Учимся прикасаться (Learning to Touch)

Каким-то образом боль и напряжение, казалось, уменьшались, когда Инеж была в Кеттердаме. Несомненно, отчасти это было чистым облегчением. Каждый керчиец, имевший долю в биржевых операциях, знал, что путешествовать по морю — дело опасное. Вы оказываетесь во власти огромной и жестокой силы, которая по прихоти поглощает корабли целиком. Каз был бы полным дураком, если бы не волновался, когда Инеж была в море. Но он бы с радостью перенес беспокойство и одиночество от ее отсутствия, если бы они были платой за знание, что Инеж свободна. Свобода была не безопасной. Жизнь была не безопасной. Но если бы Инеж ставила безопасность выше свободы, она все еще была бы связана контрактом. Держать птицу в клетке безопасно, но какой смысл в птице, которая не может летать? Как бы твердо он не верил в это, каждый раз, когда Призрак возвращалась в Кеттердам, его нервы успокаивались и позволяли ему глубоко и легко дышать. Ничто другое не могло этого добиться. В Кеттердаме было далеко небезопасно, но у него была некоторая сила, чтобы защитить ее здесь. И он будет первым, кто признает, что рядом с ней он чувствует себя в большей безопасности. Каз никому не доверял прикрывать его спину так, как Инеж. Никому. Это чувство гудело внутри него теперь, когда он вернулся в Клепку и преодолел три лестничных пролета до своих комнат. Уходя, он оставил для нее окно приоткрытым, несмотря на прохладу и сырость осеннего воздуха — приглашение. Если она сегодня будет спать в его постели, ему не будет холодно. Он может не выспаться — он никогда не высыпался, поскольку все его чувства были настроены на ровный звук ее дыхания, опьяняющий запах волос и вес на матрасе рядом с ним — но он будет каким угодно, только не замерзшим. Каз поднялся по ступенькам быстрее, чем обычно, не обращая внимания на то, как кричали его бедро и колено каждый раз, когда он на них опирался. Перед дверью он остановился. Он чувствовал ее здесь, ожидающую его. Он повернул ручку и вошел. В комнате не было холодно. Инеж пробыла здесь достаточно долго, чтобы закрыть окно и зажечь огонь в маленькой пузатой печке, которую, все таки сдавшись, он установил в прошлом году, когда судороги в ноге по утрам стали настолько сильными, что он с трудом мог ходить. Его глаза улавливали каждую деталь, все малейшие штрихи, которые говорили, что она дома. Ее пальто и шляпа на вешалке, одеяло, сложенное в изножье кровати вместо того, чтобы небрежно накрывать ее, открытые шторы... Инеж любила солнечный свет, а Каз всегда отказывался от своего предпочтения абсолютного уединения в пользу наблюдения за тем, как рассвет струится по ее волосам и лицу в тот медленный, сонный час, прежде чем она проснется. И самое главное, там была Инеж. Она развалилась в кресле, сняв ботинки и положив ноги на стол, бесстыдно читая его корреспонденцию и попивая чай. Он почувствовал пряный запах специй. Сулийская смесь, которую она предпочитала, была раздражающе сильной и острой на его керчинский вкус. Когда Инеж целовала его, она остро покалывала на его губах и языке, и он часами облизывал губы, пробуя ее на вкус. — Ты поздно, — сказала Инеж, приподняв бровь, и его сердце сжалось от того, насколько сильные чувства он к ней испытывал. — Ты читаешь мою почту, — парировал он, снимая шляпу. — Как будто ты бы не стал читать мою. Она была права, поэтому Каз улыбнулся и ничего не сказал. Он снял пальто и туфли, чтобы не оставлять грязь на полу, втягивая воздух от тупой, жгучей боли, когда ему пришлось слишком сильно нагрузить больную ногу, несмотря на трость. — Ты хорошо провела время у Уайлена? — спросил он, пересекая комнату и садясь на кровать. Кончиками пальцев он коснулся одеяла, которое она сложила. — Да. Он поделился со мной некоторыми письмами Джеспера. Джеспер уже несколько месяцев отсутствовал в Кеттердаме; он принял решение поплыть домой и научиться в полной мере использовать свои способности у народа своей