***
Мысли о протестной толпе, повстречавшейся им в понедельник, не отпускали Рихарда все то время, что они гостевали в Дрездене. Он не стал выходить на экскурсию в город, даже несмотря на то, что у них было довольно много свободного времени. Вместо того, чтобы изображать из себя городского туриста, Рихард с удовольствием скатался в пригород, где с другими членами их команды поучаствовал в походе к Зимнему камню. Лес только недавно покрылся зеленью, и то тут, то там между деревьями торчали огромные башни-валуны из песчаника. Некоторые были настолько широкими и массивными, что на них можно было забраться сверху и насладиться видом на долину, рассеченную Эльбой. Лето еще только вступало в свои права, поэтому водопады не успели иссохнуть и на обходных тропах бывало грязно и мокро. В какой-то момент вся их компания приняла решение взбираться все выше и выше, и выше… Зимний камень был размером со здание в сорок этажей, и, пока Рихард взбирался на него, он успел проклясть каждого, кто отказался мочить ноги. Несмотря на то, что их путь был облегчен деревянными или металлическими лестницами, он все же отбил себе стопы, балансируя на камнях и шишках. Бубнеж не покидал его губ ни на секунду, пока он восходил наверх, но, стоило ему дойти до конца пути, Рихард тут же проглотил все свое недовольство. За всю свою жизнь он побывал во многих уголках мира, но не встречал ничего даже близко похожего на Саксонскую Швейцарию. Нигде в мире Рихард не ощущал такого единения с природой, как сидя на вершине песчаника, разглядывая крохотные корабли, проплывающие по Эльбе, и поезда, кажущиеся совсем игрушечными. С такого расстояния он был Богом, который мог дотянуться пальцами до каждой машины и собственноручно довести ее до моста вдалеке. Саксонская Швейцария напоминала ему о детстве, проведенном в Виттенберге, о лугах с пасущимися коровами, о полях, на которых работали его дядя и тети. И о том, как Рихарда заставляли помогать со сбором урожая, а он убегал далеко-далеко, на вершины виноградников, и развлекал себя тем, что пытался пальцами перемещать комбайны из одного уголка деревни в другой, искренне веря, что таким образом помогал остальным деревенским. Зимний камень наполнил Рихарда детской уверенностью в непогрешимости, и он понял, что совсем не хотел уходить из того места, которое заставляло его чувствовать себя снова молодым. К его радости и удовольствию остальных, техники сцены притащили с собой гриль (эти ребята могли и не такое донести с собой на сороковой этаж), ящик пива и сосиски. Довольно скоро вокруг одинокого дерева и единственной скамейки на вершине песчаника сформировалась очередь, и, пока все ждали, что Виктор сожжет сосиски до состояния уголька, Пауль устроил соревнование по перепеванию их песен на мотив популярных шлягеров. Как и ожидалось, он преуспевал в нем больше всех, и ему в подтанцовку выстроились ребята из команды осветителей и Флаке. Рихард не мог перестать смеяться, когда видел, как тот пародировал танцы из утренних программ на телевизоре. Дул сильный ветер, унося по долине запах жаренных сосисок и хлеба. Слышалось освежающее шипение, когда кто-то открывал новую бутылку Радебергера. Солнце нещадно слепило, из-за чего Эльба блестела серебром. На долгие-долгие километры они видели только зеленый, живой лес и горы-валуны из песчаника. Пауль затянул: «Мое сердце гори-и-и-и-и-и-ит», и его подвываниям нестройно аккомпанировали остальные. Вот, какой была Германия для Рихарда.***
