Учимся прикасаться (Learning to Touch)

Сердце Каза колотится от слов Инеж: «Думаю, я сделаю и то, и другое». Награда и наказание. Собирается ли она дразнить его, а затем отказать в разрядке? Собирается ли она причинить ему боль? Инеж не жестокая, но она знает, что он может терпеть боль. Знает, что он с радостью сделал бы это ради нее. Он бы приветствовал это, если бы это означало увидеть ее такой могущественной, опасной и ликующей, прекрасной до такой степени, что это пронзит его прямо в сердце. Она сказала, что накажет его. При любых других обстоятельствах он был бы к этому готов, позволяя холодному разуму оценить, что должно произойти. Продумать, как принять удары так, чтобы они повредили только кожу, а не кости. Но он не будет, только не с ней. Каз может принять наказание. Он примет наказание ради нее, чтобы вернуть ей силу. Однако он не чувствует холода или оцепенения. Вместо этого его трясет от возбуждения, он так чутко осознает свое тело, что никакая защита не выдерживает — он совершенно уязвим. Да, он ждет наказания, но совершенно чуждым для него образом. Потому что Инеж любит его. Потому что Инеж защищает то, что любит. Потому что, чтобы она с ним ни сделала, Инеж не даст ему сломаться. Она будет держать его в безопасности. Его член болезненно твердый, покрасневший, кончик блестит от возбуждения. Его руки беспокойно дергаются по бокам. Он хочет этого. Награда. Наказание. Поблажка. Отказ. Инеж. Она движется к нему чрезвычайно бесшумными шагами, ее темные глаза выражают расчет и признательность. Каз хочет всего, что она ему даст. Он хочет отдать ей все, что она возьмет. Хочет позволить ей разорвать его на части и собрать обратно. Позволить ей превратить его в то, что ей нужно. Он никогда раньше не был кому-то нужен. — Как… — он тяжело дышит и сглатывает, — как ты меня накажешь? Он даже не знает, как ему совладать с собой под порочным выражением лица Инеж, и тем, как ее взгляд скользит по его телу. Бля. Ебать. — Ты хочешь, чтобы я причинила тебе боль? — спрашивает она мягким и опасным голосом. Трудно контролировать порыв сдвинуться или ерзать. Он кивает. Каз не знает, почему он этого хочет, только уверен в том, что хочет. Боль никогда раньше не была тем, чего он искал, до тех пор, пока Инеж не потянула его за волосы, пронзив молнией его тело, и он понял, что хочет, чтобы она сделала это снова. — Может быть, я сделаю тебе больно, — говорит она. — Хочу напомнить, что ты принадлежишь мне. — Ее голос ласкает словно шелк. — Я хочу поставить тебя на место и заставить умолять. И ты тоже этого хочешь, не так ли? Каз тяжело сглатывает. Идея позволить себе умолять, пусть даже только ее, противоречит глубокой, внутренней части его души. Быть скованным наручниками — это одно; раньше он сбрасывал бесчисленное количество кандалов. Но он всегда просил о пощаде других только тогда, когда был вынужден: прежде чем он создал миф о Грязных Руках, чтобы защитить себя. Временами это было единственным способом выжить. При воспоминании об этом в нем поднимается затаенная злоба. Но Рысь тоже была вынуждена умолять — не о пощаде или выживании, а о насилии над собственным телом. Ей приходилось ежедневно разыгрывать фантазию о том, что девушка с такой силой и достоинством, как Инеж, захочет, чтобы ее использовали и унижали. Она была создана для этой цели. Пока она выживала, Инеж не сдавалась. Рысь могла умолять. Инеж не стала бы. Возможно ли, что Каз сможет умолять, а Грязные Руки — нет? Возможно ли, что, если он действительно сбросит свою броню, то сможет дать ей доказательство, которое она желала получить ночь за ночью того ужасного года? Он думает об Инеж, сияющей триумфом и силой, делающей его своим. Представляя это, он жаждет. Он думает, что ради этого мог бы подчиниться, сдаться. Ради