матери. Он настаивал, что он не гриш, а зова, хотя Каз все еще не слишком понимал разницу. — Как он? — Я думаю, это пошло ему на пользу, — задумчиво сказала Инеж. — Он много пишет о своей матери. Я думаю, обучение у людей, которые ее учили, помогло ему почувствовать себя ближе к ней. Каз уклончиво промычал. Его собственная переписка с Джеспером носила менее сентиментальный характер. В обмен на регулярные обновления цен на некоторые товары на черном рынке Нового Зема, Каз пообещал следить за несколькими членами Торгового совета, которым Джеспер не доверял. Инеж критически посмотрела на него. Он приподнял бровь. — Ты поел? — спросила она, и Каз отвернулся, чтобы скрыть мягкость, которую принес ее вопрос. Он не знал, почему это так на него повлияло, за исключением того, что у него были отдаленные воспоминания о том, как мама иногда спрашивала об этом отца, когда Каз был очень маленьким. — Я поел, — хрипло ответил он. — Похоже, в последнее время все Отбросы хорошо едят, — заметила Инеж с улыбкой в ​​голосе, и он понял, что не обманул ее. — Могу поклясться, что видела связку сосисок, висящую на кухне, когда заваривала чай. В былые времена это не продлилось бы и пяти минут, без того, чтобы кто-нибудь не подрался из-за них. — Новые ребята, которых мы привели, были слишком худыми. Я увеличил бюджет на еду. Он снял перчатки и положил их на прикроватный столик. — Необычайно щедро с твоей стороны. — Они не смогут нормально драться, если не нарастят мышцы, — сказал он, глядя на нее, сбрасывая жилет и расстегивая манжеты. — Как ты? — спросила она насмешливо. Каз собирался только засучить рукава и расстегнуть воротник, но блеск в ее глазах заставил резко изменить планы. Вместо этого он расстегнул подтяжки и стянул рубашку через голову. — Не каждый может получить тяжелую травму, которую приходится компенсировать силой верхней части тела, — сухо сказал он, стараясь не греться под ее одобрительным взглядом на его обнаженные руки. — Ты не умеешь принимать комплименты, — отругала она. Он встал и отвернулся, чтобы аккуратно сложить рубашку и положить ее в комод для белья. Краем глаза он заметил, как ее взгляд задержался на ширине его плеч и контурах спины. — А ты умеешь? — Он бросил на нее взгляд через плечо, снимая майку. Он был бесстыдным, и ему было все равно. В жизни мужчины должны быть какие-то пороки, не связанные с преступлениями, и соблазнять Инеж взглядами на свое обнаженное тело было одним из его занятий с семнадцати лет. Она бесшумно скользнула позади Каза, когда он вернулся к кровати, и он почувствовал ее дыхание на своей спине. Он остановился и тяжело сглотнул. — Инеж, — сказал он почти шепотом ее имя, как молитву. — Дразнишь, — сказала она, и в ее голосе звучало веселье. — Ты скорее сделаешь что угодно, чем прямо попросишь, не так ли? Каз испуганно моргнул и повернулся к ней лицом. Разве она не поняла? — Я никогда ни о чем не прошу прямо... ни о чем таком. Я бы не стал. Ты... — он остановил себя прежде, чем успел сказать, что у нее было достаточно мужчин, требующих ее прикосновений. — Зачем просить? — Вместо этого он продолжил со скрежетом в голосе. — Я все время хочу тебя. Достаточно просто предложить. Побудить. Каз мог быть дерьмовым в романтике, но он знал, как заставить кого-то почувствовать себя уязвимым, какие сигналы подавать телом, голосом и словами, чтобы другие знали, что ты главный. С Инеж было достаточно просто изменить ситуацию. Позволить ей самой просить, требовать и брать то, что она хочет, вместо того, чтобы чувствовать, что Каз всего лишь еще один мужчина, которому она должна угодить. Пусть другие мужчины дарят любимой женщине цветы и ложь. Подарком Каза для Инеж, с того момента как он вложил ей в руку первый нож и до сегодняшнего дня, была сила и свобода наедине в его комнате, без брони и притворства. — И это не значит, что ты так тонко побуждаешь меня. — Глаза Инеж сверкнули: темные, прекрасные и немного порочные. — Я могу