***
У них с Паулем снова был один номер на две комнаты с общим коридором, и Рихард все еще удивлялся тому, что обращал внимание на эту прописную истину. В конце концов, они сами определяли то, с кем хотят останавливаться. Опыт показал, что один большой номер на шестерых приводил к ссорам, а жизнь в туре по отдельности — к чрезмерной атомизации. В итоге решили селиться по инструментам, чтобы иметь возможность отработать все шероховатости, неизбежно появляющиеся во время тура. Впрочем, не то чтобы у них с Паулем было время сесть за гитары… Заселившись в отель, они вместе дошли до своего номера. Рихард все еще держал руки в кармане худи, как будто переживал, что что-то может случиться, если он позволит им бесцельно мотаться вдоль тела. Например, он мог сглупить и случайно переплестись пальцами с Паулем на виду у всех. Почему-то ему совсем не хотелось, чтобы другие знали, что он иногда так делал. Они остановились каждый у своих дверей и повернулись лицом друг к другу. Рихард поправил сумку на плече и не сумел сдержать зевок. Спать хотелось неимоверно. Пауль чуть склонил голову на бок, с интересом разглядывая его. — Устал? — спросил он шепотом. — Вымотался, — признался Рихард, и в такой формулировке это означало, что он приблизился к границе своего терпения в их автобусном туре. Первоначальное веселье от путешествий прошло, и теперь дорога только тратила его ресурсы, забирая желание выходить из отеля в город за туристическими развлечениями. Пауль коснулся его плеча в поддержке, похлопал несколько раз и слишком быстро отстранился. Рихард посмотрел на то место, где была его рука, как будто ожидал от него прямых ответов на свои невысказанные и несформулированные вопросы. — Постарайся отдохнуть, хорошо? — тепло в голосе Пауля проникло внутрь груди. Что-то было в его взгляде, что убеждало Рихарда в искренности его заботы. Он вздохнул и попытался улыбнуться. — Хорошо, — сказал он мягко. — Спокойной ночи. Они синхронно взялись за ручки дверей своих комнат. Пауль открыл рот и закрыл, как если бы хотел спросить что-то, но передумал. Рихард посмотрел на него с легким недоумением: «Что-то было не так?» Пауль долго смотрел на него, будто собирался с мыслями. — Спокойной ночи, — в конце концов, пожелал он, улыбнувшись, хотя улыбка не коснулась его глаз. Рихард помахал ему рукой на прощание и открыл дверь в свою комнату. Он уже представлял, как скинет с себя все походные вещи, примет душ и ляжет спать, как вдруг Пауль позвал его: — Рихард! — его голос был взволнован. Рихард развернулся, и, когда он посмотрел Паулю прямо в глаза, у него появилось ощущение, что он прекрасно понимал, почему тот был неспокоен. Пауль все еще стоял в дверях собственной комнаты и держал проход открытым, как если бы предлагал заглянуть внутрь. Теория подтвердилась, когда он тихо поинтересовался: — Хочешь зайти? Понадобилось всего два слова или четыре слога, чтобы Рихард врос ногами в ковер. Он смотрел на Пауля, пытаясь определить, насколько на них обоих сказались ночные наркотические пары. Вероятность того, что Рихард галлюцинировал, была довольно высока. Вероятность того, что у Пауля начался бред, была еще выше. Тем не менее Рихард попытался представить, как бы хотел ответить на вопрос, и к собственному удивлению пришел к выводу, что душ и чистая одежда перевешивали желание принять приглашение. Он чуть потоптался, и, скорее всего, Пауль расценил его смятение, как отказ, потому что его лицо упало. Рихард тяжко вздохнул. — Я хотел принять душ, — пояснил он, снимая рюкзак с плеча, — и переодеться в чистое. Или во что-то, что бы не воняло автобусом. — А, — реакция Пауля была скудной. — Хорошо, — и, не говоря ничего больше, он скрылся у себя в комнате. Рихард какое-то время стоял на пороге, ожидая, что дверь напротив вот-вот закроется, но этого не произошло. Значило ли это, что приглашение все еще было в силе? И для чего бы Пауль его приглашал? Рихард не мог не признать того факта, что у него были свои надежды на этот вечер. Быстрый