***
Иногда кто-нить зажимает тебя в углу, и единственное, что остается — пырнуть его под ребра или въебать монтировкой по голове. Или сбить тачкой. Как говорил мой биологический папаша: «даже понёсшая сука избавляется от неудачного выводка». Думаю, тут всё понятно. Разве нет? Я оглядываюсь. Неподалеку какие-то чуваки ошиваются, точат лясы с парочкой тёлок, так что они меня не замечают. А кроме них вокруг никого. Не то чтобы мне есть до этого дело. Вы ведь хорошо знаете Дияра Рублёва, он не слишком нервный парень. Я просто не хочу, чтобы меня видели. Я тут личность известная, и теперь, учитывая, что меня пасут все богатенькие уроды, нужно быть аккуратнее. — Чё хотел, — в окне первого этажа высовывается загорелая морда. Лео Вайденгамер окидывает меня скучающим взглядом и ловко перепрыгивает через подоконник, оказываясь за территорией универа. Сразу после этого он вытягивается, грудак колесом, руки в карманах брюк, одним своим видом даёт понять, что то, что он трахает моего кореша и помогает в моём восстании, ещё не делает нас френдами. — Это по поводу Мэйсона, — поясняю я и тоже прячу руки в карманах брюк. — Ваша помощь бесценна — факт, но у всего этого будут последствия. Тебе лучше не отсвечивать перед теми, кого ты обработал, и перед тем рыжим пидором, которого мы видели с утра. Мэйсону, желательно, тоже свалить, пока я здесь не закончу. — Нихрена, — обрубает на корню мою речь здоровяк и достаёт руки из карманов, чтобы скрестить те на груди. — Мы тут типа пыхтели. И всё это для того, чтоб ты как важный хуй припёрся и присвоил все лавры себе, наслаждаясь шоу в одну харю? — Блядь, — вздыхаю я. Так и знал, что с этим увальнем каши не сваришь. Он туповат, Мэйсон предупреждал, и ему уж очень нравится махать кулаками, и башкой тоже, но не думать. — Чувак, ты реально не врубаешься, какого врага нажил. Если Керимов узнает твою фамилию и имя, то одним щелчком пальцев сможет отправить за решётку, или ещё куда-нибудь, куда ему взбредёт. — Я начал новую жизнь, Дияр, — бодрый голос Мэйсона раздаётся из-за занавески. В том же окне, из которого выпрыгнул Лео, показывается и сам Мэйс. Он хватается рукой за оконную раму и упирается ногой в подоконник с таким благоговейным и воодушевленным видом, что даже солнце на его фоне меркнет. — Бояться? Прятаться? Это всё пройденный этап. Я серьёзно. — Эй, — кивает башкой Лео. — Мы не шавки. Ты нас не прогонишь, — ладонь Мэйсона оказывается на его плече. Эти придурки... В такие времена лучше отойти в сторону. Но я вижу огонь в их глазах и мне нечего противопоставить. Если хочешь что-нибудь сделать, сделай это сам. Нельзя ожидать помощи ни от кого. Ну да, в этом новом мире некоторые наизнанку вывернутся, чтобы подержаться за мой член, пока я ссу. Но если в воздухе запахнет дерьмом, меня кинут, а я обоссу штаны и пол. К тому же нет такой вещи, как друг. Все люди — уроды, до самого распоследнего ублюдка. И эти двое могли быть кем угодно, только не моими друзьями. Жизнь постоянно мне об этом напоминает. Тем не менее, продолжает преподносить сюрпризы, которые я до сих пор зачем-то принимаю. — Будь по вашему.***
Наконец-то, после четырех часов ожидания, моё терпение вознаграждено. Антон выходит из аудитории — руки в карманах, на голове всё идеально уложено, широкие плечи напряжены. Но он не один. С другой стороны, я знал, что он будет не один. Как только наши глаза встречаются, он, прищурившись, скальпирует меня взглядом. Я являюсь его врагом. Возможно, даже навещаю в кошмарах. Керимов кажется эдаким долговязым чёрным пятном с подожжённым фитилём. В этом коридоре я не слышу ни звука, кроме его и моего дыхания, и ещё бешеного стука моего сердца. Инстинктивно хочу сделать шаг назад, но вдруг так и застываю на месте, будто серебренный слиток в изложнице. Я его не боюсь, это просто рефлекс. Да и лицо завсегдатай