***
Голова просто разрывается от боли, когда Чимин с трудом разлепляет глаза. Его подташнивает, тело качается из стороны в сторону, и кажется, что от очередной кочки, на которой он подпрыгнет, омегу вывернет наизнанку. Он помнит, смутно правда, что несколько раз приходил в себя. Один раз — днём, почти на закате, это отложилось в памяти только из-за того, что яркое зарево алого заката было прямиком перед глазами. Не сразу Чимин понял, что его увезли, лишь во второй раз, когда разум решил очнуться. Руки больно стягивает за спиной до сих пор, каждая кочка отдаётся болью в теле, и он, сдерживая тошноту, старается хоть немного устроиться по-другому. Его ломает из-за усталости и затёкших конечностей, чья-то грубая рука на редкость осторожно обхватывает короля под грудью и вынуждает сесть ровнее. Едва хватает сил, чтобы приподнять голову и мельком взглянуть в лицо похитителю. Когда его солдат изрубили, как скотов, заливая веранду кровью, Чимин думал, что его постигнет та же участь, однако настоящим удивлением стало то, что он снова пришёл в себя. Видимо, его изначально не собирались убивать, а только выкрасть из Вороньего гнезда. Хотя гораздо более жестокой по отношению к Чонгуку была бы как раз кровавая расправа. Чимин стонет, и альфа, управляющий лошадью, обращает на пришедшего в себя пленника внимание. Тёмные глубокие глаза смотрят на бледное от усталости и тошноты лицо Чимина, а тот ёрзает и снова стонет. Тянет живот. — Я… — хрипит Пак пересохшей глоткой, — я пить хочу. Пожалуйста. Иначе сейчас стошнит. Чимин вдруг вспоминает, как подал зажарившемуся стражнику стакан воды. Этому самому, впоследствии оказавшимся предателем и врагом. Он сжалился над уставшим мужчиной, парившимся в латах в жаркий день, и обошлось омеге это предельно дорого. Всадник начинает тормозить животное, и лошадь, уставшая, запыхавшаяся от быстрого бега, с удовольствием подчиняется, чтобы передохнуть. Видимо, всадник гонит её от самого удела без остановки, чтобы оторваться от стопроцентно вероятного преследования Пик. Альфа, придерживая короля под лопатками, спешивается. Поднимает Чимина, словно тот ничего не весит, и опускает на землю. От долгого сидения в одном положении, от головокружения, внезапно напавшего на него, Чимин пошатывается. Его тут же ловят. Пак стал безобразно слабым, оттого волна раздражения накрывает его. Всадник обращается с ним пристойно, что даже вызывает удивление. Он протирает ему платком вспотевшее от тошноты лицо, а после подносит к губам флягу с прохладной водой. Руки связаны за спиной, на кисти предусмотрительно надет кожаный мешок — враг явно знает, кто такой Чимин, что он способен причинить вред и отбиваться, даже будучи в положении. Омега пьёт, ощущая, как прохладные струи стекают чуть мимо рта по уголкам, но сейчас всё равно — живительная прохлада облегчает состояние, отгоняет рвотные позывы. Дитя внутри нежданно толкается, прямо попадая в органы, отчего Чимин давится и кашляет. Альфа придерживает его, похлопывает по спине, не позволяя неожиданно завалиться вперёд, а Чимин переводит дыхание. Он не говорит ничего, лишь сажает короля на траву возле камня, на который Пак опирается спиной и связанными руками. Он почти беспомощен перед взрослым, сильным альфой, потому принимает решение глупо и опрометчиво не дёргаться. К тому же, в таком ослабшем состоянии у него и не получится. Судя по всему, Чимину дали по голове, оттого та кажется свинцовой, тело почти не слушается, а направляющий все силы на беременность организм сейчас ему не помощник. Чимин дождётся, пока солдат привезёт его в пункт назначения. Уже нет сомнений в том, что его хотят доставить в Рилиум. Отчаянный, рисковый шаг. Видимо, короли-Червы загнаны в тупик, раз решились на подобный поступок. Чимин только молится, чтобы Чонгуку хватило здравости рассудка не ошибиться и не впасть в панику и ярость. Пленитель даёт ему всего несколько мгновений передышки, прежде чем забрасывает снова в седло и усаживается позади. — А вы хитро придумали: пробраться к нам маленькой группой, подделать метки и подсторожить удобный момент, когда король отвлечётся, — усмехается хрипло Чимин, из-за чего мужчина позади него напрягается. — Прошу вас, Ваше Величество, не говорите со мной, — отвечает он приятным низким голосом, позволяя лошади бежать рысцой, пока не набирая снова бешеной скорости, которая ему, по всей видимости, нужна, чтобы быстрее доставить Чимина в столицу. — А что? Совесть грызёт? Успел привязаться, пока подбирался? — спокойно, даже без злости спрашивает омега, елозя рядом из-за затёкших рук. — Я верен своему государю, — устало выдыхает тот, пришпоривая лошадь. — Но уважаю вас и ваше положение. Потому не позволяйте мне грешить и затыкать вам рот кляпом. Чимин горько усмехается и всё же замолкает. Животное набирает скорость и уже снова, уставшее, как и