душ помог избавиться от неприятного ощущения долгой дороги, хотя при этом Рихард все еще чувствовал качку автобуса всякий раз, когда закрывал глаза. Он вытерся насухо скрипучим полотенцем, лениво почистил зубы, сменил нижнее белье и натянул домашнюю серую футболку, в которой иногда спал, если оставался в гостях у кого-то. Вредный тоненький голосок внутри тут же заметил: “Так ты на это надеешься, глупыш?”, и Рихард засомневался в том, стоило ли ему, вообще, проверять, была ли дверь Пауля все еще открытой или нет. Он ведь мог просто остаться в своей комнате и мирно уснуть, как будто их короткого разговора в коридоре не было и вовсе. Однако что-то внутри подсказывало, что он до конца жизни будет жалеть о том, если трусливо спрячется у себя в каморке. Его комната даже не была достаточно привлекательной, чтобы он хотел в ней задерживаться! Первое, что он заметил, остановившись в проеме, это то, что дверь в комнату Пауля была все-таки открыта.Свет внутри был уже погашен, и даже прикроватные лампы были выключены. Рихард нерешительно шагнул вперед и оказался в коридоре, не рискуя звать Пауля по имени. А вдруг тот уже спал? Он не спал. В тишине номера было слышно, как Пауль завозился на кровати и, звуча довольно сонно, спросил: — Так ты идешь? Рихард пошел на его голос, как моряк, услышавший пение сирены. Он делал небольшие шаги, пока темнота комнаты Пауля не поглотила его полностью. Света, льющегося из коридора, было достаточно, чтобы разглядеть край кровати и двери в отдельную ванную. Он словно оказался в отражении собственной спальни — в параллельной вселенной, в которой у них с Паулем было одно место на двоих. — Закрой дверь и выключи свет, пожалуйста, — донеслось с кровати. Рихард послушно щелкнул выключателем в коридоре, и все, что было перед его глазами, исчезло. Он был знаком с этим ощущением, поскольку все еще был под впечатлением ночи, проведенной на берегу Балтийского моря. И это значило, что даже несмотря на то, что он был в новой для себя ситуации, только он решал, что именно он брал с собой в темноту. Рихард вслепую нащупал дверную ручку и медленно закрыл дверь. Они с Паулем часто оказывались в замкнутом пространстве вместе — взять хотя бы тот же самый автобус! — но по неведомой причине ощущения были совершенно другими. Было ли это потому что именно на его плечах лежало решение скрыться за дверью от всего мира? И почему было так важно спрятаться от всех остальных? Рихард добрался до кровати на ватных ногах. Пауль лежал на краю с левой стороны кровати, что заставило Рихарда задуматься: Сознательно ли он решал, где спать? Или выбор происходил самим собой, просто потому что за многие года Пауль привык находиться по правую руку от него? Стараясь не разбирать каждое свое действие до молекул, Рихард откинул уголок одеяла со своей стороны и опустился на кровать. Что же они творили? Пауль ничего не говорил и не торопил его, что было странным образом расслабляюще, потому что Рихард понятия не имел, хватило бы у него смелости на то, чтобы лечь под одно одеяло, если бы его начали уговаривать. Какие-то вещи были привычными: объятия, держания за руки, отдых на плече — все эти элементы с разной периодичностью вспыхивали между каждыми членами группы, и отражали глубокую эмоциональную связь и возродившуюся химию. А вот что означало, когда они целовались на сцене или ложились в одну постель друг с другом? Рихард не знал. Он запрещал себе формулировать этот вопрос даже в своих мыслях. Впрочем, это не мешало сесть на кровать с ногами и укрыть нижнюю часть тела одеялом. Он так и застыл, чуть подавшись вперед, упираясь локтями в колени. Его спина сгорбилась, и мышцы под лопатками и вдоль позвоночника сладко заныли, упрашивая поскорее лечь. Рихард поднес ладони к лицу и устало потер лицо. В ту же секунду он почувствовал, как Пауль коснулся его спины. Его рука накрыла то место, в котором всегда скапливалось напряжение после дня, проведенного в сидящем положении, и это прикосновение отозвалось теплом по