***
Тэхён утром получил приказ из Вороного удела и подробную историю случившегося. Он уже понял из письма Юнги, что Джин выкрал мужа короля из замка и взял в заложники, понимает — будет шантажировать, убеждать сложить оружие, но Пики слишком далеко зашли. И даже отчасти восхищается Тузом, что тот не утратил духа после того, как его любимый человек оказался в опасности. Мудрый король с верными советниками, он собирается действовать дальше, обхитрить загнанного в угол Сокджина. Альфу пронзают сомнения, его охватывает волнение от чувства, что сейчас они все сделают решительный последний шаг. Он готовит войско Пик, оставленных в Эдериасе к рывку, с помощью которого столица падёт. Весь день кипит работой: солдаты собираются в бой, следуя приказу его и Влада, который так же готовит Берков к осаде города. По плану, рассказанному главнокомандующим, они должны подойти с тыла и окружить город, однако это — не всё. Тэхён понимает, что они долго и тщательно обдумывали этот ход, стараясь просчитать каждый вероятный исход, и всё же ужасающе рискуют жизнью короля, запертого в Солнечном замке. И лишь остаётся молиться, чтобы план сработал, в ином случае вместе с Рилиумом они получат только чужой труп и уничтоженного Чёрного короля, который не будет жалеть ничто и никого. Тэхён понимает его, он бы тоже потерял рассудок, если бы его любимый омега оказался в такой опасности, а того и похуже. Он выходит из замка, где обосновались до того воины, чтобы проверить — всё ли готово к отбытию. Альфа движется к казармам, где суетятся Пики и Берки, а также Крести, которые всё же решили примкнуть к ним после взятия Эдериаса. Потому что многие понимают — уже не за что бороться. Так лучше встать на светлую сторону рождающейся новой власти, чем пойти на плаху. И даже пресловутая отчаянная верность тут не играет роли. Люди хотят жить, и Тэ их за этот выбор не осуждает. Он тоже хочет. И искренне надеется, что выживет, что спасётся и Юнги, который полезет, без сомнений, в самое пекло битвы, чтобы вытащить близкого сердцу друга. Тэхён вздыхает, чувствуя металлический запах очищаемой стали и масла, слышит скрип повозок и скрежет лат. Ещё немного. Им до Рилиума добираться гораздо быстрее, однако он знает, что важна тщательная подготовка. Направляясь к одному из командиров, Тэ собирается проверить, хорошо ли функционирует оставшаяся в целости катапульта, потому что даже она может пригодиться при взятии столицы. Он выдыхает только ближе к вечеру. Солдаты тщательно собирают инвентарь, чинят доспехи и затачивают клинки. Лица их смурные и решительные: многие знают короля ещё с момента, как только началось восстание. Ещё с минут, когда тот был простым вором в алой мантии, который боролся и бился вместе с ними, рисковал, ел с ними обычный хлеб и пил кипяток. Тэхён видит в них гнев. Он горит ярким пламенем: люди настроены жестоко и решительно, они пойдут туда не только ради своего предводителя — Чонгука, — но и ради его второй половины, ради того, с кем Пиковый туз связан душою. И Тэхён восхищается их преданности и решимости во взглядах. Сам он чувствует себя вымотанным. Не может выбросить из головы Юнги, который будет тоже присутствовать на опасной и кровожадной арене престолов, бороться за власть и чужую жизнь. И думает о Джине, которого, кажется, уже не спасти, да только Тэ не может прекратить пытаться. Он отчаялся, он с ума сходит. Его душе пора отстраниться от чёртового убивающего трона, от того, как корона сводит его с верного пути. Его Джин, обезьянка, которая была ласковой и когда-то доброй… Тэхён всё ещё пытается верить, что что-то там осталось внутри от прежнего человека, которого капитан знал. Вспоминает его доверчивый, открытый взгляд, который тут же сменяется безумным оскалом, который довелось увидеть в Вейхене. Сокджин не потерян, нет. Ким отказывается в это верить, никогда не сможет принять факт, что Джин сможет поднять руку на Чимина. В его разуме теплится желание поговорить с ним, но судьба слишком далеко их друг от друга отшвырнула, чтобы это оказалось вдруг возможным. Ноги сами ведут его в «Дикий вереск», в место, куда он устроил Тесс и малыша Яна. Ему даже интересно, как обустроился за это время омега, как чувствует себя мальчишка, пузатый и симпатичный карапуз. Внутри горит пламя мечты, что когда-то, через много лет после окончания войны Тэхён будет с горечью вспоминать обо всём, что происходит сейчас. Он видит только себя и Юнги, но также отчаянно хочет знать, что будет в будущем с Сокджином. Не хочется думать, что ему действительно уготована только смерть. Тэ мотает головой, словно старается отбросить навязчивые и ужасающие образы. Рукой лезет в карман и находит там осколок