Wires

You know I don't forgive, I don't forget

      Ступать надо осторожно и тихо. Каждый шаг должен быть похож на перышко, которое касается пола. Тогда никто не услышит. Это всегда работает. За одним исключением: если его уже не поджидают за закрытой дверью. — Где ты был? — голос подобен грому посреди тихой ночи. Кажется, сердце только что попыталось выпрыгнуть из грудной клетки: так сильно Чонин испугался от неожиданности. Он хватается двумя руками за область сердца, будто хочет удержать его на месте, успокоить. Убедившись, что это всего лишь Сынмин, Чонин шумно выпускает воздух. А секундная паника превращается в недовольство. — Ты что, поджидал меня?! — в комнате больше никого нет, поэтому он не сдерживает себя в громкости. Сынмин сидит на кровати, скрестив ноги по-турецки и опираясь спиной о подушку. Даже не притворяется, что до этого читал книгу или еще чем-то занимался. Весь его изучающий взгляд сосредоточен на Чонине. И вместо очевидного ответа он задает свой вопрос: — Куда ты пропадаешь на несколько часов два раза в месяц? Конечно, Сынмин будет единственным, кто заметит. Этого стоило ожидать. — Тебя не касается, — бросает Чонин. Выходит грубо, и он почти сразу об этом жалеет, поэтому добавляет: — У тебя свои секреты, у меня — свои. — Твой секрет не такой уж и секрет. Этот спокойный и уверенный тон раздражает. Чонин думал, у них неписанный уговор: он больше не пытается расспросить Сынмина о его прошлом, а в ответ получает такую же тишину и спокойствие. — Тогда зачем спрашиваешь? — бурчит Чонин, в пару шагов доходит до своей кровати, расположенной напротив Сынмина, и с размаху плюхается на нее, положив голову на согнутые в локтях руки. Лучше уж смотреть в потолок. — Интересно, как ты отсюда сбегаешь каждый раз и не попадаешься. Чонин не отвечает. Челюсть сжата, а губы стали тонкой линией. Если ничего не говорить Сынмину, то он в какой-то момент отстанет. Наверное. Сегодня и так все пошло наперекосяк, а тут еще и он со своим допросом. С каждым разом, как Чонин приходит в колумбарий, ему становится только горше. Еще и людей сегодня было больше обычного: не расслабишься. Почему-то совсем не нравится скорбеть при других, даже если на их долю тоже выпало тяжелое испытание потери близкого человека. Все равно, как только новый человек проходит мимо или маячит на периферии зрения, вся тонкая нить связи, которую он пытается нащупать, мгновенно обрывается. И так несколько раз за те пару десятков минут, что он урывает для себя. Повезло еще, что бежать нужно не так далеко от детского дома, иначе бы пришлось сократить время посещения до нескольких минут. Впрочем, сегодня он так и сделал, не выдержав. Какая-то маленькая девочка рыдала навзрыд по умершему отцу, и стало невыносимо тошно. Чонин ничего не может с собой поделать. Другие люди только придавливают его своими тяжелыми чувствами, словно могильная плита нависает над ним все ближе и ближе. Чонин не может не переключаться на них, думая о том, что произошло. И почему-то это не работает так, что ему становится легче от понимания, что кто-то тоже переживает похожее горе. Наоборот, будто только сильнее погрязаешь в болоте, из которого хочется выбраться. Сначала эти минуты в колумбарии были его отдушиной, теперь стали удавкой, которая с каждым разом затягивалась на шее все сильнее и сильнее. Чонин продержался внутри не дольше минуты. По дороге обратно он не бежал, как обычно, а плелся, нахмурившись из-за закатных солнечный лучей. Наверное, именно поэтому он впервые обратил внимание на храм. Вдалеке, окрашенный теплыми оранжевыми цветами, он казался нереальным из-за воздушной дымки. Таким теплым и… обнадеживающим. Чонин, не думая, зашел внутрь. И ему наконец-то полегчало. И никому об этом знать не нужно. Даже Сынмину, который за последние пару лет стал близким другом. И единственным. Жизнь Чонина остановилась подобно мелкому ручейку, поток которого преградил большой валун. А Сынмин, несмотря на хрупкость своих рук, смог его подвинуть. Не на много: всего на пару сантиметров. Но что струйка воды, хоть и небольшая, в сравнении с засухой? Чуть ли не оазис для умирающего от жажды путника. Но все равно. Один невинный секрет не повредит их дружбе. У каждого должен оставаться свой личный уголок, в который больше никому нельзя заходить. Пусть он все так же думает, что Чонин убегает в колумбарий — это логично. А значит, это в стиле Сынмина. Конечно, сложно не догадаться, когда друг видел, как быстро может испортиться настроение Чонина из-за мелочей. Случайно услышанная фраза — и все, воспоминания атакуют. Первое время Чонин даже не понимал, как можно жить дальше, если теперь все напоминает о том, от чего хочется спрятать голову в подушку или зажать уши, закрыв глаза. Со временем не то чтобы стало легче, но… терпимее. Еще и Сынмин один раз рассказал ему, что можно успокаивать бушующее сердце, если правильно управлять дыханием. Чонин безмерно благодарен ему за поддержку. Лучшее в ней то, что она безмолвна: Сынмин не спрашивает, не просит рассказать, не предлагает поговорить, но само его присутствие и спокойный взгляд ощущаются твердой почвой под ногами. Вот только сегодня друг почему-то решил все испортить. — Я на твоем месте уже бы сбежал насовсем, чего резину тянуть, — говорит Сынмин с какой-то неприязнью в голосе. Все еще взвинченный, Чонин