всему телу. Рихард чуть покачался из стороны в сторону, как будто на что-то напрашивался. Пауль услышал его невысказанную просьбу и легонько почесал между лопаток, вдоль позвоночника и у самого воротника. Кровь мгновенно прилила к спине, и Рихард почувствовал, что ему стало немного легче. В конце концов, Пауль опустил ладонь ниже и ниже, пока не коснулся уязвимых мест сбоку, в районе таза. Рихард задрожал, но не отстранился. Он поправил одеяло вокруг себя, спустился по кровати чуть ниже, чтобы не удариться головой об изголовье, и медленно лег головой на подушку. Вот. Он это сделал. Рука Пауля частично оказалась под его одеялом. Рихард мог почувствовать ее каждой клеточкой своего тела. Он закутался сильнее, почти по самую шею, и нашарил ладонь Пауля своей. Они синхронно потянулись друг к другу, и их пальцы знакомо переплелись. Рихард шумно вдохнул и выдохнул, осознав, что все это время задерживал дыхание. Ситуация была напряженной. Или это он напрягался? Рихард прикрыл глаза и попытался расслабиться. Пауль погладил его ладонь большим пальцем и заворочился. Рихард почти сразу почувствовал, как он повернулся на бок, лицом к нему. Прошло несколько минут, а может, никакого времени не проходило и вовсе, прежде чем Рихард осмелился повернуться к нему в ответ. Их рукопожатие распалось, но они снова быстро нашли друг друга вслепую. Ладонь Рихарда лежала на простыни между их подушек, и Пауль заботливо грел ее своим прикосновением сверху. Когда Рихард все-таки набрался смелости для того, чтобы посмотреть перед собой, он увидел, что Пауль лежал с закрытыми глазами. Неужели ему тоже было страшно увидеть его? Между ними все еще было достаточно расстояния, которое не заставило бы Рихарда чувствовать себя неловко за пересечение личных границ, поэтому он несколько раз сжал пальцы Пауля, подавая ему сигнал, в значении которого сам был не уверен. Пауль посмотрел прямо на него. Его глаза были абсолютно серьезными, хотя при этом его тело ни в малейшей мере не казалось напряженным. На языке у Рихарда крутился тот же вопрос, что преследовал его с Мюнхена: “Пауль, что мы делаем?”, но он понимал, что, на самом деле, в обсуждении не было никакого смысла. Он не хотел ничего обсуждать, он хотел чувствовать, проживать, наслаждаться тем моментом, когда все складывается само по себе, легко и непринужденно, и не требует никаких часовых объяснений. В конце концов, они не занимались ядерной физикой, а делили одну кровать на двоих. Одурев от собственной смелости, Рихард потянулся вперед, намереваясь поцеловать Пауля в лоб, как тогда, перед многотысячной толпой. С одним исключением: теперь они были наедине, без грима и рабочей униформы, и они находились в двуспальной кровати, под одним одеялом. Рихард надежно рассчитал траекторию своего движения, чтобы ни в коем случае не потревожить неловким поворотом головы, но, чего он не учел, так это ответной реакции. Пауль чуть вздернул подбородок, как если бы не желал прерывать зрительный контакт, и они оба замерли в сантиметрах друг от друга. Время в комнате остановилось. Несмотря на темноту, Рихард мог рассмотреть каждую ресничку на глазах Пауля. На таком расстоянии он не видел его целиком, только глаза и брови, и, словно по отработанной привычке, каждая клеточка его тела затрепетала в ожидании. Решение было простым: сместиться повыше и, как и задумывалось изначально, поцеловать в лоб. Но ни один из них не двигался, потому что у них была щекочущее сердце альтернатива. Рихард мог почувствовать неровное дыхание на своем лице, и он прекрасно понимал, что в положении, где между ними было всего лишь несколько сантиметров, они оба чувствовали вдохи и выдохи друг друга. В который раз за ночь Рихард проявлял чудеса смелости. Вместо того, чтобы потянуться дальше вверх, и коснуться губами лба, он спустился ниже. В груди появилось волнующее ощущение: “Сейчас это случится”. Он увидел, как веки Пауля дрогнули. Рихард сам закрыл глаза, и после действовал вслепую. Их носы несильно столкнулись. Никто