уверенного в себе Керимова кажется бледнее, чем моё собственное. Рыжие волосы пылают как газовая плита, и все веснушки видно. Он на две головы выше меня и вдвое тяжелей. Но в этот момент, когда мы стояли в коридоре, вес не решал ни хуя. Атмосферка накалена настолько, что, кажется, прям щас, прям в этом коридоре, начнётся мясорубка. Стены забрызгает кровью, завоют, залают как бешеные псы все те, у кого накопилось, наболело, и я не останусь в стороне — вгрызусь в глотку намертво, даже если в итоге подохну. Но никакой резни, никакой крови, ничего. Мы только обмениваемся ухмылками. Хотя Антону страшно — я вижу — его челюсть крепко сжата, руки потерялись и жилка пульсирует под воротником водолазки, но я всё это вижу. Ему рассказали о новых правилах... но эта гнида, что никогда не таскала с собой бейдж, сегодня с ним. Демонстративно выпячивает своё происхождение, насмехается над моими условиями. Уверен, что его не тронут. Так и есть, но его уверенность заразительна. А все остальные — не он, и не я. Иногда надо показать людям, что они могут и чего не могут, и это как раз такой раз. Я поворачиваюсь к Мэйсону, скольжу по нему взглядом и резко перевожу его на стену. Там висит распечатка, а на распечатке следующее:«Внутренние правила академии: 1) Право владельцев каких-либо инвестиций преобладать над теми, кто инвестиций и покровителей не имеет, больше недействительно; 2) Каждый носитель бейджа должен избавиться от своего ранга и титула в стенах академии; 2.1) При несоблюдении второго пункта, те, кто изначально не имеют никаких инвестиций и покровителей, могут предпринять меры; 2.2) Также, те, кто не имеют никаких инвестиций и покровителей, наделяются правом вершить самосуд над каждым, кто когда-либо ущемлял их права, но не более; 2.3) В случае жалоб и доносов на внутренние правила академии третьим лицам, учащийся будет исключён из академии, а также лишён всех привилегий и благ за её пределами; 3) Преподаватели лишены права вмешиваться в конфликты учащихся; 3.1) Если преподаватель будет уличён во взяточничестве или фаворитизме, то будет уволен по инициативе работодателя; 4) В случае споров и возражений, можете пойти нахер. Подпись: Дияр Р. / ℜʋßℒℯ√»
Мы снова переглядываемся с Керимовым, теперь уже без ухмылок. С некоторыми вещами человеку тяжко смириться. Особенно человеку с репутацией, типа Керимова. Всегда есть и всегда будут те, кто тебя уделают. Но если у тебя есть репутация — нельзя, чтобы тебя уделывало отребье, типа меня. Просто нельзя. И вот с этим смириться очень тяжко. Я не тупой и умею оценивать свои шансы. Человек, вроде меня, выкарабкавшийся из большой ямы, где говно, грязь и разложение, должен быть счастлив уже тому, что имеет. А я имею многое в арсенале. Дело не только в деньгах. У меня есть покровительство любящих родителей. Но на одной любви далеко не уедешь. Особенно в этих джунглях, где среди местных не принято вписывать в наследство приёмных детей. Да и стоит учитывать риски — даже у любви есть срок годности. За примером далеко идти не надо: когда-то очень давно Керимов Антон... нравился мне. Но всё прошло. У меня прошло, у него — нет. Антон кивает башкой своим парням и уводит за собой. В хвосте вереницы я замечаю Егора, что бесцельно плетётся следом. Раньше на его лице можно было заметить хотя бы эскиз эмоций, а сейчас это чистый лист. Как только хищники уходят, коридор снова оживает: студенты возобновляют болтовню и мельтешат под ногами. В джунглях кипит жизнь: течёт ручей, жужжат пчёлы там, резвятся обезьянки, а где-то вдалеке воют голодные гиены.***