уверен, что эта стрела направлена на него совсем не по той причине, из-за которой надулся Сынмин. — Когда-нибудь и сбегу, — парирует он, хмурясь и вдавливаясь голову в подушку все сильнее. В области головы от нее уже не осталось нормального наполнителя. Так даже лучше: как будто можешь скрыться от мира. Чонин говорит «когда-нибудь», потому что еще и сам не знает, как ему быть дальше. После этих вылазок желание сделать хоть что-то накрывает с новой силой — сразу после того, как опустошение придавит плечи. И руки чешутся, и при этом мучает неуверенность: что он может против опытных преступников? Ничего. Сможет только… спустя годы. Тупик этой мысли сразу выбивает из него весь пыл. Чонин хмурится уже не от раздражения, а от обреченности, из которой, кажется, нет выхода. Да для него выйти из стен детского дома — уже подвиг, а думать о том, чтобы сначала найти, а потом расквитаться с виновником — что-то недостижимое. Вот только другого пути он не видит, а поэтому не может думать о чем-либо другом. Быстро забывая и прощая наглость друга, Чонин говорит как бы невзначай то, о чем думал уже долгое время: — Хочешь сбежать со мной? Делая вид, что белый потолок с парой темных трещин все еще хранит ответы на все вопросы, Чонин старается незаметно скосить взгляд на Сынмина, чтобы увидеть его выражение лица. Конечно, это глупое предложение. Сынмин вправе сразу ему отказать. Может, Чонин неверно подумал, что другу точно так же осточертело находиться в этих стенах, выкрашенных зачем-то в самые разные яркие цвета: будто строителям сказали, что здание будет для детей, поэтому они накупили ведра краски самых разных цветов, уверенные, что это точно поднимет настроение тем, кто остался без родителей. Сынмин все еще молчит, и Чонин не выдерживает, озвучивая и так давно известное им двоим: — Я… я хочу найти того человека. — И что? Чонин садится на кровать, скрестив ноги и упершись взглядом в друга в стиле: это же очевидно. Но на лице Сынмина непроницаемая маска, поэтому Чонин озвучивает: — Хочу отомстить. Сынмин не говорит, что это бредовая идея. Не говорит, что Чонин против точно взрослого и опасного преступника — все равно что хилый зеленый росток против сильного большого дерева. Он поджимает губы, а потом говорит: — Ты же знаешь, что тогда должен стать таким же, как он? — избегает Сынмин определенного слова, зная, что может за ним последовать. — Или поступить в полицейскую академию, — выпаливает Чонин, лишь бы побыстрее сказать хоть что-то. — Тогда тебе нужно сначала окончить школу, потом полицейскую академию пройти, еще несколько лет на то, чтобы тебя вообще допустили к важным делам, — немного нравоучительным тоном перечисляет Сынмин, приподняв брови. — Это уже не меньше пятнадцати лет, если ты случайно выделишься — тогда, возможно, десять. Все равно много. У преступников короткая жизнь. Он или они быстрее умрут, чем ты заступишь на службу. Слова Сынмина звучат слишком правильно и складно. Чонин не будет говорить, что уже тоже считал, в какой долгий срок ему обойдется выбор карьеры полицейского. Но что еще тогда? Не в синдикат же им вступать. Даже допускать мысль об этом противно. Чонин не будет туда лезть ни под каким предлогом. — Ну это уж точно лучше, чем кого-то убивать, — бурчит Чонин. — Полицейские тоже убивают. — Ты меня понял, — чуть громче отвечает Чонин, наклоняя корпус немного вперед, а затем вздыхает: — Хотя бы у меня будет доступ в архив. — Не будет, — отрезает Сынмин. — Тебе придется сильно постараться, чтобы получить доступ к нужному делу. Да и… не думаю, что оно вообще есть, раз так быстро прикрыли. Что ты там найдешь? Чонин молчит. Сынмин снова прав. И это хорошо, что у него есть друг, который не питает розовых безоблачных надежд, а подходит к вопросу обдуманно и трезво, остужая пыл Чонина. Только от этого ни разу не легче. — Тебе не обязательно убивать. — чуть мягче предлагает Сынмин. — Стань вором. А я буду помогать тебе. Чонин расширяет глаза: — Что? — Не все преступники убивают, — говорит Сынмин так просто, будто они обсуждают их невкусную похлебку в столовке. — Вор или угонщик избегает насилия больше всех. Хотя, вор даже побольше, — хмурится он, — но научиться угону тоже не повредит. Не говорю, что ты клептоман, но двигаешься тихо, хорошо наблюдаешь за людьми, умеешь блефовать и втираться в доверие. Лицо у тебя вообще не подозрительное, это всегда на руку. Пугает, когда ты серьезен или расслаблен, — Чонину в тот же миг хочется улыбнуться, хотя сердце опустилось из-за неприятных воспоминаний о похожих словах одноклассников. — Но чуть улыбнешься, и этого нет. Ситуация гораздо лучше, чем с моим. — он пальцем указывает на свое лицо. — Неприметное, что хорошо, но доверия не внушает, а это будет поважнее. Неужели Сынмин думал об этом всерьез? Так легко рассуждает, не запинаясь из-за обдумывания. Чонин даже не знает, что ответить. Все слова друга — правда. Просто все это как-то… не для него. Но… — Ты же уже один раз так сделал, помнишь? — напоминает Сынмин. Чонин прекрасно помнит. И может, удивленная и одобрительная реакция друга тогда повлияла на него сильнее, чем он бы хотел признавать. Всякие мысли иногда лезли в голову, особенно по ночам, когда он ничего не видел, а главное — даже самого себя. — Мне тогда повезло, — все же отнекивается он. — Я так не думаю, — Сынмин слегка качает головой