***
На следующий день вместо баскетбольной площадки они разбрелись по небольшим офисным помещениям и подсобкам. Их с Паулем гримерка расположилась в комнате, где хранили спортивный инвентарь, и они здорово повеселились утром, примерив боксерские перчатки. Потом пошли на саундчек, впервые вернувшись к работе вдвоем. Пауль обычно наигрывал «Куклу», но в последнее время полюбил «Чужака», из-за чего у Рихарда душа пряталась в пятки. В такие моменты он поворачивался к Паулю спиной и делал вид, что занят настройками педалей. Как будто он не мог уже настраивать их на ощупь. Он почти сбежал со сцены, но Пауль нагнал его на входе в гримерку. Рихард прошел внутрь и взял в руки бутылку, словно мог спрятаться за ней, как за крепостью. — О чем ты разговаривал со Шнайдером? — спросил Пауль напрямую. Рихард понял, что не зря взял воду в руки. Он неторопливо открутил крышку, и сделал глоток, давая себе время подумать. — Он переживал о том, что мы с тобой поругались, — ответил он, решив не упоминать о том, что сам попросил Шнайдера о разговоре. Пауль тут же кивнул. Он совершенно не выглядел удивленным и не стал задавать никаких уточняющих вопросов. Сердце Рихарда бухнуло вниз. — Мы с тобой поругались? — спросил он слабым голосом. И вот этим словам Пауль удивился и принялся внимательно разглядывать его, как будто пытался найти какую-то подсказку на его лице. — Возможно, я отреагировал на наш разговор в понедельник чуть более эмоционально, чем следовало, — тщательно подбирая слова, сказал Пауль, наконец. Так вот, почему он закрывался от него в своей комнате? — Я обидел тебя? — догадался Рихард. — Ты меня не обижал, — сказал Пауль, — но я почувствовал себя обиженным. — Это же одно и то же? — он непонимающе нахмурился. — Не совсем. Я не считаю, что у тебя были намерения обидеть меня или сделать мне неприятно. — Но тебе все равно было неприятно из-за того, что между нами произошло, — подхватил Рихард. Пауль несколько секунд беспокойно покрутился в кресле, пока не сел так, что его ноги едва касались земли. — Если честно, я сам с трудом разбираюсь в том, что чувствую. “Обида” — слишком сильное слово. Мне оно не нравится. — Почему? — Потому что, если его сказать вслух, то потом придется сидеть и разбирать, в чем корень обиды, и находить разрешение... Намного легче позволить всему катиться в тартарары. Рихард хмыкнул, чуть улыбнувшись, хотя в сказанном не было ничего смешного или успокаивающего. Он был согласен с Паулем в том, что намного легче было опустить руки и ничего не делать, позволив ситуации разрешиться как-нибудь самой. Даже несмотря на то, что в каморке помимо них никого не было, он испытывал дикий дискомфорт, когда приходилось говорить. Тело будто и вовсе переставало принадлежать ему. — Нам не обязательно сразу вскрывать корень и что-то с ним делать. Можно попробовать сказать “пень”, никому не будет от этого плохо, — стоило ему произнести это, как вдруг его осенило. — Пауль, мне бы не было плохо, если бы ты сказал, что тебя задело. — Я слишком злился, чтобы разговаривать. Ты же знаешь, что происходит, когда мы оба злимся. Рихард усмехнулся. О, да. То, как они дрались друг с другом, все еще преследовало его в кошмарах. — Позже мы всегда миримся, — возразил он Паулю. — Я не хочу проверять, повезет ли нам так же в этот раз. К тому же, ты не виноват в том, что я чувствовал. То, что я до сих пор не умею переживать отказ, как взрослый человек, это целиком мое дело. — О, — Рихард замер, как от испуга. Он не хотел давить Паулю на больную мозоль. Их истории были во многом похожи. Родители Пауля тоже развелись, когда он был подростком. Его мама нашла замену отцу и вышла замуж за другого мужчину, который предпочитал решать все проблемы с ним кулаками и физической силой. Долгое время Пауль терпел нападки с его стороны, потому что