Уже будучи на сцене, Рихард пытался представлять именно это, но, каждый раз, стоило ему закрыть глаза, у него на веках вспыхивало воспоминание об огромном плакате, требующем избавиться от приезжих. В такие моменты он старался не поднимать взгляд на толпу, чтобы не задаваться вопросами: «А сколько людей, которые пришли нас послушать, были тогда на площади? Были ли среди них те, кто нес красно-бело-черные флаги с крестами?» Они не впервой сталкивались с ситуацией, при которой в их толпе оказывались ультра-правые люди, но это не делало выступления перед ними легче. Рихарду приходилось делать усилие над собой, чтобы продолжать играть, но на «Германии» бочка его терпения переполнилась. Он не стал подходить к микрофону, и Дрезден стал первым городом тура, где никто из них не стал голосить со всем стадионом строчки из старого гимна: — Германия, Германия превыше всего! На середине концерта Рихард понял, что устал и хотел поскорее свалить со сцены. Не было ни одной песни, которую он сыграл бы с наслаждением. А уж когда пришла пора “Чужака”, он и вовсе прирос к полу и из-за испытываемого напряжения не мог даже сделать шага в сторону. Конечно, никто в толпе не мог знать о том, как они шутили про поцелуй на репетициях, но Рихард все равно переживал, что вся фан-зона стихнет и застынет, если он хотя бы просто улыбнется в сторону Пауля. И вот тогда до него потихоньку начало доходить. Так вот почему в Саксонии не высказывались против ультра-правых! Как он мог слепо требовать изменений от людей, живущих в его стране, если сам был на них не способен? А ведь ему было значительно легче: он почти двадцать лет жил в самолете между Нью-Йорком и Берлином. Так не было ли лицемерием с его стороны диктовать, как жить, простому плотнику из Дрездена? Да, их клипы и тексты часто поддерживали либеральные ценности, но они так же были провокационными высказываниями “пост-фактум”, когда реакция окружающих доходила до них спустя месяцы после того, как вся работа уже была проделана, и когда они все были в безопасности. Рихард и сам был раскрепощенным, открытым и “гордым” только в кругу своих близких друзей, принимающих и не осуждающих, и по сути был заложником своего искусственно созданного мирка. При этом, оказываясь в Восточной Германии, он снова становился частью репрессивной системы. И тогда весь город становился кабинетом старого куратора из Штази, и Рихард был готов соврать что угодно, лишь бы не оказаться в тюрьме. Так как он мог просить других людей измениться, если сам не мог сделать один простой жест: шагнуть вперед и поцеловать своего самого близкого друга? И сколько на стадионе было людей, для которых его поступок что-то бы значил? И что этот поцелуй значил бы для него самого? Рихард развернулся к Паулю первым. И, хотя расстояние между ними казалось непреодолимой пропастью, он решительно зашагал ему навстречу. Освещение слегка запоздало за его перемещением, но, когда фонарь двинулся, Пауль тут же его заметил. Он развернулся к нему лицом и направился навстречу легкой, пружинящей походкой, как будто совершенно не волновался. Их взгляды пересеклись, и на лице Пауля расплылась озорная улыбка. Знал ли он о том, что Рихард хотел сделать? Понимал ли он по его взгляду, насколько это было важно для него? Был ли он согласен с тем, что десятки тысяч людей станут свидетелями их первого поцелуя? Им впервые хлопали так ритмично и синхронно, так что Шнайдер даже не потрудился отбивать темп бочкой — толпа прекрасно со всем справлялась сама. У Рихарда засосало под ложечкой финальным сомнением: «А что если его жест не был отражением глубинных желаний, а был повиновением требованию воображаемой толпы?» Рихард не мог позволить себе растеряться на сцене. Пришло время выбирать: действовать или нет. Рихард вдруг вспомнил свою старую мантру: “Не надумывай, действуй”, и решение принялось само собой. Пауль все еще улыбался, ярко и искренне. Рихард попытался отразить его улыбку, как если бы пытался успокоить его, хотя на деле из них двоих именно он нуждался в снятии тревоги. Трепеща от страха, Рихард оторвал ладонь от грифа. Он все еще дрожал, даже когда оперся рукой о плечо Пауля в поисках поддержки. Рихард ожидал всего, что угодно: что Пауль замрет от его прикосновения, что он дернется или что уйдет, рассмеявшись. В конце концов, они были насквозь мокрые и блестели под светом прожекторов. По лбу Рихарда стекала крупная капля пота — не самое приятное лицо для поцелуя. И все же, почувствовав движение с его стороны, Пауль потянулся ему навстречу так уверенно, как будто целовал его каждый день. Без всякой репетиции их губы оказались на одном и том же уровне, а затем соприкоснулись на один короткий момент.***