из стороны в сторону, сложив руки на груди. — А я думаю. Да и как ты можешь сравнивать? У нас тут не убивают за проступок, а там… нет, это все бред. — Мы всегда можем проверить, была эта случайность или нет. Чонин тогда не ответил, а Сынмин не стал продолжать. Друг знал, что делал. Стоит ему обронить зернышко идеи, оно само прорастет на плодородной почве, которой была активно мыслящий голова Чонина. То, что он не видел в себе раньше — стал замечать. И если раньше он делал что-то бездумно, интуитивно, то теперь анализ мысли вкрадывался в каждое действие, и он будто узнавал себя заново. Точнее, впервые узнавал себя. Понятно и так, как все можно было проверить. Надо украсть что-то во второй раз. Чонин ничего не говорил другу, а тот не возвращался к этому разговору. Спустя две недели Чонин принес Сынмину из кабинета директора их личные дела (во второй раз, который будет позже, он их не вернет). — Ты его читал? — первым делом спросил друг, смотря исподлобья и прижимая к груди свое дело. — Нет, — Чонин и правда не читал. — Чего получше забрать не мог? Честно говоря, Чонин хотел. Но дело того парня, который постоянно задирал его, не удержавшись, он прочитал прямо в кабинете, и первые строки о сгоревшем доме отбили всякое желание что-то с этим делать. И даже раздражение, которое он к этому идиоту испытывал. Еще Чонин думал о журнале с оценками, чтобы можно было их где-нибудь незаметно подправить, но это было не так рискованно. Наверное, потому и стоило начать с этого, но Чонин тогда решил, что если не получится с задачкой посложнее, то и дальше ему в это лезть не стоит. Сыграло еще то, что интереса от дела покруче гораздо больше. Чонин тогда даже не подозревал, что потом этот азарт воспылает в нем еще сильнее, и притухнет только тогда, когда он встретится с первым реальным заказом уже от преступника, а не всякой мелкой швали. Тогда придется повзрослеть и осознать, во что они ввязались, вспомнить о настоящей цели, которая на время отойдет на второй план. Поначалу будет казаться, что жизнь стала яркой и интересной. Свобода, собственные деньги, хоть и небольшие, первые успешные дела и адреналин во время их выполнения — все это вскружит голову. Будет казаться, что он какой-то супер герой из фильмов. Кто же мог предугадать, что такое хулиганство, которое мама, мягко говоря, не одобрила бы, скрасит его жизнь и помажет анальгетик на раны на скорбящем сердце. Даже если потом, уже лежа в кровати или стоя под душем, он мог мучиться из-за проснувшейся совести или лить слезы, во время дел мозг и тело были полностью заняты: отвлекаться нельзя. Поэтому он и погрузится во все это с головой. И только потом, когда столкнется с первыми в своей жизни выстрелами, весь искрящийся флер развеется. По крайней мере, так будет казаться Чонину.

***

Наверное, лучшим решением и правда было бы остаться с Хенджином. Хотя бы из-за друзей. Нет, глупости. Хенджин его грубо выпроводил, а друзья и так увидели бы, и очень скоро. Да еще и волновались бы пуще прежнего, узнав о внезапной смене планов. Тем более, как можно остаться с тем, кто отчитал тебя, словно непослушного ребенка? Как-никак, Чонин не обделен чувством собственного достоинства. А еще не обделен ссадинами и синяками, поверх которых щедро оставлены засосы. Также слабостью и ноющей болью — теперь она чувствуется даже тогда, когда он сидит в салоне автомобиля, который везет его до отеля, где уже заждались Сынмин и Джисон. И пиджак, запах которого почему-то слишком приятный, несмотря на дополнительный табачный шлейф. А вот рубашки и ленты… нет. Чонин понимает, что оставил их в номере, даже не задумываясь, только когда Джисон вместо приветствия первым делом выдает: — Где твоя одежда? — говорит с таким удивлением, будто Чонин голый к ним заявился, хотя пиджак запахнут как можно сильнее, чтобы скрыть все следы преступления на теле. Можно понять: Джисон покупал ему костюм, поэтому первым делом заметил его отсутствие. От его подарка на Чонине остались только брюки. К счастью, вопрос, оставленный без ответа, быстро забывается, когда Джисон через мгновение замечает, в каком состоянии лицо Чонина — да и сам он тоже. Побитый, растрепанный, изможденный — и ни за что никто не подумает, что волосы распушились и торчат в разные стороны, а странный блеск в глазах совсем по другой причине. Джисон даже не успел задать еще один очевидный вопрос: Чонин сорвался в ванную за халатом, захлопнув дверь. Пиджак снимать не хотелось. Хотелось выбросить его в мусорную корзину, чтобы забыть это пронизывающее все тело ощущение: как будто не просто гладкая и дорогая ткань покрывает плечи и спину, а чьи-то руки. Видимо, совсем уже голова помутнела от произошедшего. Но пиджак снять пришлось, вот только Чонин все равно взял его с собой, когда так же быстро вернулся, боясь, что друзья зайдут следом. Какая разница? Сынмин и Джисон уже видели. Да и потом надо бы Хенджину отдать его же одежду… Ужас, не досчитается одной вещицы в своем огромном гардеробе. Наверняка у него не шкаф, а отдельная большая комната для одежды, обуви и часов. Чонин уверен, что Джисона ему в итоге обдурить удалось. Его всегда было легко отвлечь, да и друг сам быстро забывается, перескакивая с темы на тему. Чонин сказал лишь, что порвал рубашку во время потасовки, и присыпал все извинениями, что так быстро испортил подарок. А