Учимся прикасаться (Learning to Touch)

Лето еще не наступило. Несмотря на яркое и теплое солнце, Каз и Инеж одетые в пальто шли по тропинке обратно из города. У Каза через плечо висела большая плетеная сумка с едой, а Инеж, несмотря на его протесты, положила цветы им в шляпы. Не то чтобы здесь кто-то мог узнать его. На этой неделе «Призрак» прибыл в Зирфорт, и Каз снял небольшой коттедж в нескольких милях от города. У него не было инвестиций в Зирфорте; не было никаких масок, за которыми нужно было бы следить, или конкурентов, от которых нужно было бы защищаться. Он мог держать ее за руку, пока они шли по рынку, и громко смеяться, когда они дразнили друг друга. Это была волнующая свобода. Они никогда раньше этого не делали: не уезжали куда-то просто вдвоем, без каких-либо дел, которые нужно было бы решать там. В первый день Каз был на нервах, беспокоясь о своих делах в Кеттердаме, вспоминая, что забыл сказать своим лейтенантам перед отъездом. Сколько времени прошло с тех пор, как он брал хотя бы один выходной? Но время, проведенное с Инеж без отвлечений и прерываний, было бесценным сокровищем. Они гуляли, читали друг другу вслух и пытались готовить свои собственные блюда с разными результатами. Инеж натянула канат между крышей и деревом и крутила на нем колеса, ухмыляясь, как ребенок. Каз вызвал ее на импровизированное соревнование по стрельбе, и она победила. Хотя она по-прежнему предпочитала ножи, пистолет был более практичным для сражений на море, и за время их разлуки она научилась хорошо пользоваться своим. Коттедж был небольшим: главная комната, служившая одновременно гостиной и столовой, маленькая кухня с потрепанной старой печкой. В спальне была кровать, достаточно большая, чтобы в случае необходимости они могли лежать рядом без физического контакта (если бы это была такая ночь), но чаще всего они сворачивались калачиком, едва соприкасаясь телами, и его рука крепко лежала на ее бедре. Здесь было больше солнечного света, чем Каз ощущал на своей коже за последние годы, и Инеж целовала его новые веснушки на скулах и смеялась над ним, когда он по утрам прятался под одеялами, спасаясь от яркого света. Они несколько раз посещали рынок Зирфорта. Он купил ей серьги из крошечных морских ракушек. Она купила ему огромную булочку с корицей после того, как поймала его задумчивый взгляд, а затем съела больше половины сама. Вчера, сидя на диване и слушая, как Инеж читает стихи из сборника, он действительно заснул и проснулся в сумерках, когда она свернулась калачиком и дремала рядом с ним, а они оба были укрыты одеялом. Этого было достаточно, чтобы заставить его поверить во второй шанс. Теперь, когда он шел рядом с ней в солнечном свете, его снова охватили эмоции, для которых у него не было названия. Он потянулся к руке Инеж и импульсивно притянул ее к себе для поцелуя. Она рассмеялась ему в губы, и он поцеловал ее нежно, лениво. Но потому что она была завораживающей, потому что он был очарован ею, и потому что тот, кто был ответственен за состояние здешних дорог, был придурком, Каз изменил позу, чтобы притянуть ее ближе, и его правая нога соскользнула в глубокую колею. Только рефлексы Инеж остановили его падение на землю. Боль пронзила ногу, словно фотобомба, острая и ослепляющая. Он издал прерывистое рычание, стиснул зубы и на мгновение позволил ей принять его вес на себя, доверяя ее силе. Его дыхание было тяжелое. Медленно и осторожно он снова поднялся на ровную площадку. Она взяла у него сумку, сочувственно поморщившись. — Ты в порядке? Он покачал головой. — Пиздец, — пробормотал он, глядя на свою ногу. — Думаешь, сможешь вернуться? Может, мне вернуться в город и… Каз прервал ее. — Я могу дойти до коттеджа. — Он глубоко вздохнул. — Однако это не будет приятно. И это не было приятно. Он не удосужился остановиться возле стула в главной комнате, а дохромал до спальни и рухнул на кровать. Инеж не последовала за ним, и он почувствовал прилив благодарности. Она давала ему время и пространство, необходимые для того, чтобы справиться с болью. Он всегда будет благодарен за то, что, когда они стали встречаться, она никогда не предполагала, что он