Все снова и снова катилось по чертовому колесу: душ, переодевание в сухое, снятие грима, афтепати, сон, еще один концерт, душ, переодевание в сухое, снятие грима, сон, переезд…. И так до бесконечности. После первого концерта в Дрездене, Рихард не виделся с Паулем вплоть до выхода на сцену на следующий день. Даже звук на гитарах они проверяли в разное время. Прямо перед выходом на сцену Рихарда так и подмывало спросить Пауля о том, как прошла вчерашняя вечеринка, почему он пропустил завтрак, или где он пропадал весь день? На протяжении трех последних недель именно он выступал инициатором их серьезных разговоров, и было по меньшей мере странно увидеть, что он сознательно избегал его компании. Почему? Что Рихард сделал не так? Несмотря на глубокий игнор в течение дня, в момент, когда они остались на сцене вдвоем, Пауль с готовностью развернулся к нему, и они встретились в середине сцены. Рихард усмехнулся: вот уж встреча на Эльбе! Пауль вторил его смешку и протянул руку к его гитаре, подцепляя пальцами струну. Первоначальная грубость его улыбки сменилась озорством, но он не спешил действовать, как будто оставил решение за Рихардом. Конечно, они поцеловались еще раз. И, пусть это было меньше похоже на случайное касание, чем в прошлый раз, Рихард обнаружил, что снова не мог вспомнить, как губы Пауля ощущались под его.***
Дрезден оставил их со смешанным ощущением. С одной стороны, все вокруг говорили на приятном и понятном языке с нежным акцентом, и это согревало сердце. С другой стороны, они как будто теряли часть себя и ходили, не способные расслабиться, постоянно оглядываясь через плечо и проверяя, все ли было в порядке. На север уезжали с облегчением. Впереди было Балтийское побережье и сауны, а затем переезд на пароходе к Датским островам. Как никогда сплоченные и повеселевшие, они снова ехали в одном автобусе вшестером и играли в верю-не верю. Как и все десять тысяч раз до этого, побеждал Пауль. Из всех участников группы именно он обладал самым большим кредитом доверия, чем непременно пользовался, когда дело доходило до карт. Несмотря на то, что они провели в Дрездене добрую половину недели, времени на «серьезный разговор»™ у Рихарда с Паулем не было. Или, что было ближе к истине, они искусно избегали встречи друг с другом наедине. Тех коротких переглядок, что Рихард получал за завтраком, едва ли хватало, чтобы сделать конкретное заключение: злился ли Пауль на него? Считал ли он его лицемерным? Беспокоили ли его звонки и сообщения от близких? Как он справлялся с тем, что теперь в интернете гуляла фотография, где он целовался с другим мужчиной? Или ему не надо было «справляться», потому что он считал все естественным? В Росток въехали под вечер, без проблем припарковали все трейлеры на стадионе, а потом дружно отправились дальше, к Балтийскому морю и белым пескам. Их разместили в местном лесу-Хайде, в старом отеле, в пяти минут от берега. После жаркой и пылающей Саксонии, северный Росток был как запотевшая бутылка пива после тяжелого рабочего дня. Усталости ни у кого не было, поэтому они предложили всем желающим арендовать велосипеды и прокатиться вдоль берега до дюн. Из их бесчисленной Орды на приключение согласились только Рихард, Шнайдер и Флаке, а остальные предпочли разместиться на пляже. Дул сильный встречный ветер, и им втроем приходилось вкладывать чуть больше усилий, чем планировалось в начале. Они так и не успели доехать до маяка и остановились