***
В универ я подъезжаю на следующее утро примерно в одиннадцать. На мне мой любимый костюм-тройка и цепочка из белого золота. Я так славно, пожалуй, уже месяц не выглядел. Но нельзя ж постоянно косить под кусок дерьма, верно? Иногда следует принарядиться, особенно если день какой-то не такой, как все остальные. Я шаркаю по коридору, ища глазами Мэйсона и Егора. Эти крекеры уже должны быть на месте. Я знаю, что они на месте. После пятничных событий эти парни меня просто так не оставят. Но вместо Мэйсона и Егора я натыкаюсь на того, кого видеть мне хочет меньше всего. Вдруг наступает тишина. Потом пара звуков у меня в ушах всё-таки появляется. Дыхание. Стук сердца. Гул стянувшихся поглазеть студентов. Антон стоит у двери деканата и выглядит просто отвратительно. Вся рожа в синих, красных, фиолетовых красках, башка опущена так низко, будто его вот-вот поведут на казнь. Я не собираюсь извиняться перед ним. Он разрушил мою гребаную жизнь. Но это не значит, что я буду равнодушен к его жалкому виду. — Говорят, — шепчутся девчонки неподалёку, — его отчислили. — За что так с ним? — Ужасно жаль его... Теперь я чувствую себя как-то паршиво, будто стою на стене, по одну сторону которой глинистая яма, а по другую — отвесный обрыв. В голове раздаётся какой-то странный звук, вроде самой низкой ноты церковного органа. Дело в том, что Антон поднимает глаза, долго и бесцельно ведёт взглядом, как курсором, по стянувшимся сплетникам, а затем резко тормозит на мне. Мы смотрим друг на друга минуту или две. Смотрим друг на друга, думая, кто что будет делать, походу. Тогда я убираю руки в карманы брюк и подмигиваю ему. Антон никак на это не реагирует, продолжая жевать собственные щёки изнутри, или что он там жуёт? Да похуй мне. Керимов видит, как мои губы складываются в галочку. Мне действительно жаль его. Я знаю, что не в кассу. Но что поделаешь? Однажды друзья — это тоже друзья, даже если они при этом последние уёбки, которые тебя поимели. А я всегда помогаю и сочувствую друзьям в беде. Можете называть это слабостью характера. Так что, да, мне жаль, что его предки тупые мудаки. Но я всё равно рад, что Керимову досталось по заслугам. — Вот ты где, — кто-то резко дёргает меня за плечо. Я оглядываюсь и обнаруживаю за спиной Мэйсона, нарядного, бля, будто сегодня его второй день рождения. — Уже видел, да? — Что видел? — Что папашка Керимова здесь, — Мэйсон кивает башкой в сторону Антона. — Прямо сейчас там всех разносит. Но прикол не в этом. Они приехали за документами. Выкупаешь? Я молча выгибаю бровь и разворачиваюсь к другу. — Этот петух больше не будет здесь учиться, — произнося это, Мэйсон начинает бессовестно лыбиться. Сжимая моё плечо, Мэйсон говорит ещё кое-что: — Его отец ёбнутый. Я тусил с Лео, когда их ламба припарковалась у здания. Так вот, батя Антона буквально вышвырнул его за дверь, как какую-то шлюшку. — Жёстко, — говорю я. — В натуре, — Мэйсон кивает как заведённый, а потом добавляет: — Останемся поглазеть, что ещё выкинут эти шизики? Я оглядываюсь назад. Антон всё ещё там. Всё ещё волком смотрит в мою сторону. Мне не очень хочется испытывать судьбу, и не очень хочется смотреть на его фарш вместо лица. — Не, — отвечаю я с заметным опозданием и двигаюсь с места. — Валим отсюда. — Блин, ну чувак... — Двигай уже, — настаиваю я, сгребая Мэйсона локтем за шею.***