делать тонкие намеки, — пробормотал он, и она засмеялась. — Может быть, мне нравится, когда ты очевиден. — А, возможно, мне нравится, когда ты просишь, — ответил он, все еще желая, ожидая и выжидая. Она еще раз осмотрела его с головы до ног, словно обдумывая, но он знал, что это означает... Выражение лица и то, как изменилось напряжение в ее теле, сказало яснее, чем слова, что она уже приняла решение. — В перчатках или без? — тихо спросила она, и воздух резко покинул его легкие. Не было никакой гарантии, как далеко они смогут зайти. Близость по-прежнему оставалась азартной игрой, в которую они играли со своим прошлым, и, как и в любом приличном игорном доме в Керчии, шансы были не в их пользу. Но в последний раз, накануне ее отъезда, Инеж с исключительной осторожностью смогла прикасаться к нему достаточно долго, чтобы довести до оргазма голыми руками. Каз готов был заплатить любую цену, вплоть до смерти, чтобы почувствовать это снова. — Без перчаток. Он сделал медленный, глубокий вдох, предвкушение невыносимо сжалось внутри него. Медленно она поднесла одну руку к его подбородку и притянула его рот к своему. Ее прикосновение было твердым, и она остановилась в ожидании, когда их губы оказались в миллиметре друг от друга. Каз подождал немного, чтобы посмотреть, не поднимется ли внутри тошнота или паника, но ее прикосновение все еще было живыми и безошибочно ее. Он закрыл глаза и сократил расстояние между ними, прижимаясь губами к ее губам и шагнув вперед, чтобы обнять ее за талию. Инеж не нравилось ощущение чужого языка у себя во рту, но их поцелуй был от этого не менее страстным. Они обменивались судорожными вдохами и дразнящими царапинами от зубов. Инеж втянула нижнюю губу Каза в рот и заставила его застонать. Тепло растеклось по нему. Инеж притянула его ближе, положив другую руку ему на бедро, осторожно удерживая, стараясь не коснуться его кожи, и внезапно его сердце забилось совсем по другой причине. Они делали это раньше — Инеж медленно скользила рукой вверх, пока не касалась его голой кожей — и ему не следовало так нервничать. Каз хотел, чтобы ее руки были на нем, он хотел этого, и напряжение от осознания, что это можно отнять у него… Он поцеловал ее сильнее и более неистово, когда почувствовал, как вода плещется вокруг его лодыжек. Она еще даже не пошевелила рукой. Он отказался поддаться этому, отказался останавливаться. Его дыхание стало быстрее и тяжелее, когда он заставил себя подавить нарастающий страх, напоминая, что в этом мире нет ничего, чего он хотел бы больше, чем прикосновений Инеж, получающей удовольствие от его ноющего тела, пока он не разобьется на части ради нее. Но другие воспоминания теснились, и ее рука скользнула к поясу его брюк. Каз хотел этого, хотел ее. Он хотел уйти. Он должен был остановить это. Холодная вода обрушилась на него, запах и вкус смерти, высохший пот от лихорадки и морской воды. Ее рука на его лице распухла и стала липкой. Каз замер, напрягшись, борясь с побуждением вырваться или блевануть. Он издал слабый, настойчивый звук, и Инеж тут же отстранилась. Он с трудом отступил назад, пока ноги не коснулись кровати, затем, неуверенно опустился на нее, тяжело дыша. Он почувствовал, как матрас слегка прогнулся, когда Инеж села, достаточно далеко, чтобы у него было необходимое пространство, но достаточно близко, чтобы он мог чувствовать ее присутствие и слышать ее дыхание. Он не извинился, и она тоже. Они просто сидели вместе, пока Каз приходил в себя и отгонял воспоминания. В какой-то момент она нашла и протянула ему ночную рубашку, и он натянул ее быстрыми, неуклюжими движениями, чуть не порвав при этом тонкую ткань. — Хорошо, — сказал он наконец, повернувшись к ней, когда вода отступила и он снова смог говорить ровным голосом. — Сегодня ночью только мои руки. Каз знал, что после такого момента лучше не пытаться вступить в контакт кожа к коже где-нибудь еще на своем теле. Это была неудача, но он не собирался