перестанет нуждаться в пространстве время от времени, никогда не вмешивалась в те части его существования, которые он не мог разделить с ней, в битвы, которые ему приходилось вести самому. Каз контролировал свое дыхание и в течение долгого времени позволял боли охватить его, не сопротивляясь ей. Затем, медленно начал противостоять ей, пока она не осталась пульсирующим присутствием в его теле, но больше не управляла его разумом. Вдалеке он слышал, как Инеж убирает продукты. Боль, также как страх и стыд, всегда возьмет верх, если ты позволишь ей. Каз отказался допустить это. Когда он почувствовал, что справился с ситуацией, он, поморщившись, сел и находился в этом положении достаточно долго, чтобы снять обувь, перчатки, куртку, жилет и рубашку и бросить их в сторону стула, который, за несколько дней пребывания здесь, неизбежно превратился в место сбора для скидываемой одежды. Он позволил себе упасть на кровать в майке, брюках и носках. Как ни странно, но меньшее количество одежды уменьшило боль. Быть раздетым было роскошью, которую он редко мог себе позволить в своей комнате в Клепке — его лейтенанты были способными, но всегда казалось, что что-то требовало его личного внимания. Но здесь не было никого, кроме Инеж, и, во всяком случае, она предпочитала, чтобы он был раздет. Эта мысль всегда заставляла его ухмыляться. Каз привык к тому, что его жалели из-за его тела. Быть желанным по этой же причине было очень необходимым и приятным изменением. — Неж, — тихо позвал он, от боли его голос стал грубее, чем обычно. — Теперь ты можешь войти. Через минуту она появилась в дверях, и он поманил ее. Она села на кровать рядом с ним, и он просто впился в нее глазами, позволяя ее красоте снять напряжение в нервах. — Хочешь грелку? — спросила она, проводя рукой по его волосам. Каз наклонился к ее нежному прикосновению. — Может быть позже. — Он потянулся к ней. — Прямо сейчас мне просто хочется обнять тебя. Она мягко улыбнулась и легла, прижавшись к нему. На фоне тепла его кожи ее волосы и одежда были прохладными от уличного воздуха. Он вдохнул ее запах. Инеж делала все более терпимым. Он никогда, ни за что не станет воспринимать свою с таким трудом завоеванную способность прикасаться к ней как нечто само собой разумеющееся. Теперь, когда Каз мог находиться рядом с ней без дискомфорта большую часть времени, он жаждал этого. Будь то держание за руки, прикосновение к ее волосам или ощущение мягкого веса ее тела, прижимающегося к нему, он обнаружил, что ищет с ней физического контакта снова и снова, как наркоман, нуждающийся в дозе. Теперь, держа ее в своих объятиях, ощущая едва уловимое поднимание и опускание ее груди в такт дыханию, шелк ее волос на своей шее, он на мгновение закрыл глаза. Когда-то он представлял себе любовь как отчаянное стремление, мучительную уязвимость, и так оно и было… так и было. Но были и такие моменты, подобные этому, моменты самого глубокого внутреннего покоя, который он когда-либо чувствовал. Моменты безопасности. Ее рука провела по контурам его груди и живота сквозь тонкую ткань его майки, и хотя боль ослабляла чувственное возбуждение, которое он обычно испытывал от такой ласки, это все равно было приятным, успокаивающим. Однако то, что это было, было показательным. Краем глаза он наблюдал за ней, слегка проводя пальцами по ее спине, и его губы изогнулись, когда Инеж немного выгнулась от прикосновения. — Могу я тебе чем-нибудь помочь? — спросил он насмешливо. Она покачала головой, прижимаясь к его плечу и улыбаясь. — Тебе больно, Каз. — Но я не спрашивал, больно ли мне, — возразил он. — Я спросил, могу ли я тебе чем-нибудь помочь. Он поднял ее подбородок, чтобы посмотреть ей в глаза, и ему показалось, что он заметил легкий румянец на ее коже. — Каз, — упрекнула она, но он отказался отпустить это. — Не будет ли моих прикосновений слишком много для тебя сегодня? — спросил он. Она вздрогнула от смущения. — Нет. Просто… ты так хорошо заботился обо мне прошлой ночью, а теперь у тебя болит нога, и я знаю, что если я попрошу, ты повредишь ее еще больше, вместо того, чтобы сказать «нет». — Я могу делать много вещей, не повреждая