из них не торопился и не форсировал события. Рихард склонил голову налево. Дыхание Пауля подсказывало ему, что тот не двигался, а значит их губы были прямо напротив друг друга. Рихард не мог вспомнить, кто, кого поцеловал первым: настолько неожиданным и коротким оказалось первое прикосновение. Они отстранились, чтобы посмотреть друг другу в глаза, словно сверяясь: “С тобой все в порядке?” И Рихард поймал себя на ощущении, что страха внутри больше не было. Он хотел, чтобы это случилось еще раз, и он видел, что Пауль тоже хотел этого. В подтверждение тот чуть дернул головой вбок, как будто говорил: “Это даже на поцелуй не похоже. Давай все сделаем правильно”. Рихард мягко улыбнулся ему и снова сократил между ними расстояние. Они поцеловались. Шли секунды, а их губы все еще касались друг друга, мягко, нежно и чувственно. Никто из них не решался на что-то большее, чем легкое прикосновение, или они оба ждали первого шага от другого. Рихард почувствовал, как Пауль чуть подался вперед, прикосновение его губ стало более упругим, и они синхронно отстранились друг от друга, возвращаясь на свои подушки. Пауль крепко сжал его ладонь в своей, и Рихард ответил ему аналогичным жестом. Он не стал открывать глаза и не видел реакции напротив, которую мог судить только по беспокойному, но ровному дыханию. — Спокойной ночи, — шепнул он на грани слышимости. — Спокойной ночи.***
Рихард проснулся от глухого звука будильника, доносившегося из его пустующей комнаты, и обнаружил, что Пауля в кровати с ним уже не было. Он с облегчением выдохнул, потому что понятия не имел, что говорить в таких ситуациях. Ночь и темнота списывали всю глупость и разрешали любые порывы. Днем же действовали другие правила. Так что Рихард, поднялся с постели и пошлепал обратно к себе. По неясной причине ему было слегка неловко находиться на территории Пауля без его присутствия. Но даже это ощущение не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытал, когда спустился на завтрак. Рихарду казалось, что все всё знали. Он не видел, сколько людей сидело за столом, потому что боялся поднять голову и обнаружить, что они все до единого смотрели на него, в желании разузнать подробности прошлого вечера. Обычно Рихард наслаждался вниманием других, но то, что происходило между ним и Паулем, касалось только их двоих, и почему-то было важно, чтобы так оно и оставалось. Собрав в тарелку сыр, масло, хлеб (в глубине души Рихард признавал, что датские булочки были вкуснее немецких) и свежих овощей, сопроводив набор розеткой мармелада, он отправился на поиски знакомых. Их шестерка нашлась в неприметном углу, слегка в усеченном составе: не хватало Тилля. Рихард занял единственное пустующее место напротив Шнайдера, и тот тут же поинтересовался: — Выспался? — его взгляд лукаво блестел. Рихард молился, чтобы его лицо не краснело. — Почти проспал свой аварийный будильник, — пожаловался он, нещадно разламывая хлеб руками. — Всю ночь было ощущение, что я качаюсь на волнах. — Ага, — подхватил Флаке, — я то же самое чувствовал. Все, кто сидел за столом, согласились с тем, что долгие путешествия приводили к необычным и не всегда приятным эффектам, и каждый поделился хотя бы одной историей, связанной с укачиванием. Рихард внимательно слушал каждого, и чем больше проходило времени, тем понятнее становился тот факт, что никто не знал о том, в чьей кровати он спал. Впрочем, в этом же не было ничего особенного, верно? Им и раньше иногда приходилось делить кровать. Чаще всего они спали вместе в самом начале их творческого пути, когда студии еще не было, и они засыпали у Тилля в гостиной. В самом факте совместного сна не было ничего странного. Необычным было то, что произошло за секунды до того, как они уснули. Поцелуй. Они поцеловались третий раз, и, наверное, цифра три и правда обладала магическими эффектами, потому что теперь Рихард прекрасно помнил ощущение губ Пауля на своих. Он был бы дураком, если бы не признавал того, что ему нравилось целоваться. Ему