Это Рожкин, короткий мудила в очках. Он учится на два курса старше нас. Или на три? Раньше я никогда не звал его по имени и сейчас не собираюсь. В любом случае, ни хера не важно, кто такой на самом деле Рожкин. Суть в том, что у Рожкина есть претензии конкретно ко мне. Я закуриваю ещё одну сигарету и всё жду. Сам перебираю в башке всё, что может случиться с Мироном, который пару часов назад оказался на свободе. Он мог угодить в канаву и сломать ногу. Мог упасть в воду и утонуть. Мог сесть и уснуть. Мог забыть обо мне и свалить домой. Я смотрю на Рожкина, что трясётся как осиновый лист, сжимая в руке металлическую палку. Может, мне тоже лучше съебаться? — Ты и твои ребята... сломали мне жизнь, — бормочет Рожкин, который был ещё до Мирона, до всего этого. Честно говоря, именно Рожкин заслуживает получить своё вознаграждение больше всех остальных. Я шумно вздыхаю и облокачиваюсь на оконную раму, не выпуская сигарету изо рта. — Ты прав, — говорю я, — прости меня. «Прости меня» недостаточно. Я это понимаю. Я сам придумал новые правила и должен взять ответственность за ошибки прошлого. Вообще-то, так будет честно. — Дияр, — шепчет Мэйсон, что трётся поблизости. Они с Лео и Егором целый час вместо пар выпытывали из меня подробности того, как прошла пятница. Так что я рассказал им во всех подробностях, что там было и как я решил вопрос с Антоном Керимовым и его семейкой. Понятно, как дважды два, что эту историю постараются замять, что пострадавшим выплатят компенсацию, пойдут на уступки, и больше ничего. Понятно, что это лишь капля мёда в бочке дёгтя, но даже это — уже что-то. Представьте Эверест, на который взбирается один человек, и всё, что может этот человек, взойдя на Эверест — установить там флаг, который рано или поздно либо засыплет снегом, либо снесёт ветром. Эвересту плевать, это ж Эверест. Но человеку... человеку не плевать. — Извини? — Рожкин аж трясётся, повторяя мои слова, и вдруг начинает странно ржать. Утробно так ржать, как может только человек. Потом затыкается. Вот так вот, за секунду, как будто никогда не смеялся и никогда не будет.— Я не хочу. Не хочу тебя извинять, ублюдок. — Ладно, — я пожимаю плечами. — Твоё право. Чего ты хочешь? Может, денег? — Денег? — Рожкин делает тяжёлый шаг в мою сторону. — Нет, Рублёв, мне не нужны деньги. Мне нужно... мне нужно, чтобы ты встал на колени. Чтобы ты, сволочь, корчился от боли. — Ладно, — отвечаю я. — Начинай. Мои слова, судя по всему, приводят Рожкина в замешательство. — Не надо, Дияр, — продолжает лезть Мэйсон, заслонив меня рукой, а вместе с ним и Лео, без которого Мэйсон ни в одну передрягу не ходит. — Он прав, ты не обязан, — и Егор зачем-то вмешивается. — Он разрушил мою жизнь! — орёт Рожкин и заносит палку, которая прилетает Лео в плечо. Тот даже не морщится. — Мою чёртову жизнь! Разрушил! Сука! — Рожкин замахивается снова. Егор оббегает его и хватает за торс, чтобы удержать. Мэйсон заслоняет меня спиной, оттесняя к стене подальше, а Лео пытается выхватить палку у крикуна, который продолжает размахивать ей во все стороны, из-за чего подошедшие поглазеть студенты разбегаются кто куда. Но в какой-то момент из толпы выходит ещё кое-кто. Я слегка прищуриваюсь и узнаю в смельчаке Юльку. Та нисколько не изменилась с нашей последней встречи. Юля подбегает к Рожкину и на всей скорости впечатывает ему смачную пощёчину. Всё на какое-то время замолкает. Казалось, во всем городе всё замолкает. Вообще никакого шума, если вдуматься. Даже птиц не слышно. А потом звуки возвращаются. — Прости, — Юля проводит руками вдоль своей юбки. Я вижу, как её ноги сгибаются. Деваха опускается на пол и садится на колени. — Прости Дияра, умоляю. Егор отпускает ошалевшего Рожкина. Ещё через несколько секунд Сторонский тоже оказывается на полу. — Прости Дияра, — говорит он. — Прости