— Что-то не так? — спрашивает Виолетта. Я накрываю её руку своей и подмигиваю. Это рискованный шаг. Либо она меня поймет и промолчит, либо меня отсюда вышвырнут. Вместо этого она просто отодвигается, так, чтобы я мог присесть рядом. Я сажусь. Она наклоняется ко мне. Природа не обделила её прелестями. У Виолетты такой томный вид, что будет сложно устоять даже самому матёрому пидору. Я не пидор, чтоб вы знали, но Виолетту не хочу. Не мой типаж. — Ты, кажется, нормальный, — говорит она. — Второй, кому не наплевать. — С чего вы так решили? — ухмыляюсь я. — Только посмотри на них, — говорит она, кивая на безумную разгоряченную толпу за окном. Кучка богатеев, вдохновлённая смелостью Керимова, снова решает ополчиться на какого-то пацана из бедной семейки. — Что ж ты так долго ждал? Я смотрю в глаза этой женщины и понимаю, что она разделяет мои убеждения. Что она, как и многие здесь, на себе ощущала то бесчинство, которое тут происходило, которое я одобрил и которое подписал под влиянием Керимова. Но ответственность всё-таки лежит на мне, и только мне это расхлёбывать. — Смотрю, вы в курсе всего, — я ухмыляюсь шире. — Ну так что, как поживает ваш жених? — Виолетта скромно отводит глаза, но вскоре снова поворачивается ко мне. Она коротко усмехается и отъезжает из-за своего стола на массивном кресле, прижимая палец к губам. Её глаза начинают блестеть, и мне всё становится ясно. — Какой такой жених, — улыбаясь, спокойно отвечает Виолетта. — Ты ко мне по делу или так, поболтать? — Да так, — говорю я. — Поздороваться. — Здравствуй, Дияр. — До свидания, Виолетта. — И спасибо, — произносит дамочка, прежде чем я покину её кабинет. Её благодарность разливается во мне, точно шампанское. Мне никогда не понять тех, что умеют только разрушать. Да я и сам не хочу понимать.***
Через неделю из универа было исключено около дюжины студентов. Большинство из них — парни. Некоторый из их семей — лишились своих акций и облигаций. Оставшиеся — были разорены одним кликом: их бизнес, инвестиции, недвижимость — всё шло ко дну, мне даже не приходилось вмешиваться. Антон как-то нервничал, а вы же знаете, что бывает, когда ковбои нервничают, пальцы-то у них на курках по-любому. Он продолжал пренебрегать правилами, и чуваки, окружавшие его, постепенно отваливались. Сперва это было лишь два человека, но к концу недели Керимов потерял семерых, и ещё одну тёлку, с которой время от времени ебался. По правде сказать, ночи неожиданно становятся какими-то холодными, и воздух что-то творит с моей башкой. За день до этого я выпил полбутылки вискаря, и мне это тоже на пользу не пошло. Так что между тогда и сейчас был здоровый пробел, и во время этого пробела я сделал что-то, от чего у меня сейчас, при свете дня, ломит телефон от звонков. За несколько недель я привык, что мне звонят родственники тех, кого я наказал. Сыпят угрозами и обещают отомстить, ну, вся эта бодяга на тему того, что я беспочвенно поломал жизнь их уродливым деткам. Но кому всралось звонить мне в ночи, а затем ещё и рано утром? Номер незнакомый. Это либо чья-то разгневанная мамашка, либо ещё какой придурок. А если это Миха?.. Мне становится не по-себе, когда я вспоминаю скалящийся ебальник этого урода. Затем я вспоминаю, что поручил отцу разобраться с этим крекером, и становится как-то полегче. Если отец что-то обещает — он это делал. Обычно крайне быстро. А что если это Керимова или ещё кто-то из её представителей, планирующий перейти к активным действиям и шантажировать меня Мироном? Когда я думаю об этом, у меня кишки сжимаются. Я встаю и решаю принять душ. Вода, достаточно холодная, брызжет мне в глаза, отлично смывая все эти паскудные вопросы, на которые я не хочу отвечать. Когда я выхожу из душа, я, уже начисто вымытый и полностью в сознании, берусь за щетку. Какой смысл позволять больной башке портить мне утро. И если я не могу вспомнить, что делал прошлой ночью, значит, и не стоит это вспоминать. Я начинаю чистить зубы. Тут вдруг снова звонит телефон. — Чё? — спрашиваю я, продолжая орудовать зубной щеткой. Сперва я слышу только дыхание. Как-то шумит