прошлого, той жизни, к которой Ким больше не принадлежит. Капитанский знак, каким часто Тэхён крепил плащ поверх доспехов, состоящий из двух чёрных крыльев — близко к символу его дома. Рассматривает. Почему-то до сих пор не выбросил, хотя давно не использует, почему-то носит с собой, будто это напоминает альфе о том, кем тот когда-то был. Тэхён вздыхает, вертит брошь в руках и снова после прячет в карман. Он глядит на вывеску таверны, но заходить почему-то так и не решается. Просто прислушивается к гомону людских голосов за деревянной дверью, к чьему-то смеху, к перекрикиваниям прислужников. Он не знает, почему сюда пришёл, отчего его так сильно тянет к худому омеге-Черве и его крохотному дитя. Нужно двигаться, нужно собираться в дорогу и ждать времени, которое будет означать начало конца. Или же просто начало? Начало новой, совершенно другой жизни, которая накроет их всех с головой, как только закончится последняя битва. Раздастся окончательный залп, завершающих взмах меча, тихий шорох сменяющихся флагов и звон колоколов. Тэхён стискивает в кармане брошь и уходит прочь, чтобы тоже как следует подготовиться к тому, что неосязаемо над ними нависнет.***
Син приносит Чимину бумагу с печатью короля, на которую тот смотрит бесстрастно, как на обычную вещь, а не послание, которое омега должен отправить Чонгуку. Намджун просит его о многом: о спасении, о прощении, об исцелении, которое он дать не в силах. Не уверен, что Сокджин однозначно заслуживает кары богов, но и не может не признать, что омега, ведущий войну уже долгое время в одиночку, достоин только адского котла, а не возвращения в Чертоги. Смятение, охватывающее Чимина, накаляет воздух вокруг него до предела. Чувства — опаснейшее из оружий, которое могло только оказаться в руках человеческих. Он глядит на чистый лист перед собой и раздумывает, что именно должен написать Чонгуку, как скрыть послание, которое наверняка прочитает Правитель разбитых душ, раз он направил своего брата с Чимином говорить. Почему не пришёл сам? Почему позволил альфе, который явно устал от войны и сражений, от политических и дворцовых интриг, обратиться к пленнику самому? Чимину не удаётся понять этого омегу, не получается даже предположить, что именно творится в его душе и голове. Обычно он довольно проницателен, однако сейчас, вспоминая потерянный облик Сокджина, может думать лишь о том, каким несчастным был его взгляд. Сожаление и сострадание так подло заливают его душу кислотой, что не получается избавиться. Протягивает руку, обхватывая тонкое гусиное перо, обмакивает кончик в чернильницу. Что нужно написать, чтобы Чонгук его понял правильно, но не пронюхал никто другой? Как сформулировать письмо? Чимин нервно потирает круглый живот ладонью, когда дитя внутри возмущённо толкается, реагируя на волнение омеги. Капля чернил падает с кончика пера на стол, и он нервничает ещё больше, хмурится. Лишь бы послание успело к Чону, потому что Паку думается — тот уже начал активные действия. Он всё же решает довериться сердцу и набирает чернила снова, тут же коряво выводя первые слова: Душа моя, я знаю, что тебе несравненно трудно и горько после того, как меня увезли из замка, — написанное кажется бредом, но Чимин продолжает. — Я знаю, каково сейчас, вдалеке от того, как Ратар придерживал твою ярость в узде. Понимаю, что ты хочешь сделать. Однако, я прошу тебя лишь быть благоразумным. Король предлагает тебе сдаться, я знаю, что это горько. И плохо. Мне больно писать такую просьбу собственными руками, однако я лишь прошу тебя о здравомыслии. Помни, что ты мне обещал. Помни, в чём перед богами и мною поклялся. И следуй данному обещанию. Я верю в твою силу разума и чувства ко мне.Terro aroena.
Чимин надеется, что Чон помнит, как он просил его не останавливаться ни при каких условиях. В этом и состояло данное королём мужу обещание. И пусть ему он следует без промедлений. Омеге, конечно же, страшно, и он может надеяться только на волю судьбы. Заканчивает письмо, сушит чернила, пока не слышит, как в покои тихо входит кто-то. Чимин сперва предполагает, что это Син, вернувшийся за посланием, чтобы отправить, однако то не стражник. Чёрный китель, явно не предназначенный для этого человека, висит на плечах. Тонкая, похожая на хрупкое молодое деревце фигура, короткие смоляные волосы и совершенно пустой взгляд на худом измождённом лице. Сокджин оглядывает покои, которые самостоятельно выделил Чимину, будто последнего тут и нет. Пак настораживается, но всё же медленно поднимается со стула, поворачиваясь к пленителю полностью. Они оба напряжённо молчат: Чимин, всматриваясь в фигуру Джина, а тот лишь слепо оглядывая пространство, раньше бывшее родным