На кортах

      Мой кулак с хрустом заезжает в чужой нос. Наступает чумовой приход. Каждый удар зеркально ввинчивается мне кайфом под дых. Я, сука, обожаю бить людей, как героиновый торч любит ширево, так и я люблю треск костей, запах свежей крови, вкус подсохшей корки на губах. Лучше этого только...       — Я Дияр Рублёв.       Чувак с докторскими степенями и университетскими дипломами обещал заплатить большие деньги только за то, чтобы я подробно проинструктировал этого черножопого дохляка о плюсах и минусах жизни в роскоши. И я подумал, не скрывая презрения: «‎бесит меня». Бесит, что Рублёвы усыновили этого чмошника: тощего, угловатого, низкорослого, с ободранными костяшками и постным ебалом.       Они усыновили его, объявив об этом спустя месяц, а потом привели в наш дом. Отец пожал руку главе Рублёвых, они переговорили с глазу на глаз, после чего мне на голову свалилась данная обуза.       Дияр пронзил меня взглядом, полным ненависти и отвращения. Я понял, что нашим отношениям — конец — так и не завязавшись. Потому я скривился и изрёк:       — Ты похож на чурку.       Я ждал чего угодно: слёз, угроз, уговоров, попыток подмаслить, оправданий, но этот козёл из приюта, и его реакция заставила меня охуеть. Когда я понял, что произошло, то уже сидел на земле, припечатав ладонь к кровоточащему носу. Все остальные были шокированы поступком Дияра не меньше, чем я.       — Может, это научит тебя нормально разговаривать с людьми, мелкий засранец.       Ни один мудак не посмел бы ударить меня.       Моё тело пробрал охуенный колотун. Знобило, но не от холода.       Я мгновенно позабыл о деньгах, которые мне обещали отсыпать, если я «‎подружусь» с кукушонком Рублёвых. О каких деньгах вообще могла идти речь, когда это уёбище смотрело так, как никто на меня не смотрел?       Конечно же, я избил его.       — Сучка, — я сплюнул новое прозвище вместе с месивом крови и слюны.       Это было только один раз.       — Уёбище, — огрызнулся Рублёв.       Я глянул на парней позади, трясясь от злости. Глаза у них горели. За какую‑то долю секунды мы заключили между собой негласный договор, хотя раньше я их ни в какие разборки не втягивал.       Крики Дияра разносились эхом по всей школе, пока мы пинали его ногами и волочили из одного корпуса в другой. Он тщетно пытался защищаться, наверняка надеясь, несмотря на боль, что всё‑таки останется в живых и сможет уехать, когда этот самосуд кончится. Но в тот день я поклялся самому себе, что для Дияра ад будет бесконечен.       Жду не дождусь, когда мы приедем в Лондон. Мы с Уэйдом впишемся на пару недель к общему знакомому, устроим марафон по всем Лондонским скоростям и казино.       Любопытные суки, сидящие впереди, оборачиваются. Я тоже пялюсь на них. Ох, чувствую, набью я ебало какому‑нибудь ещё до конца этого ебучего дня.       Обтирая руку о край штанины, я кидаю взгляд на разбитые костяшки. Вся моя рука в крови, сердце долбится в рёбра, мечтая выскочить. Они все мечтают выскочить из маленькой тюрьмы, которую я создаю, и все разочаровывают меня... раз за разом... раз, блядь, за разом.       — Уберите его, — рухнув на диван, я толкаю ботинком пацана, которого вырубил. Когда я достаю сиги и подкуриваюсь, парочка охранников уже выносит эту человеческую отбивную из номера. На столе расчерчены дороги кокса, в бокалах плескается лучший коньяк, под клубную музыку дрыгают задницами тёлки в облегающих мини.       Будь моя воля, я бы взял всё это, на хер, свалил в огромную ебучую кучу и полностью сжёг, блядь.       — Хочешь? — Уэйд падает рядом, протягивая мне пузырёк.       — Это чё?       — Попперсы, только не эти, местные, а заграничные, типа мощные. Знатно бьют в башку, слюной исходить начнёшь.       — Сам пробовал?       — Не, — скалится Уэйд, этот подонок. — Я такое дерьмо не нюхаю.       — А я, сука, нюхаю? — резко схватив его за затылок, я наклоняю его тупую башку к своему лицу. У этого сукина сына в голове опилки, он вечно несёт чушь, но Уэйд единственный, с кем теперь можно хорошо зависнуть.       — Да тебе нечего терять, — паскудно скалится Уэйд и резко дёргается. — С твоей-то харей, — он выскальзывает из-под моей руки и встаёт, с невозмутимым видом одёргивает полы пиджака и поправляет причёску. — Давай, Керимов, харе портить тусовку. Твоя тухлая рожа дурно влияет на атмосферу. Девочкам некомфортно.       — Да поебать мне, — цыкнув, я вырываю из руки Уэйда пузырёк.       — Ладно, чувак, — ещё бубнит Уэйд, когда я зажимаю ноздрю и подношу попперсы к носу. — Но ты это... — меня прёт. Рожа Уэйда растекается цветами, как лужа бензина. — Может хотя бы попробуешь... — я чувствую, как сигарета выпадает из моего рта.       — Может хотя бы попробуешь почитать? — спросил Дияр, когда мы сидели в библиотеке моей семьи. Я неохотно поднял на него взгляд, делая вид, что это нужно ему, а не мне.       — Да ну, — ответил я, скривив губы.       Я сказал так, потому что был уверен, что чувак попросит снова. Вообще-то, мне всегда нравилось издеваться над Рублёвым. Я получал с этого неописуем удовольствие. Этот придурок вечно болтался рядом и делал всё, что я говорил. Он буквально принадлежал мне.       