при этом ногу. — Он играл с ее косой, обвивая ее вокруг пальцев. — Есть еще оправдания? — … Я не хочу требовать внимания? — Инеж посмотрела вниз на свою руку у него на груди. — Я не привыкла хотеть так много. Это кажется… — Смущающим? — Каз догадался. Инеж покачала головой. — Невежливым. Он ничего не мог с этим поделать. Он взорвался, сильный и искренний смех донесся из глубины его груди и живота. Она слегка шлепнула его. — Не смейся надо мной! — Мне очень жаль, — выдавил он. — Я не осознавал, что мы соблюдаем приличия. Должны ли мы извиняться, когда кончаем? Говорить чаще «пожалуйста»? Я мог бы предложить тебе свой носовой платок. — Ну ты и гад, — проворчала она на него, и он поцеловал кончик ее носа. — А ты ведешь себя смешно. Скажи мне, чего ты хочешь. Если тебе от этого станет легче, можешь вежливо попросить. — Я не разговариваю с тобой. Она сдержала улыбку, и он поцеловал уголки ее рта. — Каз, — сказал он ей высоким голосом, — если бы это не было слишком ужасным неудобством… ай!… — Она ударила его по руке. Он храбро продолжил. — Будете ли вы так любезны, прижав рот к моей груди и погрузив пальцы в мпххх… Инеж зажала ему рот. Он ухмыльнулся. Затем внезапно она перекинула через него ногу, чтобы оседлать его, и посмотрела ему в глаза, непослушная прядь волос упала и задела его щеку. — Дорогой, — прошептала она, — сокровище моего сердца и возлюбленный моей души, не окажешь ли ты мне любезность? — Это было бы для меня честью, — ответил он, слегка запыхавшись от того, что она внезапно оказалась на нем сверху, но в то же время чрезвычайно этому радуясь. — Если у тебя есть время и нет других неотложных дел, я была бы признательна за твою снисходительность трахать меня пальцами, пока я не забуду свое имя. Его рот открылся, но из него вырвался только сдавленный, нечленораздельный звук. Каз попробовал еще раз. — Да. •☯• Инеж не знала, гордиться ей или злиться из-за явного голода, который ее тело ощущало с тех пор, как прикосновения стали для них двоих возможными. Она чувствовала себя ненасытной. То, как он реагировал, когда она прикасалась к его руке, гладила его волосы, целовала его — полный восторга, потому что он никогда не воспринимал это как должное — делало ее слабой. И все же бывали моменты, когда ей приходилось бороться с желанием исчезнуть и покинуть свое тело, моменты, когда ей нужно было замедлиться и подышать или вообще прекратить все. Но каждый раз, когда он отстранялся и проверял ее, каждый раз, когда он уступал ей контроль без ее просьбы, доверие к нему проникало в самую суть ее существа, становясь такой же ее частью, как когда-то был страх. Позапрошлой ночью она взяла его в рот и наслаждалась этим. Это был первый раз, когда они попробовали, и первый раз для Инеж это было чем-то иным, кроме бессмысленной и унизительной обязанности. Ей это нравилось, она наслаждалась безумными звуками, которые могла извлекать из него, тем, как он потерял всякую способность формировать слова. Она чувствовала себя могущественной. Он смотрел на нее так, словно был свидетелем чуда, и продержался едва ли две минуты, прежде чем кончил. Теперь она разделась до сорочки (этот единственный слой ткани по-прежнему придавал ей иррациональное ощущение комфорта и безопасности) и прижалась к нему спиной, наслаждаясь тем, как естественно ее тело прилегает к его. То, как он расслабился от ее прикосновений, притягивая ближе, заставило ее горло на мгновение сжаться от эмоций. Когда Каз касался ее, это было не столько прикосновение, сколько поклонение. Его руки почтительно и жадно скользили по ее телу, и она растворялась под его прикосновениями. То, как его пальцы легко скользили по ее ребрам, невольно дергались и сжимались вокруг ее бедер, заставило ее закрыть глаза, пока жар и напряжение нарастали между ног. Он повернулся на бок и прижался ртом к ее груди. Она выгнулась, чувствуя тепло его дыхания и ласку его языка сквозь тонкую ткань. Он кружил языком вокруг ее соска, а она проводила пальцами по его волосам, прижимая к себе его голову. Его руки крепко лежали на ее талии, кончики пальцев скользили по изгибу ее спины, а большой палец ласкал ее живот. Это была