всадники, несётся в сторону города. Проходит ни один час, прежде чем окрестности кажутся Чимину знакомыми: он проезжал здесь уже дважды, когда ехал в Рилиум к Чонгуку впервые, а после, когда он из города сбегал. Тут и там зеленеют прелестно деревья, тёплая погода ласкает душу, которая трещит от страха. Чимину страшно, он ведь не глупец. Беременный муж короля, попавший в руки врагов, отчаянье захлёстывает наравне с беспокойством о муже. Лишь бы Чон не сошёл с ума из-за его пропажи и не наделал ошибок. До того путь его, пусть и был тернистым, но держался на стойкости, воле и вере в него людей, так должно продолжаться. Чонгук не имеет права обезуметь, когда они так близко к победе. Чимина взяли живым, значит, он нужен будет для переговоров. И это пока обнадёживает. Омега устал в седле. Его тело ужасно ломит, живот побаливает, а ребёнок внутри замер и уже давно не шевелился, потому что, скорее всего, испуган настолько же, насколько его родитель. И только едва заметная вибрация внутри успокаивает Чимина — малыш жив. С ним ничего не случилось, не принесло похищение омеги вреда. Он почти не чувствует рук, отбил себе всю задницу, но испуганно сжимается, как только ворота Рилиума виднеются вдалеке. Он не любит этот город, не любил никогда. Слишком жестокий, слишком чёрствый к людям, насквозь пропитанный враньём и гнилью, но у Пака нет иного выбора, кроме как смотреть лишь вперёд, когда ворота перед ними распахиваются, пуская на территорию столицы. Чимин рассматривает улицы: некогда шумные и яркие, они поблекли из-за войны. Люди отчаянно боятся выходить на улицу, даже несмотря на то, что их защищают стены города. Повсюду шныряют солдаты, так мало улыбок, так мало детей и омег ходит здесь. Все словно прячутся, боясь ежесекундно. Огромная махина Рилиума оказывается пустой раковиной — здесь больше нет жизни. Только животный ужас. Чимин выдыхает, пытаясь хоть немного изменить положение, однако затёкшие ноги и тяжёлый живот ему не позволяют. Много солдат, ужасающе много, и все в полном снаряжении. Они явно чего-то ждут. Чимин то тут, то там замечает испуганные лица. Даже у них в лагерях люди и то были спокойнее. Чимин помнит, что лагерь наполнялся песнями, ведь, несмотря на войну, люди продолжали жить. Здесь же — глухая тишина и звон стали. Ему печально смотреть на эту картину. Война извращает, изменяет людей, и даже боги над таким не властны. А его пленитель продолжает движение и, судя по всему, его здесь хорошо знают, раз расступаются, видя лицо без шлема, который альфа снял ещё на подъезде к городу. Чимин устал. Он смертельно устал от проклятого седла и поездок, словно ему не хватило за недели пути из Хатраса. Но ничего не попишешь. Остаётся только оглядывать пустынные улицы, дома из белого камня и приближающуюся громадину Солнечного замка. Страх из души не уходит, нарастает по мере приближения, и Чимин даже задерживает дыхание. Он не будет молиться, тут боги его не услышат, здесь его голос не достанет до них, потому Чимин просто будет верить, что ему уготована другая судьба. Если же нет — будет больно. И несправедливо. Он боится собственной смерти, потому что ему теперь есть, что терять. Муж. Друзья. Младенец, растущий внутри. Вера. Много чего чуть меньше, чем за год, приобрёл омега, и отчаянно теперь хватается за нити, соединяющие его и дом. Дом, там, ближе к северу, где остался его мужчина. Чимин зажмуривается, когда ворота внутренних стен, защищающих Солнечный замок, раскрываются. Обидно даже, что у самого финала сражений он вот так оказался в западне. Стражники встречают похитителя ропотом — восхищённым, даже обеспокоенным. Тот внимания не обращает, лишь спешивается и с лёгкостью снимает Чимина из седла. Удерживает уставшее, затёкшее тело в вертикальном положении, а потом слушает подошедшего гвардейца. — Командир, вы вернулись один? — спрашивает он, оглядывая Чимина с ног до головы. — Как видишь, — кивает тот. — Мой сын… — отчаянно выдыхает гвардеец. — Твой сын послужил Короне отлично, — нахмурившись, отвечает альфа, всё ещё придерживая омегу крепко за локоть. — А сейчас отправляйся к Его Величеству, скажи, что всё получилось. Чимин вздыхает и позволяет вести себя к фойе дворца. Он не рассматривает его, нет никакого желания, насмотрелся в последний раз, когда они с Чонгуком едва унесли отсюда ноги, но внимание привлекает изящная лестница, по которой пленитель ведёт омегу дальше. Они пересекают тёмные, холодные на вид коридоры, огибают залы, пока не оказываются у больших дверей. Видимо, зал совещаний. Альфа заводит Чимина туда, предупреждая о ступеньках. До чего заботливый. Пак даже хмыкает. Он ставит Чимина возле большого овального стола и остаётся рядом, держа руку на мече, пока двери не распахиваются и в помещение не влетает человек, доселе незнакомый омеге, да только тот сразу же его узнаёт по отсутствующей конечности. Взгляд у него ошарашенный, он тоже не знает Чимина, но бросив взгляд на красную метку на щеке, а после — на круглый живот, нахмуривается, даже, можно сказать, злится. Ким Намджун. Король, считавшийся ранее мёртвым, выглядит уставшим и постаревшим, хотя Чимин знает, что ему даже нет сорока. Он походит ближе к омеге и гвардейцу, неверяще тех рассматривая. — Ваше Величество, — склоняет голову страж. — Я привёз важного пленника. По приказу вашего брата, моего правителя. — Ты привёз молодого короля, — раздаётся вздох тихого, мелодичного, но отчего-то безжизненного голоса. Намджун поворачивается с шокированным видом на того, кто тоже вошёл в зал.***