Дияра, — повторяет Мэйсон, опускаясь на колени прямо у меня на глазах. Лео громко цокает и тоже начинает садиться, вернее, буквально валится на пол со словами: — Прости этого говнюка. — Да как это... — дрожит Рожкин, стиснув металлическую палку в руке до побеления костяшек. — Да как вы можете... ради этого ублюдка... — Прости Рублёва! — выкрикивают из толпы. — Пожалуйста, прости его! — Прости его! Я вижу, как кто-то из наблюдателей точно также оказывается на коленях. Многие расступаются, чтобы пропустить выкрикивающих. Некоторые выходят вперёд, прежде чем оказаться на полу. — Прости Рублёва, прошу тебя! — Прости его! — Прости! Рожкин закрывает глаза и прикрывает лицо руками, безостановочно тряся башкой. В этот момент я сгибаю колени. А когда Рожкин с криком снова открывает глаза, я говорю: — Пожалуйста, — и всё, что мне нужно сделать, — это просто быть человеком здесь и сейчас. — Прости меня. Тогда Рожкин бросает палку, которая со звенящим дребезжанием ещё скачет по полу. Он решает побежать, тряся головой, стараясь вытрясти оттуда все эти слова. Но у него не получается. Он решает бежать быстрее, тряся головой всё сильнее и сильнее, стуча по ней кулаками. А когда Рожкин совсем далеко отчаливает, все присутствующие помогают мне встать, и Егор прикуривает для меня потухшую сигарету. Потом я говорю им спасибо и иду своей дорогой. Мыслей у меня в башке хуева туча. Например, какого хрена произошло? И почему у меня так горит лицо? И какого фига в голове играет Моцарт? И за что мне всё это, если я мудак? — Дияр! — до меня отголосками доносится голос, когда я уже спускаюсь по лестнице. — Стой, Дияр! — это голос Юли. Она, быстро переставляя ноги и едва ли не перепрыгивая ступеньки, подлетает ко мне. Вся запыхавшаяся, красная, Юля протягивает мне сложенную бумажку. — Вот, — тяжело выдыхает она. — Возьми, пожалуйста. — Чё это? — Это... эм, — она отводит взгляд куда-то в сторону. — Мой друг просил тебе передать. Сказал, что ты сам догадаешься. Ну, пока! — буквально толкнув мне листок, она уносится прочь. Я ещё какое-то время просто пялюсь ей вслед. Вот ведь чудачка. Я без особого энтузиазма решаю развернуть и посмотреть, что внутри свёртка. А внутри всего-то три строчки. Я несусь глазами по тексту, но уже на второй срываюсь с места. Быстро взбираясь по лестнице, я поднимаюсь этажом выше и ныряю в длинный коридор, что ведёт меня по прямой. По пути чудом не сшибая какую-то парочку, лишь в последний момент успев увернуться.Ебучий долбаный мудозвон,
На ходу сложив руки, типа как бы извиняясь, я снова набираю скорость и рву когти вперёд. На повороте вправо меня заносит, так что я хватаюсь за скос и влетаю в стену плечом.если у тебя будут проблемы,
Поморщившись, я бегу дальше. Совсем чуть-чуть до конца коридора. Я проношусь мимо распахнутой двери какой-то аудитории, где прямо сейчас проходит лекция, и резко притормаживаю. Хватаюсь за ручку и открываю дверь кладовой.позволь взять ответственность?
Ворвавшись внутрь, я забегаю за книжный стеллаж и резко выдыхаю. Его там нет. В моей этой нычке. Хотя занавески широко раздвинуты. Я их обычно так никогда не распахиваю. Солнце бьёт мне прямо в глаза. Я пытаюсь усмирить дыхание, глядя перед собой, щурясь от косых лучей, когда за спиной раздаются шаги. — Привет, — звучит знакомый голос позади. Он захлопывает дверь. Я не действую инстинктивно. Я мыслитель. Я всё обдумываю. Но прямо здесь и сейчас — башню просто отрубает, да и сердце отказывается сотрудничать, запуская чечётку.фм. Я судорожно выдыхаю. — Привет, — и ухмыляюсь, оглянувшись назад, — конченый сраный урод.