на полпути в небольшой деревушке Вустров, когда начало темнеть и полетела мошкара. Из них троих только Флаке был готов к подобному повороту событий опустив забрало на шлеме, который Шнайдер и Рихард осмеяли из-за внешней нелепости. Ужинать остались в деревушке, случайно наткнувшись на домашний ресторан. Они впервые за тур предали мясо и перешли на рыбу, и, попробовав стейки из лосося с кус-кусом, договорились, что не будут рассказывать остальным о месте, которое посетили, чтобы не вызывать у них зависти. Пропитанные Дрезденом, за столом они в основном касались темы прошлого, детских ожиданий и реальности, превзошедшей все ожидания. Местное вино оказалось достаточно крепким, и их несколько раз просили быть потише. В конце концов, Шнайдер принялся изображать северный акцент с их круглой О, и начал сопровождать любую шутку загадочным “Moin! Moin!”. Когда их тарелки опустели, Рихард ощутил приятное насыщение совсем иного рода, и каждая клеточка в нем запела от испытываемой гармонии. Обратно добирались уже в темноте. Рихард избегал смотреть на побережье, потому что его усталые глаза уже не различали линию горизонта, и ему казалось, что они втроем ехали у обрыва на Конце Вселенной. Он так крепко вцепился в руль велосипеда, что не мог даже свернуть, когда тропинка начала сужаться и уходить вглубь леса. Они не успели проехать и двадцати метров среди деревьев, как Флаке замедлился и предложил спешиться. Потерявшись, они достали свои телефоны и включили дополнительные фонарики (помимо тех, что крепились к велосипеду). К общему облегчению, они все еще стояли на тропе, но та была такой маленькой, что остаток пути им пришлось пройти на ногах и везти велосипеды за собой. В отдалении послышалась музыка, и чем ближе они подходили к отелю, тем отчетливее были различимы голоса празднующих людей. Видимо, афтепати, так и несостоявшаяся в Дрездене, была перенесена на Балтийское побережье. Рихард припарковал свой велосипед на фронтовой стороне отеля, и позволил себе замереть на секунду, чтобы пропитаться моментом. В груди все еще было тепло и, несмотря на то, что он порядком устал от накатанных километров и последние минуты не чувствовал седла под собой, он хотел навсегда раствориться в ощущении спокойствия и умиротворенности, наслаждаясь испытываемой близостью к Шнайдеру и Флаке. Он возвращался в номер, как подросток, пропустивший комендантский час. Несмотря на то, что Пауль по большей части молчал в его присутствии, они все еще жили вместе. У них снова были две разные комнаты и общий коридор. Рихард бросил короткий взгляд на дверь справа: она снова была закрыта. Значило ли это то, что Пауль все еще был на вечеринке? Значило ли это то, что он был за дверью не один? Рихард не стал пытаться выяснить, лишь на носочках прошел в свою комнату, разделся, наскоро принял душ перед сном и забрался в кровать.***
Волнение, испытываемое Рихардом перед откладываемым разговором, довольно быстро сошло на нет. В какой-то момент он понял, что Пауль не хотел ничего обсуждать. Так что ему не оставалось ничего другого, кроме как принять ситуацию такой, какой она была в данный момент. И, когда они оба сидели на завтраке, полные подчеркнутой вежливости по отношению друг к другу, все остальные начали переглядываться между собой. Рихард начал ловить на себе долгие и непонимающие взгляды парней. Как будто ругаться и бить друг друга по лицу было нормой, а разговаривать друг с другом — нет. Во время концерта кто-то в толпе выбросил вверх радужный флаг, на что Рихард только посмеялся. Нужда, которая была его драйвом в Дрездене, испарилась, и во время “Чужака”, он решил, что не пойдет к центру сцены, если Пауль не двинется к нему первым. В итоге, они оба остались стоять по бокам, чем заслужили наигранно-театральное возмущение Тилля, который пытался вывести их из себя. Рихард поднял взгляд на Пауля, но с такого