сдаваться этой ночью. Теперь ему почти всегда удавалось прикоснуться к ней руками — это с трудом завоеванная победа, которой он дорожил. — Это несправедливо по отношению к тебе, — запнулась Инеж, и волна гордости от того, насколько вялым был ее протест, прорвалась сквозь холод, который все еще сковывал его. Каз, возможно, еще не очень опытен в этой сфере, но он быстро учился. — Любой хороший преступник, — сказал он, слегка скривив уголок рта в ухмылке, когда придвинулся ближе к ней, — сказал бы тебе, что, когда ситуация несправедлива в твою пользу, ты должна воспользоваться всеми преимуществами. Инеж на мгновение наклонила голову, ее губы сжались в том, что Каз определил как ее собственную версию «коварного лица». — Тогда ладно, — сказала она наконец. — Давай воспользуемся всеми преимуществами твоих рук. Она протянула руки, и он вложил свои руки в ее, напряжение от предвкушения нарастало, пока он ждал, когда она направит его прикосновение туда, куда хотела. Вместо этого она поднесла его правую руку ко рту и так легко провела губами по тонким волоскам на тыльной стороне его руки, что это было больше похоже на проблеск нежного ощущения, чем на настоящее прикосновение. Он невольно вздрогнул, жадно глядя на нее. — Инеж… — начал говорить он, но она отпустила его левую руку и обхватила обеими руками правую, ее большие пальцы легко скользнули по сухожилиям его запястья, когда она перевернула его и прижалась губами к его ладони. Что-то в этой мягкой сладости заставило его на мгновение закрыть глаза. Каз почувствовал, как кончики ее пальцев коснулись линий на ладони, и ему пришлось подавить стон. Его руки были необычайно чувствительными — годы настройки его чувств на мельчайшие нюансы под перчатками (задевание отмычкой язычка в замке, края карты или монеты), приучили его тело и разум, сделали их такими. Теперь, когда Инеж дразнила его руки малейшим прикосновением, это ощущение пронизывало его, резкое и совершенное. Он попытался на мгновение побороть эти ощущения, затем понял, что это бессмысленно, и сдался, резко вдохнув и откинув голову назад, когда она провела покалывающую линию от основания его большого пальца вверх по боковой стороне указательного пальца. Инеж проследила завиток его отпечатка пальца гладким краем ногтя, и он издал тихий, сдавленный стон, когда ощущение каким-то образом достигло члена. Рука Каза, всегда совершенно твердая, дрожала, когда она проводила медленные линии от кончиков каждого пальца к центру его ладони, и он услышал, как она удовлетворенно замычала в ответ на его реакцию. Затем, когда его глаза встретились с ее, она медленно вонзила зубы в мышцы у основания его большого пальца. — Инеж, что… — ему удалось справиться. Она разжала зубы, не отпуская руку, и он сильно вздрогнул, когда удовольствие от этого пронзило его нервы. И снова он был почти потрясен тем, насколько иррациональным и глубоко сексуальным это казалось. — Как ты думаешь, Каз? — тихо спросила она. — Я использую все преимущества. Он почувствовал тепло ее дыхания на кончиках своих пальцев, и прежде чем успел это осознать, она втянула в рот его первые два пальца. Жар, посасывание и скользкость ее рта, бархатная мягкость языка, и осознание, полное осознание, каково бы было сейчас, если бы он мог... если бы они могли... Каз Бреккер не стонал. Каким бы ни был звук, который он только что издал, это были вовсе не стоны. Но одна лишь мысль о ее рте и о том, что он может сделать, заставила его кровь отхлынуть от головы так быстро, что он на мгновение почувствовал головокружение. — Инеж… — голос, дрожащий и настойчивый, даже не был похож на его собственный. Она отодвинулась, провела языком по кончикам его пальцев — бля — и после этого поймала его взгляд. Она втянула его пальцы обратно в рот, на этот раз глубже, и в том же ритме начала водить кончиком пальца по ладони его второй руки. Каз начал горячо и непрерывно ругаться себе под нос. Он чувствовал, как вибрации