нее он мог бы умолять. — Да, — говорит он тихим, но жестким тоном. — И твоя награда... — Размышляет она, задумчиво глядя на него. — Моей наградой может стать то, что я заставлю тебя кончить, — достаточно смело предлагает он. Она качает головой: — Я не позволю тебе прикасаться ко мне. — Снова эта душераздирающая улыбка. — Буду смотреть, как ты сама заставляешь себя кончить? Ее рука погружается в его волосы, откидывая голову назад, заставляя его выгнуть шею и задыхаться. — Я. Здесь. Не для того. Чтобы устраивать тебе представление, — произносит Инеж, ее голос становится более эмоциональным. — Я не твоя. Вина скручивает его желудок. Он мог бы притвориться, что его желание увидеть ее оргазм бескорыстно, но они оба знают, что это не так. Они оба точно знают, что это с ним делает, и какую силу он чувствует, когда доводит ее до края и заставляет распадаться. Каз закрывает глаза и позволяет ей откинуть голову назад, подставляя ей горло, не сопротивляясь. — Но я твой, — шепчет он. — Да, — соглашается она. — Ты мой. Ее пальцы в перчатке плотно сжимаются на его соске и скручивают его, посылая резкий, расцветающий жар по телу. Его бедра дергаются, и он сглатывает крик. — Все в порядке? — спрашивает Инеж и он тяжело кивает, закусив губу от сильного жгучего жжения. — Сайни, — выдыхает он, и она издает одобряющий звук. Затем ее пальцы оказываются на другом соске, и на этот раз он был готов, выгибаясь, желая этого. Затем она отпускает его и его волосы. Каз задыхается, когда она проводит кончиками пальцев по линии роста волос, по скуле, дотягиваясь до губ и нежно вытягивая его губу из зубов. — Только я могу кусать, — говорит Инеж, и, Каз чувствует, все еще закрыв глаза, как матрас рядом с ним прогибается под ее весом. Ощущение ее зубов, погружающихся в его плечо, вызывает у него низкое, резкое шипение. Она могла бы быть жестокой, и ему было бы все равно, но она не такая. Она прикасается к нему только губами и зубами так осторожно, чтобы не было влаги. Следы укусов, которые она оставляет, тянутся вниз по его плечу, над ключицей и останавливаются в том месте на шее, где воротник рубашки будет скрывать их в течение дня. Она оставляет тайные пометки на нем. Помечает его тело как ее. Любимая, желанная, страстная... У него перехватывает дыхание, член пульсирует, разум затуманивается, пока в нем не остается места ни для чего, кроме Инеж. Время от времени она кусает сильнее, пока он не вздрагивает. — Мой, — обещает она, и это слово резонирует в нем, как музыка. Приветствуя и боль, и удовольствие, он тянется к ее прикосновениям. Он здесь в безопасности. Он ее. Не нужно думать, строить планы, прятаться или быть кем-то иным, кроме поврежденной, безумной тени мужчины, которого она чудесным образом любит. Сейчас она обводит его шрамы, благословляя их своим прикосновением. Это чувство блаженства. Она восхищается ими? Скорбит по нанесенному ущербу? Планирует добавить еще? — Пожалуйста, — задыхается он, не понимая, о чем вообще просит. •☯• Инеж наказывает его, причиняет ему боль, ожидая, что придется остановиться, несмотря на его уговоры, ожидая почувствовать вину, а Каз… Каз растворяется в этом так же, как и в самых сладких поцелуях. Он невероятен. Он безумен. Она вонзает зубы в его бицепс, и он стонет. Она касается шрама на его пояснице, и он изгибается. Его кожа покрывается потом, хотя в комнате не жарко. Она проводит пальцами по его бедру, затем впивается ногтями в чувствительную складку, и он издает бессвязный звук, сжимая руки в кулаки. Инеж поражена и воодушевлена ​​тем, что они делают вместе. Насилие не доставляет ей удовольствие, но это и не насилие. Это сила. Полностью лишенный брони, в прямом и переносном смысле, он отдается ей. Приветствует то, что она ему даст, даже если все, что