Глаза цвета осеннего неба

Хэллоуинские улицы, смутно освещенные мерцающим светом фонарей, разлились разноцветными потоками в темном омуте города. Срывался дождь, ветер завывал жалобными стонами между домами. Из-за плохой погоды многие остались праздновать дома, но на улицах все равно витали призраки из простыни и разукрашенные зеленкой зомби в дождевиках. На улицах не было видно разве что мальчонки в костюме художника. Видимо, дед все-таки не отдал ему берет… Зато это компенсировалось художником настоящим. Берта рвалась через улицы, словно ветер. Серые кеды оставляли следы в лужах и мокрых листьях. Взгляды прохожих могли лишь на миг выцепить пробегающую в сумраке фигуру. Темные волосы распустились и, развиваясь, обрамляли бледное лицо, на котором отражался призрачный отблеск уличных фонарей. Из-под стёкол мокрых очков Берта взглянула на время. «Пять минут… Успею». Она пробегала мимо старинных фасадов, звуки ее шагов ускорились, как и сердцебиение. От площади к площади, от узких переулков до просторных бульваров — Берта знала наизусть этот маршрут, пускай целенаправлено туда никогда не ходила. И вот, наконец, из-за деревьев показалось величественное здание — консерватория. Не доходя до центрального входа, она, облокотившись о кованные перекладины, легко перепрыгнула через забор. До зала дошла спокойно, медленно и глубоко вдыхая холодный воздух. «Успела». Берта со вздохом опустилась в кресло с краю восьмого ряда. Протерев очки, она сделала последний глоток воздуха и прикрыла глаза. Сердце бешено колотилось не только от усиленного бега, но и от волнения и предвкушения того, что прозвучит на сцене. Когда-то консерватория была домом одного зажиточного семейства, но почти пятьдесят лет назад его завещали городу, и фамильное гнездо превратилось в учебное заведение. Теперь в этих величественных залах не танцевали вальс, но музыка в них играть не перестала. Концертных залов в консерватории было четыре — по одному на каждое время года. Высокие потолки «Осеннего» зала украшались изображениями осенних листьев и виноградных лоз. Стены были окрашены в глубокий бордовый цвет, поверх которого был золотой узор из переплетающихся ветвей и цветов, что перекликались с похожей мозайкой на гранитном полу. Во время концерта на сцену, неподалеку от оливково-зеленых кулис из бархатной ткани, ставили напольные канделябры. Это добавляло общей атмосфере особое величие. Алый свет искусственных свечей отражался в крышке рояля, поодаль от которого стояли четыре деревянных стула и пюпитры. Концерт, как и множество других студенческих мероприятий, был бесплатный, однако зрителей в Хэллоуинскую ночь было не так много. В основном это были те же студенты, профессора и несколько родителей, сбежавших от конфетной феерии младших чад, чтобы часок насладиться умиротворяющей музыкой от старших. Ну и, разумеется, куда же без пенсионеров. Берта, которая мысленно относила себя к этой категории, заметила, что многие из них пришли со своими нотами. «Будут следить, чтобы там на сцене никто не ошибся?» — предположила она, не находя иного объяснения. Впрочем, поразмыслить на эту тему она не успела — свет погас, и под дружные аплодисменты на сцену вышли музыканты: два высоких блондина со скрипками, полноватый паренёк лет семнадцати с альтом и Бетти. Впервые Берта смогла увидеть её виолончель вне чёрного плена чехла. Инструмент от этого не казался менее большим, не в руках маленькой Бетти, которая казалась такой хрупкой в свете сафитов. На ней было красивое платье средней длины с высокой кружевной горловиной. Было так непривычно видеть девушку в чёрном… Дыхание вроде только успокоилось, а теперь сердце снова забилось быстрее. Предвкушение. Берта не успела прочитать программу перед началом, поэтому каждое произведение для неё было сюрпризом. Художница не знала большинства этих зычных фамилий, не знала этих произведений, только некоторые, что у всех были на слуху. Однако музыка, что окутала всё её