ее мягкого, восторженного смеха поднимаются по его пальцам и попадают в руку, и как, как она с ним это делала? — Неж, — умолял он, не уверенный, просил ли ее остановиться или продолжать дальше. Ее глаза сверкали на него из-под ресниц. Он мог сказать, что она знала, что делает с ним именно то, о чем он думал, и ей это нравилось. Он не мог дышать. — Ебать. Инеж, мне нужно... Я... Он стиснул челюсти. То, чего он хотел больше всего сейчас, было пока невозможным, и он это знал. Он просто смотрел на нее измученным взглядом, и каждый раз, когда она сосала его пальцы, из его горла прорывались небольшие стоны. Она позволила его пальцам выскользнуть изо рта, и он осторожно провел ими по ее нижней губе. Его глаза задержались на блеске влаги, которую они оставили после себя. — Сядешь у изголовья? — тихо предложила она. Хотя ему и не обязательно было опираться на что-то, когда она сидела у него на коленях, на следующий день его нижняя часть спины и бедро мучились в агонии. Но, имея твердое изголовье позади себя, он мог сделать то, что сделал сейчас: раскинуть руки и притянуть Инеж к себе, в то время как она оседлала его бедра и обняла. Она не наклонила лицо к нему для поцелуя, как часто делала в этой позе, все еще помня о том, что следует избегать контакта с его кожей. Вместо этого она прислонилась к его плечу сквозь тонкое полотно его ночной рубашки и прижалась к нему всем телом. Жар и натренированные изгибы ее тела на его фоне заставили кровь кипеть, и он не мог не стиснуть ее руки, притягивая ближе. Инеж должна была чувствовать, как колотится его сердце и то, как его эрекция давит на внутреннюю часть ее бедра сквозь ткань их брюк. Каз закрыл глаза и вдохнул ее чистый, пряный аромат, позволив рукам скользить по изгибу ее спины. Он нашел ее косу и распустил, зарывшись руками в волосы. — Я так хочу тебя, — выдохнул он, пульсируя и испытывая головокружение от этого. Она подняла голову и посмотрела прямо на него с легкой улыбкой. Затем она медленно покачала бедрами. Он резко ахнул от этого ощущения, хорошего и идеального. Он прижался к ней, преследуя благословенное трение. Она подвинулась, и внезапно он оказался в горячем пространстве между ее ногами. Каз откинул голову на деревянную спинку кровати и выгнулся к ней, грубый крик застрял в его горле. Инеж снова опустилась, и он услышал, как у нее перехватило дыхание, когда она наклонила свое тело, чтобы получить удовольствие от грубого скольжения по нему. Они двигались вместе, безумный темп этого движения вызывал у них обоих стоны и дрожь. — О да, — выдохнул он, желая прижаться своим ртом к ее губам и наслаждаться прекрасными звуками, которые она издавала. Его руки скользнули по ее талии и схватили бедра, изгибы ее ягодиц. Затем он сжал ее руки и начал сильнее прижимать ее к себе. Он сразу почувствовал, когда она напряглась. — Я… — он начал извиняться, но Инеж оскалила зубы, покачала головой и схватила его за руки, переплетая свои пальцы с его и прижимая их к изголовью кровати позади него. Каз глубоко вздохнул, позволяя новому ощущению проникнуть в него. Ее глаза поглотили его целиком, темные, свирепые и не желавшие позволить прошлому забрать у нее этот момент. Его любовь к ней снова лишила его дара речи. Она жгла его грудь, сжимала горло, эхом отдавалась в костях. Он испытал давление ее рук на свои — ​​стальное, бескомпромиссное. Она снова двинулась — видение, святая, богиня, и он мог только смотреть и слушать, напрягаясь под ней, пока она получала от него удовольствие. Она прикусила нижнюю губу, и ему захотелось снова засунуть пальцы ей в рот и почувствовать, как эти зубы впиваются в его собственную плоть. Ему хотелось обхватить руками ее бедра и почувствовать, как напрягаются ее мышцы, пока она двигается над ним по всей длине. Ему хотелось обхватить руками ее длинные, гладкие волосы, хотелось обхватить ее грудь сквозь рубашку и нащупать ее чувствительные соски большими пальцами. Он не мог... Не мог. Его