лента где-то потерялась примерно в это же время. Конечно, все так закрутилось, вот и выпала случайно. Перескочил на красочные описания того, что произошло, и как ему повезло уйти всего за секунды до того, как прозвучал первый выстрел. Все в порядке, ничего страшного не случилось. А синяки и ссадины не вечные, быстро заживут, будто их никогда и не было. Про пиджак никто не спрашивал, а он… почему-то не хотелось врать и оправдываться, что это отдал ему какой-то парень из клана. При этом Чонин уверен, что Сынмин ему не поверил. Не поверил он каждому слову или только каким-то отрывкам из его рассказа — другой вопрос. Заметил ли друг что-то странное в поведение Чонина: то, как он морщился, садясь на мягкую кровать или как держался за махровый халат как за спасательный круг… еще один вопрос, на который не хочется искать ответ. Чонин уверен: если бы не этот синяк на самом видном месте, которое ничем не прикрыть, то его бы рассказ звучал более складно и не натыкался на логические дыры в повествовании, которое он придумывал на ходу, переплетая правду и ложь. Очень неудобно, что ложь в итоге раскрылась не просто первой, она явила себя еще до того, как он начал рассказывать все друзьям. Джисон чуть ли не набросился на него, как только Чонин вышел из ванной: — Йенни! И ты говорил, что все в порядке? Нам надо сейчас же поехать в больницу, или можем прямо сейчас сказать, чтобы нам принесли аптечку, пока будем ждать здесь врача... Почему нельзя было ударить его куда-нибудь в другое место? Хорошо хоть тональный крем есть, но дома. Друзья вели себя прямо как Хенджин: все время косили взгляд на темное пятно на щеке. Но их взгляды почему-то ощущались совсем иначе. — Не стоит, я уже все обработал, — заверил его Чонин, но уже через секунду нахмурился. — Подожди... принесли аптечку? — Она же не появится сама по себе. — А разве… в таких дорогих номерах ее нет в ванной? — голос Чонина немного истончился. — Конечно нет, — легко ответил Джисон, а на его лице не было и следа подозрений в чем-либо. — Это же небезопасно. Чонин — дурак. Но Хенджин говорил про то, что не раз останавливался в том отеле, так что… нечего здесь надумывать. Только отчего-то все его раны, на которых остался след антисептика и губ, стали чувствоваться сильнее и ярче. Будто пульсируют, требуя его внимания. Встревоженный и не желающий думать о такой мелочи, как какой-то вопрос про аптечку, Джисон несколько раз уточнял, уверен ли Чонин, что смог хорошо все обработать сам. И пока его активно уверяли, что все в порядке, Сынмин молчал, не скрывая прищуренного взгляда. Даже подозрительным его не назовешь — Чонин прокололся сразу. Даже если бы не было этой заминки в разговоре с Джисоном, его бы выдало что-то другое. Сложно обмануть того, кто живет с тобой бок о бок и знает тебя столько лет. Особенно того, кто любит допытываться до правды, когда он в ее поиске заинтересован. Того, кто уже в открытую говорил, что их с Хенджином рабочие отношения выглядят не совсем рабочими. Чонин даже не стал бы отпираться. Не в этот раз. Он бы сам признался, что ему помог Хенджин, если бы они с Сынмином были одни. Все что угодно, лишь бы отвлечь друга от того, что хотелось скрыть больше всего: руки, которые оставались предательскими чистыми. Спасибо хоть, никаких явных красных пятен на шее у него не было. Хенджин уделял ей внимание не губами, а руками, сжимающими ткань. Но благодаря шелку следов не осталось, да и сжимал он не так долго. Как хотелось бы. По итогу они решили остаться ночевать в номере, который был уже заранее оплачен на два дня. Каждый переволновался и не хотел возвращаться обратно так скоро, а две кровати, одна из которых побольше, рассчитанная на двоих (для Чонина с Сынмином), а другая поменьше на одного (для Джисона) были словно заколдованы: только ляжешь и встать с них практически невозможно. Они редко собираются втроем — количество этих встреч можно пересчитать по пальцам одной руки. Сынмин не питает желания приходить в клуб, да и в другие места тоже, а Джисон не часто заглядывает к ним. Не то чтобы эти двое стремились подружиться, ведь без Чонина рядом поговорить им было бы не о чем. Для Сынмина Джисон уж слишком громкий, и это касается не только его голоса. Поэтому общаются они редко, но друг к другу относятся с уважением и теплом, присущим хорошим знакомым: приятно иногда увидеть и услышать, но желания углубить связь не возникает. Конечно, Чонин больше всех был рад собраться втроем. И не только потому, что с особенным теплом любит и ценит эти редкие встречи, но еще и потому, что никакая другая сила не смогла бы развеять его могильно сумрачное и… спутанное из-за Хенджина настроение так хорошо, как эмоциональный рассказ Джисона о всех событиях вечера, несмотря на его скорый конец, и недовольные вздохи Сынмина о том, как ужасно работать с людьми, даже если они стоят молча и не отсвечивают. Может, повлияло еще то, что друзья опустили упоминания Хенджина, хоть он и с легкостью мог стать главным героем их рассказов. Обмолвились о нем всего один раз, когда встретились обоюдно недовольными взглядами и сказали, что это все он виноват в том, что все пошло наперекосяк. Чонин молча кивнул, неосознанно закусив губу, выступившая небольшая капля крови на вкус была будто кислее, чем раньше. С одной стороны, хорошо, что упоминания определенного главы