и знакомым. Омеги не говорят, пока Правитель разбитых душ первым не нарушает тишину, и голос его кажется по-прежнему красивым и мелодичным, но абсолютно пустым, как и при первой их встрече. — Вам разве не странно, что я так с вами поступил? — спрашивает он, подходя к краю постели и присаживаясь на светлое покрывало. — Нет, — тихо отвечает Чимин, оставаясь стоять у стола. — Как раз таки ваши мотивы объяснимы и логичны. Вы отчаянно хотите победить, сломить противника, чтобы он оказался в отчаянном положении. Вот только ваших причин желать трон я не вижу и не ощущаю. — Вы правы, их нет, — произносит Сокджин. — Трон не нужен мне. Я и сам порой не ведаю, зачем и за что борюсь. И всё чаще натыкаюсь на мысль, что делаю это по инерции из-за обещания, которое дал человеку, предавшему меня. — И что же вы пообещали? — спрашивает Пак, держась рукой за край стола. — Встретиться. Я хочу встретиться ещё раз, — на грани шёпота доносится со стороны кровати. — Я был разбит его предательством и пообещал, что наш следующий контакт будет смертельным для кого-то. Чимин ненадолго замолкает. Голос, пусть и кажется ровным, однако всё же вызывает внутри омеги почему-то бурю эмоций. Он… и кажется нездоровым душевно, и не кажется одновременно. Просто уставшим, измученным и раненым. Пак поднимает голову на ссутулившуюся фигуру, слепо смотрящую перед собой на шкаф с плотно закрытыми дверцами. — Я рос здесь, — вдруг произносит король, не оглядываясь на Чимина. — Рос в этой самой комнатке. Был здесь счастлив, плакал, мечтал. И почему поместил вас сюда, понять по сей день не могу. Единственное, для чего вы здесь нужны и до сих пор потому же живы, что вы — приманка для Пикового туза. Да только вы и сами об этом знаете, правда? — оборачивается Сокджин, прожигая холодным взглядом Пака. — Он пойдёт у вас на поводу. Он любит вас. — Любит, — соглашается Чимин, присаживаясь на стул, потому что ноги уже начинают гудеть, — и пойдёт за мной, куда угодно. Но это ещё не значит, что у вас получится выиграть. Сокджин усмехается, сощуривая выразительный разрез глаз, поднимается с места, вынуждая Чимина напрячься. — Любовь на многое сподвигает. Мне же её не досталось, так приходится использовать для достижения целей чужую, — выдаёт он, делая несколько шагов по направлению к Паку. — Ваш брат любит вас, — почему-то вдруг выпаливает омега, вынуждая Джина скривиться. — Знаю, — кивает он, возвращая нечитаемое выражение лицу. — Только вот его любовь — яд для меня. Она делает слабее, уязвимее. Слишком долго пришлось полагаться на кого-то, быть жертвой, нуждающейся в чьём-то спасении и защите. Вы сильный человек, вы знаете, что приходится рассчитывать лишь на себя и свои силы, — заканчивает Джин. — Я думал так раньше, — кивает Чимин, вдруг упираясь взглядом в глаза короля. — Только на себя и рассчитывал. Только за себя и волновался. Но теперь думаю, что без любви человеку не прожить. Не выкарабкаться без дружбы и преданности. И глядя на вас, ещё сильнее в том убеждаюсь. Сокджин гневно задерживает дыхание и обдаёт Чимина злым взглядом. Он долго разглядывает пленника, спокойно сидящего на стуле возле стола и прижимающего к круглому животу ладони. Чимин без страха и волнения смотрит в ответ. У него не получается отогнать сострадание к врагу, как бы того ни желал здравый рассудок. Сердце мечется, сжимается от чужого вида, от того, каким омега кажется несчастным. — Вот и посмотрим, кто окажется правым, — бросает Сокджин. Он приближается, чтобы взять со стола послание, написанное рукой Чимина, замирает, когда тот протягивает руку и хватает короля за запястье. Омегу передёргивает, он старается вырваться, смотрит на Пака зверем и искривляет губы. — Вы ведёте войну, потому что вам больше неоткуда брать эмоций, Ваше Величество. Следуете за обещанием, потому что безгранично любите человека, которому дали его, и хотите в последний раз увидеть его ещё хотя бы одним глазком. Вы не можете отвязаться от мыслей о брате, о вашем альфе, который сломлен настолько же сильно, как вы сами, потому что иначе позволите своим чувствам и боли взять верх, — горячо шепчет Чимин, а сам не знает, почему говорит с ним вообще. Зрачки Джина кажутся огромными, глаза, теряя всякую холодность, расширяются, будто Пак действительно забрался к нему в душу. — Вы глубоко несчастны и ранены. Ваш весь облик, каждый поступок буквально кричит о том, что вы нуждаетесь в помощи и поддержке. Не проще ли было бы сдаться, отринуть всю дрянь, которая сжигает вас изнутри, и принять тот самый покой, которого желает душа? Сокджин резко выдёргивает из хватки руку, тут же пятясь прочь от Чимина. Его щёки бледные, губы плотно сжаты в одну линию, когда он, стискивая