Сокджин едва не подпрыгнул, когда один из гвардейцев прилетел в его покои и сообщил, что Син вернулся. Бросив всё, чем до этого занимался, он рванул в сторону зала советов, куда по словам гвардейца повёл альфа пленника. Он уже не надеялся, ведь ни весточки не поступило за весь срок от верного воина, уж думал, будто того раскрыли и казнили, а тут такая новость. Вернулся живым, да ещё и мужа Пикового туза привёз. Сокджин даже не надеялся на такой исход плана, но молился, плевать кому, чтобы у альфы вышло. Он, часто перебирая ногами и задыхаясь от бега, пересекает дворец, обходит двери и игнорирует склоняющуюся в поклоне прислугу. Становится жарко в чёрном закрытом кителе, но Джин терпит. Торопится к Сину, чтобы взглянуть на ценный трофей, на того, кто может пошатнуть удачу Чёрного короля. Он, заметив уже распахнутые двери, притормаживает и старается выровнять дыхание, а после слышит до боли знакомый голос альфы, оповещающий стоящего к нему спиной Намджуна о том, кого он привёз к ним. — Ты привёз молодого короля, — выдыхает судорожно Джин, не веря своим глазам. Намджун оборачивается с ошалелым взглядом к брату и несколько мгновений даже не моргает от шока, а Джин флегматично глядит на него. Он не знал, что на самом деле запланировал Джин, когда отправлял помощь повстанцам на территорию севера. Просто отвлечь бунтаря-Пику, зовущего себя королём, чтобы добыть настоящий бриллиант. Ведь чувствовал: Пика любит своего супруга, он станет гораздо сговорчивее, если тот окажется в руках Сокджина. — Джин, — хрипит Джун, — что это значит? — А это, дорогой брат, — вторит ему жёстко тот, проходя мимо, чтобы разглядеть пленника, — наш козырь в рукаве. Мы вытащили джокера из колоды Чёрного короля, — усмехается он, но улыбка его гаснет, стоит только перевести взгляд на омегу, которого умыкнули из-под носа у врага. В одно мгновение у Сокджина всё леденеет внутри, как только он тщательнее рассматривает пленного. Совсем небольшого роста, но видно, что безумно сильный, узкие плечи гордо расправлены, будто не он тут пленён врагами, на лице — абсолютно спокойное выражение, нечитаемое, сквозь которое не просачиваются волнение и страх, а те без сомнения в том быть должны. Но больше всего в ступор вводит не его взгляд, без опаски направленный прямо на Джина, а тонкая талия, показывающая даже через просторную одежду округлый живот. Это невозможно спутать ни с чем, Сокджин даже шагает назад, глядя на беременного врага, так спокойно стоящего у него в замке. Его нутро вдруг пронзает такой силы болью, что Джин на автомате прикасается к собственному пупку, словно ощущает снова то, что переживал ранее. Неосторожные толчки сына, его тихие, похожие на порхание маленьких птиц шевеления. Биение его сердца, которое Джин одинокими вечерами, когда лежал в кровати, представлял, будто слышит. Становится просто тошнотворно, он пошатывается, и только Джун, схвативший его за локоть, удерживает от падения. А Джин не может оторвать от омеги взгляда. Тёмные глаза буравят его, словно понимают, отчего такая реакция постигла короля, пухлые губы недвижимы, но Джину почему-то кажется, что он вот-вот что-то скажет. И это — смертоносный вор, Бубновая Дама, муж Чёрного короля. Уязвимый, слабый в его руках, не способный сейчас противостоять никому из присутствующих. И вроде бы Сокджин должен чувствовать себя выше, чем он, но отчего-то съёживается под непроницаемым взглядом, словно они в совершенно противоположных позициях. — Ну, что вы, Ваше Величество, — голос омеги кажется ему красивым, но ужасающе пугающим почему-то, словно острое лезвие кинжала. — Давайте же, наконец, познакомимся. Королям пристало знать друг друга в лицо. — Джин, объясни мне, что это такое? Почему ни слова не сказал? — выдыхает тихо Намджун, чтобы пленник его не слышал. — Какая разница, — стряхивает руку брата он, выпрямляясь и стараясь взять себя в руки. — Всю работу уже сделали за тебя, наслаждайся результатом, Намджун, — выплёвывает Джин, не глядя на альфу. — Перед тобой муж Чон Чонгука. Бубновая Дама. Упомянутый мягко, но словно издевательски приподнимает уголок губ. Они будто на поле битвы, а не в зале советов, честно