синдиката все решили опустить будто одно его имя может подпортить настроение, с другой… один вопрос не отпускал Чонина даже тогда, когда они все, отоспавшись до полудня и отдохнув настолько, насколько это было возможно, уже летели обратно в Пусан. — Джисон? — аккуратно начинает Чонин. — Да-а? — тянет сидящий рядом друг, все еще занимая себя игрой в телефоне. Чонин все выжидал, когда Сынмин отойдет, и наконец-то это случилось. Нельзя терять времени: друг быстро вернется. Но нестрашно, Чонину нужно задать всего один вопрос: — О чем вы говорили с Хенджином, когда я ушел? — шепчет он, будто даже каркас частного самолета имеет уши, и наклоняется поближе к другу. Джисон цокает, нахмурившись: — О всякой ерунде. А хотелось бы, конечно, нормально поговорить о его прическе… — Джисон, — обрубает Чонин. — Я серьезно. — А я о чем? — друг все еще даже не поднимает головы, и с усилием нажимает на какие-то разноцветные сладости, пытаясь собрать их в одну линию. — Нет, ты вообще видел… — Он угрожал тебе? — спрашивает Чонин то, что хотел. Джисон мгновенно мрачнеет. Наконец-то он опускает телефон на колени и поворачивает голову в сторону Чонина: — Мне? — слегка высокомерным тоном спрашивает он, приподняв брови. — Почему он мне, а не я ему? С чего ты так уверен? — Не уверен, поэтому и спрашиваю, — Чонин от напора друга, немного отдалившись, ерзает на светлом кожаном сиденье. Но он должен убедиться. Мысли о том, как они расстались с Хенджином в том номере, не дают покоя. Джисон подозрительно прищуривается: — Он угрожал тебе? За тот давний случай, когда ты мне рассказал о его внешности? Чонин отворачивает голову, переводя взгляд на поле белых облаков в иллюминаторе. У него что, на лбу все написано? Где это хвалебное умение блефовать, за счет которого он выживает? К большому сожалению Чонина, перед близкими он никогда не умел хорошо притворяться, ему это и в целом не нравится, как будто он им врет. Может, Джисон понял в номере гораздо больше, чем показал… спасибо хоть, что промолчал, если это и правда так. От этой мысли хочется зарыться с головой в пиджак, который Чонин зачем-то надел и не снял, несмотря на комфортную температуру в самолете. И вообще, не такой уж и давний случай. Около месяца прошло. Правда, по насыщенности событиями ощущается он, как целый год… — Йенни, серьезно?! — взрывается Джисон, округлив сразу и глаза, и рот, даже привстает с кресла на секунду, разворачивая все тело в сторону Чонина. — В следующий раз, когда я встречу его… — Ты ничего не сделаешь, — с нажимом заканчивает за него Чонин. — Он же прав. Не то чтобы Чонин собирался извиняться. Даже мысли такой не было. Но... увидеть рациональное зерно он способен. Доверие в их криминальном мире всегда было в большом дефиците, и оно же является одной из главных ценностей. Впрочем, как и везде, но среди преступников этот лед еще более тонок, чем среди мирных граждан. Поэтому Чонин может понять Хенджина и его беспокойства. Но это не значит, что он не понимает и свою ситуацию. Может, не стоило держать его связанным на складе без нормального зрения и поступления воздуха в легкие. Может, тогда бы Чонин подумал наперед чуть больше или вспомнил бы об этой ситуации, когда они уже договорились о работе, и предупредил Джисона. Хенджин же мог сказать, чтобы он не распространялся даже о его внешности? Должен был сам это предусмотреть. Так что виноваты и правы они оба. Но друг считает иначе. — Да с какой стати?! — продолжает громко возмущаться Джисон. Ох, Сынмин наверняка услышал, но хотя бы все еще не вернулся. — Твой Хенджин слишком многое о себе возомнил. Подумаешь, глава синдиката, — тянет друг так, будто быть главой преступной организации все равно что быть дворником. — А ведет себя так, будто король всей планеты. Нет, всей галактики! Всего мира! — брови у друга идут все выше и выше, так, что появляются складки на лбу. — Пусть указывает своим подчиненным, а со всеми остальными не забывается и разговаривает нормально, — Джисон надувает губы и щеки от невероятнейшего возмущения. Чонин никогда не мог сдержать смех, когда лично видел или по телефону слышал недовольство друга: делает он это слишком забавно и при этом умилительно. Даже его шутки на грани флирта никогда так не смешат, как искреннее негодование на лице и в голосе: есть в выразительности, с которой он пышет недовольством, что-то ребяческое. От этого смех сам собой вырывается из груда, а от него по всему телу разливается тепло. — Ты зря смеёшься, я говорю серьезно, — дуется Джисон, сдерживая дрожащие губы, из которых так и рвется ответный смех. Он и правда был серьезен, но из-за веселья Чонина его настроение быстро сменилось. — В следующий раз так ему и скажу. — Хорошо-хорошо, — заверяет Чонин. — Обязательно расскажи потом, как прошел ваш разговор. — Я тебя лично позову, — а вот это Чонину уже не очень нравится, но Джисон продолжает: — Мы с ним договорились встретиться как-нибудь у меня в клубе. Уверен, он из принципа возьмет и заявится, думая, что я ничего не ожидаю и это всего лишь шутка. А я в это время просчитал все на шаг вперед, — Джисон указательным пальцем пару раз хлопает по своему виску. — Так что буду готов. — Если и сделает так, то уж точно забудет заранее поставить тебя в известность, — из неприятного опыта добавляет Чонин. — Так что будь готов встретить его в любой момент. — Да