хотелось повторения, и его желание рождало в груди щекотку нетерпения и, вместе с этим, предвкушения. Рихард чувствовал, что их вечерний поцелуй не был последним. Наоборот, он был началом чего-то нового, чего-то, что было неизбежно и накатывало на них с самого начала тура, как бушующее цунами. И Рихард страшился этого настолько, что, предчувствуя первые волны, закрылся за семью замками, словно этим мог остановить беснующуюся стихию. Насколько же глуп он был! Он, что, всерьез рассчитывал на то, что избежание Пауля спасет его от непонятных эмоций, терзающих его всю последнюю неделю? Месяц? Сезон? Рихард даже не был уверен, когда это началось. Он знал только одно. Пути назад не было. Рихард был обязан разобраться в том, почему его так пугала и продолжала пугать идея поцелуя на сцене. Ему было необходимо поделиться с Паулем и тем, что для него значили держание за руки, совместный сон и бытовые поцелуи. Он не мог больше молчать и не хотел. Решение пришло к нему за чашкой чая. Только сделав глоток, Рихард понял, что отпил из кружки Пауля, который сидел на непривычном месте, по левую сторону от него. Он, казалось, даже не заметил, поскольку едва ли не с головой нырнул в его розетку с мармеладом. Впервые, начиная с того момента, как Рихард заметил, с какой легкостью они делили общее пространство, их взаимодействие не удивило его. Он также не принимал его, как данное или само-собой разумеющееся. Но оно было таким же естественным, как дыхание, и больше не казалось чужим или взятым из ниоткуда.***
Их всех будто потихоньку раскачивало на невидимой карусели. Причем сразу было понятно, что финальная скорость еще не была набрана. Стадион, саундчек, грим, костюм, репетиция, свет, огонь, — все повторялось изо дня в день, но менялись места, и у них не было возможности привыкнуть к тому, что происходило на сцене. Несмотря на то, что у них были прописанные в контракте требования к тому, какие параметры должны быть у лифтов, у нижних площадок и у башен, не было еще города, в котором администрация не принимала бы решение что-то изменить. Неужели было настолько тяжело соблюдать инструкции? Или они пытались таким образом показать свою значимость? В любом случае, чем дольше длился тур, тем более занятыми была их команда адвокатов и менеджеров по связи с площадками. Поначалу они были самыми расслабленными из них всех и составляли основу веселящейся и пьющей толпы на афтепати, но и они в Копенгагене перешли на режим чрезвычайной ситуации. Казалось, что в их компании не было ни одного человека, кто не был бы раздражен тем, как складывались дела на Паркене. Все началось с того, что им сообщили, что стадионных звуковиков не будет, ровно как и осветителей. Это означало, что их команде техников приходилось прикрывать пустые позиции. Времени на ошибки не было, и, конечно же, именно из-за давления со стороны и спешки, кто-то постоянно путал кабели. Дошло до того, что вместо красного света стал включаться зеленый, и никто не понимал, почему. Спокойными были только костюмеры и гримеры, и поэтому их переманили в команду к режиссерам и огневикам, которые судорожно тестировали положение каждого элемента на маленькой сцене. На саундчек выходили по одному, и к тому времени, как пришла очередь Рихарда, он был изрядно наслышан о том, что пространства для свободных перемещений по сцене не хватало, и что верхний ярус, где находились Оли и Шнайдер, держался буквально на честном слове. Исходя из предыдущих комментариев, его ожидания были довольно низкими, но даже он не был готов к тому, что увидел. Ему предлагалось весь концерт стоять на площади размером едва ли в два квадратных метра, при этом какой-то умник расположил разъемы так, что педали доставали только до края сцены, и Рихард понимал, что это значило: он рисковал оступиться и свалиться с полутораметровой высоты. Когда он попытался отрепетировать быстрый мостик, то обнаружил, что и их ярус держался на честном слове. Он боялся представить, что произойдет, если они начнут