руки были скованы, и он был одновременно возбужден и разочарован своим бессилием. Каз не был уверен, было ли это плодом его воображения или предэякулят, вытекающий из его собственного члена, но ему казалось, что он чувствует ее влажность сквозь слои их одежды. — Инеж, — выдохнул он, его голос надломился. Громкий бессловесный стон был ее единственным ответом, когда она сжала его руки. Их движения друг против друга были настолько неистовыми, что шероховатость ткани между ними была почти болезненной, но это было так приятно, что он даже представить не мог, как остановится. Он был близко, так близко. Каждый толчок ее бедер тянул его все ближе к краю. Каз зажмурился и ухватился ногтями за самообладание, его пальцы ног сжались, а мышцы бедер напряглись перед волной, которая поднималась все выше и выше с каждым резким, отчаянным звуком, который она издавала. В конце концов он не выдержал и уткнулся лицом в воротник ее рубашки, кончая в резких, содрогающих спазмах. Инеж отпустила его руки, и он снова обнял ее, сжимая ткань рубашки на ее спине и прижимаясь лбом к ее плечу, преодолевая толчки. У него перехватило дыхание. Напряжение покинуло его тело, хотя она не замедлилась и не остановилась. — Каз, — всхлипнула она. Небольшая прерывистость ее голоса и скорость движений подсказали ему, что она близка, но он стал болезненно чувствительным. Поморщившись, он положил одну руку ей на бедро, слабо пытаясь оттолкнуть ее назад, и она неохотно остановилась с разочарованным визгом. — Позволь мне… — его слова были невнятными, голова все еще кружилась от того, как сильно он кончил, но он скользнул рукой вверх по ее бедру и провел пальцами по ее одетому центру, заставив ее выгнуться и прижаться к его руке. — Через брюки, или… — начала было расспрашивать Инеж, и Каз покачал головой. — Без. Инеж соскользнула с его колен и с приятной скоростью стянула с себя брюки и панталоны. Затем она снова оказалась у него на коленях, и Каз прижался лбом к ее плечу, сердце все еще колотилось, когда он поднес руку к ее горячему, скользкому входу. Она была совершенно идеальной. Ему хотелось впитать ее, позволить чистой радости, которую она ему подарила, проникнуть в кожу и смыть из его души все, кроме Инеж. Каз наслаждался каждой деталью этого действия: ощущениями того, как она набухает, сжимается и напрягается под его пальцами; резкой, болезненной хваткой ее рук у него на плечах; великолепными, безудержными звуками, которые она издавала для него. Она не могла удержать бедра неподвижно, раскачивалась и терлась об него. Его имя срывалось с ее губ снова и снова. Он мог бы с радостью провести часы, дни, всю жизнь, заставляя ее разваливаться на части от прикосновения его рук. Каз прижался губами к ее сердцу через рубашку, почувствовал, как оно бьется, как дыхание проносится через ее легкие, ощутил сквозь ткань легкий привкус ее пота. Он провел по ней большим пальцем — быстрые, точные, легкие касания, от которых ее крики стали громче. Звуки, которые она издавала, могли пронзить его насквозь. Он ощущал мускусный запах ее возбуждения, чувствовал, как все это капает на его руку, представляя, какой вкус будет у него во рту, и как это будет ощущаться на его члене. Ничто не могло оторвать его от этого момента, и он безрассудно повернул голову и прижался ртом к ее шее. — Каз! — Инеж выгнулась, хотя в ее голосе прозвучало удивление. Он провел языком по ней, попробовал на вкус, скользнул зубами по уязвимой коже и согнул пальцы внутри Инеж, чувствуя, как ее тело выгибается и сжимается от удовольствия. Он осыпал поцелуями ее шею, подбородок и жадно и победоносно поймал ее рот. Инеж застонала ему в рот, так сильно сжав его пальцы, что он на мгновение едва мог ими пошевелить. Каз замедлился, но не смягчился, растягивая момент еще дольше. Он целовал ее проводя сквозь оргазм, пока едва мог дышать. Он мог целовать ее, и делал это, бесстыдно сравнивая ее стоны со своими. Ее бедра дрожали, дергались, пойманные