слово, Сокджину ужасно, страшно, мерзко от собственного страха, потому что он не может не дрожать при виде беременного врага. Но… это будит несчастливые воспоминания. Он тоже был таким, однако никогда не казался ни себе, ни окружающим настолько сильным. Этот воришка, обретший корону, кажется омеге могущественнее Намджуна и него вместе взятых. Столько духа, столько спокойствия в прямой спине, несмотря на связанные руки. Но его внезапно покачивает. Пленник, не выдерживая напряжения из-за положения, пошатывается, и Син ловит его под спиной, не позволяя рухнуть на каменный пол. — Он перенёс тяжёлый путь, государь, — тихо, словно невзначай произносит Син, и Джин переводит на гвардейца своё внимание. Пленник же продолжает испытывающе глядеть на короля, не сводит взгляда, словно изучает, и Джина коробит. — Отведи его… — проговаривает Ким, дерёт сухую от шока глотку. Что же за реакция такая… — В темницу? — переводит взгляд Син. Сокждин лишь отрицательно мотает головой. Нет. Он не тварь. Он всё ещё человек. И пусть мог бросить уставшего беременного омегу, являющегося его врагом и приманкой для Пикового туза, в камеру под замком, но решает этого не делать. Помнит, как иногда было даже дышать тяжело, не то что передвигаться, помнит, как ломило спину. Судорожно хватается за свой плоский живот и, взглянув на ослабшего Бубнового, всё ещё не отводящего глаз, бросает: — Комнаты. Мои старые комнаты, — хрипит Джин. Его будто накрывает помешательством, когда он, не обернувшись, бросается прочь из зала советов, лишь бы не видеть чужих глубоких глаз и большого живота. Слёзы наворачиваются на глаза, впервые за много дней он плачет, сперва даже не понимая этого. В ушах настойчивым звоном, настоящим оглушающим грохотом колотится сердце. А после Джин вспоминает. Крик. Детский плач, который является ему во сне, вынуждая сердце обливаться кровью. Плач сына, которого Сокджин так и не подержал на руках, к которому не прикоснулся. Боль накрывает с головой, и король спотыкается на ровном месте. Ноги подкашиваются, он падает, выставляя только слабые руки перед собой. Не видит, не слышит ничего, кроме пленённого человека и разрывающего душу короткого мгновения, до сих пор хранящегося в душе, но снова и снова отравляющего нутро, стоит вспомнить. Слёзы катятся по лицу, Джин слепо пытается подняться, а рядом, словно назло, никого. Руки не подчиняются, ноги дрожат, а изо рта вырывается всхлип — судорожный, жалкий, едва слышный. Сокджин — сломанная кукла. Сломанная, разобранная по частям игрушка чего-то выше, чем все они, иначе никак не получается объяснить, зачем та неведомая сила делает ему раз за разом больно. Он всхлипывает снова уже громче и всё ещё не может подняться. Пока его не хватает тёплой рукой Намджун. Он падает рядом с братом на колени, но тот не видит, только ощущает присутствие из-за белёсой пелены горя и ужаса. Этот омега вынудил Джина вспомнить о сыне, надежду на возвращение которого сам Ким давно похоронил под грудой земли и стали в своих руках. — Джин-ни, ну что же ты, — шепчет альфа, прижимая его к груди. И сначала Сокджин хочет его оттолкнуть подальше, да проклятый, кажущийся пыткой крик в ушах дезориентирует. — Джин-ни, давай лекаря позову? — хрипло спрашивает Джун. Его Джун, несчастно глядящий с бледными щеками на омегу, трясущегося, словно в припадке. Отрицательно вертит головой, чувствуя, как по губам струятся всё вырывающиеся слёзы. Снова всхлипывает, вдруг впиваясь пальцами в рубашку брата, а потом снова и снова, пока Намджун, оглянувшись, не поднимает его на ноги и не уволакивает в ближайшую комнату. Сокджин плачет так горько, впервые так сильно и открыто, уже не помнит, когда рыдал так в последний раз. Он старательно сдерживал все эмоции внутри, каких скопилось слишком много, и только появление кого-то, кто похож на него самого настолько сильно, но при этом кардинально отличается, выбивает его из колеи. Этот человек… другой. Сильнее Джина, волевой и строгий, прошедший огонь и сталь, он гораздо больше похож на короля, чем отчаявшийся, бессильный Джин. — Джин, — снова зовёт его брат, обхватывает лицо здоровой рукой и смотрит обеспокоенно, так, что становится ещё больнее. «Где ты был, Джун, когда я так нуждался?» Где было сочувствие и близость необходимого человека, когда его ломали? Сокджин снова всхлипывает, болезненно впивается в живот пальцами, а сила плача нарастает, вырываясь судорожными всхлипываниями. — Я даже… я даже не подержал его в руках, — стонет омега, давит в кожу под рёбрами, будто хочет пронзить острыми ногтями до крови. — Я даже не увидел его лица, Намджун. Я не держал его, не видел, не дал ему имени. Его забрали у меня, прежде чем я смог хотя бы запомнить, какие у него глаза. Я мучился, истекал кровью, мне было так больно, — всхлипывает король, чувствуя, как прорывает плотину, давно держащуюся