она дает — это боль. — Пожалуйста. — Его глаза расфокусированы и красиво трепещут при звуке ее голоса, когда она отвечает. — Что ты просишь? — Она позволяет словам произноситься тихо, но твердо. — Что угодно. — Реакция настолько немедленная, настолько решительная, что это застает ее врасплох. — Все, что ты хочешь сделать со мной. — А что, если я захочу оставить тебя здесь вот так? Ты бы хотел этого? — спрашивает она, проверяя его честность. Каз качает головой: — Нет. С ее губ срывается легкий смешок: — Значит, все это не то, чего я хочу? — Я… — его речь прерывается. — Я бы не пытался удержать тебя, если бы ты уходила. — Ты не сможешь меня удержать. — Слова становятся сильнее с каждым повторением. Она вырезает их в камне, вырисовывает в созвездиях, пока они не станут частью ткани мира. Частью ее самой. — Я не буду чьей-то собственностью. Меня не возьмешь. Я не попаду в ловушку. Каз делает глубокий, слегка прерывистый вдох: — Это то чего ты хочешь? Остановиться? Ей нужно сказать только одно слово, и теперь она может это сделать. Она смотрит на него, на этого безрассудного, преданного и высокомерного мужчину, который полон решимости увидеть, как она вернет себе силу, даже если это означает отдать себя на ее милость. Это знание питает что-то внутри нее, что-то яростное и разрушительное. Каз осознает слабые места и эгоизм. И, возможно, именно принятие этого, его готовность позволить ей вонзить в него лезвия, закаляет ее. Инеж поглаживает темные пряди его волос, на этот раз не потягивая, а лаская. По тому, как он стонет, очевидно, что он хочет, чтобы она потянула. Вместо этого она безжалостно проводит пальцем по его щеке. Когда-то Инеж жила в повозке со своей семьей, окруженная любовью и в безопасности. У нее были нежные руки, доброе сердце и яркая улыбка. Если бы эта девочка когда-нибудь выросла в женщину, она бы… Она бы боялась Каза Бреккера. Она бы не смогла проникнуть сквозь холодную расчетливость к человеку, скрытому под ней. Она бы никогда, никогда не представляла его таким, да и не хотела бы. Вместо этого она нашла бы уравновешенного, смеющегося сулийского парня, который бы принес цветы и вплел ей в волосы Ее бы здесь не было. Ей было бы все равно. Но Инеж здесь. Она покрыта шрамами, сломлена и жестка, и ей не все равно. Желание вырезает тени на лице Каза и царапает легкие при каждом вздохе. Инеж убирает влажные волосы с его лба. Это то чего ты хочешь? Чего она хочет? Она хочет взять у него, но ничего не отдавать взамен. Она хочет, чтобы он дрожал. — Каз, — тихо говорит она, убирая руку с его волос, — сейчас я сниму перчатки. Он на мгновение замирает. Затем кивает, движения прерывистые. — Пожалуйста, — говорит он так тихо, что будь она на несколько дюймов дальше, она бы этого не услышала. — Прикоснись ко мне. — Что ты сказал? — спрашивает она с резкостью в голосе. Его глаза не отрываются от ее рук, которые все еще в перчатках: — Инеж. Я… Я умоляю. — Она видит, каких усилий стоили ему эти слова. — Прикоснись ко мне. Она может отказаться. Она может уйти. Она может причинить ему боль, заставить истекать кровью. Она может дать то, что хочет, и не более того. — Ложись, — приказывает она, и он подчиняется. Пока он делает то, что она говорит, она позволяет своему взгляду блуждать по его телу: выступу ребер, которые не полностью скрывают даже мускулы и плоть, которые он приобрел за последние несколько лет; шрамам от оспы, разбросанным по груди и животу; следу грубых волос, спускающемуся к члену. Несмотря на то, что мужчинам нравится говорить, большинство пенисов не являются ни красивыми, ни впечатляющими, но она может получать удовольствие глядя на его член с бледной кожей, покрасневший, без намека на кривизну. Она знает, какие звуки он издает, когда она обхватывает его