их ссоры с отчимом расстраивали маму… Так что Рихард прекрасно понимал, почему Пауль закрывался и убегал, когда с ним случалось что-то неприятное. Разве были у него другие варианты поведения? Он с детства был лишен поддержки и помощи самого близкого человека: родная мама отвергла его в пользу другого. Все это делало Пауля более чувствительным к ощущению покинутости. Рихард, как младший и нелюбимый сын, был знаком с этим не понаслышке. Даже при том, они оба вполне могли быть уже дедушками, детские проблемы все еще периодически давали о себе знать. — Я не злюсь на тебя за то, что ты испытал негативные эмоции по отношению ко мне, — сказал Рихард в надежде, что это сработает как антидот. Это также было правдой. Он помялся, пытаясь заставить себя говорить дальше. На языке крутилось: “Я сожалею, что пренебрег тобой” или “Мне жаль, что из-за меня ты почувствовал себя отвергнутым”, но, в конце концов, он просто сказал: — Дальше тяжело. Прости. — Прощаю, — Пауль кивнул. Он тоже многое вынес из их совместных терапий, — Я понимаю тебя. В его голосе не было ни капли фальши. За его «я понимаю тебя» стояли больше тридцати лет знакомства — достаточно, чтобы выучить друг друга, как обратную сторону собственной ладони. Рихард понимал, что Пауль мог точно так же, как и он, провести параллели с его детством и взрослением. — Что конкретно тебя обидело? — спросил Рихард. Пришла очередь Пауля замяться. Рихард уже приготовился к тому, что не услышит от него ответа, как вдруг тот горько усмехнулся и заговорил: — Что у тебя была не такая реакция, как я ожидал. И это совершенно глупо, потому что я понимаю, что ты не обязан все делать в соответствии с моими желаниями! О какой реакции говорил Пауль? — Извини, но я не совсем понимаю, о чем ты говоришь, — признался Рихард честно. — После концерта я переживал, что мы не поцеловались… Едва слова были произнесены, у Рихарда зазвенело в ушах. — …и мне казалось, что ты тоже был взволнован. Я попытался поговорить об этом с тобой, но оказалось, что ты совсем не переживал. Тебе было все равно, и я разозлился. На себя, на тебя, на остальных и, в принципе, на весь мир. Рихарду хотелось сказать: “Но я переживал. Я настолько сильно переживал, что приказал себе ничего не чувствовать, лишь бы спать спокойно”, но у него не хватило смелости. — Мне жаль, что из-за меня ты почувствовал себя отвергнутым, — теперь это звучало более приемлемо, чем раньше, и Рихард обнаружил, что смог сказать это достаточно легко. — Я могу это исправить? Пауль коротко и аккуратно улыбнулся, опустив голову и спрятав взгляд, и сердце Рихарда пропустило удар. — Ты, вроде как, уже, — сказал он. — По-крайней мере, я больше не злюсь. И я не чувствую себя брошенным, — Пауль подъехал на кресле и потянулся к нему. На секунду Рихард запаниковал. Они с Паулем одновременно поднялись со своих кресел. Рихард шагнул вперед и врезался в его тело, обнимая так крепко и тесно, как еще никогда не обнимал. Так, как давно никого не обнимал. Пауль ткнулся лицом в выемку между плечом и шеей, идеально созданной как будто специально для него. Его руки сцепились надежным замком на пояснице. Рихард прикрыл глаза и расслабленно выдохнул. У них все было хорошо.***
Ему было жарко. Ему было очень жарко. Ему было неописуемо жарко, и огонь только ухудшал атмосферу на сцене. Сзади полыхнуло, спину обожгло, и весь кислород мгновенно испарился из воздуха. Сразу стало нечем дышать. Рихард задержал дыхание, но это не помогало. Лёгкие горели, пот лился рекой, и в который раз за концерт ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Во время «Чужака» он был выжат, как лимон. Пот не успевал накапливаться, превращаясь в пар от палящего огня. А ведь им с Паулем еще только предстояло надеть пожарные рукава! В перерыве между сценами, Рихард выдул полулитровую