Мне удаётся ненадолго успокоить воодушевлённый травлей над королём народ, но ненадолго... ненадолго. Мэйсон не отвечает на звонки. Ещё бы он отвечал на мои звонки, пока веселился во Флориде с новым бойфрендом. А Егор... с ним всё сложнее. Его я застаю за одним столом с Антоном во время обеда. Он сидит молча и уплетает своё блюдо. Как только наши взгляды пересекаются, я ему киваю, а Егор отводит глаза. Вообще-то, он всё делает правильно. Но легче от этого не становится. Да, легче не становится. Особенно когда на тебя выливают ведро грязной воды. Всё происходит за секунду. Я не успеваю даже подойти к прилавку с едой, когда подлетают два козла и бросают в меня ведро. Затем ведро падает на пол и эти уёбки уматывают. В столовой повисает гробовая тишина, которую нарушает разве что молчаливый гнев поваров. Ах, да, ещё звук капающей с меня грязной воды. Я провожу рукой вдоль лица, зачёсывая волосы назад, и выпрямляюсь. — Бутылку боржоме, — говорю, глядя в лицо прифигевшей женщине за кассой. Та молча пробивает воду и я ухожу, оставляя после себя мокрый грязный шлейф. Идти на пары желания нет, а в комнате ювелирного клуба сейчас можно наткнуться разве что на Антона, с которым оставаться наедине не хочется, уж лучше сдохнуть. Я открываю бутылку и делаю два больших глотка. Меня провожают ехидные и обескураженные взгляды избирателей. Пока что не все в курсах, что я новая жертва местного агрессора. Интересно, как долго это ещё будет продолжаться? Обычно Антону быстро надоедает травить людей, если они никак на это не реагируют. Я решаю, что стоит попробовать смириться со своим новым положением, хотя нечто внутри меня продолжает хрустеть и трещать, как стекло, или чипсы. Подходя к кладовке, я снимаю с себя пиджак и швыряю его на пол. Семью Версаче бы удар хватил. Проникнув внутрь, я тут же достаю сигареты одной рукой, другой поднимаю с дивана какую-то простыню, или что это? Какая-то херня, которая лежит тут уже тыщу лет без толку. Протерев лицо, я скрываюсь за книжным стеллажом и опускаюсь на подоконник. Подкуриваю сигарету. Затягиваюсь. Вот оно, ага. Ипохондрия возвращается. До сих пор мне удаётся гнать все мысли подальше, но сейчас-то я один, и никто не заметит, как у меня трясётся ладонь от напряжения и дёргает от холода и беспокойства. Мысли вереницей тянутся в голове: а если в воде какой-то вирус, а если из-за химикатов я облысею, а если, если, если... Оно разгоняется само по себе, выдернув сбруи самоконтроля из моих рук. Глупо, но мне просто хочется кричать и метаться по комнате, как будто я какой-то долбаный псих. Однако я сижу и просто смотрю на свою руку, и как тлеет сигарета, и это всё. А затем раздаётся щелчок. Я чувствую, как по позвоночнику ползут мурашки. Очень стрёмно думать, что это Антон, и это чувство селится где-то между рёбер. Я гляжу перед собой, ожидая увидеть рыжую башку, но вместо рыжей башки из-за книжного стеллажа показывается коротко стриженная голова Мирона Маркевича. Тот глядит на меня, не произнося ни слова. — Ты всё видел? Он кивает вместо ответа, а я кое-как успокаиваю руку и зажимаю сигарету в углу рта. Затем отвожу взгляд, делая вид, что мне дохуя интересно, кто там гоняет мяч на поле. — Твой бывший лучший друг предатель, — некстати вспоминает Маркевич, — это тот рыжий? — Ага, — отзываюсь я без особого энтузиазма, продолжая глазеть на мяч. — Он из богатой семьи? — О, — усмехаюсь я, хотя это совсем не весело, — он из семьи, в которой принято подтирать задницу деньгами. Круче только мои предки, а я как бельмо на их глазу — без пизды за