существо, манила, притягивала в свои ласковые объятия и не хотела отпускать. Переплетение голосов инструментов околдовывало и заставляло видеть перед глазами чудесные картины, хотелось схватить кисть и нарисовать все это прямо сейчас. На миг Берта прикрыла глаза, пытаясь запомнить эти неуловимые образы, как вдруг голоса исчезли. Остался только один. Серо-голубые глаза устремились на сцену. Это была сольная партия Бетти. Берта, кажется, не совсем осознавая, что делает, достала телефон, едва его не уронив, после чего судорожно включила видеозапись. Как красиво поёт виолончель, какой у нее бархатный голос… Изящные пальцы легко и мастерски скользят по струнам. Бетти была с головой погружена в музыку и её смычок словно оживлял каждую ноту. В душе Берты, как в душе такого же раба искусства, подобная приверженность к делу нашла живой отклик. Было видно, как виолончелистка отдаёт этой музыке всю себя без остатка, это не могло не вызвать восторг. Девушка улыбнулась. Хотелось, чтобы этот миг длился вечность… Но затем вновь вернулись скрипки и альт, одновременно дополняя и разрушая идиллию. Телефон вновь убрали в карман. Когда концерт закончился, Берта вышла на улицу и при свете фонаря стала ждать подругу. Дождь уже закончился, оставив после себя мокрую листву. Люди разошлись довольно быстро, не задерживаясь долго во дворе консерватории, чей фасад таинственно мерцал под лунным светом, словно окутанный белоснежной пеленой. Как только в душу Берты зарылось беспокойство, она увидела, как по ступенькам лёгкой грациозной походкой спустилась Бетти. — Я так рада, ты всё-таки пришла! — художницу заключили в объятия. — Конечно, как я могла не прийти? Кстати, где виолончель? — Сегодня она ночует в консерватории. Как тебе концерт? Берта улыбнулась. — Потрясающе. Бетти тоже заулыбалась и убрала за ухо выбившуюся из причёски прядь. Почувствовав, что нужно как-то более развёрнуто выразить свое восхищение, Берта тихо кашлянула и поправив очки добавила: — Я уже очень давно не слушала… Живую музыку. Наверное, я в последний раз была на таком концерте лет пять назад… Поэтому, да, мне очень понравилось, как ты играешь. Ты и твои коллеги. Я даже немного поснимала… — Ух-ты, правда?! Это так мило! Я могу тебя попросить скинуть мне запись? Отправлю маме, она сейчас в другом городе и всё такое… — С радостью, если дашь мне свой номер. Бетти охотно продиктовала Берте свой номер. — Я очень рада, что тебе понравился концерт! Как насчёт того, чтобы отметить это дело в нашем кафе? — Я вся в твоём распоряжении. Только вот где обещанная шляпка? — Вуаля! — Бетти достала из сумочки чёрный ободок, к которому была пршита маленькая ведьминская шляпка. — А где твой костюм? — Обижаешь, я вообще-то в нём, — усмехнулась Берта и слегка раздвинула руки в стороны, демонстрируя свой наряд. Девушка озадачено посмотрела на подругу. Она была в своём типичном чёрном бадлоне и серых джинсах, из необычного на ней был разве что длинный грязно-бурый халат, похожий на тот, в котором она рисовала в парке, только немного промокший и помятый. Берта демонстративно подняла воротник, но понятнее Бетти от этого явно не стало. Вздохнув, она достала из кармана пластмассовые вампирские зубы, какие можно найти в пачках с чипсами. Надев их, девушка произнесла настолько отчётливо, насколько это было возможно с такой штуковиной во рту: — Я грапф Драфкула. На миг воцарилась тишина, после чего по улице разнесся звонкий смех Бетти. — Очаровательно! — девушка вытерла набежавшие слезы. — Просто очаровательно! Берта тихо хмыкнула и, избавившись от неудобных клыков, протянула Бетти руку. — Идемте, моя леди. Нужно скорее попасть в свет Тыквенного Джека, пока на нас не напала настоящая нечисть. — О, я посмотрю, кто-то вжился в образ, проникся духом Хэллоуина… — лукаво пришурилась Бетти. — Мы не виноваты, это вы нас заразили. Впрочем, мы и не против. Ведьмочка и вампир, весело разговаривая, направились навстречу мерцающим фонарям городских улиц.