бутылку воды за один глоток. Ребята выглядели не лучше. Все пили, а Тилль еще и плевался вверх, чтобы хоть немного прохлады коснулось его лица. Не пил только Флаке: после тура в Америке, когда ему пришлось мочиться в штаны прямо на сцене, он предпочитал страдать от обезвоживания. — Мне кажется, я сейчас отключусь, — пожаловался Рихард, когда они оказались лицом друг к другу с Паулем во время “Чужака”. — Можем потом оба уйти в мою сторону, — предложил тот, — у меня работает кондиционер. — У меня тоже работает, но это не помогает. И надо успеть надеть… — Рихард похлопал себя по плечу, имея в виду пожарный рукав. Когда он коснулся своей кожи, то обнаружил, что вспотел так, что с него текло. Зато Пауль выглядел потрясающе. Он все еще не потерял своего энтузиазма. Вязаная ермолка прикрывала его поседевшую макушку, как будто ему совершенно не было жарко, и на лице не было ни следа страданий. Рихард понятия не имел, как ему удавалось выглядеть настолько радостным во время выступлений. Впрочем, возможно, все дело было в том, что он искренне наслаждался тем, что делал? Когда-то Рихард получал такое же удовольствие от выступлений… Он посмотрел на Пауля и увидел все ту же дружелюбную улыбку, которой тот одаривал его за секунды перед выходом на сцену, которой он поддерживал его во время саундчека, и с которой он желал ему спокойной ночи. На них смотрели десятки тысяч людей, они играючи собрали целый стадион, и не один, и не три, а Рихард… Грустил? Он находился в метре от своего самого близкого друга, и четверо других его лучших друзей носились по сцене, такие же взмыленные, вспотевшие, но абсолютно счастливые. Рихард оглянулся по сторонам: он не был один. Он был чертовым везунчиком! Разве время было подходящим для грусти? Впервые за весь концерт на его губах появилась крохотная улыбка. Пауль заулыбался ему еще шире. Их соло подходило к концу. Тилль встал рядом с ними на сцене, как надзиратель. Рихард даже не посмотрел в его сторону, поскольку его все еще отдаленно коробило, что он разговаривал с психологом у них за спиной. Дружеская близость не давала ему права вмешиваться в то, что происходило между ними с Паулем на сцене или в жизни. Пауль протянул ладонь и постучал по обечайке гитары Рихарда. Он засмеялся в ответ. До чего же Пауль иногда был занозой в заднице! Он не оставлял выбора своим детским поведением. Рихард постучал костяшками по его обечайке в ответ, а затем вздернул пальцем его круглый нос. Пауль засмеялся и пригрозил ему пальцем. Страдания связанные с жарой мгновенно закончились, но на щеках появился румянец совсем иного рода. Каково бы было поцеловать его прямо сейчас? Рихард протянул ладонь, пародируя движения Пауля, и тот отозвался тем, что затеребил его пальцы. В какой-то момент они просто обменялись «гейским» рукопожатием. Счастье переполнило Рихарда через край, и, не выдержав, он расхохотался. Как же он любил моменты близости между ними! Флаке дропнул бит, и они разошлись обратно по своим краям.***
Все опять повторилось: концерт, душ, переодевание, гримерка, афтепати и курилка. И, несмотря на то, что у них впереди была целая ночь в солнечной Барселоне, после которой их ждал хмурый Берн, ни Пауль, ни Рихард не притронулись к алкоголю. Рихарду отчего-то казалось, что если он притронется к бутылке, то сразу же сорвется в попытке заглушить разрывающие изнутри переживания. Пока они с Паулем курили одну самокрутку на двоих на перерыве, он поделился своей ломкой. При этом никто из них не говорил о том, что произошло на сцене, и Рихард не спешил благодарить его за то, что тот помог ему настроиться, когда адреналин начал спадать под конец выступления. Он, вообще, избегал говорить ему приятности в последнее врем…. Не удивительно, что Пауль почувствовал себя одиноко рядом с ним! А как еще ему чувствовать себя, когда