бумагу между пальцев, отходит ещё дальше. Взгляд падает на живот Чимина, который тут же хочется прикрыть. — Да, я хочу покоя, — кивает, хрипло отвечая Джин. — И я достигну его, когда ваш муж окажется повержен. Он сглатывает и уже намеревается уйти, но что-то вновь останавливает, вынуждая обернуться. — Берегите своё дитя, — шепчет король, — нет ни единого подарка свыше, который бы оказался ценнее. Берегите её. Чимин вздрагивает, когда слышит это, он обхватывает живот руками, как только за Сокджином захлопывается дверь, и судорожно выдыхает. Он не сумасшедший, все ошибаются. Он уничтоженный, стёртый в пепел человек. Его душа кричит о помощи всем, кто только находится рядом, но остальные остаются глухи к мольбам. Слёзы подкатывают к горлу, когда Чимин понимает, что Джин обратился к его ребёнку не просто так, он… Её. Омега попросил беречь её. Зажав рот ладонью, Чимин оказывается не в силах больше сдерживать эмоций. Потому что чужая боль окатывает ведром ледяной воды, и омега знает — ничто почти не способно вытащить этого человека. Только покой. То, что сможет или стереть всё, что окружает его, с лица земли, или же время. Долгие годы исцеления души, не тела, то тут совсем не причём. Всхлипнув пару раз впервые с тех пор, как его сюда приволокли, Чимин молча роняет ещё несколько слезинок, прежде чем ему удаётся успокоиться. Его снова пинают изнутри, и омега прикладывает ладонь к животу, поглаживая место, куда бьёт детская конечность. Дочка. Теперь Чимин тоже это неосязаемо и необъяснимо ощущает. Как понял Правитель разбитых душ — не знает, но на мысли о том, что он ждёт девочку, ребёнок внутри начинает словно согласно бушевать и переворачиваться. Пак старается успокоиться и встаёт, распахивая створки окна, дышит глубоко, останавливая поток мыслей, зажмуривается. Чужое горе обволакивало его из-за присутствия омеги в комнате, но ощутив глоток свежего воздуха, становится намного легче жить. Что-то подсказывает: осталось совсем немного. И скоро всё это прекратится. Плеч Чимина позади касается призрачной рукой кто-то, кто всегда остаётся рядом, даже если Пак этого не замечает. Аэлина. Так будут звать ребёнка, который сейчас замер внутри, прислушиваясь к постепенно выравнивающемуся ритму сердца родителя. Имя проскальзывает в разуме внезапно, словно взяло из ниоткуда, но Чимину хочется верить: это подсказали свыше.***
Чонгук, читая уже в который раз послание, пришедшее из дворца, не может перестать сходить с ума. Это написано рукой мужа, значит, тот относительно в порядке. Однако написано так, словно имеет двоякий смысл. Прямой в том, что Пак просит его пойти на условия Правителя разбитых душ, а тот, который читается между строк — об обещании, данном Чимину на севере. Что Чон не сдастся ни при каких условиях, что не сойдёт с ума, даже если Чимин погибнет. Ему ни в каком ключе не хочется думать о том, что такое может случиться. Он рассчитывает на план, сидя в замке Гнезда и ожидая, пока подготовка окончится, и войско сможет выдвинуться. Часть солдат Чонгук отправил сторону столицы двумя днями ранее, когда план только утвердился и обрисовался окончательно в их разумах, когда Илиа согласился быть помощником в захвате оставшегося сердца государства. Чонгук вздыхает, сжимает бумагу в пальцах, словно та сможет хоть немного приблизить его душу к омеге, находящемуся так далеко от него. Прижимается к чернилам губами, пока не видит никто, и снова набирает в лёгкие побольше воздуха. В дверь едва слышно стучат, отчего альфа убирает послание в нагрудный карман, не желая с ним расставаться даже в пути. До тех пор, пока муж не окажется снова рядом с ним. В зал с большим столом посредине проходит Хосок, он полностью снаряжён, только нет латных перчаток и шлема, а в остальном главнокомандующий подготовлен. В этот раз они не будут ждать лучшего времени суток, не собираются осторожничать. Их много, вооружённые до зубов солдаты, уже прошедшие столько, сколько в человеческом разуме не укладывается: битвы, тяжёлые переходы через границу, годы, столетия угнетения, которое перекидывалось с предков на потомков. Они дожили до этих дней и теперь ждут, пока карты перевернутся в ином направлении, предсказывая дальнейшую судьбу, но даже не осознают, что сами являются отчасти дланью, управляющей колодой. Чонгук смеривает брата тревожным взглядом: он ещё сам толком не бывал в битвах, больше опираясь на политические дела, мелкие стычки не могут считаться. Чон даже ненадолго начинает сомневаться: а настоящий ли он король, если даже не сражался прежде за справедливость собственной страны. И вопрос этот он задаёт своему главнокомандующему, уже побывавшему в этом аду. — Не вздумай в себе