Учимся прикасаться (Learning to Touch)

Перчатки лежали в коробке на ящике, служившим Казу прикроватной тумбочкой. Инеж оставила их там перед последним выходом в море — безмолвное обещание. Должно быть перчатки были сделаны на заказ — они были мягкими, как масло, сделаны из тончайшей телячьей кожи и подходили по размеру к ее рукам. Перчатки, которыми она бы прикасалась к нему. Ему было почти стыдно за то, как сильно он этого хотел. Я собираюсь сделать тебя своим. Слова эхом отдавались в его теле. Он так долго думал о нем как о неисправном механизме, инструменте. Мысль о том, что оно может ей нравиться, что она может его хотеть, все еще была для него невероятной. Он снял с себя одежду в одиночестве своей комнаты. Бледная кожа, множество шрамов и гребаная искалеченная нога. Было ли у него достаточное количество волос на теле? Колени должны были быть такими костлявыми? Понравится ли ей его... нет, он был почти уверен, что она поневоле насмотрелась на достаточное количество членов, и что он так или иначе не произведет никакого впечатления. Он грубо натянул одежду, недовольный собой. Ей хотелось прикоснуться к нему не потому, что его тело было чем-то особенным, а потому, что это доставит ему удовольствие. Разве этого недостаточно? Он безжалостно подавил ту часть себя, которая хотела, чтобы она считала его красивым. Она была не обязана восхищаться Казом и считать его привлекательным, и ему лучше отказаться от любых надежд на это. Но он так сильно жаждал, чтобы она хотела его, что при мысли об этом у него пересохло во рту. Завтра Инеж вернется в Кеттердам и она собиралась прикоснуться к нему этими перчатками. Он лежал, зажатый между страхом и ожиданием. Он хотел этого много лет. Он не был готов прикоснуться к ней, пробуя ее на вкус, любя ее — это всегда было недостижимой фантазией. Ему казалось, что он разлетится на куски при первом же касании этих прекрасных новых перчаток к его коже. Он достал одну из коробки, прижал к щеке и почувствовал, как его член становится твердым в предвкушении. В ту ночь он не спал. ✸☯✸ Каз так много раз планировал и представлял себе именно это конкретное воссоединение между ним и Инеж. Она освежится, они поговорят, а потом, когда они лягут спать, они наконец прикоснутся друг к другу. Он будет одет в свой лучший костюм, тот самый, из-за которого Уайлен однажды ударил Джеспера локтем под ребра за то, что тот пялился на него. Инеж неспешно будет раздевать его, пока между ним и ее руками не останется только мягкая кожа ее перчаток. В ответ она позволила бы ему прикоснуться к ней через его перчатки или через ее одежду. Она покажет ему, как заставить ее кончить. Потом он бы делал это снова и снова, пока она не заставила бы его остановиться, а она бы краснела, смеялась и была настолько удовлетворена, что не имело значения, что он не может любить ее так, как другие мужчины. Он не планировал, что она прибудет в порт сильно потрепанной из-за битвы, в которой ей вывихнули плечо и ударили лицом о палубу. Каз не спал прошлой ночью. Когда она пришла, он был взвинчен и слегка маниакален из-за сексуального напряжения и слишком большого количества кофе. Но даже несмотря на то, что большая часть его мозга работала на пределе, он мог сказать, просто взглянув на нее, что сегодняшняя ночь не будет той самой. Она выглядела ужасно. Плечо аккуратно вернули на место, но по синякам и припухлости он мог сказать, что у нее сломан нос. На лбу у нее был порез, а под глазами темные синяки. Из опыта собственных разборок он знал, как ощущаются эти травмы. Ему хотелось забрать ее боль, стереть ужасную уязвимость от побоев. Это всегда было самым худшим — не сами повреждения, а напоминание о хрупкости твоего собственного тела. Инеж никогда не должна чувствовать себя так. Они вместе ужинали в Купероме, и он заказал ей огромную тарелку вафель, которые она устало проглотила. Он уже обменял услугу на то, чтобы забронировать для нее один из самых красивых номеров в Гельдреннере для их первой, более интимной ночи вместе. Когда он отвел ее обратно, он засунул коробку с перчатками в ящик. Вместо этого он пошел в ванную комнату и начал наполнять для нее горячую ванну. — О, Святые, горячая вода, — вздохнула она и начала раздеваться без предупреждений и формальностей. Возбуждение Каза от этого зрелища было смягчено гневом из-за многочисленных синяков, тронувших ее кожу. Он сжал набалдашник трости так сильно, что перья вороньей головы впечатались ему в ладонь. — Скажи мне, что ты убила того, кто это сделал, — выдавил он. — Люди, которые это сделали, не были работорговцами. Просто головорезы, нанятые для защиты груза, — вздохнула Инеж. Она вошла в ванну и опустилась в воду с тихим звуком боли. — Они сдались, как