Рихард отказывал ему в том количестве внимания, которое дарил раньше? Решив не пить, чтобы не испытывать судьбу, Рихард понял, что вечеринка была для него не самым лучшим местом. Он незаметно выскочил со стадиона, когда Флаке начал распевать о “Танцующей Королеве”, а Олли — поливать его из полуоткрытой бутылки шампанского. Испанская ночь встретила Рихарда оглушающей тишиной, и после целого дня грохота динамиков, это ощущалось не меньше чем божьим благословением — если бы он верил в Бога, конечно. Он достал из пачки бумагу и фильтр, сложил их лодочкой, после чего насыпал в центр табака и плотно скрутил отточенным движением. Лизнув вдоль длинного края, Рихард запечатал самокрутку и уже засунул руку в карман за спичками, предвкушая сладкую и так необходимую затяжку, как вдруг сзади послышались шаги. Он прекрасно представлял, кто бы это мог быть. Он уже обернулся, чтобы сказать: “Долго же я тебя ждал”, как вдруг понял, что проходящими были ребята из осветительной команды. Они, как и Рихард, собирались ехать в отель и пригласили его присоединиться. Он кинул последний взгляд на ворота стадиона, как будто ожидал кого-то увидеть, и согласился, молча залезая в поданную машину. В конце концов, Пауль не принадлежал ему каждую секунду времени. Он, действительно, любил вечеринки и был не обязан сопровождать его в номер всякий раз, когда Рихард решал не оставаться. И тем не менее Рихард всю дорогу до отеля тоскливо пялился на экран телефона, ожидая, что на нем вот-вот высветится сообщение. Никто из команды даже не был онлайн. В какой-то момент Рихард понял, что просто разглядывал их общую фотографию с Паулем, и то, как тот бережно держал щенка в руках. Сердце тоскливо затянуло в груди. Когда они приехали в отель, Рихард не стал сразу подниматься в номер, а остался на скамейках перед входом. Он знал и другой способ, как справиться с тоской. В Нью-Йорке было почти семь вечера, поэтому он бездумно набрал Марго по видеосвязи. Спустя несколько секунд ее красивое лицо появилось на экране, и его губы засияли улыбкой. — Привет, — нежно поздоровался он. — Ну, как ты? — Привет! А я как раз думала о тебе. Все никак не получалось созвониться, — ее лицо тоже улыбалось на экране, и Рихард заметно пободрел, почувствовав, что его звонку были искренне рады. — Тоже весь день думал о том, чтобы позвонить, — “а еще, о кое-чем другом, о чем я пока не могу тебе рассказать”, — Уже успел соскучиться. — А как же новые города и увлекательные путешествия? Рихард почти истерично посмеялся. Когда они был моложе и почти не гастролировали, ему нравилось кататься по Европе. Но с возрастом он стал намного консервативнее и предпочитал постоянство переменам. Меняющиеся пейзажи стали больше выматывать, нежели приносить радость. — Тебе как-нибудь надо прокатиться с нами по Европе, чтобы посмотреть, как выглядят эти «увлекательные путешествия», — и он рассказал ей о том, как они несколько часов ждали парковку на стадионе в Барселоне, и о том, как четверо его друзей захватили их с Паулем автобус на пути в Испанию. Марго мечтательно вздохнула после его историй. Рихард прекрасно понимал, что ей хотелось отправиться в такой же мировой тур, но, профессиональным взглядом мог определить, что его Эмигрэйт был не готов для гастролей даже по Америке. В ответ на его истории, Марго рассказала о своих буднях в консерватории и на звукозаписывающей студии. Совсем недавно ее наняли звуковиком для мультипликаторов, и Рихарду было радостно наблюдать за тем, как она делала свои первые, но уверенные шаги на новой работе. — Я, правда, рад за тебя, — сказал он, а она в ответ смутилась. — Так, ну, ладно, и хватит на этом, — ее ладонь заговорщически прикрыла лицо, но ему все еще было слышно: — Ты же, наверное, по поводу Макси звонишь? Они одновременно посерьезнели. — Как