играть в полную силу, и по полу пойдет волна вибрации. Перед выходом на сцену все собрались на площадке снизу. Они несколько раз проговорили вслух технику безопасности, убедились в том, что все помнили, что регуляторы давления газа были перекалиброванны. Кто-то из костюмеров все еще пытался предложить скотч в качестве решения проблем с пультом и кабелями, пока в итоге Тилль не огляделся по сторонам и не сказал: — Не усердствуем, хорошо? Что получится, то получится. И — Рихард не был уверен в конкретной причине — то ли из-за этих слов Тилля, то ли из-за собственной злости перед тем, как был организован концерт, то ли из-за хлипкой центральной части сцены, где их площадка ходила ходуном от баса Оли, но они с Паулем снова остались каждый на своей стороне. При этом атмосфера значительно отличалась от той, что была в Ростоке. Они все еще не обсудили, что произошло на сцене в Дрездене. Они не говорили про то, что случилось ночью накануне выступления в Копенгагене. Несмотря на это, напряжения между ними не было. Скорее даже наоборот, Рихард мог поклясться, что мог с закрытыми глазами понять, какие ноты Пауль высечет следующими в своем соло. Так, что впервые с начала тура, не было ни одного интервала, который бы выбивался из ключа. Все звучало идеально.***
По сравнению с тем, как администрация стадиона встретила их, афтепати казалась едва ли не божественной. Помимо тех закусок и напитков, что были прописаны в райдере, их ждали еще два стола фруктов, сыра и мяса. Откуда-то достали сырные палочки и крохотные претцели, но все это меркло по сравнению с коктейльным баром, которым пытались компенсировать отвратительное состояние сцены. И, несмотря на то, что поначалу никто из их шестерки не хотел оставаться на стадионе дольше необходимого, да и все, в принципе, не хотели больше пить, они задержались, поскольку Том, ребята из внутренней администрации и техники все еще носились по площадке, собирая кабели, опасаясь кражи. Вечеринка началась медленно и хило, но быстро разрослась до невиданных размеров. В момент, когда Рихард снова вернулся к гримеркам, он обнаружил, что их команда оккупировала два этажа вокруг крытой беговой площадки, которую не было толком видно, поскольку все танцевали, веселились и щедро поливали расшатанные нервы алкоголем. Сразу стало понятно, что разговор с Паулем по сложившейся традиции откладывался на неопределенное время. Тот никогда не пропускал ни одной вечеринки и, по обыкновению, уходил одним из последних. Годы шли, но Пауль был все еще верен своей привычке. На перекур Рихард вышел в одиночестве. Нет, он не был один: на ступеньках сидели несколько ребят из команды освещения, адвокаты и менеджеры — все разбросаны по своим небольшим группкам. Он не стал ни к кому присоединяться, а вместо этого решил воспользоваться моментом, чтобы позвонить Марго. Только когда на экране пошли звонки, до него дошло, что он так и не сдержал обещание и не записал то видео-обращение для Макси. Живот скрутило в тугой узел, и Рихард едва ли не скинул звонок. Опять! Опять он забыл! Он прекрасно понимал, что произошло. Ему хотелось показать Макси Европу и записать сообщение на фоне гор, чтобы она познакомилась с местной природой. Он помнил об этом каждую секунду, что был на пикнике, а потом… Потом Пауль начал петь, а еще позже ребята смеялись над его любовью к сосискам. Когда Альпы пропали из его поля зрения, Рихард и думать забыл о своем обещании. Марго ответила на его звонок. Она выглядела уставшей, но все еще была рада видеть его. Настроение у Рихарда провалилось еще глубже. Он ее не заслуживал. — Привет! — Марго поздоровалась с ним, лучезарно улыбаясь. Рихард в ответ помахал ей двумя пальцами. — Тебя давно не было слышно, — каждое ее слово, как острый нож, вонзилось ему в грудную клетку. — Ага… — Рихард почесал в затылке. — Замотался… Немного… — он судорожно подбирал слова, пытаясь рассказать Марго о том, почему именно он так долго не звонил, но ни одна из причин не звучала достаточно весомой. На