***
За десять минут до выхода они вшестером, как школьники от учителей, сбежали от гримеров, костюмеров и режиссеров на нижнюю площадку, чтобы побыть наедине и настроиться на общую волну. В такие моменты каждый из них чувствовал, как они становятся одним организмом: чем-то большим, чем они представляли собой по отдельности. Шнайдер ходил из стороны в сторону, как дикое животное, которое вот-вот выпустят на свободу из африканского лагеря. Флаке вспотел и без огня, хотя этого не было видно за его большими темными очками. Оба, что Тилль, что Оливер выглядели как модели рекламы-пропаганды против курения: они были покрыты серым и черным пеплом, и Рихард с трудом распознавал в них привычные черты лица. Что же касалось Пауля, то он подпирал стенку площадки, непривычно серьезный и сосредоточенный. Его лицо было покрыто бронзовым гримом, и из-за освещения не было понятно, сиял ли он бордовым или золотым. Он сменил красный кожаный комбинезон на серую военную робу с короткими рукавами, но ботинки оставил прежние. Рихард подошел к нему чуть ближе и занял свое место по левую сторону. — Мне нравится, как ты выглядишь с ермолкой, — сказал он тихо. Пауль поднял голову на его голос и улыбнулся. — Спасибо, — двигались только его губы, а звука не было. Рихард еще больше склонился к нему. — Ты и сам выглядишь неплохо, шатц. Выпрямившись, он увидел, что Пауль улыбался, а ему самому хотелось только хмуриться: последнее, что ему хотелось, так это получать комплименты из вежливости. Он махнул рукой, открещиваясь от услышанного. Пауль ткнул его тыльной стороной ладони в бок и жестом изобразил гладкую прическу, сопроводив пантомиму большим пальцем, как бы говоря: “Мне нравится, как уложили твои волосы сегодня”. Что ж, Рихарду и самому нравилось, когда на место колючек приходила стрижка прямиком из парикмахерского портфолио поздних 40-ых годов. Он потрепал Пауля по плечу и решил больше не отстраняться от него. Довольно скоро Тилль подал им знак, и они синхронно вставили аудио-мониторы в уши, а затем схватились каждый за свою стопку. Раньше каждая из них была одинаково темной, пока Флаке не перешел на лимонный сок, а затем к нему присоединился Тилль. С недавних пор Рихард тоже отказался от текилы. Только Оли, Шнайдер и Пауль по-прежнему имели здоровые (или заспиртованные) печени, чтобы справляться с текилой. Они чокнулись друг с другом и залпом выпили свои напитки. Минералка обожгла Рихарду губы. Все проверили нагрудные микрофоны и, убедившись, что все работало, как ожидалось, заняли свои места на платформе лифта. Рихард чуть повозился, закрепляя себя ремнями, и из-за того, что у него тряслись руки, он был последним из группы, кто сообщил о своей готовности. В ушах зашумело, и он почувствовал себя так, будто они все еще были в Гелсенкирхене, и им только предстояло показать зрителям обновленное шоу. Каждый концерт был как с чистого листа, но почему-то именно сейчас Рихард выходил на сцену, ощущая, что заходил в кабинет стоматолога. Площадка под ним задрожала, дымовые машины заработали, и, прежде чем их силуэты скрылись друг от друга за завесой, он в последний раз посмотрел на Пауля. Тот улыбнулся и помахал ему рукой. Обед Рихарда тут же запросился наружу. Он с трудом взял в руки гитару. Как он собирался целовать его на сцене, когда ни одна клеточка его тела не слушалась его? Рихард думал об этом все утро, и из-за этого не смог нормально поесть. Он думал об этом во время репетиции, и его пальцы постоянно соскальзывали с грифа, когда дело доходило до простого перебора “Чужака”. Он думал об этом, пока на него накладывали грим и обводили губы карандашом. Из-за этого его кожа настолько быстро вспотела, что пришлось поставить несколько вентиляторов, чтобы его охладить. Он продолжал думать об этом и на сцене. Так что весь концерт прошел словно в тумане. Рихард многое играл на автомате, периодически подсматривая