между ненасытным удовольствием и невыносимой чувствительностью, пока она переживала свой оргазм. У него перехватило дыхание от испуга, когда поток влаги потек по его руке. Он тихо выругался ей в губы, его пальцы все еще двигались, используя влагу, чтобы скользить легкими прикосновениями по ее клитору и заставлять ее тело выгибаться снова и снова. — Каз, — всхлипнула она. Он прижался лбом к ее лбу, замедляя прикосновения, пока она не задрожала и не начала издавать крошечные, беспомощные звуки, от которых он почувствовал себя пьяным от удовлетворения. Ее руки на его плечах расслабились, но он все еще чувствовал те места, куда впивались ее пальцы. Он осторожно поднял ее со своих коленей и уложил на кровать, крепко обняв и положив голову между ее грудей. Она прижалась к нему, ее пальцы зарылись в его волосы и заставили его вздохнуть от блаженства. Через несколько минут Каз неохотно встал, чтобы привести себя в порядок и переодеться. Затем, без рубашки и в свежих штанах для сна, он вернулся и сел на кровать с колотящимся сердцем. Инеж растянулась на простынях абсолютно довольная, покрасневшая и практически светящаяся. — Инеж, — тихо сказал он. — Могу ли я кое-что попробовать? — Ммм... хмм, — почти промурлыкала она, открывая глаза. Уголок ее рта дернулся при виде него. — А можешь попробовать это, не надевая рубашку? Мне нравится вид. — Да. Прежде чем успел передумать, он взял руку Инеж и положил ее ладонь себе на грудь, сосредоточившись на прежних воспоминаниях, на абсолютном присутсвии в настоящем, которое он чувствовал в ее ощущениях и взглядах. Он слегка рефлекторно вздрогнул от контакта, но вода не поднялась. Он медленно дышал, мысленно концентрируясь на сохранении ее тепла и мягком женском запахе ее кожи, проводя рукой по ее бедру. Медленно и осторожно Каз поднял ее ногу, надолго прижимая обнаженную кожу к своему боку. Глаза Инеж расширились. — Ты... — Думаю, я немного разобрался с этим, — сказал он, остро осознавая каждое место, где соприкасалась их кожа — почти некомфортно, но не настолько, чтобы от этого отказываться. — Думаю, я знаю, как преодолеть это. Вероятно, это не будет работать постоянно, но… — Как? — спросила она, садясь и глядя ему в глаза. При этом перемещении ее нога слегка сдвинулась на нем, но он мог это выдержать. Каз мог даже начать немного наслаждаться теплой упругостью ее бедра, гладкой кожей, прорезанной лишь небольшим выпуклым шрамом, по которому он провел кончиком пальца. — Наполняя все чувства тобой. Запахом, вкусом, звуками и ощущением тебя, пока больше не останется места ни для чего другого. Если я позволю им как бы... закрепить меня в текущем моменте, я смогу... как я уже сказал, это может не всегда сработать, но... — Все разы, когда я могла прикоснуться к тебе раньше, — тихо сказала Инеж. — Все это были моменты, когда ты был немного ошеломлен. Каз вздрогнул при воспоминании. — Да. И… Я думаю, если я сосредоточусь на этих вещах, я смогу лучше с этим справиться. Он отодвинулся от прикосновения, потому что почувствовал, как его сердцебиение ускорилось, а мышцы напряглись. Но теперь он знал форму замка, который ему предстоит взломать, и какие инструменты ему понадобятся, чтобы сбить язычки. Он положил ладони на смятые простыни, наклонил голову вперед и какое-то время просто дышал, узел напряжения в груди ослабевал с каждым вдохом. Здесь, в теплой темноте комнаты, которая когда-то принадлежала ему и постепенно становилась их общей, воспоминание о ее коже на его коже сохранялось, как прикосновение божественного... святого, ужасающего и превосходного. Каз наслаждался этим и осмелился надеяться, что, возможно, однажды он сможет погрузиться в нее и позволить этому чувству полностью поглотить его. Когда он поднял глаза на Инеж, они встретились во взгляде, который они разделяли бесчисленное количество раз прежде: предвкушение, доверие и неистовая, жадная решимость забрать себе все, что они когда-либо хотели.