расстояния было сложно сказать, какое выражение было на его лице, даже несмотря на то, что на стадионе по-прежнему было светло. Душ все принимали на стадионе, а после провели послеконцертный разбор полетов. Никто не стал собираться в общем помещении, поскольку все дружно решили вернуться в отель и продолжить веселиться там, на берегу моря. Рихард устал, его ноги все еще болели после намотанных километров (он понятия не имел, каково было Флаке с его беговой дорожкой), и ему дико хотелось спать, но он до последнего не мог решить, оставаться на вечеринку или нет. Он даже зашел в номер, и увидел, что дверь Пауля все еще была закрыта. Решение принялось само собой. Да сколько можно было бегать друг от друга?! Когда он присоединился к вечеринке, то по запаху понял, что однодневный безалкогольный период у техников закончился, и пришла пора распаковать еще один ящик пива. В этот раз в ходу был Пильснер, от которого Рихард предпочел воздержаться и вернулся к более знакомому Радебергеру. Он вскрыл бутылку с помощью второй, легко пиннув по донышку каблуком, и завертел головой в поисках своей компании. Головы Шнайдера и Флаке мелькали среди танцующих (и откуда у них только были силы?), Тилль, Оли и Пауль отсутствовали, так что Рихард сел в одиночестве на скамейку рядом с входной дверью. Табак будто бы сам прыгнул ему в руки, и, когда он начал крутить сигарету, его нагнал терпкий землистый запах. Рихард глубоко вдохнул и его рот наполнился слюной. Он выпрямился и закрутил головой по сторонам в поисках источника. Рядом с ним не было ни одного курящего человека. Так откуда же так соблазнительно тянуло травкой? Телефон в его кармане завибрировал, отвлекая. На экране высветилось грозное сообщение от Оли: “РИШ, ТЫ ГДЕ”. Рихард не признался бы и под дулом пистолета, что смс заставило его улыбнуться. Он открыл мессенджер, и тут же увидел последовавшие сообщения: “МЫ НА БЕРЕГУ”, и “ИДИ К НАМ”. Чуть кряхтя (все равно никто не слышал за громкой музыкой), Рихард поднялся со скамьи и направился к берегу. Каждые сто метров на пляже стояли осветительные столбы, но света от них не хватало, и ему приходилось напрягать зрение и вглядываться в темные фигуры на пляже. К его облегчению, для ориентации в пространстве ему было достаточно только слышать. Небольшая группа на берегу кричала его имя, и он уверенно направился в их сторону. Его сандали тут же зачерпнули песка, и он выставил ладони вперед, чтобы не потерять баланс и случайно не разлить пиво на себя, и не намочить самокрутку. На песке сидела вся их бравая компания вместе с менеджером Томом и Виктором, специалистом по гриму. Они освободили Рихарду место в кругу, и он сел между ними, оказавшись прямо напротив Пауля. Море зашипело в его спину, и он слишком трусил, чтобы обернуться и посмотреть на прибывающие волны, иррационально боясь упасть с края Вселенной. Гораздо приятнее ему было смотреть на деревья, сквозь которые можно было увидеть их отель в теплом оранжевом свете старомодных светильников. Насладившись видом, он оглядел парней — свою семью — и вдруг его взгляд упал на косяк в руках Тома. Рихард сразу отличил его от своей самокрутки. — Во-о-о-от теперь он заинтересован! — засмеялся Оли, поймав его жадный взгляд. Все засмеялись, и Виктор пихнул Рихарда в плечо. Рихард взял небольшую паузу, чтобы подумать — что-то, чему его научили в реабилитации. В его руках уже была бутылка пива и табачная самокрутка. Хотел ли он травку? Да. Он очень сильно хотел накуриться, но при этом в груди что-то беспокойно зачесалось, не давая протянуть руку к косяку. Рихард бросил короткий взгляд на Пауля, и обнаружил, что тот внимательно следил за ним. Его лицо все еще дружелюбно улыбалось, расслабленное в приятной компании, и, даже не смотря на то, что они не много разговаривали в последнее время, он одним взглядом передал свою безусловную поддержку. Рихард