трубка, и что-то трещит в чужом динамике, так что я невольно возвращаюсь воспоминаниями в тот день, когда мне позвонили по поводу Васьки. Я на секунду прекращаю втирать пасту в дёсны и повторяю настойчивее: — Кто? — Господин Дияр, — тихий вибрирующий голос затекает мне прямо в ухо. — Вы ведь слышали всё вчера... да? Пожалуйста, помогите, — говорит женщина. — Это Кристина. Я за секунду перебираю в голове всех Кристин, которых знаю. Нужная обнаруживается в сознании довольно скоро. Перед глазами всплывает образ послушной и кроткой девчонки в закрытом платье до колена, и тот ужас, что скрывали её глаза. Вытащив зубную щетку, я говорю: — Кристина, детка, у меня дерьмовый опыт помощи тем, кто как-то связан с твоим муженьком, — затем пихаю её обратно. Она молчит. Я продолжаю чистить зубы и слушать её дыхание, но в какой-то момент меня это не то что бы подзаёбывает. Скорее всего, мне отчего-то становится её жалко, или типа того. Я знаю, что ей, наверное, не сладко с Керимовым, но я ж не могу решать проблемы каждого, так ведь? У человека есть приоритеты. У меня столько приоритетов, что я могу зусунуть их в кастрюлю, залить водой и сварить из них суп. Слишком о многом надо думать, а я сейчас хочу думать только об одном — и это Мирон. — Можешь подъехать ко мне, если дело срочное. Вместо какого-то вразумительного ответа та лишь угукает. — Только учти, Кристина, — я говорю это доброжелательно, — если ты притащишь кого-нибудь на хвосте, я, недолго думая, всех убью, — и сплёвываю в раковину. — Записывай адрес.***
Я, конечно, элегантен и всё такое, но выгляжу просто хреново. Совсем как мой настоящий батя, когда тот только начал спиваться. Меня это несколько расстраивает, и меня не запарит сообщить вам, что я выместил свою ярость на парочке разбитых кружек. Но я быстро беру себя в руки. Быстрый сон, полный кошмаров и подъёмов среди ночи, нисколько не способствует моему благополучию. Я лишь становлюсь более восприимчивым к раздражителям. Например, таким как она. Кристина застывает на пороге, когда я позволяю войти ей внутрь моей квартиры: осиная талия, идеальная осанка, высоко задранный подбородок и опущенные в пол глаза. Эта девушка из высшего общества — об этом буквально кричит весь её образ, всё в ней, мелкой мозаикой собранное по кускам, намекает на то, что она леди. Причём леди с большой буквы, ведь дальше прихожей она не заходит, пока я не даю добро. — Проходи, — я, небрежно махнув рукой, возвращаюсь в гостиную. Все будние дни я провожу в гостях у Маркевичей. Не смыкая глаз я караулю этот дом, этих детей, решаю вопросы с не подчиняющимися системе студентами. А в выходные я пью в одиночестве. Много пью. У себя дома. — Чё хотела, — подхватив открытую бутылку, я запрыгиваю на диван и кладу ноги на кофейный столик. Кристина нагоняет меня, когда я успеваю сделать пару глотков. Она кладет свою сумочку на кресло напротив и садится туда же. Мы молча глядим друг на друга до тех пор, пока Кристина не достаёт из своего клатча пачку сигарет. После этого мой интерес немного повышается. Она кладёт тонкую сигарету в рот и закуривает. — Обычно гости спрашивают разрешения, прежде чем закурить, — хмыкаю я, сканируя её глазами. Её взгляд как-то леденеет, когда я снова к ней обращаюсь. Кристина одними глазами даёт мне понять, почему она так поступает — пристально глядя на забитую окурками пепельницу посередине кофейного столика — и тем не менее, кажется, с этикетом у неё есть некоторые проблемы. Или она специально? Я всё гадаю об этом, пока та молча курит и просто смотрит в протянувшееся во всю стену окно. Я притих, потому что это начинает быть интересным. Аж слышно, как она думает, но секунд через пять или вроде того она сдаётся. — Керимовы тебя ненавидят, — говорит Кристина, и я не узнаю её зычный голос. — Почему? — Потому что я лучше их, — отвечаю честно, но