сомневаться, — так же тихо ему отвечает Хо, хватаясь за поножи , чтобы помочь брату снарядиться вместо оруженосца. — Чтобы собрать такое количество людей и заставить идти к своей цели, при этом проливая немалое количество крови, нужна сила. Найти друзей и союзников из других стран и убедить, что твои цели действительно стоят их усилий — непросто. Рискованно. Мудро. Хосок ловко закрепляет первую поножу на ноге Чонгука, встав на одно колено. — И идти дальше, несмотря ни на что, сколько бы тебе с самого начала ни твердили, что ты — грязь под подошвами, преодолевать боль, непринятие и жестокость, кровь, несогласие, плевки в лицо — достойно похвалы. Я верю, что ты станешь лучшим королём для Этлинии, — поднимает голову Хосок, глядя в уставшее лицо Чонгука. — Ты уже прошёл столько вёрст, перетерпел столько бед. Осталось немного, брат. Я верю в тебя. Люди верят в тебя. Крис и Юнги верят. Чимин верит и ждёт, пока ты придёшь за ним. Хосок поднимается, чтобы взять следующую пластину для защиты конечностей, но Чон внезапно сгребает его в крепкие объятия. Они никогда не были так близки. Их близость души определялась прикрытием спины, защитой, молчанием, свободой выбора. Чонгук не просил Хосока присоединиться к его восстанию, тот сам последовал за ним одним из первых. Альфа ведь ещё даже не сказал ему за это слов благодарности, ведь между ними — братьями — не привычна нежность или трепетность. Только сталь и решимость. — Спасибо, Хоби, — шепчет Чонгук от всей души, со всей искренностью и благодарностью, которая разрывает его изнутри. — Без тебя и твоей поддержки я бы не забрался так высоко. — Это ещё не конец, мой король, — улыбается лучисто Хосок, и улыбка его, такая редкая, но важная, отражается и на лице Чонгука. — Вот когда разобьём проклятых Черв и захватим нашу столицу, мы отпразднуем победу так пышно, как ещё никому не снилось! Они хватают друг друга за руки, крепко сжимая их в пожатии, глядят в глаза, чтобы настроиться. Первый бой Чонгука за свою страну, неисчислимое кровавое побоище для Хо, их последний бросок. Пан или пропал. Всё или ничего. Другого нет, никаких полумер в этот раз, и оба знают, что сдаться права не имеют. Хосок помогает Чонгуку полностью облачиться в серебристые доспехи, закрепить этлинские латы как следует. На альфе тот же нагрудник, который попросил выковать для него Чимин, когда они только начинали путь. Он всё ещё сидит как надо, и Чонгук проверяет, хорошо ли ему двигаться. Прикрепляет двойные ножны, прячет на поясе кинжалы, а после принимает шлем у главнокомандующего. Сам Хосок тоже хватает свой, в момент, когда двери снова открываются и показывается в проёме Юнги: стальные латы сверкают в свете свечей, лицо у омеги серьёзное, и Чон замечает, как губы Хосока вздрагивают от вида его в полном вооружении. Взгляд падает на привычный алый плащ, на тёмные волосы и красивое, почти скульптурное лицо. Чонгук понимает, что Хо очень трудно брать с собой человека, дорогого сердцу, на битву, из которой они могут не вернуться, но Юнги — такой же главнокомандующий, как и сам Пиковый Валет. — Ваше Величество, мы готовы к отправке полностью, — тихо произносит Бубновый король. — Правитель Хатраса уже ждёт в середине колонны, отряды разбиты, телеги отправлены. Я так же отослал письмо в Эдериас с указанием, когда выступать. Чонгук выдыхает через рот, последний раз бросает взгляд на Хосока и кивает. Держа шлем под мышкой, он старается не обращать внимания на то, как поскрипывают и скрежещут от каждого шага доспехи, как лязганьем сопровождается каждое столкновение сапог с каменным полом. Он ощущает холодок по коже, а потом обжигающее дыхание на лице — Эрус всегда с ним. Коротко и беззвучно молится всей Шестёрке, готовый к решительному шагу. Все трое выходят в темноту большого внутреннего двора замка. Преодолевают его, часть города, прежде чем Чонгук ощущает эту взволнованную дрожь, словно отправляется домой. Он нигде ещё так себя не чувствовал, разве что испытывал схожие ощущения рядом с Чимином, но теперь он точно знает, что его путь пролегает домой. Когда двое главнокомандующих выходят за пределы города, туда, где уже построены в колонны и шеренги солдаты, конные и пешие, повозки с провизией и оружием, катапульты для необходимости, тараны и пушки, Чонгук замирает. — Хамаль ждёт рядом с Кристофером в самой середине, я отправлюсь в хвост и буду контролировать с Пассом движение там, — тихо говорит Юнги, намекая, что Чонгук и Хо окажутся в самой голове процессии. Он кивает, принимая информацию, но пока не понимая, почему солдаты стоят, глядя на него. Чувствует себя неловко перед ними, словно полностью раздетым, пока Мин не склоняется к его уху снова: — Они ждут