душой. — Знаешь, — откликается Мирон, — в мире есть вещи, которые нельзя купить за деньги. — Даже тебя можно купить за деньги, — выдаю я не подумав, обжигая Маркевича взглядом, и сразу же отворачиваюсь, чтобы не показывать ему своей беспомощности. Лучше пусть он продолжает меня ненавидеть. Так будет легче терпеть ту хуйню, в которую Маркевич втянут из-за меня. И все проблемы — из-за меня. Мирон лишь жертва обстоятельств этого убого мира, в котором важно только количество купюр в кармане и полезные связи. Без всего этого — заклюют, затопчут, сожрут. И всё бы было супер, если бы Маркевич просто взял и ушёл, оставив меня одного прямо сейчас. Но этот козёл не собирается уходить. Более того, он подходит и забирает у меня сигарету. Я не смотрю на него, но слышу, как он затягивается. Затем сигарета снова оказывается у меня во рту. Маркевич выдыхает дым в мою сторону, а потом я слышу только шорох одежды и чувствую его руки на своих коленях. Меня резко стягивают с подоконника, заставляя встать на пол. — Какого хрена? — рявкаю я, поворачиваюсь в сторону Маркевича. Но с его взглядом не сталкиваюсь. Дело в том, что Маркевич... ну, как бы вам это сказать по мягче. В общем, этот идиот стоит на коленях, рывками выдёргивая бляшку ремня из петлей в моих брюках. — Что ты делаешь? — слегка теряюсь я, наблюдая за ним сверху-вниз без единого похабного помысла. Вообще-то это охуеть как неожиданно и неуместно, если пораскинуть мозгами, но мои мозги начинают глючить, когда я вижу, что у Мирона разъезжаются колени и он садится на пол, потому что у него торс длинней, чем мои ноги. — Разве непонятно? — справедливо подмечает Маркевич, и я хватаю свободной рукой его за волосы, ну, вернее пытаюсь схватить, в итоге просто заставляю его взглянуть на себя. — Ты издеваешься надо мной? Мои долгосрочные планы лежат у моих ног, а я не могу как следует насладиться видом и поглумиться, потому что за эти планы рискую собственной жопой и впрягаюсь по малейшему поводу. Весьма невыгодная инвестиция. — Минет и винегрет у меня особенно хороши. — Я тебе сейчас всеку. — Да что ты, — Мирон расстёгивает мою ширинку и рывком стаскивает брюки до щиколоток. Я стою в одних боксёрах, пожёвываю фильтр и ваще не алё... — Вынешь, прежде чем кончить. — Блядь, притормози, я весь в каком-то дерьме, — цежу я, пытаясь отстранить Маркевича от себя, но этот уёбок нагибается и пропахивает носом кожу с внутренней стороны моего бедра до самых яиц, которые обжигает раскалённым дыханием. Я сжимаю зубы и задранный кулак. Лишь бы, блядь, никакая паскуда сюда не ворвалась и не обломала кайф. Хотя я не уверен, что это будет кайф. Я весь грязный и на нервяке, и вообще-то не уверен, что гей, но мне нравится вид Мирона Маркевича напротив моей ширинки. Он запускает пальцы под боксёры, минуя ткань снизу. Его ладонь скользит вдоль мошонки и сжимается на моём члене. Она холодная, и я вздрагиваю только поэтому. От Мирона прилетает смешок. Я тут же опускаю взгляд и заглядываю в его блестящие брюлики. Он дёргает кулаком под бельём, водит большим пальцем по кругу и припечатывается ртом к моему бедру сквозь одежду. Затем всё выше и выше, пока не дойдёт до резинки. После этого он сжимает моё бедро свободной рукой и опускает край боксёров. Я чувствую, как у меня начинает подыматься. Мимо Маркевича это откровение также не проходит. Ещё бы, блядь, он трётся щекой и подбородком о мои причиндалы. — Бля, — я вдыхаю дым и запрокидываю голову. Чувствую, как влажный и тёплый язык Мирона спускается по всей длине к основанию. Он опускает боксёры и с другой стороны. Мой