на соплях. — Она не дала мне взглянуть, она отняла у меня всё! Джин зажмуривается и срывается на громкий плач, вцепившись в ткань одежды брата, он несдержанно плачет, согнувшись в три погибели. Он так давно не говорил ни с кем. Он, проклятье, ни с кем и не говорил о потере! О том, насколько плохо, как он скучает, как нутро сворачивается в противный комок от одних только пагубных мыслей. Сокджин плачет и чувствует, как его гладят по голове. Он хочет оттолкнуть, но начинает рыдать всё сильнее. Ему так одиноко, так больно, и вид другого человека, находящегося в том же звании, но с совершенно иной судьбой, становится последней каплей. Этого омегу любят. Ради него Пиковый туз явится сюда по голову Сокджина, и кажется, что разрушит город, лишь бы достать мужа. Сокджин тоже бы так хотел. Он не хочет быть сильным, не хочет быть сумасшедшим. Он не хочет быть королём. Просто Джином, тем, кто нуждается в поддержке, в заботе и любви, да только всегда остаётся тем, кто того лишён. Одинокий, сломленный, разбитый и позабытый, сгорбленный и слабый. Он плачет, вжимаясь лицом в грудь брата, вспоминая, что даже Син не мог исцелить его душу, превратившуюся в лоскуты. Плачет о себе, о своём пропавшем ребёнке, о том, что осталось от его сердца после всего, что случилось за этот год. И Намджун просто молча прижимает омегу к себе, зарывается пальцами в волосы и что-то говорит. Джин поднимает заплаканное, искривлённое болью лицо, замечая, как по смуглым щекам брата тоже катятся слёзы — сожаления, вины, покаяния. И это окончательно выбивает почву из-под ног, то, что шепчет Джун: — Мы найдём его, Джин-ни, найдём. Только лживые до одури слова срывают резьбу с разума омеги, он обмякает в руках альфы, позволяя дотрагиваться губами до его солёных щёк. Вздрагивает от каждого касания, пока Джун не прикасается ко рту омеги, а тот слабо не отвечает.***
Чимина отводят к покоям, а он до сих пор не может понять реакцию своих пленителей. Выходит, Пионовый король даже не знал, что его брат построил такой интересный план, чтобы захватить ценного пленника. А сам Правитель разбитых душ отчего-то впал в ступор и панику, судя по выражению на его лице, которое успел заметить Чимин. Омегу отводит в покои тот же альфа, что и выкрал. Вообще для Пака оказывается удивительным то, что его правда не бросили в темницу: какая к чертям врагам разница, в каком тот положении, плохо или хорошо ему, как он себя чувствует. Он ждал в свою сторону жестокости, безразличия, но никак не жалости. Тот взгляд, который бросил на него король Черв, когда увидел живот, заставил поёжиться. И только на подходе к покоям, которые станут его персональной клеткой, Чимин вдруг вспоминает весть, когда-то принесённую им доносчиками — он потерял ребёнка. Сын, рождённый этим человеком, умер, не прожив и нескольких минут. Чимин корит себя за жалость, на мгновение промелькнувшую в сердце, видимо, он стал слишком мягким с беременностью, обычно не в его характере проявлять такие чувства к тем, кто стоит по ту сторону боевого поля. Но жалость грудь не оставляет, потому что проще воевать, не видя человека в лицо. Гораздо менее болезненно осознавать, что кто-то, кого ты зовёшь противником, узурпатором, на самом деле — обычный человек. Со страхами и болью, с виной, с семьёй и горестями. Не хочется думать об этом, но словно назло, мысли никак не покидают его, вынуждая потерянное выражение на бледном худом лице не исчезать, стойко оставаясь перед взором. Чимину страшно. Не только от плена, а ещё и от количества боли в чужом взгляде. Наверное, в короле Черв тоже осталось что-то человеческое, раз он решил не бросать Чимина в темницу. Он поджимает губы, позволяя гвардейцу завести его в комнаты. Здесь тихо и пусто, окна раскрыты, а шторы взлетают к потолку от любого лёгкого движения ветерка за пределами замка. Темно. Одиноко, и душа Чимина отчего-то съёживается, словно ощущает присутствие и чувства жившего здесь человека. Невольно начинает рассматривать покои: большая кровать со светлым бельём и пологом, а ещё множеством подушек, небольшой стол у окна, на котором стопкой высятся сложенные книги, перо и чернильница стоят рядом. Стул придвинут вплотную, за ним давно никто не сидел. Приоткрытые дверцы шкафа показывают частичную пустоту оставленного места, и только выглядывающий рукав белоснежного одеяния показывает, что когда-то эти стены хранили чей-то сон. Возле зеркала оставлена большая чугунная ванна, Чимин глядит на неё и вздыхает устало, пока гвардеец провожает его до постели, придерживая за всё ещё скованные руки. Он перерезает осторожно верёвку и стягивает со вспотевших за долгое время ладоней мешок, который блокировал движения кистей. Чимин смотрит на него испытывающе, но не делает лишних движений: пусть к нему и отнеслись сравнительно по-человечески, по крайней мере пока, не стоит