без лишних подробностей. Кристина поворачивается ко мне. Её движения становятся всё медленнее и медленнее, и она, наконец, затихает, медленно выпустив дым из лёгких. Одной рукой она расстёгивает пуговицы на воротнике. Я начинаю чутка напрягаться, когда та доходит до живота, но всё ещё сижу молча. И знаете, что? Хорошо, что я её не остановил. Как только Кристина отводит в сторону полы, я замечаю свежие синяки на её теле. Россыпь фиолетовых и синих гематом стелется вдоль её живота, уходит вверх по рёбрам до плеч, где следы обрываются. Воспоминания накатывают резко, как выстрел в голову. Я вспоминаю звуки ударов, вскрики и возню в динамике — всё это я слышал ночью, когда ответил на звонок с незнакомого номера. Тогда я был пьян и не придал этому значения, и всё же — почему-то дослушал до конца. От одной мысли, что всё это с ней сделал Керимов, вискарь просится наружу. Я ставлю бутылку на пол и сажусь ровно, сцепив руки в замке. — Это... — Может быть, я теперь всегда буду носить это платье, — Кристина подносит сигарету к губам и резко вдыхает дым. — Новый имидж. В конце концов, я уставший как собака. Что я могу сделать? — Это сделал он? Но как только я снова перевожу взгляд на Кристину и замечаю, как одинокая слеза катится по её щеке, вопрос о моём вмешательстве решается сам собой. Антон своими же руками вырыл себе могилу. Только что она стала ещё глубже. — Он говорит, что хочет ребёнка, — голос Кристины надламывается. Девушка кладёт недокуренную сигарету в пепельницу и запахивает платье, обнимая себя руками. — А когда я говорю ему что-то, что его не устраивает, или не соглашаюсь с ним, он делает... это. Он делает это каждый день с тех пор как вернулась в Москву. Господин Дияр, вы сказали, что вы его лучший друг... — она заглядывает мне в душу своими мокрыми прозрачными глазами. — Вы можете помочь мне? И тут я замолкаю, потому что наступает момент, когда уже нельзя продолжать буксовать. Ни один уёбок не может ударить тёлку и не получить после этого по заслугам. Так что именно этим я и занимаюсь — решаю, что я сделаю с Керимовым за то, что он пиздил Кристину, и о том, что ему, пожалуй, не стоило делать хотя бы этого, чтобы сохранить хоть какие-то крупицы своей репутации. — Знаешь, — говорю я абсолютно спокойно, хотя меня трясёт изнутри. — Если это всё план-капкан Антона и ты согласилась поднасрать мне с его подачи, и сама подставилась под удар, просто знай, что в аду, в котором ты окажешься наяву, тебе никто не подаст руки. — Я... — Но если всё, что ты говорила, правда — я, Дияр Рублёв, вытащу тебя из этого ада тоже. Я не могу оставаться равнодушным, когда передо мной плачет тёлка, откуда бы она ни была родом. И мне посрать, сколько на мне цепей, тянущихся из моего прошлого. Я избавлюсь от этих цепей, если надо. Им придется меня убить, чтобы остановить.***
— Разбежались, — цокает Керимов. Прошло ещё несколько дней, прежде чем этот ублюдок решил показаться в универе. Прямо сейчас он, протирая жопой диван в комнате ювелирного клуба, разгоняет дым ладонью, а заодно и всех своих шавок. Я вижу, как его верная тройка разбредается, и Егор тоже уходит, прикрыв за всеми дверь. Антон держит в руке последний номер студенческой газеты. Я эту газету не читаю, если есть такая возможность. Но заголовок огромный и паскудный, так что возможности у меня нет. БЕСПОРЯДКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ — это написано здоровыми жирными буквами, одно слово над другим. И, честно говоря, паскудными мне кажутся не эти слова, а то, с каким надменным видом Антон держит газетёнку, пока раздевает меня глазами. Единственное, что меня сейчас успокаивает — это фантазии о том, как Керимов собирает свои зубы по полу. — Так я и знал, — ухмыляется рыжий подонок, шаря глазами по моему лицу. — Так я и знал, что ты прибежишь ко мне, как послушная