член сходу оказывается у него за щекой, и я выдуваю весь дым носом, когда головка скользит внутрь и упирается в гланды. Маркевич дёргает башкой. Его пальцы разминают мои бёдра, иногда буквально натягивая меня на себя. Я слышу, как он неровно дышит носом, как хлюпают сопли, слюни и другая херня. Но мне не противно, и блевать не хочется. Я опускаю ладонь на его затылок. Затем опускаю собственную голову и смотрю вниз. Маркевич тут же поднимает на меня глаза, медленно двигая башкой вперёд, а когда двигает назад, я вижу, насколько сильно это меня завело. Член стоит будь здоров. Не так уж и часто мне сосали, чтобы сравнивать, но такого плотного стояка я у себя вообще никогда не наблюдал. Хотя, ладно... однажды утром. Но суть не в этом. А в том, как Маркевич двигает головой, вбирая в себя всю мою длину, и как движет языком во рту, и как заглатывает, время от времени упираясь носом в мой лобок секунды на две. Я теряюсь в догадках, кто его натренировал. И мне не очень нравится думать об этом, если честно. Поэтому я беру его за затылок и дёргаю бёдрами, толкая на себя. Он сразу же упирается руками в мои ноги и мычит. Я даю себе позлиться на него. Всего секунду. Он шумно дышит носом, стучит руками по моим бёдрам, я, кажется, даже вижу, как у него проступают слёзы. Тогда то и отпускаю. Он тут же вынимает член изо рта полностью, и рожа у него краснеет, вся в слюне, что струёй тянется от его нижней губы к моему члену. — Мудак, — хрипит Маркевич, вытирает рот и снова хватает меня за член, вбирая всю длину до конца. Я закусываю губы, чтобы не стонать, и резко выдыхаю носом, когда он подключает свой кулак. Эта гнида... как же ему идёт мой член у лица. Я думаю об этом, и о том, какие у него ахеренные глаза, и губы, и вообще... Антон, сучара, не получит ни кусочка от всего этого. Вот о чём я думаю, когда обхватываю лицо Маркевича под подбородком и подтягиваю его на себя. Он ещё несколько раз вбирает мой член и пропускает мимо своих расслабленных гланд. У меня ноют яйца, и пульс зашкаливает. Я облокачиваюсь на подоконник и натягиваю лицо Маркевича на свой член, прежде чем разрядиться прямо ему в рот. Затем отпускаю, и Мирон шумно вбирает воздух. Пару секунд я откисаю, пытаясь успокоить дыхание, но меня вдруг резко пробивает. Я опускаюсь на корты перед Маркевичем, хватая его лицо обеими руками. — Бля, — выдыхаю обеспокоенно, протирая большими пальцами его лоб, — прости, я забыл. Выплюнь. Но Маркевич только глаза на меня поднимает. Я вижу, как его кадык взмывает вверх, а затем опускается обратно. Он открывает рот с невозмутимым видом, после чего закрывает его. И хотя от моей сигареты нихуя не осталось, он всё равно угоняет мой бычок, чтобы затянуться хотя бы жжёным фильтром. — Скорострел, — ухмыляется Маркевич, — но сперма у тебя ничего. Лучше всех, что я пробовал. — И много ты пробовал? — Достаточно, чтобы сравнивать. — Да пошёл ты... Вместо ответа Маркевич хватает меня за хуй. Сразу после этого безмолвного намёка я спешу упаковаться. Мало ли, вдруг кто-то всё-таки зайдёт.***