хоть завтра пусть приходит, — уверенно заявляет Джисон. Чонин только в шутку подумал, но не сказал, что если друг такой уверенный, то Хенджин заявится к нему в клуб уже сегодня. В любом случае, его это не беспокоило, потому что в планах на сегодня уж точно не был поход к Джисону в гости. Только любимая постель, с которой осталось провести совсем немного времени. И очередной сеанс гипноза для своего рукодельного творчества на стене, которое расширилось благодаря списку Хенджина. Чонин почему-то любит так делать. Будто если смотреть на буквы достаточно долго, они сами сложатся в желаемый ответ. Но когда он уже сходил по трапу вслед за Джисоном, тот замер на последней ступеньке, не опустив ногу на землю: она так и зависла в воздухе. Чонин остановился, как и Сынмин позади него, который первым подал голос: — Что случилось? Джисон молчал. Чонин заметил, как напряглась его спина. Это было сразу заметно под легкой светлой футболкой, в которую переоделся друг. Они все сменили свою светскую одежду на простую, которую договорились заранее взять с собой. Как только прилетели в Сеул, ее сразу забрал один из помощников семьи Хан, чтобы отвезти в отель. На небе Пусана сгущались тучи — редкость для города, в котором обычно солнечно и осенью, и зимой. Если бы не серая затянутость неба, Чонин даже в солнцезащитных очках вряд ли бы прочитал, что поразило Джисона, который первым делом по прилету начал проверять сообщения на телефоне, прямо на ходу. Однако, благодаря отсутствию яркого солнца, Чонин, наклонившись вперед, смог подсмотреть, что там на экране. Не замер бы Джисон так резко и не молчал бы так, что даже не глядя на его лицо, чувствуешь что-то неладное, лезть в чужие дела Чонин бы, наверное, не стал. Лучше бы в итоге подождал, когда оттает Джисон. Чонин застыл точно так же, а язык прилип к небу, неспособный вымолвить и слова, чтобы ответить Сынмину. Опустошение заполнило Чонина, подобное темным облакам на небе. Такое же давящее и бескомпромиссное: понимаешь, что скоро неминуемо будет сильный ливень, и на чудесное ясное небо надеяться уже бессмысленно. Сынмин протяжно вздохнул. Джисон встрепенулся, будто отошел ото сна. Правда, больше похожего на кошмар. Повернувшись, он посмотрел на Чонина с редкой для него серьезностью и сказал: — Тебе нужно поехать со мной в клуб.

***

«Ты уверен?» Чонин вздыхает и пишет в ответ Сынмину: «Да» А через несколько секунд добавляет второе сообщение: «Хотя очень хотелось бы, чтобы не был» Отмечено прочитанным, но в ответ ничего не пишется. Чонин и не ждет ответа. Сказать тут нечего, кроме очевидного: хотели как лучше, а получилось как всегда. Он еще не успел отойти от всех событий прошлого дня. Зря вчера думал, что все пошло наперекосяк, когда в итоге случилась перестрелка. В сравнении с новостью о том, что первую партию наркотика в итоге продали прямо в Пусане, их потасовка кажется чем-то незначительным. Только алым пятном выделяется то, как она закончилась для Чонина — здесь он не в силах сравнить, что хуже, а что лучше. Оба варианта — полное дерьмо. Наверное, единственный плюс, если его вообще можно назвать таковым, это то, что Чонину... не то чтобы все равно, но сил переживать у него практически не осталось. И так был погружен в странное звенящее опустошение, несмотря на все, что произошло потом с Хенджином или с друзьями. Не получается вот так взять и избавиться от странного чувства, будто всю систему проводов его нервной системы обесточили. Но хотя бы отвлечься или сделать вид, что отвлекся, выходит успешно. А сейчас эту немного искрящую пустоту заполняет только вопрос: что делать дальше? Правда, вопрос этот риторический, но Чонин не хочет этого признавать. Как и того, что опустошенность больше похожа на попытку сбежать от того узла тяжелых чувств, которые чувствовать не хочется сразу по нескольким причинам. И первая из них… Хенджин. Фоновая назойливая неловкость подъедала Чонина с того момента, как лаборатория была найдена, но факт этот был опущен при встрече в картинной галерее. Даже события последних часов не остудили жар внутреннего неудобства. Так, на пару градусов сбавили температуру. Но теперь, когда события резко поменялись и вещество уже скоро будет циркулировать по преступной системе Пусана, смесь стыда и вины камнем легла на сердце. Очевидно, что нужно все рассказать Хенджину. Иного выхода теперь нет. Надо написать первым. Рассказать все и… при этом спасти Минхо. Вторая причина воспламеняющего сердце стыда и отягощающей вины. Чонин с Сынмином рассчитывали, что еще есть минимум неделя. Минхо пообещал, что задержит вторую поставку настолько, насколько сможет, пока это все не станет слишком подозрительным. Налаженного производства и четких сроков у них пока нет, можно как-то выкрутиться, потянув время. Две недели точно удастся выкроить незаметно, ведь все тонкости производства знает только он. И перед Минхо совестно даже больше, чем перед Хенджином. Чонин столько пообещал ученому, а тот ему доверился, и сделал это с трудом. И что, придется в итоге подвести? Даже не хочется об этом думать, но отогнать назойливых комаров мыслей не получается: они так и пищат, слышимые только им. Писк их противно напоминает слова о том, что Чонин ни на что не годен, не говоря уже о помощи в сложной ситуации. У него нет под рукой продуманного плана — дело со светским