Моя беда в том, что, как только я чувствовал возможность или видел реальность получения того, чего я добивался, будь это девица, квартира, работа, образование, деньги и так далее, оно сразу становилось для меня скучным и неинтересным и обесценивалось в моих глазах. Я думал, что с Рублёвым всё будет так же. Но отторжение никак не наступало. Чем больше я получал от него, тем очевидней становилась моя жадность. Я хотел большего и никак не мог напиться тем, что он мне предлагал.       — Как знаешь, — хмыкнул Дияр.       Этот ёбаный зануда начал читать свою ёбаную книжку. Что за выкрутасы, блядь? Потом он начал пиздеть про книжки, которые прочитал. Это действовало мне на нервы. Мы ж пришли сюда веселиться, а не пиздеть за книжки и всякую поебень. Всё, что тебе надо, можно было узнать из блогов или по телеку. Вот говнюк. Я пнул его в колено, отвлекая от томика Гарри Поттера. Вопрос слетел с моих губ прежде, чем я успел его осмыслить:       — Ты когда-нибудь целовался?       Тогда-то всё и пошло наперекосяк.       Я чувствовал невыносимое притяжение. «Ничего особенного, минутное влечение», — подумал я, которое обернулось в годы мучительного терпения.       Спустя неделю с момента этого разговора, мы поцеловались. Я испытал настоящий приход, такой классный, что мне захотелось побежать по городу и типа как плясать от счастья. А ещё мне захотелось большего... тогда я схватил Рублёва за грудки и впечатал в мраморный пол нашей библиотеки. Наверно, он был в безвыходном положении, если ему пришлось принять это. Иначе я никак не мог объяснить того, что он позволил мне это сделать. Я не верил, что он тоже этого хотел, как и не верил, что я был на седьмом небе от радости, что он позволил мне это.       Но, как вы уже поняли, тогда-то всё и пошло наперекосяк.       — Чёртов ублюдок! — верещала мать, охваченная гневом.       Дияр посмотрел на меня и типа как покачал головой. Нас спалили. Хорошо, что это была именно мать. Я помню брызги её слюней, надсадный крик, отрезвляющую пощёчину, влетевшую в моё лицо. Я помню, как дрожали мои руки, как от стыда впервые горело лицо. Когда я был ещё мальцом, я боялся матери, как чёрта. А Дияр... Дияру было всё равно. Он даже не дрогнул, когда та занесла на него руку. Он смотрел чётко мне в глаза, и там было нечто неправильное, холодное, острое, как лезвие ножа.       Он выглядел разочарованно. Это окончательно снесло мне чердак. Я изо всей силы сжал зубы, чувствуя, что у меня пересохло в горле, а от лица отлила кровь.       — Катись отсюда, — дрогнул я, — проваливай! — И выкрикнул так, словно всё это из-за него. Словно это его вина. Но ведь так и было. Это всё из-за него. Это он соблазнял меня. Это он таскался за мной. Это он довёл меня. Это всё он виноват... он... он...       Очухиваюсь я на полу. Башка ломится от скачков давления. Чумовой приход, не иначе.       Я приподнимаюсь и ложусь спиной на край дивана. Стробоскопы бьют по глазам, заставляя морщиться. Я не врубаюсь, что произошло. Наверное, перебор с попперсами.       Классная тема, до сих пор прёт, будто из меня дух выйти хочет, а я его сдерживаю.       Когда ты под кайфом, то думаешь только о том, где бы достать ещё больше кайфа. А когда ты трезв, то начинаешь думать о целой куче других вещей. Как итог — под кайфом ты по-настоящему счастлив, а без кайфа — в натуре несчастен.       Мой блуждающий взгляд останавливается на стройной девушке с прямыми, длинными волосами, немножко загнутыми на кончиках. У неё красивый загар и тонкие черты лица, со вкусом подчёркнутые макияжем. Было бы неплохо её трахнуть, думаю я, но пошевелиться не в состоянии. Девушку и её подружку клеит какой‑то пацан с круглым, отёчным лицом, одетый в рубашку без воротника. Вся троица хихикает, хотя этого не разобрать из-за дробящей децибелы музыки, а ещё из-за роя мыслей, никак не покидающего мою голову.       Я поднимаю свой бычок с пола и пытаюсь его реанимировать, подкуриться, хотя у меня нихуя не выходит, руки как будто ватные, ни крупицы силы в пальцах. В конце концов, зажигалка просто вываливается из моей ладони. Я могу лишь жевать фильтр и глядеть на веселуху из-под кофейного столика.       Пока диджей крутит пластинку, сводя свежие треки с треками из двухтысячных, я думаю, что у него паршиво выходит. Пока девки танцуют, трясут сиськами, пудрят носы, скачут на коленях у богатеньких уёбков, я думаю, что все они — мерзкие тупые ублюдки. Пока с кем-то левым нажираюсь в сопли, будучи под домашним арестом в самом дорогом отеле Москвы, я думаю, ни разу не улыбнувшись, что всё это пиздец как весело. Пока ноет под глазом от тяжёлых ударов и саднит гематома на рёбрах, я думаю, что лучше бы меня всё-таки не рожали. Пока длинноволосая стройная красотка подходит и опускается на корточки, прикурив мою сигаретку, мило улыбается и пытается со мной базарить, я нихера не слышу, но думаю — «я больше его никогда не увижу?» — и от этих мыслей мне хочется залиться бензином и поджечь спичку.       Я ненавижу их всех. Я ненавижу их всех так сильно, что сводит скулы. Хуже этого только...       — Дияр, — завываю я и стекаю на пол, готовый умыться слезами, — сука, блядь.