напутственной речи, Ваше Величество, — объясняет омега, прикасаясь к предплечью альфы, закованному в сталь. — Подбодрите их перед дорогой и боем. Чонгук неуверенно кивает. Сможет ли он снова разжечь пламя в чужих сердцах? Способен ли он — Чон Чонгук, оборванец из тупика в конце сточного слива, живший впроголодь большую часть жизни, но оказавшийся наследником престола Этлинии, вновь позвать за собой людей так, чтобы те откликнулись? Отбрасывая внезапно из ниоткуда взявшуюся неуверенность и колко кусающий страх, альфа глубоко вдыхает. Наполняет кислородом лёгкие, распахивает глаза и выпускает воздух через нос. — Я родился в крохотном доме на севере, безымянный, никому не нужный мальчишка в абсолютно нищей семье. Рос воришкой, плутом и оборванцем, — вдруг льются изо рта Чонгука слова, даже задуматься не успевает. — Я не знал, что во мне течёт древняя кровь. Моя матушка хранила этот секрет, как и многие из погибшей, вымершей династии в течение сотен лет. И поведала мне, кто я такой на самом деле. Но я никогда не считал себя особенным, избранным, достойным трона. Чонгук чувствует, как от волнения, всё ещё бушующего в крови, пересыхает глотка, но продолжает: — И никогда не думал, что окажусь здесь — перед вами. Перед тысячами людей, за которых мне нужно будет нести ответственность, возводить флаги и сражаться рядом. Бок о бок, как король, как солдат, как мужчина. Я помню каждый голодный день. Я помню отца, который учил быть честным, но и выживать тоже. Я помню мать — принцессу Этлинии, которая так и не решилась сделать что-то, чтобы рассказать людям правду. Я помню лицо Пик, которые подвергались издевательствам столетия, — с нажимом произносит последнее слово альфа, ощущая, как гнев распаляется внутри. — Голод, холод, изгнание. Невозможность считаться полноценными людьми. Мы прошли этот путь, как проходили наши предки, но в конце концов решили, что с нас хватит. Снова сглатывает, вздрагивая от количество направленных на него взглядов и тихого роптания. — Нашу веру стёрли. Наше государство сожгли, построив на его месте ужасающую махину несправедливости, в которой корона и люди — небо и грязь. Хватит. Мы прошли эту черту, мы её сломили, — выдыхает Чонгук. — Я не особенный. Я просто Чонгук, который не надеялся на успешный результат. Особенным меня делает вера. Вера вас в мои решение, согласие идти со мной, даже зная, сколько это стоит жизней, сколько окажется пролито крови. Вы — делаете меня особенным, вы делаете меня королём. Чонгук вздыхает, а люди уже переговариваются. Он слышит ободряющие выкрики, ощущает, как его решимость передаётся другим. — Закончилось время разделения на касты, — голос Чонгука становится жёстче, твёрже. — Закончилось время Велиаса и его Червовых королей. Начинается новая эпоха — возрождения Этлинии. И пусть восстанет она, словно огненная птица Феникс. Только благодаря вам и вашей вере это будет возможно, — чувственно выдыхает альфа, а люди начинают уже смелее выкрикивать слова поддержки его мнению, вскидывать руки. У Чонгука что-то так дрожит внутри, что становится тяжелее дышать. — За Этлинию! — доносится из толпы, вынуждая Чона обернуться на звук голоса. — За короля! — басом выдаёт Хосок, и люди поддерживают его. Они на финишной прямой. Прямо сейчас, в миг, когда сердца снова наполнены огнём. Чон седлает коня и надевает на голову шлем, оставляя забрало поднятым. «Дождись меня», — мысленно молится, чтобы Чимину хватило сил быть живым и здоровым в миг, когда он достигнет проклятых стен Рилиума.***
Он сперва не понимает, куда попал. До момента, пока его лицо не окропляет солёными брызгами, а жёсткий морской ветер не хлещет по лицу. «Я сплю?» — не понимает он, а после глядит на свои руки, но видит их так, как они выглядят обычно. Он стоит на песчаном берегу, его босые ступни утопают в жёлтом горячем песке. От бурных порывов ветра лёгкая белая рубашка развевается и хлещет по бокам. Вдохнув поглубже всей грудью, Джин морщится — он никогда не был у моря. Ни разу за всю свою никчёмную мрачную жизнь. Наверное, он всё же спит. И даже не знает, правдиво ли видение перед ним. Вся эта голубизна бескрайнего водного простора, плещущиеся о берег волны, из-за которых песок становится темнее и тяжелее, бездонная громадина синего неба, испещрённая множеством разномастных облаков. Джин чувствует вкус соли на губах и обжигающие солнечные лучи на щеках. Это… приятно. Дарит умиротворение. Он давно себя так не ощущал, давно не прекращал сгорать в собственных тяжёлых мыслях и чувствах. Сейчас здесь он не ощущает абсолютно ничего. Ступни омеги путаются в песке, идти тяжко, но он бредёт ближе к воде. Так хочется к ней прикоснуться, ощутить морскую пену между