на разбросанных листах порядок исполнения, совершенно не доверяя собственной концентрации. Он едва ли не сыграл “Солнце” дважды, потому что ему было слишком страшно начинать то, что занимало его мысли с самого утра. Рихард думал, что его сердце выпрыгнет из груди и, как повелось на концертах, загорится красным без всякой пиротехники. Он был готов держать его в своих руках, но стыдился показать его, колотящееся, волнующееся. Ему оставалось надеться, что никто не узнает, как сильно тряслись его колени. Рихард сказал себе: “Тебе не обязательно это делать”, но, когда Пауль, увидев его движение, повернулся к нему и пошел навстречу, он понял, что пути обратно не было. Они встретились на середине сцены, как и в первый раз. Пауль улыбался и смотрел на него открыто и не моргая. Видел ли он страх в его глазах? Мог ли прочесть его волнение? Рихард все теребил струны гитары, пока его пальцы не закостенели, и тогда он просто оборвал музыку на половине. Уже позже он узнал из записи, что Пауль подхватил его и поставил в мелодии, если и не точку, то запятую. А в реальности казалось, что он все смотрел на него и смотрел, и чем дольше они стояли на середине сцены, тем страшнее Рихарду было решиться на еще один шаг. “Ну, что ты переживаешь?” — уговаривал он сам себя. — “Это же Пауль”. “Вот именно”, — подсказывал тоненький голосок. — “Это же Пауль”, — и эти волшебные три слова парализовали его. Рихард задрожал всем телом, когда они синхронно сделали шаг навстречу друг другу, и по-настоящему, не метафорично, запаниковал. Он просто не мог. Он не мог сделать то, что так хотелось. Но он мог сделать следующее. Рихард совсем ненамного поднялся на носки — ровно так, как того требовала их еле заметная разница в росте — и поцеловал своего лучшего друга в натруженный лоб. На губах осела соленая влага, поскольку они оба были более чем потными под конец концерта. Рихард больше почувствовал, чем услышал в наушнике, как Пауль затрясся, засмеявшись, и поспешил как можно скорее отойти от центра сцены, и забыть о дне, когда он решился на это, как о страшном сне.***
Душ, переодевание в сухое, снятие грима, разбор полетов после выступления и афтепати — постепенно они входили в привычную послеконцертную рутину. Мюнхен гостеприимно выделил им свои полотенца, гели для душа и даже глубокий спортивный бассейн с горкой и трамплином для прыжков. Рихард отчаянно пожелал, чтобы каждый последующий в графике город хотя бы отдаленно обласкал их так же нежно, как Бавария. В какой-то момент он серьезно задумался над тем, что же такого было в Мюнхене, что раньше вызывало в нем злость и недовольство, и не смог припомнить ни одного аргумента. В олимпийском парке было столько местечек, куда так и подмывало попасть ночью, что их большая компания развалилась на десятки маленьких, и в итоге афтепати решили перенести на следующий город. Все дружно отказались от алкоголя, поскольку мало кто из них обладал достаточным здоровьем, чтобы пить каждый день, третью неделю подряд. На волне возрастающей популярности трезвого образа жизни, Рихард затеребил почти пустой пакетик табака, в сотый раз предлагая самому себе попробовать бросить курить. Он понимал, что был способен отказаться от никотина: в конце концов, он довольно легко сопротивлялся кокаину. Но червячок сомнения внутри подсказывал, что ему не особо хотелось отказываться от тяжелого дыма, оседающего в легких и от ощущения косяка между пальцами. Нет, курение было частью его самого. Впрочем, ради вечера перед бассейном можно было сделать небольшое исключение и отложить плохую привычку в сторону, в пользу чего-то более здорового. В бассейне было шумно, несмотря на то, что их было немного. Вода плескалась, играла музыка, гремели трубы, фильтрующие воду, и, когда стало очень жарко, кто-то все же догадался включить вентиляцию. Несмотря на это, воздух все еще был тяжелым, хлорированным и