она? — спросил Рихард, волнуясь едва ли не так же, как несколько часов назад перед пятидесятитысячной толпой. — Все еще лихорадит. Но температура стабильно держится на отметке сто и не повышается. — Передашь ей телефон? Марго замялась, и его желудок завязался в тугой узел от страха. — Она сейчас спит, и я бы не хотела ее будить. Я передам ей, что ты звонил, хорошо? Ему и осталось, что тяжко вздохнуть. Он знал, насколько некрепким бывает детский сон во время болезни, и у него бы рука не поднялась тормошить ребенка, чтобы просто поздороваться. — Я тогда запишу видео, — пообещал он. — Хоть покажи мне ее? Он старался лишний раз не шуметь, пока Марго поднималась по лестнице на первый этаж ее дома. Рихард знал его как свои пять пальцев, в том числе и предпоследнюю ступеньку, которая всегда скрипела, оповещая всех в радиусе пяти метров о том, что кто-то поднимался или спускался. Марго ловко перепрыгнула через нее и зашла в детскую. В Нью-Йорке все еще было светло, и палило солнце. В детской были наглухо задернуты темно-красные шторы, но свет пробивался сквозь них, окрашивая все в темно-оранжевый цвет. Марго сразу же подошла к кровати, а в ней, под одеялом, спала белокурая Макси — его младшая дочка. Рихард замер, боясь выронить телефон из рук, как если бы тот был самым большим сокровищем в его жизни. Макси спала на боку, чуть приоткрыв рот. У нее очевидно был забит нос, и кожа вокруг покрасневших крыльев уже слегка шелушилась. При одном взгляде на нее Рихард растерял всю свою надутую серьезность, вдруг ощутив себя совершенно беспомощным и бесполезным. Что он мог сделать для своей дочери, будучи в Европе, когда она жила со своей мамой в Нью-Йорке? Ему все казалось, что он раз за разом повторяет историю своих родителей: женится, заводит детей, разводится…. Он мог сколько угодно говорить “у меня хорошие отношения с детьми, они знают, что я их друг”, но им не нужен был друг, им нужен был отец. И из него он получался дерьмовый. После почти минуты тишины в детской, Марго вышла обратно на лестницу и спустилась вниз. — Мы до сентября расписаны на каждый день, — поделился Рихард горько. Его голос чуть сорвался, и ему пришлось откашляться. — Все хорошо. Я понимаю. Как же ему хотелось, чтобы и Макси тоже его поняла! Они не стали дальше развивать эту тему. — Ну, а ты, как вообще, помимо того, что устал? — спросила Марго. — Да, как всегда. Ты же меня знаешь, — Рихард махнул рукой. — Знаю, — с состарившейся ноткой былого раздражения, сказала она. Спустя несколько лет после развода, это вызывало у них обоих улыбки. — Ты умеешь находить себе проблемы на ровном месте. Рихард прижал руку к груди в притворном ужасе. — Я? Да никогда! Они дружно рассмеялись, и ее смех немного облегчил тяжесть в груди, возникшую при виде болеющей дочери. Они с Марго еще проговорили некоторое время, и, когда пришла пора прощаться, Рихард был в намного более приподнятом настроении, чем до этого. — Спокойной ночи, Риш. — Спокойной, — он поцеловал камеру экрана и закончил звонок. Какое-то время Рихард позволил себе посидеть в тишине и насладиться остывшим пригородом Барселоны. Уличные фонари почти не зажигали, и некоторые звезды виднелись ярче, чем обычно. У него ушло некоторое время на то, чтобы определить созвездие Большой медведицы (в Германии оно находилось совсем на другом месте), и он продолжил пытаться искать знакомые с детства небесные тела. После он разблокировал телефон, собираясь записать видео для Макси, но увидел, что в темноте совершенно не было видно его лица. Тогда Рихард решил подождать, пока они не доедут до Берна, и сделать все правильно и не торопясь, с красивым видом гор за спиной, чтобы познакомить с Европейской реальностью. Когда он зашел в номер, то все еще размышлял о том, что расскажет своей дочери об их “увлекательном путешествии”.