нарываться, особенно в таком ослабленном состоянии. Не шевелится, пока альфа не покидает тихо комнату и не слышится щелчок запирающихся замков. Однозначно его поместят под стражу, да вот только Пак, даже если захочет, не сможет сбежать. Не теперь. Попадись он чуть раньше, ещё, может быть, и получилось бы. Однако не с таким животом. Он подходит к окну и глядит на ночной город: пока он «беседовал» с королями, на Рилиум успела опуститься ночная темнота. Чимин поджимает губы, укладывая ладонь на живот. Он не знает, что будет дальше, не знает, как поведёт себя Чонгук, и что принесёт с собой завтрашний день. Просто зависает в пространстве, поглаживая разбушевавшегося ребёнка, который, реагируя на настрой родителя, начинает брыкаться и пинать изнутри. Осторожно прикасаясь к округлости живота, вздыхает и читает единственную короткую молитву Хархат, которую успел заучить. О том, чтобы богиня склонила чашу весов Ратара в их сторону снова.***
Он едва удерживает себя оттого, чтобы рвануть в сторону столицы сию же секунду, и только крепкие руки друзей помогают не слететь с катушек, отправившись на спасение любимого человека. Его мысли далеко от этого места, за много вёрст отсюда, ищут вместе с душой место, где спрятали Чимина. Но поддаваться ярости нельзя. Муж всё время наставлял его не спешить, не торопить естественный ход событий, потому Чонугк старается сохранить благоразумие и хладный ум, чтобы и правда не натворить дел. Он, без сомнения, взвинчен, раздражён и испуган. Что с Чимином? Где его заперли? Вдруг ему навредили? Все эти и подобные мысли обуревают альфу, вынуждая гнев, пусть и не полыхать, сдержанный силой воли Гука, но бурлить беспрестанно, обжигать стенки пищевода противным огнём, словно прикасаются клеймом. Шагая в темноте по открытому пространству, Чон приближается с охраной к лагерю, который разбили сустанцы в нескольких десятках метров от Вороного удела. Им попросту не позволили приблизиться. Чонгуку тошно от мысли, что всё же придётся соглашаться на союз с Илиа, но по плану, который они с Юнги по-прежнему разрабатывают, их помощь может оказаться необходимой. Для прикрытия, не для атаки. Чонгук и сам понимает, что у них не выйдет с размаху напасть и осадить столицу, особенно пока Чимин находится в руках Черв. Огибает костры, ловит на себе заинтересованные взгляды чужеземцев. Пускай Вороной удел находится южнее Эвалона, а тем более Хатраса, где лето похоже на позднюю осень, ночами здесь всё равно ужасно холодно, настолько, что приходится облачиться в чёрный плащ, теперь развевающийся за спиной короля от каждого торопливого шага. Хосок верно следует за ним с напряжённым выражением лица, а ещё в придачу десяток солдат. Чонгук уже рискует, отправившись к Илиа в лагерь, а не вызвав к себе в город, но если он поступит настолько высокомерно, то тот может посчитать это оскорблением. Чонгуку такое не нужно, раз хочет заключить союз, то должен относительно уважительно отнестись к будущим союзникам. Он идёт, игнорирует взгляды, а брат рядом от них, наоборот, раздражается. Он не любит иноземцев, потребовались недели, чтобы Хо перестал косо смотреть на Криса, который вёл себя изначально дружелюбно и терпеливо, а тут… Незнакомцы, довольно настороженно настроенные и глядящие смурно на короля и его охрану. Они не захотели брать с собой Юнги, потому что тот остёр на язык и довольно непримирим, особенно разделяя сомнения и подозрения Чимина относительно Сустана. Они все наслышаны о свадьбе, о том, во что та превратилась. И почему-то внутреннее ощущение самого Чонгука, не говоря уж об остальных, твердит ему о том, что там зарыта даже не собака, а целая лошадь. Илиа не чист на руку, и с этим не поспоришь, достаточно одного взгляда в его раскосые почти чёрные глаза, чтобы убедиться в своей правоте. Чон, пересекая оставшееся пространство до шатра Хамаля, фыркает и останавливается за несколько шагов от входа, охраняемого тремя солдатами Сустана. — Его Величество прибыл поговорить с Хамалем, — выдаёт на велиасском Хосок, и стражники хмурятся. Они вряд ли понимают дословно, но один из них скрывается за пологом, закрывающим вход, и не появляется добрых три минуты. После, выскочив из шатра, он склоняется и открывает порог, проговаривая на арани, который Чонугк понимает с трудом: — Хамаль готов принять короля, — Чонгук не медлит, сразу же входит первым в открывшийся проход, глазам больно от яркого пламени очага и множества свечей. Пока они добирались сюда в полумраке, успел отвыкнуть от света, потому сперва промаргивается, и только потом обращает внимание на поднимающегося с места Илиа, уже растягивающего губы в лукавой улыбке. — Ваше Величество, — голос альфы льётся, словно шёлк. Приятный, но крайне ядовитый. Чонгук рассматривает мужчину, стоящего напротив, который намеревается сделать шаг вперёд, но его останавливает