Последняя пара проходит спокойно. Никто до меня не доёбывается и новых подлянок от Антона я не получаю. Хотя, вероятно, даже если они бы и были, я бы всё равно их не заметил. Все мои мысли занимает отсос Маркевича. Я как в трансе сижу во время лекции, глядя в окно. Интересно, о чём сейчас думает Мирон? Вряд ли обо мне. Не понять, что там в белобрысой голове, особенно после таких внезапных выходок. Он ведёт себя сдержано и осторожно, но это подкупает. Он как будто заземляет окружающих, и я тоже это чувствую. С другой стороны, после того, что он сделал в кладовке, Маркевич ничего не попросил и не сказал, как будто это было естественно. Я надеюсь, что это такая штука — ты знаешь, что рано или поздно что-то будет, так что торопить события нет смысла. Никто из нас не рвётся вперед. И чем дольше мы будем оттягивать этот момент, тем приятнее. Сменив грязные шмотки на те, что привёз Игорь, я теперь чувствую себя увереннее и спокойнее. На внешности держится семьдесят процентов образа. Я уже говорил, что если меня одеть в обноски, то будет невозможно отличить от любого из таджиков со стройки, которых в большом городе пруд пруди, только у меня нет акцента и речь чистая. В это родители инвестировали особенно щедро. Когда я замечаю, что кучка студентиков снизу шепчется, те сразу же отворачиваются от меня. Вместо того, чтобы схавать этот инцидент, я вырываю лист из тетради и отправляю в голову одного из них прессованный ком. Они опять поворачиваются в мою сторону, но ничего не говорят. Ещё бы они сказали. Я готов играть по правилам, которые диктует Антон, но это не значит, что я буду просто терпеть все их выходки. Не того поля я ягодка, и Антон в курсах, что местной фауне со мной не тягаться в упрямстве и гордости. Дверь аудитории распахивается едва ли не с ноги. Внутрь влетает запыхавшийся непримечательный студент, перетянув всё внимание на себя. — Молодой человек, — злится препод, до сих пор монотонно зачитывающий материал с распечатки, — покиньте а... — В актовом зале драка! — выкрикивает ворвавшийся тип, к кипишу которого я теряю интерес с первых секунд. — Там! Там! — Покиньте аудиторию! — Там Антон Керимов махается с первокурсником! — заканчивает своё объявление парень и убегает, а следом за ним начинается возня и паника в аудитории. Преподователь мешкает, а студентики уже несутся на выход. И только я сижу на месте, ошарашенной новостью. Антон Керимов махается с первокурсником. У меня перехватывает дух. Я подрываюсь с места и быстро спускаюсь вниз. — Всем сесть на свои места! — велит препод, но я проталкиваюсь сквозь кучу застопорившихся придурков и выбегаю в коридор. Один, два, три, четыре, пять, снова считаю про себя, перемещаясь на всей скорости из восточного крыла в западное, и влетаю по лестнице на второй этаж. Лишь бы успеть. Лишь бы этот уёбок ничего ему не сделал. У меня так сильно начинает ныть нога, что я едва её подгибаю. Уже вдали вижу мелькающие фигуры у огромных дверей в актовый зал. Надо было догадаться, что случится какая-нибудь херня в этом духе. — Брысь, — выкрикиваю я, отталкивая людей с прохода, и на полной скорости врываюсь в актовый. Сердце у меня грохочет так, что скоро взлетит и окажется в глотке. Я поворачиваюсь на звук ударов и внутри у меня всё с грохотом обрушивается. Окровавленный кулак с кастетом взмывает в воздух, после чего с глухим хлюпающим звуком обрушивается на лицо Антона Керимова. Мирон сидит сверху, прижав уёбка к полу коленом, и у Маркевича лицо в крови, но то, что я вижу, выглядит не так плохо, как то, что сейчас можно разглядеть на лице Керимова. Мирон не обращает внимания на собравшуюся у входа толпу. Его стальной взгляд направлен вниз. Он безостановочно накидывает тяжёлые удары, рассекая воздух и всё заливая чужой кровью. Раз. Впечатывает кастет в нос. Два. Сгребает рукой чужой воротник. Три. Заносит кулак. Четыре. Вминает его Антону в череп. Пять. Вокруг стоит такой шум и гул, но я вообще ничего не слышу, кроме ударов и своего пульса. Раз. Снова удар прямо в лицо. Два. И опять. Три. Без продыху. Четыре. И ещё. Пять. Пока не подохнет.