рукой в ​​перчатке и гладит, знает, как он пульсирует в ее руках, когда Каз кончает. Она снимает перчатки. Ее руки слегка влажные от пота, но, возможно, это, а также обильный предэякулят компенсируют отсутствие чего-то гладкого, чтобы облегчить трение от ее поглаживаний. А может, и нет. Инеж теперь морячка, и ее руки доказывают это: грубые от соли и абразивной конопляной веревки. Она не думает, что он хочет нежности прямо сейчас, покрытый следами ее зубов и беззащитно раскинувшийся перед ней. — Сейчас я прикоснусь к твоему члену, — говорит она ему, и он резко втягивает воздух. Каз открывает глаза, и его взгляд скользит от ее лица к обнаженным рукам, а затем задерживается на них: — Сайни, пожалуйста. Когда ее рука сжимается вокруг него, он на мгновение замирает, и она тоже останавливается, ожидая, паника ли это или волнение. Ответ приходит через несколько секунд, когда он повторяет: — Сайни… — И его бедра дергаются, как будто он удерживается от толчка в ее руку одним лишь усилием воли. В том, как она доставляет ему удовольствие, нет мягкости и мало чувственности. Она почти безжалостно крепко сжимает его и проводит своей мозолистой ладонью по чувствительной плоти так, что вырывает из его горла сдавленные крики. Нет какой-то устойчивой последовательности в интенсивности движений, только одновременно резкое и шокирующее трение, ошеломляющее его, доводящее до края за считанные минуты. Каждая мышца его тела напрягается, стремясь к облегчению. Только тогда Инеж становится нежной, ослабляя хватку, замедляя движения руки и изысканно и легко проводит большим пальцем по головке вперед и назад. Его тело дергается в ответ. Она проводит ногтями второй руки по нижней части его живота, царапая достаточно сильно, чтобы оставить ярко-красные следы, почти что до крови. «Мой», — снова с волнением думает она. Каз пытается толкнуться ей в руку, когда она снова сжимает пальцы вокруг члена, и она позволяет ему несколько раз, прежде чем приказать оставаться неподвижным. Он затихает, слегка трясясь. — Хорошо, — хвалит она тихо, и он издает звук негодования, когда его горло и грудь краснеют сильнее, а член пульсирует в ее руке. Она двигает рукой медленно и ритмично. — Думаешь, ты заслуживаешь кончить сейчас? Он качает головой, стиснув зубы: — Я не заслуживаю этого. Но… но я хочу. Пожалуйста, Инеж. Прошу. Она сказала бы, что он красивый, когда умоляет, но это не так. Его лицо сурово и искажено потребностью. Слова выскальзывают, словно он вырывает их из себя, пронизанный собственным отчаянным страхом перед слабостью. Его глаза смотрят на нее одновременно почтительно и дерзко. Она наклоняется и касается губами его лба. — Хорошо, вот и все, любимый, — говорит она, и от поцелуя и ее слов гримаса сползает с его лица. Все же его глаза оторвались от нее и он закусил губу, дыша глубже. — Инеж. Инеж, прошу, позволь мне кончить. Я… — Вместо остального Каз кусает губу снова. На этот раз она не заставляет его сказать это, не тогда, когда он стал таким беззащитным, так полностью отдавшись ей. Вместо этого она возобновляет движение руки и добавляет безжалостный поворот запястья. Каз едва успевает выдавить бессвязное ругательство, прежде чем кончает горячей струей на ее руку и свое тело, с выражением мучительного блаженства на лице и сосредоточив на ней взгляд. Она поглаживает, медленно и безжалостно, пока он не вздрагивает от чрезмерной стимуляции, а затем отпускает член, чтобы обхватить его лицо. На ее руке все еще его сперма, и она размазывается по его щеке от прикосновения большого пальца. Каз закрывает глаза и вдыхает. Дрожа, он тянется к ней рукой, но не прикасается. Сегодня она неприкосновенна. Инеж убирает руку с его лица и улыбается ему, и когда он открывает глаза, они выражают благоговение: — Инеж.