по-влажному жарким. Было непросто привыкнуть к тропическому внутреннему климату после прохладной улицы, но, когда они все переоделись в плавки и купальники, о неприятностях было решено забыть. Рихард одним из первых воспользовался трамплином, и, окунувшись в воду с головой, принял решение больше не вылезать из бассейна. Его тело стало необычайно легким, как в невесомости, и какое-то время он просто лежал на поверхности, расслабляясь и наслаждаясь тем, как натруженность покидала его поясницу, и спина благодарно вздыхала. Вода была близка по температуре с воздухом, поэтому в какой-то момент Рихард перестал различать, плыл ли он по течению или парил над землей. Он позволил ушам погрузиться под воду, и все звуки с поверхности превратились в равномерный и едва различимый гул. После шума стадиона, Рихарду казалось, что он совсем перестал слышать что-либо. Как же это было хорошо. Он расслаблялся, по ощущениям, полчаса, а может, больше, пока не почувствовал, что начал засыпать, и только это заставило его снова опустить ноги под воду. Выпрямив руки и ноги по швам, Рихард нырнул в глубь, как поплавок, а затем снова показался над поверхностью. Волосы налипли в глаза, и он одним движением отвел их назад, чтобы не мешались, и после этого огляделся по сторонам. У горки уже собралась небольшая очередь. В основном, стояли девушки, и один их вид в разноцветных купальниках напомнил Рихарду о том дне, когда они снимали “Мою Землю” на пляже в Калифорнии, окруженные сорока моделями. Парни тогда одинаково неловко собирались в кучки, как будто боясь нечаянно проявить кому-то чуть больше внимания, и тем самым нарваться на неприятности, а Рихард… Что ж, он был занят кое-чем диаметрально противоположным. К тому времени Рихард уже довольно долго жил в Америке. Макси только-только родилась, а он уже успел пропустить ее первые шаги и первые слова. Это и стало для него точкой невозврата. Тогда Рихард вошел в реабилитационную клинику по своей воле. Он работал над собой с таким же рвением и усердием, с каким отстаивал свою позицию по поводу музыкального развития группы. Так что на пляж солнечной Калифорнии он приехал трезвым и просветленным. Как же легко оказалось быть расслабленным, радостным и самую чуточку игривым! Рихард едва ли не физически чувствовал, как все остальные облегченно выдохнули рядом с ним. Годами позже они все согласились, что их короткий отпуск на берегу океана ознаменовал конец затяжного внутреннего конфликта, и начало новой жизни, в которой они ни капли не приукрашивали, называя друг друга семьей. Безусловно, Рихард тоже относился к Калифорнийскому отпуску, как к началу новой жизни, и далеко не потому что он снова работал на чистую голову. У него и раньше были периоды трезвости, но он никогда еще не стоял на ногах так уверенно и невозмутимо. Казалось, что терапия подарила ему супер силы. То, что он старательно скрывал ото всех глубоко внутри, и то, что сжигало его, вырываясь наружу через провокационные тексты, поступки и клипы, оказалось на виду у всех, и это не делало его слабым. Это делало его абсолютно неуязвимым. Рихард нашел в себе смелость делать то, чего желало его сердце, и, когда он впервые, не в шутку, поцеловал мужчину на виду у своих близких друзей, до него, наконец-то, дошло, что означала пресловутая и прежде непонятная “гордость”. Для них не было чем-то необычным, если кто-то из них в процессе вечеринки, пропадал из общего поля зрения, чтобы провести время наедине с понравившейся девушкой. В конце концов, именно так каждый из них нашел своих жен. Конечно, следующим утром они всегда дружелюбно подкалывали друг друга, и в воздухе витала атмосфера братства, когда радость за близкого человека смешивалась с конкуренцией. Но при этом никто из них раньше не проявлял интереса к другому мужчине. Рихард был уверен в каждом из своих пяти друзей. Он знал, что никто не станет относиться