пальцев, поймать водоросли или даже маленькую медузу. Намджун говорил, что они прозрачные и склизкие на ощупь. Он снова ощущает себя десятилетним мальчишкой, заворожённо слушающим рассказы старшего брата о бескрайнем солёном водоёме. Но сколько бы ни шёл Сокджин к волнам, те, кажется, всё дальше от него. Он продолжает слышать шум прибоя и плеск волн, но не может туда подобраться. Уже уставший садится на песок и просто решает посидеть так, в тишине, когда даже мысли и образы не беспокоят, как вдруг ощущает — за ним наблюдают. И когда распахивает глаза, то тут же теряется во всплесках удивления. Он видит её, стоящую у самой кромки воды. В белоснежном шёлковом платье, очерчивающим изящную женскую фигуру. Её волосы вьются до самой земли — они красивого золотого цвета, как само солнце на небосводе, освещающее целое море. Тонкие бледные руки висят вдоль туловища, а сама фигура замерла, позволяя воде щекотать её ноги. Сокджин не может оторвать от неё глаз, только смотрит и смотрит, пока женщина к нему не оборачивается сама. У омеги складывается ощущение, что она имеет множество лиц: он видит в ней красивую женщину, тут же облик сменяется, показывая Бубнового короля, а после изгиб губ становится пухлее, пока перед Сокджином не появляется Пак Чимин. Он видит папу с его тёплыми добрыми глазами, замечает уставшее лицо Доюны и мать Намджуна. Лицо женщины всё время изменяется, а у Джина начинает рябить в глазах. — Кто ты? — хочет спросить омега, но изо рта не вырывается и слова, однако голос проносится вихрем в голове. Она улыбается — так тепло, по-матерински, словно давно ждала с ним — Сокджином — встречи. Протягивает к нему ладонь, и тот ощущает тёплое прикосновение. В нём столько всего сокрыто, что слёзы подкатывают к глотке, грозясь излиться очередной истерикой. Но когда Сокджин ощущает, как первая горячая капля скользит по щеке, то в груди нет ничего, кроме облегчения. «Ты знаешь ответ», — раздаётся в голове, но губы её не размыкаются. Мать. Сестра. Подруга. Любовь. Сокджин чувствует всё это, только взглянув на золотистые волосы, а сам захлёбывается от слёз. — Я ошибаюсь. Я всё делаю неправильно, но не могу остановиться, — плачет внутренне Сокджин, словно может уткнуться в её грудь и оказаться в тёплых объятиях, чтобы заботливые ладони наконец сняли с его души груз, а с плеч — ответственность. «Нет верного пути, есть тот, который необходимо преодолеть», — отвечает ему ласковый голов в потёмках разума. — Я когда-нибудь буду счастлив? — плачет омега, вцепляясь пальцами в рыхлых горячий песок. «Если только сам захочешь». Джин хочет. Так отчаянно и сильно, что продолжает воевать, проливать кровь, убивать, пусть и не своими руками. И вдруг чувствует, как у него вибрирует всё тело. Эта сила позволяет ему снова встать на дрожащих ногах, а те непослушно наконец двигаются вперёд — к ней. Это она его зовёт, манит к себе протягивая руки, чтобы подошёл. Джин отчаянно тянет к женщине ладони, пока с ужасом не замечает, что её лицо — его полная копия. Он вздыхает, плачет, позволяя без стыда крупным каплям падать с подбородка, чувствует, как мягкие ладони касаются сначала его кончиков пальцев. Падает в объятия тонкий белых рук, но вместо тепла оказывается под толщей солёной воды. Здесь ему не нужно дышать, омега ощущает, как медленно погружается на самое дно. Он закрывает глаза, позволяя течению нести себя, куда ему будет угодно. «Джин! — слышит он, и снова приходится посмотреть вперёд, на облик неведомого существа, божества. Он так и не может дать ей имени. — Ты знаешь ответы на все вопросы. Найди их». Ему нечем дышать. Вода давит на кости и мышцы, и Сокджин начинает брыкаться, пытаться всплыть, выпуская пузыри изо рта. Он хочет на поверхность, снова к ней, на жёлтый горячий песок. Перед глазами только облик с золотистыми волосами и голубое-голубое небо. И тут он рывком втягивает воздух ртом, подскакивая на собственной холодной постели. Хватается, промокший от пота так, что рубашка липнет к коже, за подушки и старается понять, что только что было. Это совсем не похоже на сон. Он помнит золотистые волосы, но не может нарисовать её лицо. Он знает, кто приходил к нему, но не в состоянии дать ей имя. Омега щупает промокшее от слёз лицо и впивается в одеяло. Там, в видении, было лучше. Там был морской ветер, солёная вода и она. А здесь омега один. В пустой, холодной комнате на одинокой огромной постели. Сам не понимая, что он делает, спускает босые ноги на каменный пол. Шатко поднимается и бессильно бредёт в сторону дверей. Там, как и всегда, стоит Син, но альфа не произносит ни слова, когда Сокджин проходит, шаркая босыми ступнями, мимо. Ему плевать сейчас на всех. Она сказала, что