секунду Рихард испытал дикое желание соврать что-то — да даже о собственном здоровье! — лишь бы она не думала о нем ничего плохого, но он все же смог взять себя в руки и сказал: — Прости, пожалуйста, что долго не выходил на связь. — Ого, это что-то новенькое, — Марго выглядела удивленной, но не рассерженной. Рихард вскинул руку ко лбу и пригладил опавшую после душа челку. — В этот раз я, правда, старался, — попытался он снова. Марго тяжко вздохнула. — Риш, не надо, — попросила она устало, — мы с тобой знакомы не первый день. Как получилось, так получилось. Сейчас ты хотя бы извинился. “А ты меня простила?” — его так и подмывало спросить, но он решил не озвучивать свои эгоистичные беспокойства вслух. Впрочем, видимо Марго прочла все по его лицу, потому что то, что она сказала следующим было: — И нет, я на тебя не злюсь. Если бы злилась, то не подняла бы трубку. К тому же, ты и так довольно редко выходишь на связь. — Я исправлюсь. Правда, — пообещал он, и изо всех сил постарался запомнить поставить на вечер будильник, который бы напоминал отправить сообщение семье. — Если бы я в это верила, мы бы до сих пор были женаты. Несмотря на тяжесть сказанного, Рихард сдавленно засмеялся. Марго тоже усмехнулась. То, что они могли посмеяться над тем, что раньше было источником их конфликтов, было огромным прогрессом в их отношениях. Они оба потратили столько нервных клеток на то, чтобы озвучить идею о разводе! После подписании бумаг об разделении опеки над Макси, их чувства к друг другу напоминали выжженное поле, и им только недавно удалось восстановить дружеское общение. — Как ты? — спросил Рихард с теплом. Марго рассказала ему про запись в студии, и про чистку звука. К их совместному удивлению, сведение для оркестра значительно отличалось от того, как привыкли делать они за время записи последнего альбома. Она так же рассказала ему о надоедливом режиссере, который придирался к каждой мелочи и, по-видимому, был склонен к тотальному контролю, потому что ни на секунду не покидал студии звукозаписи. — Может, ты ему нравишься? — предположил Рихард несмело. Озвучивать это своей бывшей жене казалось неприличным. Марго посмотрела на него убийственным взглядом. — Боже, надеюсь, что нет. Он отвратителен. — Учитывая прошлый опыт, я бы не сказал, что твой вкус в мужчинах лучше. — Ударить бы тебя чем-нибудь тяжелым… — она цокнула языком, и стало понятно, что Марго не особо желала обсуждать с ним свою личную жизнь. Она быстро перевела тему, — Как у тебя дела? Как ребята? Рихард рассказал все, с чем им пришлось столкнуться за прошедшее время. Он припомнил понедельничные Саксонские протесты, и они с Марго потратили довольно долго времени, осуждая правый уклон Дрездена. Чтобы смягчить накалившийся от острой темы разговор, Рихард поделился историей про то, как они доехали из Ростока до Вустрова на велосипедах, и как у него под конец дня отваливалась пятая точка. В завершении, едва ли не с таким же жаром, как и при упоминании Дрезденских протестов, Рихард пожаловался на то, какое разочарование их ждало на стадионе Копенгагена. — И больше никаких новостей? — вкрадчиво спросила Марго. Ее глаза лукаво блестели. Рихард замер. Конечно, из всех людей, она бы была первой, кто узнал! — Никаких, — он гордился тем, как невозмутимо звучал его голос. — А как там Пауль? Рихард едва ли не завыл в голос. Учитывая то, как редко Марго прилетала в Европу, и то, что Пауль летал в США в основном во время туров, между ними не могли сформироваться тесные связи. Их даже нельзя было назвать друзьями. То, что Марго спрашивала у него про Пауля, могло означать только одно. — Кто-то тебе рассказал? — Шутишь что ли? — фыркнула Марго, — вся моя лента в инстаграме забита вашими фотографиями. Я теперь даже в директ не захожу, потому что каждый считает своим долгом рассказать мне о том, что мой бывший муж целуется со своим “новым парнем”, — она поставила кавычки пальцами в воздухе. — Тебе понравились фотки? — ухмыльнулся Рихард. Он прекрасно