шавка. Я проношусь взглядом по комнате, в поисках каких-нибудь изменений, но ничего не нахожу. Только парочка новых журналов на столе и вот, газета эта ебучая. — Вот что я тебе скажу, Дияр, — снова говорит Керимов, у которого беды с терпением. — Ты кое-что для меня сделаешь, а я помогу выпутаться из того говна, что ты тут навалил. Договорились? — Я сделаю, — отвечаю резко, из-за чего Антон аж выпадает. Судя по его виду, моей покорности этот пидр не ожидал. Он говорит мне то, что было у него на уме: — Чё, бля? — Говорю, что я согласен. Мне понадобилось время, чтобы осознать, что твои условия меня полностью удовлетворяют. Я наворотил делов, и теперь мне необходимо, чтобы кто-то... — я резко замолкаю, а когда вспоминаю о Маркевиче, это придаёт мне немного сил закончить речь: — чтобы кто-то взял за это ответственность. Приблизившись к деревянному столу, я фиксирую взгляд на валяющихся там инструментах. Изложницы, тигели, коробки с металлом — всё лежит, как и лежало ещё неделю назад, нетронутое, и никому нахер не нужное. Я касаюсь пальцами титановых щипцов. В этот же момент ощущаю затылком, как Антон подходит сзади. Его дыхание разгоняется где-то над моим виском. — Ты пиздишь, — цедит Керимов, хотя всё равно кладёт руку мне на бедро. Это мерзко. Мне сразу же хочется сбросить его культяпку и разбить этому гондону нос, но я выжидаю удачного момента. — Ты правда так думаешь? — я скольжу пальцами по прогоревшей подложке. — Дияр, которого я знаю, никогда не сдаётся. В этом Керимов чертовски прав. Упрямее меня человека найти трудно, но это не значит, что я, как тупой баран, буду долбиться в зарытые ворота. — Ты правда меня хорошо знаешь, — указательным пальцем я катаю серебренный шарик, загоняя его в лунку. — Конечно, — шепчет Антон, — ты что-то задумал. Что-то плохое. Такой уж мой Дияр Рублёв. Когда я касаюсь ручки изложницы, по позвоночнику проносится ток. Керимов касается губами моей макушки. В этом прикосновении много нежности, от которой меня воротит. Я хватаю изложницу и замахиваюсь. Резко обернувшись, я вхуяриваю металлическую массу Керимову в голову. Этого дебила относит назад. Он валится прямо на кресло. — Рублёв, сука! — орёт не своим голосом, и тогда я начинаю пятиться назад. На его зов в комнату клуба слетаются все остальные, только на сей раз народу куда больше. Среди Керимовских приспешников я замечаю Мэйсона и Лео, слегка помятых, пыльных и ощерившихся, но и остальные не лучше, видно, что им нехило досталось. Просто количество преобладает над качеством. — Руки убрал, гнида, — брыкается Лео, которого ставят на колени хорошим пинком в ноги. — Я этого просто так не оставлю! Не трогай меня! — верещит Мэйс, которого два ублюдка просто ради прикола тащат за волосы и заставляют рухнуть рядом с его ёбырем. — Дияр! — заметив меня, Мэйсон начинает кричать хлеще прежнего. — Дияр, добей этого ублюдка! — тогда ему решают засветить с ноги под рёбра. Мэйсон сгибается пополам. Лео заваливается и прикрывает его своей спиной, чуть ли не рыча от злости, так что пацаны накидывают пинков и ему тоже. Пока это происходит, Керимов успевает прийти в себя. Мой удар, конечно, хорош, но череп у него в порядке, даже крови нет. Антон смотрит на меня так, будто я только что увёл у него любимую девушку. Типа я предатель какой-то. Хотя это он предал меня. — Ты издеваешься, что ли? — скалится Керимов, недобро так. Я медленно качаю головой и смотрю на солнце, которое светит в окно. Очень хочется, чтобы я сюда вообще не заходил. Чтобы это всё оставалось где-то там, за кадром, лишь частью моего плана. Но это происходит прямо сейчас. Такие дела. Как только Антон сгребает мой воротник и бьёт под дых, меня отключает. Я растворяюсь в солнечном свете, вспоминая, как Маркевич плохо целуется. У него тогда было дыхание мятное... или клубничное, и язык раскалённый, как