любовь, поклонение и безопасность. Инеж чувствовала, как спадает каждое сдерживание, разъединяясь, как кулисы замка, пока она не могла просто чувствовать и реагировать. Каз переместил рот на другую грудь, а вторая рука поднялась, чтобы провести пальцами по влажной ткани над соском, который теперь стал твердым и чувствительным от его поцелуев. Она почти обвила ногой его бедро, чтобы потереться о него, прежде чем остановилась, вспомнив, как сильно ему было больно. Вместо этого она крепко сжала ноги вместе, ее бедра беспокойно двигались в поисках стимуляции. — Могу ли я… Он всегда сначала спрашивал, даже когда она уже сказала ему, чего хочет. Каждый раз это согревало что-то глубоко внутри нее, даже когда ей просто хотелось, чтобы он замолчал и прикоснулся к ней. — Да, — твердо сказала она и снова подтолкнула его голову вперед, так что его рот снова оказался на ее груди. Каз издал звук безудержного одобрения, переместился так, что его вес перенесся на один локоть и здоровую ногу, и скользнул рукой вниз по ее бедру и дальше по ноге. Она раздвинула ноги — еще один ободряющий звук раздался в ее груди, и он втянул ее сосок с такой силой, что она вскрикнула, а ее тело выгнулось. Он обхватил ее рукой и провел кончиками пальцев по ней, раздвигая чувствительную плоть дразняще-легким касанием. Ей хотелось еще, еще, еще, и она прошептала это ему, чувствуя, как его дыхание замерло, а затем участилось от возбуждения. Он слегка опустился, чтобы получить лучший угол, наклонив лоб прямо под ее солнечное сплетение и нежно поглаживая ее клитор, заставляя оживать чувствительные нервы. Инеж издала тихий стон, когда он ввел в нее пальцы ровно настолько, чтобы собрать влагу, прежде чем вытащить их обратно и вернуться к мягким, непрямым поглаживаниям. Она прижималась к его плечам, пока он заставлял ее тело дрожать от удовольствия. В Зверинце она научилась быть красивой во время секса: руки и ноги изгибались под самыми изящными углами, каждое движение было плавным, шея выгибалась и губы были слегка приоткрыты. И каждый раз, когда она была с Казом, он разбирал на части все эти заученные манеры, пока она не морщила лоб, не кусала губы и не хваталась за него неизящными руками до побеления костяшек пальцев. А Каз, этот коварный ублюдок, анализировал ее «подсказки», как он их называл (словно вместо того, чтобы заниматься с ней любовью, он жульничал в карточной игре), и делал это теперь специально, сбрасывая броню ложной привлекательности и оставляя необузданную, лихорадочную страсть. И ей это нравилось. Ей нравилось, что он никогда не стыдил ее ни за броню, ни за настоящие ощущения, и нравилось полное, разрушительное возбуждение, которое вспыхивало в его глазах при ее самых непривлекательных выражениях лица и звуках. Настоящее удовольствие не было красивым или изящным, но оно принадлежало им, и каждый раз, когда они могли поделиться им, это была победа. Теперь он водил двумя пальцами по ее клитору маленькими кругами, заставляя ее извиваться. Пальцы ее ног сжались, голос прервался небольшими всхлипывающими звуками, и она прижалась к нему бедрами. Все это было скользким трением и быстрыми горячими вспышками нарастающего удовольствия. Она закрыла глаза, впилась ногтями в его плечи и отдалась ощущениям, которые он извлекал из ее тела. — Каз, — удалось ей произнести, — да, да, вот тут, не останавливайся. И, благослови его Святые, он не остановился. Точность и давление его пальцев были хороши, очень хороши. Он нежно поцеловал верхнюю часть ее живота, когда она снова простонала его имя, и выдохнул что-то невнятное и восхищенное в ее кожу. Ее тело сильно сжалось, и она сдержала крик, когда оргазм овладел ей. Когда Каз овладел ей, потому что ничто из того, что она когда-либо испытывала, не заставляло ее чувствовать себя полностью захваченной, чем то, как он посвятил себя задаче свести ее с ума самым нежным и самым разрушительным из возможных способов. Вся его хитрость, вся его дикость были направлены на то, чтобы доставить ей удовольствие и наслаждение. Инеж чувствовала его самодовольную улыбку на своем животе, пока она распадалась на части, и ей это нравилось, и она любила его.