движение Хосока, который кладёт ладонь на рукоять тяжёлого двуручного меча в ножнах. — Боюсь, сюда с оружием нельзя. Придётся вашему охраннику выйти. — Нет, он останется, Ваша Светлость, — растягивает губы Чон, отвечая не менее жёсткой улыбкой Илиа. — Мой брат, — с нажимом произносит он, — останется с нами на правах принца и главнокомандующего. — Ох, простите, не знал, что у вас есть брат, — принимает удивлённый вид Илиа, жестом смуглой ладони он приглашает обоих пройти дальше в шатёр и присесть на мягкие шёлковые подушки. В самом пристанище Хамаля нет охраны, все остаются снаружи. Чонгук не воспринимает это, словно безопасность, просто не сомневается, что сам Илиа стоит многих своих бойцов. Об этом можно судить из его крепкого телосложения и кошачьей грации, с которой альфа передвигается. Илиа — опасный противник, смертоносный до жути, даже волосы на руках Чона встают дыбом. — У вас появилась возможность познакомиться, — отвечает холодно он, присаживаясь на предложенное место, но держась настороженно. — Я благодарен и польщён тем, что вы прибыли с визитом, — продолжает ухмыляться тот, присаживаясь напротив короля. — Вот только для чего? — А по тому, что я пришёл, неясно? — вздёргивает густую бровь альфа, пересекаясь с Хамалем взглядом. — Наслышан о том, что случилось с вашим драгоценным супругом, — выражение лица Илиа меняется на скорбное и сожалеющее. Он, обхватив графин с красным вином, наливает ещё два кубка, стоящих на низком столике посреди подушек, где они расположились. Протягивает Чонгуку, но Хосок смотрит, нахмурившись и оскалившись. Мало ли, что в голове у Илиа. — Боже, — усмехается альфа, а после делает глоток из этого же кубка, показывая, что напиток не отравлен. — Знаете, Ваше Величество, вы предвзято ко мне относитесь. Может, с виду я не похож на человека чести, но предателей вижу моментально. А вот с друзьями я ласков и щедр, — Илиа всё же протягивает кубок снова, и Чонгук принимает его, плотно сжимая ножку пальцами. — Вы судите из слухов, распущенных о моей семье. — Я сужу из информации, дошедшей даже сюда, — отвечает непримиримо Чонгук. — В вашем доме была бойня прямо на свадьбе сестры. — И вы считаете, будто я способен был перерезать Жасмин глотку, а отцу всадить в грудь копьё? — изгибает весело бровь Илиа. — А у вас есть доказательства, что не смогли бы? Люди на многое способны из-за власти, — усмехается, подав голос, Хосок. — Ваше Высочество высокого обо мне мнения, — обращает внимание на того альфа, улыбаясь и ему протягивая вино. Хосок не глядя принимает и тут же принюхивается к алкоголю. — Почему же вы так уверовали в мою вину? — Потому что из-за союза вашей сестры трон был под угрозой, — отвечает Чонгук. — Нам доходили вести, что Пионовый король строил заговор с Эраваном, значит, над вами она тоже нависла. Опасность потерять власть. — Я бы стал Хамалем, как бы ни крутил свои игры Пионовый правитель, — разражается хохотом Илиа. — Женщинам и омегам не по зубам правление. — Я бы не сказал, — вертит кубок в руках Чонгук, ещё даже не пригубив, а Илиа внимательно за ним наблюдает. Он ждёт, пока король проявит уважение и выпьет поданное из рук Хамаля. От этого может зависеть многое. — Нынешний омега, сидящий в Рилиуме, довольно опасный противник. Стань он во главе войны до фатальных ошибок, совершённых прошлыми правителями, ведущими сражения до него, и я не знаю, как могло бы всё сложиться, — Чон медленно подносит кубок к губам, избегая места, где его касались губы Илиа. На нём вполне может быть яд, если его нет в вине. Отпивает большой глоток и перекатывает вкус на языке, не замечая никаких посторонних привкусов. Надеется, что Хамаль не будет поступать опрометчиво, иначе завтра же Юнги и Кристофер уничтожат его, готовые к любому исходу этой встречи. — Омеги созданы для красоты и удовольствия, как и женщины, — тянет сладким тоном Илиа, глядя на Чонгука. — Но не об этом, хотя, думаю, дальше тема недалеко уйдёт от этих божественных созданий. Для чего же вы всё-таки пришли, Ваше Величество? — Вы просили о союзе, Хамаль, — растягивает губы на манер Илиа, отвечая ему, Чонгук. — Я пришёл, чтобы вам его дать. — А возьму ли? — У вас есть более весомые причины отказаться? — усмехается Чонгук, и улыбка на секунду вздрагивает на лице Илиа. — Или набиваете цену? Ваша страна на грани войны с Эраваном, но вы понимаете, что молодой Император будет гораздо агрессивнее, нежели престарелый правитель, у него есть сила, есть наследники. И ежели Червы победят меня в этой войне, у него ещё и появится друг в этом противостоянии. Ким Намджун из кожи вылезет, но побежит спасать кузена. А с моей стороны — Хатрас и Пики, исход войны почти предрешён, и вам очень выгодно заиметь со мной дружбу, ведь после победы и нашего союзничества Эраван даже носа к вам не сунет, потому что силы будут неравны. И вы сможете