приложился губами к бутылке пива, сглатывая вяжущее ощущение во рту. — Нет, парни, сегодня без меня, — сказал он, хотя по ощущениям он был готов скурить косяк одной глубокой затяжкой, — я лучше по старинке, — он взялся за свою самокрутку и, пока он прикуривал, его руки ходили ходуном. Беспокойное ощущение в груди, после того, как он отказался от травки, не улеглось, но у него появились силы с этим справляться. Никто не стал уговаривать его или предлагать попробовать “разок”. В моменты, когда Рихард испытывал желание всосать терпкий, тянущий дым, раствориться в нем, пропитаться им изнутри, он снова поднимал взгляд на Пауля, потому что не мог доверить свою трезвость сам себе. Пауль тоже не курил. Он, в целом, старался избегать сигарет, зато с удовольствием пил пиво буквально ведрами. Рихард потянулся через круг, чтобы чокнуться с ним, и они выпили, не отрывая друг от друга взгляда, чтя древние традиции. Разговор о прошлом, начатый в Вустрове, продолжился. Шнайдер поделился историей о том, как они пробирались мошкару, и, хоть Рихард присутствовал там лично, ему так же начало казаться, что их окружал как минимум рой пчел-кровопийц. Флаке досталась часть про соленые озера и блуждание по деревушке. Рихарду только и осталось, что рассказать про то, как они едва не потерялись в лесу, и как он смог найти всех исключительно по запаху травы — что, хоть и было неправдой, но изрядно повеселило всех, кто потягивал косяк. Всех развезло довольно быстро, несмотря на то, что обычно они могли спокойно выстоять после одной сигареты, выкуренной единолично. Первым не выдержал Тилль — он лег прямо на песок, подложив свой свитер под голову, и его блуждающий взгляд уставился куда-то далеко-далеко на ночные облака. За ним не выдержал Шнайдер, а после него посыпались и другие, и последним, на удивление, сдался Флаке. Когда каждого из курящих потихоньку сморило, Рихард с Паулем остались вдвоем, не подверженные влиянию травы. Их взгляды пересеклись, и они взорвались смехом: — Боже, я не дам им это забыть! — Пауль достал из кармана телефон и, под слабые протесты со стороны Тома и Шнайдера, сделал несколько видео. — Я их в отель не понесу, — поспешил сказать Рихард, улыбаясь во весь рот. — Мы сами дойдем, — подал голос Тилль, и то, как глубоко и утробно он звучал, заставило всех сомневаться в правдивости его слов. — Вы тоже ложитесь. Посмотрите, как красиво. Пауль кивнул головой в сторону песка рядом с собой, предлагая подсесть поближе. Рихард чуть замялся: Что значило его приглашение? Предлагал ли он посмотреть на звезды? Не слишком ли это было романтично в контексте того, что происходило между ними? Как это соотносилось с тем, что они уже несколько дней подряд избегали друг друга? — Иди сюда, — видя его сомнения, Пауль чуть подвинулся, освобождая больше места. Море за спиной Рихарда зашипело близко-близко, как если бы воде не хватило каких-то сантиметров, чтобы лизнуть его пальцы. Новый прилив заставил его подползти на коленях к Паулю и уместиться рядом с ним. К этому моменту вся его одежда была полностью в песке. Их плечи столкнулись друг с другом, и Рихард понятия не имел, чего страшился больше: посмотреть Паулю в глаза или перевести взгляд на исчезнувший горизонт. В итоге он все же выбрал последнее. Шум моря в ушах усилился, и Рихард почувствовал каждую песчинку, на которой сидел. Он поспешил отвернуться, и улыбающееся лицо Пауля закрыло ему вид на все, что происходило вокруг, настолько близко они сидели. — Страшно, — одними губами сказал он. Песок рядом с ним пришел в движение, и ладонь Пауля нашарила его. Конечно, он был в курсе его небольшой фобии. Их короткое прикосновение подожгло Рихарду щеки и лоб, и он искренне надеялся, что в темноте это было не так сильно заметно. Они оба, не сговариваясь, решили отряхнуть руки от песка об одежду. Пауль фыркнул, и вибрация смешка передалась напрямую