металл. Он им водил по моим губам, как щенок. — Не надо, блядь! — орёт Мэйсон, отвлекая меня от ностальгии. — Уёбок, отвали от него! Дияр! Дияр! Суки, не трогайте меня! Честно говоря, как-то они незачётно меня пиздят. Не так, как надо бить людей толпой, и не так, как отец бил меня в детстве. Эти парни просто не созданы для битья (если, конечно, не ты их бьешь). Они могут выкаблучиваться как угодно, больно мне не будет. Даже если у них будут эти здоровые дубинки, которые они с трудом поднимают, а я буду привязан к стулу. У меня живот из камня. Вы можете врезаться в мой живот на самолете, я разве что вздрогну. А поскольку они не самые влиятельные чуваки, их интересует только мой живот. Они ведь не могут оставлять следов побоев и синяков. К тому же, скорее всего, они попросту ссут ударить меня по лицу. Так что, сколько не бей, больно мне не будет. — Достаточно, — даёт отмашку Керимов, и я наконец-то могу, хрипя, вдохнуть. — Ща повеселимся. Волосы стягивает у корней. Меня заставляют ползти на четвереньках совсем немного, а потом я слышу, как визжит собачка в молнии брюк. — Нет, блядь, нет, Керимов, паскуда! Сука! — воет Мэйсон, которому в этой зубодробилке тоже досталось. — Завали, — цедит Антон и хватает меня за подбородок. Я смотрю в его глаза, а он в мои. Ещё совсем немного. Ещё чуть-чуть, но я никак не могу сдержаться. — В кайф тебе, да? — я пытаюсь прокашляться. — Пиздить людей, — но я не объясняю, что к чему, а Керимов не спрашивает. Он в лютом бешенстве, вот-вот сгорит. — Задёрните шторы. Я слышу, как лязгают петельки и шуршат занавески. Меня лишают солнца. Врубают яркий холодный свет. Я закрываю глаза — свет слишком яркий. Когда Керимов достаёт член и пихает его мне в рот, у меня аж дыхание перехватывает. — Укусишь — и я с твоего Маркевича шкуру спущу, — предупреждает Антон, но я едва слышу, что он там тявкает. Керимов знает, что я немного ёбанутый, а я знаю, что это последняя угроза, которую произносит эта мразота. Надо только чуть-чуть потерпеть. Совсем немного, прежде чем всё, чем он дорожит, сгорит дотла. Я открываю рот, проваливаясь в воспоминания, и чувствую только клубничный вкус орбита и жадный поцелуй с Мироном, который так плохо целуется, и это охуеть как хорошо.***
— Валим, — рычит Антон. У меня горят лёгкие, зато кафель приятно холодит лицо. — Сфоткай его на всякий. Используем, если будет выёбываться, — отдаёт команды Керимов, а потом я слышу только шаги, и как Лео с кем-то спорит, а Мэйсон сыплет проклятия. У меня плохо получается соображать. Кажется, эти придурки всё же неплохо съездили мне по почкам, или ещё куда. Но сесть мне всё-таки удаётся. Я провожаю помутневшим взглядом одного из парней Керимова, что, морщась, кидается на выход. А следом дёргается Егор. Но он не выходит, лишь делает вид, что собирается. Вместо этого Егор делает вялый крюк, после чего рысью кидается ко мне. В его кулаке зажат мобильник. Я перехватываю сотовый и ловлю взгляд Егора, в котором, если присмотреться, намечен эскиз из таких разных эмоций: там и отчаяние, и злость, и целая куча всего. — Дияр, — отчаянно шепчет Егор. — Иди, — я свирепо киваю и говорю вкрадчиво: — мы ещё не закончили. Егор нервно подбирается с пола и встаёт на ноги. Затем он двигает на выход, по пути долбанув по двери ногой, чтобы не вызывать подозрений. Мэйсон вскрикивает, так, на всякий случай. А я прячу телефон в заднем кармане, сползая на пол. Ненадолго в кабинете ювелирного клуба повисает гробовая тишина, и Мэйсон с Лео, кажется, начинают беспокоиться о моём состоянии. Но я в норме, вроде бы. Хотя чуть погодя начинаю тихо ржать. Тихо ржать, безостановочно вытирая рот и сплёвывая переполнившее меня отвращение с вязкой слюной. Не надо, не плачьте. По крайней мере, из-за меня. Вам скорее стоит поплакать об Антоне Керимове, который сам себя похоронил.