к нему по-другому за его желания. Никто не проявлял агрессию к Шнайдеру за его любовь к женской одежде, и никто не сторонился Тилля за его страсть к боли. Более того, они все с пониманием и заботой восприняли признание Пауля в том, что ему пришлось по вкусу самоистязание. В такой компании секс с мужчиной не должен был удивлять, и все же Рихард не мог перестать трястись от страха за завтраком. Все дело было в том, что когда они расселись по своим местам, то все старательно вели себя, будто ничего не произошло. Не было никаких подколов, никто не кидался в него неудобными вопросами… Его, как будто, и вовсе не было за столом, и даже в моменты, когда сам Рихард мысленно заканчивал реплики пошлыми шутками, ребята за столом молчали. Позже, когда их тарелки опустили, Тилль поднялся с места с помпезным видом, и несколько раз ударил вилкой по ножке бокала, собираясь произнести речь… Рихард расплылся в улыбке, вспоминая то теплое утро, когда его друзья шумно и с самыми счастливыми лицами поздравляли его с “боевым крещением”. Флаке и Оли вдвоем вынесли огромный пятикилограммовый торт в форме эрегированного члена. Для Рихарда и по сей день было загадкой, откуда они умудрились его достать меньше чем за одну ночь — они же не знали заранее, что произойдет после съемок «Моей Земли»? Его лицо горело так, что жар не мог сравниться даже с тем утром, когда он впервые переспал с Марикой — бывшей женой Тилля. Под громкое “У! У! У!” Рихарда заставили разрезать торт на несколько частей, и стоило ему проткнуть модельный шоколад в том месте, что обозначало уретру, как из центра торта потек густой белый крем. Спустя почти десять лет, он мог посекундно воспроизвести радостные крики и пошлые комментарии своих друзей, последовавшие за этим. Смирившись со своим смущением, Рихард убедился, чтобы порция каждого была обильно полита кремом сверху. Естественно, коржи под шоколадом оказались радужными. Он был чертовым счастливчиком! После съемок «Моей Земли» женские купальники никогда не вызывали у него ассоциацию с гетеросексуальностью. В такие моменты Рихард всегда вспоминал, как набрался смелости и жарко поцеловал Йонаса взасос. Почему он не мог так же просто поцеловать Пауля? Рихард мотался в бассейне из стороны в сторону, пока кончики пальцев на его руках не превратились в сморщенные изюмины. Изредка к нему подплывал кто-то из компании, но он не был настроен общаться с кем-либо. Когда он очередной раз попросил оставить его в покое, его заметил Пауль, спустившийся на бортик бассейна. — Кто-то не в настроении? Пауль был сравнительно сухим, поскольку никогда не был фанатом плавания, и только его ноги были опущены в воду. Его фигура была расслабленна. Он откинулся назад на свои руки и устало поглядывал на всех, кто резвился в бассейне. Взгляд Рихарда, как и всегда, если он видел Пауля без футболки, зацепился за его кольцо в мягком соске. Его тело как будто все было таким: нежным, но высекающим искры. Пауль никогда не проявлял ярого стремления набрать мышечную массу, и у него не было ни кубиков пресса, ни выдающейся груди. Тем не менее, Рихарду было тяжело противостоять желанию смотреть на то, как его живот украшали маленькие складки, если Пауль чуть сутулился. — Просто не моя компания, — чуть запоздало сказал Рихард, подняв взгляд на его лицо. Пауль улыбнулся так, как будто прекрасно был осведомлен о том, что его тело было привлекательным. — А я — твоя компания? — спросил он, склонив голову. Рихард рассек ладонью водную гладь, чтобы залить водой его яркие плавки, и засмеялся, когда Пауль охнул от неожиданности. — Эй! — Ты — абсолютно точно моя компания, — все еще смеясь, признался Рихард. Он попытался оценить, сможет ли подняться на бортик бассейна без лестницы, но пришел к выводу, что его тело было слишком усталым, чтобы выдерживать его собственный вес. Хотя идея о том, чтобы сесть рядом с Паулем бок о бок