только мы взяли верх. Мы оставили их в живых, убив работорговцев. — Ты узнала их имена? – спросил Каз и знал, что она слышит желание хладнокровного убийства в его голосе. — Если бы и знала, я бы тебе не сказала. — Инеж пошевелилась, а затем вздрогнула. — Ладно, возможно, у меня возникнет искушение. В моем плечевом суставе такое ощущение, будто по нему ударили молотком. — Я отправлю посыльного за льдом из мясной лавки. Ты сможешь приложить его, как только выйдешь из ванны. Не двигай им больше, чем это необходимо, в течение нескольких дней. — Да, я помню, как хорошо ты последовал этому совету несколько лет назад. — Инеж фыркнула и бросила на него ехидный взгляд. — Никто не говорил мне, что сустав может снова вывихнуться, — проворчал он. — Кроме того, семья Райсов не отложила бы свой отпуск, чтобы мы могли подождать, пока моя рука исцелится. — Научись делегировать, — посоветовала Инеж. — На обратном пути ты не застал меня таскающей канаты или карабкающейся на мачты. Возможно, ты лучший, но не единственный, кто может взломать замок. Она начала водить мылом по коже, полностью отвлекая его от нотаций, которые ему читала. Что-то о руководстве или, возможно, об упрямстве. Он был уверен, что уловил оба этих слова. Прядь ее волос выпала из пучка, ложась влажным завитком на ее шее. — Каз. Каз? Он снова сосредоточился, прочистив горло. — Прости. Я пошлю кого-нибудь за льдом, — выпалил он. Ему хотелось прикоснуться к ней, но он не осмеливался. Единственное, что заставляло его желудок скручиваться быстрее, чем голая кожа, — это голая, влажная кожа. Она встала и обернула себя полотенцем. При виде ее стройных, мускулистых ног, выходящих из ванны с каплями воды, стекающими по ним, он в панике выбежал из комнаты и напугал слугу, заставив его принести лед для ее плеча. Затем, когда мальчик ушел, он прислонился лбом к стене на некоторое время. Он чувствовал себя раздражительным и злым, как дикий кот, слишком близко подошедший к человеку. Ему нужно было взять себя в руки, Инеж заслуживала мужчину, а не сломленного мальчика. — Каз. Ее голос заставил его подпрыгнуть. Как долго он здесь стоял? В дверях стояла Инеж, одетая в чистую одежду. Он стиснул челюсти: — В чем дело? — Вернись сюда, придурок, — нежно сказала она ему. Он открыл рот, но ничего остроумного не вышло. Он пошел к ней, она села на кровать. — Я не cмогу как следует расчесать волосы из-за плеча. Поможешь мне? Каз сглотнул и неловко сел на кровать позади нее, нерешительно поднося руки в перчатках к ее свернутой косе. Пальцы, способные взломать любой замок в Кеттердаме, какое-то мгновение возились с простой шпилькой для волос. Он заставил себя сосредоточиться, распустил косу, и Инеж тихо вздохнула. Ее волосы струились чернильными волнами по темной коже его перчаток. Он обращался с ними осторожно, как будто они могли сломаться, как будто он может сломаться. Он чувствовал себя болезненно хрупким. Думал ли он когда-нибудь, что у Инеж нет запаха? С каждым вдохом, который он делал, пока распускал ее волосы, он чувствовал не только слабый соленый привкус моря, который никогда полностью не покидал ее, но также и запах ее пота и тела, улавливаемый в прядях волос. Это была форма близости, менее опасная, чем прикосновение — запах живого тела другого человека в тесном помещении, тихие звуки дыхания и движений. Стеснение в груди слегка ослабло. Возможно, с этим он мог бы справиться. Она повернулась к нему, протягивая расческу. Он вздохнул, задержал дыхание на несколько ударов сердца и снял одну перчатку, потом другую. Затем дрожащей рукой Каз собрал ее волосы. Они казались более гладкими и прохладными, чем шелк. Он положил перчатки ей на колени, взял у нее расческу и с кропотливой осторожностью провел по ее локонам длинными, уверенными поглаживаними. В конце концов ему удалось провести расческой от корней до кончиков, не зацепившись. Глаза Инеж были закрыты, и он мог видеть крошечный намек на улыбку на ее губах. — Кому керчинские женщины разрешают расчесывать волосы? — тихо спросила она через несколько мгновений. Руки Каза замерли, пока он обдумывал это. — Всем, кто хочет? Я всегда предполагал, что они расчесываются самостоятельно, если только они не ужасно богаты, — сказал он, возобновляя движения рук. В этот момент ощущение волос в его голых руках вызвало знакомый жар внизу живота. — Сулийские женщины не позволяют никому, кто им не очень близок, распускать или расчесывать им волосы, — сказала Инеж. — Сестра, лучший друг, родители... И мы редко распускаем их на публике. — Она взглянула на него через плечо. — О мужчине можно многое узнать по тому, как он впервые касается волос женщины. — Я ожидаю, что вы сможете узнать, насколько он неопытен в