он знает ответы на все вопросы, и нечто, горячее и жуткое, в нём ведёт короля сейчас. Сам не знает, как дошёл до другого крыла, где теперь живёт брат. Он не стучится, нет. Возле комнаты Намджуна даже охраны, как ни странно, не стоит и человека. Омега тяжело распахивает расписные двери, будит шорохом и скрипом петель тут же подскакивающего на месте лохматого альфу. — Джин-ни? — хрипло зовёт он, опираясь на согнутый локоть, пока омега медленно приближается к его постели. Он, почти не ощущая тела, забирается под одеяло брата и прячет околевшие ноги. Намджун не сопротивляется, когда Джин обхватывает его руками за пояс и укладывает голову на плечо, вжимается носом в острую ключицу. Просто замирает и не двигается. Сокджин же вдыхает давно забытый запах родного тела. Раньше они были близки. До того, как оба бесповоротно не изменились, не стали чем-то иным. Ласточки и сойки давно нет в живых, но, может, они смогут переродиться во что-то другое? Совершенно постороннее, свободное, как настоящие птицы. — Я никогда не был у моря. Хочу его увидеть, — вдруг шепчет омега, а звук выходит глухим из-за того, что тот утыкается в грудь альфы лицом. Здоровая рука Джуна вдруг обхватывает его за плечо, медленно гладит по коже, скрытой тканью ночной рубахи. — Я покажу тебе море. Даже если в следующей жизни. Ты увидишь его, Джин-ни, — шепчет Джун, так горячо и доверчиво, словно омега готов дать ему шанс. А на деле что? Для чего Джин сюда пришёл? Он ведь не собирается примиряться с братом, так что за неведомая сила привела его среди ночи в покои, принадлежащие ему? Сокджин вздёргивает голову, силится разглядеть в полумраке знакомые до боли черты лица. И снова чувствует себя так, как в том видении на берегу моря — нет ужасных мыслей, нет боли и сжигающих чувств. Только тишина. — Я ненавижу тебя, — спокойно произносит омега, глядя в любимые глаза. И говорит правду. Он ненавидит Намждуна всей своей уставшей душой за то, как сильно в том запутался. — Я люблю тебя, — вторит голос альфы, словно это значит одно и тоже. Для них, видимо, так и есть. — Я не прощу тебя, — выдыхает со слезами в горле Джин, чувствуя, как его губы начинают дрожать. — Я буду вымаливать прощение и искуплять свои грехи все жизни, которые мне уготованы, — отвечает Джун, прикасаясь кончиками пальцев к его щеке. И омега их не отталкивает, лишь зажмуривается. — Спаси меня. Намджун не ожидает, что Джин подастся вперёд, прикасаясь сухими губами к его рту. Не отстраняется, не отвечает, просто ждёт. Пока омега сам не прижимается ближе, а там уж срывает тормоза: альфа обхватывает его лицо рукой, отвечает, прикусывая губы. — Давай сбежим, — шепчет Джун, оторвавшись от него. — Нет, — твёрдо говорит тот, зажмуриваясь. — Я дойду до конца. Альфа устало вздыхает и прижимается лбом ко лбу омеги. Смиряется с его решением и позволяет остаться. Сокджин понимает, что никогда раньше не спал с ним рядом. Не слышал его тяжёлого дыхания, не ощущал горячей кожи поблизости. В его голове впервые за долгие месяцы — пустота. Блаженная, приятная, глухая, словно вакуум. И он позволяет себе расслабиться в чужих объятиях, смеживая веки.***
Джин просыпается рывком. Он сперва даже не может понять, где находится, и только лицо Сина, стоящего в полумраке предрассветной дымки, затапливающей комнату серым светом, освещает спокойное лицо альфы. Тот глядит на то, как король садится в чужой постели, как трёт глаза и старается привести разум в готовность мыслить, ждёт. Сокджин вздыхает, сжимая одеяло пальцами, когда рядом возится Намджун, просыпаясь. Син смотрит с болью, но в боли той проскальзывает доля облегчения. Омеге стыдно перед гвардейцем, но Син лишь мельком приподнимает криво уголок губ и моргает, прогоняя наваждение. — Ваше величество, — обращается негромко к нему, а Джин спускает ноги с кровати и взволнованно поднимается. Взгляд Сина красноречив, ранняя весть тоже говорит сама за себя, однако омега ждёт, он хочет услышать, что ему скажет верный воин. Син вздыхает и глядит на босые, уже замерзающие ступни короля, но не они сейчас — главное. — Они у ворот, — коротко произносит альфа, вынуждая напрячься обоих королей — Джина, стоящего напротив, и Намджуна, всё ещё сидящего в кровати. Вот как. Войско Пикового туза явилось даже раньше, чем Сокджин ожидал. Не прошло и недели после отправки письма от его мужа, как он уже здесь. Сдаться ли тот приехал? Что-то Джин в этом сомневается. Он оборачивается на хмурого брата с мрачным взглядом, усмехается горько, искривляя пухлые выразительные губы, которые несколько часов назад позволял Намджуну целовать. Снова. — Нас ждёт славная битва, — шепчет омега, оборачиваясь к стражнику, ждущему следующего приказа.