вечером стеной препятствия возникло слишком быстро, чтобы у него и Сынмина было хоть какое-то адекватное количество времени на разработку. Сроки и так было короткие, а из-за внезапного задания Хенджина они укоротились еще больше. Они с Сынмином только сегодня вечером собирались серьезно обсудить, что и как лучше всего сделать со всей ситуацией с Минхо, а до этого были заняты подготовкой к краже прямо из-под носа Хянкум Па — буквально. Да еще и переезжать собрались, как делают регулярно. А поиск подходящей квартиры дело вообще нелегкое и быстро изматывает. Чонин ненавидит этим заниматься, как и Сынмин, но слишком опасно оставаться на одном месте долгое время. Так что… делать что-то нужно, и срочно, но у Чонина есть только наметки плана благодаря мыслям, которые регулярно возвращались к человеку, который живет, словно замурованный под землей и даже не выходит наружу. Чонин не забывал о Минхо, но единственное, что мог делать для него в те дни — отправлять пару раз в день сообщения: утром и вечером. Хотя делал он это скорее для себя, чтобы убедиться, что ученый все еще жив и что ему вообще есть, кого спасать и о ком беспокоиться. Чонин предупреждал, что будет поддерживать связь таким образом, и Минхо тогда согласно кивнул. Ничего, что могло бы обернуться против него, если бы телефон нашел кто-то другой или ученый решил сменить свое согласие на предательство. Простое: «все в порядке?», от которого было немного неловко, но лучшего Чонин придумать не мог. Ответ всегда был один и тот же: «да». Большего и не требовалось, но почему-то от этих коротких ответов все равно беспокойство ползло змейкой по телу. Чонин верит, что Минхо бы написал, случись что важное, а может… не написал бы, таким образом загнав в предательскую ловушку. Но второй вариант поселился в голове только из-за слов Сынмина, который не переставал редко, но все же ворчать, говоря, что какой-то ученый, точно сошедший с ума в химической лаборатории без доступа к свежему воздуху и солнцу, их усилий не стоит. Может, поэтому их обсуждение того, что делать с Минхо так резко застопорилось. Несмотря на занятость другими делами, время все равно можно было найти, но Сынмин не скрывал своего недовольства, как и своего мнения о том, что Минхо лучше всего отдать Хенджину. Кто знает, что он сделает на свободе и как распорядится своими опасными знаниями? Чонин не верит, что Минхо предаст их или кому-то навредит, если ему помочь, но… Сынмин — его самый близкий человек уже семь лет, и он привык прислушиваться к его словам. Друг часто оказывался прав, но, конечно, хотелось бы, чтобы не в этот раз. Приходилось сдерживаться, чтобы не рассказать Минхо о том, что они собираются сделать в ближайшие дни. Чонин хотел как-то объясниться, почему он ничего не предпринимает для того, чтобы ему помочь, но все же писать о планах было нельзя. И так лично обмолвился, что постарается сорвать первую поставку. Тогда в глазах Минхо были легко считываемая надежда и облегчение: даже плечи ссутулились. Чонин тогда еще подумал, что не понимает, как человек с такими адским условиями работы весь разговор держал спину ровно, как его движения могли быть плавными как у кошки. От такой жизни у большинства тело дало бы серьезный сбой. Так что Чонин поддерживал связь короткими сообщениями. Три дня с их встречи в переписке была стабильная сухость: прям как в пустыне, где нет надежды на влагу от осадков. Но на четвертый день Минхо пропал. Вместо привычного ответного сообщения, отправленного максимум через час, даже отметки о прочитанном не было. Если бы не подготовка в самом разгаре, Чонин бы не просто извелся от тревоги, а немного ближе придвинулся к безумию. Мысли скакали от того, что их вычислили, Минхо схватили и ему надо каким-то чудом помочь, до того, что Минхо внезапно передумал и Шин Хагюн лично с минуты на минуту появится на пороге их дома, а значит, переезжать надо прямо сейчас в первый попавшийся вариант. Сынмину он решил не говорить об этом сразу. Мнительный друг пришел бы к удручающим выводам. Чонин мысленно дал Минхо возможность ответить до позднего полудня, а сам параллельно открыл на ноутбуке записи с камер наблюдения на заправке в режиме реального времени. Правда, в тот день Чонин решил не обедать. А когда уже подбирал слова, чтобы все объяснить другу, экран вдруг осветился ожидаемым новым уведомлением. Телефон был потянут с такой резкостью и силой, что блок питания зарядки на пару сантиметров отошел от розетки. Чонин никогда так не радовался простому «все хорошо». Он застыл на месте, смотря на эти два слова, а затем вместо них появилось фото трех мирно спящих кошек. И в конце: «прости, была типичная проверка, они не предупреждают заранее, так что не мог ответить». От этих трех сообщений сердце сжалось так, будто слезы вот-вот потекут из глаз. Чувствовались они, как треск льда не озере из-за прихода весны. Теперь же Чонин снова гипнотизирует экран телефона, но по другой причине. Может, если смотреть вот так, не отрываясь, сообщение Хенджину передастся как-то телепатически, и ему не придется нажимать на определенный контакт, заходить в переписку и отправлять сообщение, что им нужно встретиться, чтобы кое-что срочно обсудить. Хенджин пока ничего не написал, но Чонин не сомневается, что тот уже все знает. Скоро должен и ему рассказать. Глава клана уж точно не из