расчесывании волос, — сухо ответил Каз. Когда она поворачивала голову, некоторые пряди волос задевали его чувствительную внутреннюю сторону запястий и он прекрасно это осознавал. Она проигнорировала его сарказм. — Ты прикасаешься к моим волосам, как к священной иконе: нежно, почтительно. Твои пальцы никогда не перестают скользить по прядям. Это хорошо? Казалось, она была довольна этим. — Они прекрасны, — тихо признался он. — Я всегда так думал. — Однажды я думала о том, чтобы обрезать их, — сказала ему Инеж. — Когда я только что вышла из Зверинца, мне казалось, что я все еще чувствую на них все руки и дыхание тех мужчин, как будто они никогда не будут чистыми. — Почему ты не сделала этого? Если бы это освободило его от тени Баржи Жнеца, он бы содрал с себя всю кожу. Он намотал пряди ее волос на свои пальцы, развернул и погладил их гладкую поверхность. — Я решила, что не позволю им взять больше, чем они уже взяли, — сказала Инеж тихим стальным голосом. — Ни мои волосы. Ни мое тело. Ни мою веру. — Она сделала паузу. — Ты будешь делать это для меня, Каз? Будешь иногда расчесывать мне волосы? Это заставляет меня чувствовать себя в безопасности. Это бесценно. Я не была уверена, что так будет. — Я это сделаю, — сказал он с подкатившим комом к горлу. Он поднял руками ее волосы и позволил им упасть себе на лицо и шею. Он вздрогнул, и из него вырвался тихий стон. — Прикосновение к твоим волосам действует возбуждающе на меня, Инеж. Тебе нужно это знать. Я не знаю, изменит ли это… ощущение безопасности для тебя. Она медленно повернулась к нему лицом: — Не изменит. Но ты тоже должен знать, что твой голос возбуждает меня. Каз моргнул. Он этого не ожидал: — Но он такой… ломаный. Инеж пожала плечами с легкой улыбкой. — Скрежет. Это просто… — она слегка вздрогнула. — Мне он нравится. Это заставляет тебя чувствовать себя в меньшей безопасности? — Нет, — сказал он, — Может быть, но в хорошем смысле. — Он позволил своему взгляду задержаться на ней на мгновение, на том, как ниспадающие распущенные волосы смягчали острые углы ее лица. — С каких это пор я беспокоюсь о безопасности больше, чем о получении того, что хочу? — Каз. Ты уверен, что это хороший выбор? Я не могу быть единственной из нас, кто заботится о твоей безопасности, — твердо сказала она ему. — Я больше не буду той, с помощью кого ты наказываешь себя. Он засмеялся, и в этом звуке чувствовалась легкая маниакальная дикость: — Ты все неправильно поняла. Это цель, которую я хочу достичь — победа. — Он встретился с ней глазами. — Быть ​​вместе – это наша победа над всеми, кто пытался нас сломить. Мне будет нелегко, но мне все равно. Я даже не думал, что проживу так долго и никогда не верил, что у меня может быть что-то настолько хорошее. Он коснулся ее щеки кончиком пальца, тщательно избегая синяков и подавляя панику, которая пыталась подняться. — Так ты хочешь, чтобы я тебя подтолкнула? — спросила она. Голод внутри него невыносимо обострился от того, как она смотрела на него. — Да. — Его голос был жестоким. — Подтолкни меня. Возьми меня. Уничтожь меня. Момент внезапно прервал стук в дверь. Каз с помощью трости поднялся на ноги и через минуту вернулся со льдом и полотенцем из ванной. Он сделал неуклюжий, холодный компрес и предложил ей, и она прижала его сначала к лицу, а затем к плечу. Каз долго смотрел на нее, а потом заговорил. — Ложись. Он осторожно приподнял ее волосы, как это делала она, разложив их по подушкам. Осторожно, избегая прикосновений голыми руками к коже ее шеи, он поместил пакет со льдом прямо на опухший плечевой сустав. Инеж тихо вздохнула, слегка извиваясь, чтобы устроиться поудобнее. Каз снял туфли, пиджак и жилет и лег рядом с ней. Через мгновение он осмелился снова дотянуться до ее волос и погладить их. — Это приятно, — голос Инеж был тихим. — Может тебя и не волнует комфорт, но прямо сейчас я устала и мне больно, и я требую его. Я хочу, чтобы ты остался со мной и обнимал меня, пока я сплю. Глаза Каза бродили по кровати, оценивая, а Инеж улыбнулась. — Коварное лицо, — радостно сказала она. — Подвинься, дай мне вытащить одеяло из-под тебя. Он накрыл Инеж, немного сдвинувшись и изменив положение, а также вызвав несколько болезненных звуков у нее, а затем прижался к ней своим телом. Мягкое белье разделяло их, но он мог чувствовать биение ее сердца, зарывшись лицом в ее волосы и крепко прижимая к ее плечу пакет со льдом, как бы обнимая. Он не мог погрузиться в глубокий сон, не тогда, когда был так близко к другому человеку и наполнен таким количеством эмоций. Но он лежал, позволяя своему разуму расслабиться, пока все, что он осознавал была Инеж: вес ее тела, прижатого к нему, и легкие звуки и движения, которые она издавала во сне.