развязать войну с Императором, особо не опасаясь, ведь у вас будет щит в виде Этлинии и Хатраса. Глаза Илиа кажутся ещё темнее от слов Чонгука, а тот ощущает, что попал в нужную точку. Хамаль улыбается, но теперь улыбка его не похожа на тягучий мёд, а скорее… на змеиный оскал. Чон настораживается. — Вы молоды, Ваше Величество, — тихо произносит Илиа, — но умны и терпеливы. Наверное, поэтому у вас так хорошо выходит завоёвывать. Но я и не скрывал своих целей. — Так что же набиваете себе важности этим разговором? — так же спокойно спрашивает Чон, отпивая новый глоток вина. — Не набиваю, сам ведь пришёл первым. Естественно, я соглашусь на ваш союз, но я люблю болтать с новыми людьми, — начинает вдруг хохотать Илиа, осушая собственный кубок. — К тому же было интересно посмотреть на ваше поведение. Чонгук вздёргивает брови, Хосок настораживается, стоит Хамалю хлопнуть в ладоши. После его сигнала появляются скрытые вуалью прислужники, осторожно вносящие в шатёр множество кушаний и питья. Чон напрягается, но Илиа сверкает глазами, и король понимает: ему нельзя оскорблять Хамаля и отказываться даже от куска. Он не хочет пить вино и есть заморские угощения, пока его омега неизвестно где, но брат, сидящий рядом, неотрывно смотрит и моргает, показывая, что лучше не сопротивляться. Илиа словно собирается откормить их на убой: омеги и стройные девушки, которых тот явно взял с собой для утех в чужой стране, расставляют золочёные блюда с закусками, каких Чонугк раньше не видел, горячим, исходящим паром мясом и кубками с белым и красным вином. — Мои сладкие попробуют всё из вашей тарелки, Ваше Величество, — ухмыляется, разваливаясь на подушках Илиа, пока двое омег окружают Чонгука, оглядывающего их с подозрением, — чтобы вы точно убедились в чистоте моих намерений. И вашего брата еду тоже, — переводит он на Хосока взгляд, а тот зверем глядит в ответ. — Пусть пробуют только еду, — игнорирует близкое соседство полураздетых наложников, а это они, без сомнения, учитывая, как одна из девиц уверенно седлает колени Хамаля, и садится в позу по-турецки, скидывая плащ. Вечер обещает быть долгим. — И даже не взглянете? — смешливо интересуется тот. — Я однолюб, — криво усмехается Чонгук. — И любовь свою уже подарил. — Ну, любить необязательно, чтобы трахать, — хохочет Илиа, сверкая глазами, — однако я уважаю вашу волю. Но брат-то может и развлечься, верно, принц-главнокомандующий? — скалится Илиа, глядя за тем, как двое девушек обхватывают Хо настойчиво за плечи, пока тот нервно скидывает с себя их тонкие руки. Чонгук вздыхает. Наблюдает за тем, как Хосок пунцовеет, несмотря на всю свою строгость и жёсткость, когда девица седлает его и что-то шепчет на ухо. Возможно, брату и стоит расслабиться. Его болезненная любовь к Мину, потрясения последних дней и горечь потери сестры скопились в теле и разуме, потому отворачивается, не желая наблюдать за тем, как девушка, сняв вуаль, откусывает кусок мяса и глотает, прежде чем позволить тот съесть Хосоку. Тот теряется от внимания и довольно сильного напора наложниц, не может оторвать взгляда от их красивых, необычных лиц, и Чонгук перестаёт следить за братом. Ему тревожно, он настороже, но старается. Ради союза. Ради исполнения планов, ради возвращения Чимина домой. Он будет терпеть общество Илиа столько, сколько потребуется. — За союз и рождающуюся дружбу, — скалится тот, протягивая кубок Чонгуку. Альфа поднимает свой и чокается с ним, но выражение лица — сдержанное, холодное — не меняет ни на грамм. — За честность и преданность, — парирует он, вызывая на лице Хамаля плотоядную улыбку. Наблюдает за тем, как омеги накладывают ему в тарелку еду, предварительно попробовав её, игнорирует их заинтересованные взгляды, и когда Илиа начинает есть, следует за хозяином шатра и подхватывает с золочёного блюда горсть риса с жирным мясом. Отправляет в рот, но не чувствует вкуса приготовленного непривычного блюда. Он не ощущает ни запахов, ни вкусов с момента, как муж пропал. Мир потерял краски и яркость, и Чонгук чувствует себя застывшим в этом мире. Только лишь мысль о том, что скоро он закончит проклятую войну и вернёт свою любовь к себе в руки, заставляет двигаться дальше, не срываясь и не сходя с ума. — А пока ваш брат очень занят дегустацией сустанских блюд, — смеётся понемногу расслабляющийся окончательно Илиа, — мы с вами обсудим план взятия столицы. Он ведь есть, верно? Чонгук вздыхает и запивает еду вином. Прежде чем ответить, вдруг мысленно молится Ароэне, чтобы Чимин был в порядке, произносит торопливую, душевную просьбу к богине. Он знает, что та хранит его омегу, уже столько раз убеждался, так что надеется — Ароэна и в этот раз защитит мужа. А после, оставив кубок и игнорируя то, как Хосок оставляет зачарованно ладони на чужих бёдрах, принимается рассказывать часть задуманного Илиа.