знал, что ему ни за что не соврать так, чтобы Марго поверила, что происходящее между ним и Паулем ничего не значило, поэтому выбрал совершенно другую тактику, бравируя. — Немного неожиданно, — поделилась Марго своим мнением, — но, если подумать, я не удивлена. Рихард чуть запаниковал, но затем нашелся: — Еще бы. Два гитариста в группе — источник напряжения и постоянных конфликтов, — он буквально повторил слова, которые услышал от их командного психолога, когда они вшестером впервые обратились за консультацией. — А еще, как выяснилось, у нас “особая химия”, — он с довольной ухмылкой процитировал “Хит”, который подарил им небольшую статью в конце номера, освещая. Сказанные им слова немного усмирили любопытство Марго, но она все равно спросила: — А почему вы, вообще, решили это сделать? — Мы еще до начала тура обсуждали это. Сперва в шутку, конечно. Но потом мы увидели эти протесты, и что-то поменялось, и я подумал: если вдруг кто-то из той толпы слушал нас, то мы обязаны подать пример того, что можно жить не в страхе, а в любви. Может, тогда хоть что-то изменится? — Ты, как и всегда, большой романтик. Рихард фыркнул: — Другие бы назвали это погоней за количеством просмотров. Они с Марго еще немного поговорили, прежде чем он набрался смелости, чтобы спросить: — А как там Макси? — Хорошо. Температуры нет, кашель все еще остался, но почти уже незаметный. Соплей тоже нет. Ты же знаешь, дети быстро болеют. Рихард облегченно выдохнул. — Можно с ней поговорить? — Сейчас, — Марго отвернулась от экрана, явив его взгляду красивый изгиб шеи и острые черты лица. Рихард вспомнил, как сходил с ума от желания оставить свой след на ее молочной коже, и мысль об этом отдалась запоздалым теплом в груди. — Макси! Папа звонит! Спустя несколько секунд Рихард услышал закадровый топот, а затем лицо Марго пропало с телефона, и он увидел Макси, громко шлепающую по паркету, чтобы успеть добежать до него. И как у него только совести хватило не записать ей сообщение? — Папа! От ее радостного крика у Рихарда перехватило дыхание. Изображение на экране снова затряслось, и он увидел щеку и глаз Макси — остальное просто не поместилось. Он засмеялся: — Привет, мышонок! Они потратили какое-то количество времени, чтобы изображение на экране снова стало стабильным. — Расскажи, как у тебя дела? Что нового? — спросил он громко. Его лицо засияло так, что Рихард и сам удивился тому, что был способен на такую сильную и искреннюю радость. В ответ Макси ему рассказала про капсульную куклу, которую он прислал ей в подарок, чтобы она скорее выздоравливала, и что мама теперь не разрешает ей долго с ней играть. Рихард чуть не выронил телефон из рук, потому что никаких кукол он, естественно, не высылал, и ему стало еще хуже от того, что Марго приходилось придумывать что-то за его спиной, чтобы поддержать его родительский авторитет. Потом Макси начала говорить про Сьюзи — девочку из соседского дома — и про то, какую они игру придумали с “Няшками-потеряшками”, чем бы они не были. К концу разговора Рихард окончательно убедился в том, что был дерьмовым отцом, потому что не имел ни малейшего представления о том, кем росла его дочь. Он настолько глубоко погрузился в собственные мысли, что не заметил, как Макси стала рассказывать про шпиона, превращающегося в голубя, и только через несколько секунд до него дошло, что она пересказывала ему сюжет мультфильма. Разве так участвуют в воспитании ребенка?.. Проговорив по телефону еще полчаса, Рихард попрощался с Марго и Макси, пообещав позвонить в ближайшее время, когда высвободится свободная минутка в его затяжной “командировке”. Несмотря на то, что разговор завершился на позитивной ноте, на душе все еще было скверно. Рихард вызвал такси к стадиону и, предупредив оставшихся на ступеньках ребят о том, что уехал с вечеринки, сел в машину и отправился в отель. Он ни секунды не стал тратить на мысль о том, в чью кровать лечь спать. Рихард заперся в своей комнате и не выходил оттуда до самого раннего утра.