была довольно привлекательной. От его присутствия он никогда не уставал. — Ты почему не плаваешь? — Один раз скатился с горки, и хватит, — Пауль пожал плечами, — а ты, как я погляжу, вылазить не хочешь? Рихард пожевал губы, думая, что ответить. — Здесь как в невесомости. Плечи не болят, спина не болит…. Не хочу снова все это чувствовать. Кажется, что споткнусь, если начну выходить, — чуть тише признался он, вытирая капли с носа. Пауль понимающе кивнул. — Тебе помочь? — предложил он. Рихард поморщился, недовольный еще одним звоночком, знаменующим начавшуюся старость. Пауль прервал его размышления: — Из нас двоих это тебя тридцать лет кидали через плечо и ставили на борцовский мостик. Ты же знаешь, такое не проходит бесследно. Чуть подумав, Рихард подплыл поближе, и опустил одну ладонь на его колено, чуть приподнимаясь над водой. Пауль склонился к нему, и он сказал ему на ухо: — Не хочу, чтобы другие видели. Пауль кивнул, показывая, что понял, и они снова начали отстраняться друг от друга, но, прежде чем между ними снова возникло пространство, он чуть подался вперед и поцеловал Рихарда в лоб. Воспоминания о прошедшем концерте нахлынули на него с головой. Пауль самоуверенно ухмылялся, как будто готовился поддеть его какой-то шуткой, но та все не срывалась с его губ. Вот же жук! Рихард все смотрел на него, не зная, как реагировать. Слова не шли на язык, и он не хотел ребячиться и отталкивать Пауля, плескаясь в его сторону водой. Он просто подвис в пространстве на какое-то время, не в силах подвинуться вперед или отплыть назад. В конце концов, Пауль засмеялся, прикрываясь рукой. — Твое лицо! — фыркнул он. Рихард не стал спрашивать, что было с его лицом, и понял, какая реакция будет правильнее всего. Он снова с головой ушел под воду, и та приятным холодом обняла его горячие щеки и лоб, все еще помнящий прикосновение губ. Что-то тяжелое погрузилось в бассейн в метре от него, и, снова показавшись на поверхности, Рихард увидел, что Пауль уже не сидел на бортике, а держался за поручень одной рукой и отплевывался от хлорной воды. Пловец из него был неважный. Рихард улыбнулся и протянул ладонь, чтобы поддеть Пауля за нос. Тот позволял коснуться себя, стоически перенося все тяжбы. И только поэтому Рихард тоже не двинулся с места, когда рука Пауля потянулась к его лицу. Он чувствовал, что мокрые волосы все еще липки к его лбу, и Пауль осторожно убрал их на бок, по естественному пробору. Рихард чуть поморщился, как если бы он снова был подростком, мечтающим об ирокезе, а его опять отвели в парикмахерскую маминой подруги рядом с домом. — Тебя так коротко постригли в этот раз, — мягко заметил Пауль, все еще поправляя его волосы, — Все никак не привыкну. Рихард завел ладонь за голову и провел рукой вдоль короткого ежика, который даже не надо было укладывать — все и так хаотично торчало в разные стороны. — Зато продувает отлично, — сказал он, как ни в чем не бывало. — Подлецу все к лицу, — морщинки-паутинки отчетливее проступили в уголках глаз Пауля. Рихард улыбнулся ему в ответ, смотря прямо и бесстрашно, но, стоило Паулю коснуться его щеки на одно еле заметное мгновение и погладить, как его взгляд потяжелел и рухнул вниз. — Пойдем. Пауль никак не прокомментировал свое действие и его реакцию, а лишь похлопал его по плечу и потянул в сторону выхода из бассейна. На ступеньках стало очевидно, что Рихард не зря переживал за свою походку. Боли не было, но появилось старое-знакомое ощущение нестабильности, как будто он не был до конца уверен: а выдержит ли его поясница следующий шаг? Пауль не стал его поддразнивать или, наоборот, кудахтать вокруг него, как курица наседка. Он просто шел рядом так, чтобы его плечо всегда было на расстоянии вытянутой руки или меньше, и смущение собственной физической формой отпустило Рихарда. В конце концов, много лет бросков и кувырков действительно оставляли свой след.