внутрь груди. Рихард снова взял его за руку, их пальцы легли друг в друга, как намагниченные, и он гулко сглотнул, полный растерянности. Разве они не должны были поговорить о том, что произошло на последних концертах? Разве они не должны были добраться до истиной причины взаимного игнорирования? Пауля, казалось, совсем не беспокоили эти вопросы, потому что он поднял вторую ладонь, отряхнул ее от песка и коснулся его щеки. — Ложись, — одними губами сказал Пауль. Рихард удивленно вскинул брови. Лечь? Прямо на песок? Для чего? Что они собирались делать? Ладонь Пауля опустилась с его лица на грудь, и Рихард почувствовал, как его толкнули на спину. Что-то внутри него отчаянно сопротивлялось и не давало расслабиться. — Не бойся, — беззвучно задвигались губы напротив. — Не отводи от меня взгляд. Сердце подскочило к горлу, и Рихард не мог выдавить и слова, настолько было страшно. Он даже не мог до конца понять, чего боялся: темноты, поглощающей бездны, одиночества или близости Пауля. Впрочем, все это могло быть гранями одного кубика, не так ли? Рихард сильнее стиснул мягкую ладонь в своей руке. Он был готов признать, что когда Пауль был настолько близко, ему все было ни по чем. Даже самый глубинный страх. Пауль медленно начал опускаться на песок, и его рука на груди надавила чуть настойчивее. Рихард сосредоточился на ощущении тепла от его прикосновения и тоже подался назад. Они медленно и синхронно легли на песок. Рихард тут же вспомнил их маленький номер в олимпийском общежитии Мюнхена, и то, как они лежали лицом к лицу. Тогда он так и не решился взять Пауля за руку. Они тепло улыбнулись друг другу, как если бы оба подумали об одном и том же, но затем в глазах у Пауля загорелась искринка. Он кинул короткий взгляд на небо, и чуть кивнул в его сторону, молча приглашая посмотреть наверх. Рихард был готов сделать все — даже поцеловать Пауля — лишь бы только не смотреть на то место, где море уходило за горизонт. Он крепче сжал ладонь в своей, и почувствовал, как его стиснули в ответ. Они медленно отвернулись друг от друга, и все, что окружало Рихарда до этого, исчезло из его поля зрения. Не осталось ничего. Рихард пытался напрячь зрение, чтобы увидеть в темноте морского неба хоть что-то, но ночь выдалась безлунной и облачной, поэтому перед ним была сплошная темнота, за которой ничего не стояло. Ему вспомнилось, как рассматривал себя в отражении гримерного зеркала в самом начале тура и удивлялся своему состарившемуся лицу. Он вспомнил, как однажды опустил взгляд на свои руки, и понял, что они принадлежали глубоко взрослому человеку. Он вспомнил, как впервые употребил кокаин не на вечеринке, а у себя дома, сразу после пробуждения, чтобы только заглушить тянущее чувство в груди. Он не мог выносить одиночества, поскольку оно было подобно смерти и темноте, в которой не было никого, кроме него самого. Он не мог представить свое существование, если оно не было разделено хоть с кем-то. Разве что… Он мог? Сперва Рихард услышал шум прибоя, а потом понял, что так сильно сдавил Паулю руку, что, должно быть, делал ему больно. Он попытался расслабиться, и смог почувствовать, как его нежно поглаживали по тыльной стороне ладони большим пальцем. Рихард сосредоточился на этом прикосновении, и, хоть он не мог видеть Пауля, он вдруг ощутил его присутствие рядом с собой. Их по-прежнему окружала темнота, но теперь Рихард понимал, что только от него самого зависело, чем он ее наполнял. Погружался ли он на самое дно своих страданий? Или прислушивался к дыханиям своих друзей? Решение полностью принадлежало ему и исходило только от него. Сходил ли он с ума от страха быть брошенным? Или наслаждался нежными прикосновениями и духовной привязанностью? Темнота не знала ничего о чувствах, Рихард все это приносил с собой. Постепенно паника отступила, он позволил телу полностью расслабиться и раствориться.