тех, кто будет молчать по рабочим вопросам из-за личных разногласий. Скорее всего, навалилось сразу много дел из-за новости, и теперь он занят. Стоит только об этом подумать, как в дверях появляется Хенджин. До открытия клуба меньше часа, и посторонним вход воспрещен. Чонин приехал вместе с Джисоном, поэтому прошел свободно. И еще, конечно, исключение охранник сделает, если перед ним появится глава синдиката со своими телохранителями. Может, уже доложил Джисону, который своим разрешением упростил пропуск, чтобы не дошло до рукоприкладства. Неважно. Важно то, что Хенджин уже увидел его. Это несложно — Чонин сидит на диване в пустом зале, где свет еще не поменялся с теплого оранжевого на неоновый синий и красный, а людей, помимо него, вокруг совсем немного: бармен неподалеку, ребята на сцене настраивают музыку, а пара девушек делают последние штрихи для украшении зала. Иногда Джисон проводит тематические вечеринки. Сегодня как раз одна из таких. Обычно они в честь праздников или вдохновения, внезапно нахлынувшего на босса. В этот раз, несмотря на то, что Белый день нескоро, тема именно такая: любовь. Нетрудно догадаться, почему Джисон вдруг решил объявить именно ее, но с пометкой, что любовь бывает разной: взаимной и безответной, окрыляющей и тянущей на дно, страстной подобно огню и умиротворенной подобно легкому ветру. Поэтому любой из гостей волен в интерпретации, и может полагаться на свое виденье. Как раз благодаря этой свободе действий Джисон и выбрал для украшения клуба то, что ассоциирует с любовью он: свежие цветы, сладкий запах которых окутывает все помещение. И на них друг потратился знатно. Лилии, герберы, гиацинты, розы, пионы, хризантемы. Они везде: гирляндами развешены по потолку и ниспадают по стенам зала, разбросаны по краю сцены и даже вокруг диванчиков стоят в плетеных корзинах, которые не разбить в отличие от ваз. Нет их только на столах, но исключение — барная стойка. Так много, что любому, кто зайдет, будет казаться, что он попал не просто в клуб, а в другое время года. Покинул зиму, которая недавно началась, и за пару шагов перенесся в весну. Чонин сидит в пиджаке Хенджина, окруженный белыми лилиями, и ловит себя на каком-то странном чувстве, из-за которого сердце делает кульбит. Несмотря на всю красоту, задерживаться он не собирается. Проходил один раз в такие специальные дни, и уже через час решил, что это был первый и последний раз. Кто-то постоянно задевал локтем, клатчем или наступал на ногу: людей приходит больше обычного. Поэтому и сегодня нет поводов оставаться. Не говоря уже о том, что дико хочется домой. Увидеть и почувствовать хоть что-то привычное, потому что голова скоро пойдет кругом от передоза новыми впечатлениями. Вообще, еще минут десять, и он бы ушел. Хотел дождаться Джисона, чтобы попрощаться. Как только они вошли, тот завалил вопросами подчиненного, который рассказал о том, что случилось. Понятно все было еще когда они в напряженном молчании ехали в машине. Сначала по пути подбросили домой Сынмина, который первым делом хотел все проверить своими способами — может, узнает что-то еще — а потом доехали до клуба. Джисон отошел, чтобы уладить какие-то свои личные дела с помощником, наказав Чонину пока посидеть в зале и подождать его. Еще и распорядился, чтобы ему дали алкоголь, подумав, что это как-то поможет пережить новости. Один шот вместе они уже выпили сразу по приезде. Поэтому на столе перед Чонином что-то вроде утешительного развлечения на одного: нарезка сыра и россыпь орехов на тарелке, если захочет поесть, и граненый стакан золотистой текилы, если захочет еще выпить. Чонин смотрел на все это со скепсисом. Он не прикасался ни к алкоголю, ни к еде. Нет желания, да и руки были заняты телефоном. Но от одного вида Хенджина резко захотелось выпить. И перед разговором, который хочется оттянуть всеми силами, алкоголь в крови точно понадобится. Хотя бы развяжет прилипший к небу язык — опять же, от одного вида Хенджина, который неумолимо приближается, рассматривая так, будто они не виделись куда больше половины дня. От одного его пристального взгляда раны, о которых он почти забыл, словно оживают и снова начинают саднить. Текила жжет язык, а когда Чонин снова открывает зажмурившиеся веки, то Хенджин уже прямо перед ним. Хотелось бы соврать, что это взгляд снизу вверх вообще не влияет на работу всех внутренних органов разом. Не получается, потому что, несмотря на выровнявшийся зрительный уровень, сидящий в паре десятком сантиметров Хенджин действует гораздо хуже. В сравнении с этим даже выпитый только что алкоголь проигрывает. — Что ты здесь делаешь? — в своей типичной манере полуприказывает-полуспрашивает Хенджин. Может, это все внезапность вопроса или только что выпитая текила, но Чонин, не задумываясь, отвечает спокойно и искренне, без всякого подтекста: — Жду Джисона. А когда Хенджин поджимает уголки губ — несильно, но заметно, то голова прочищается, и Чонин приходит в себя: — Вообще-то, это я должен спросить, что ты здесь делаешь. Если бы Чан был неподалеку, то сейчас он состроил бы недовольство, которое было бы заметно даже издалека. Но он и еще несколько людей Хенджина, наверное, телохранителей, остановились у входа и о чем-то переговариваются. — Пользуюсь гостеприимством твоего дружка. Подожду его вместе с тобой, — Хенджин, увидев, что стакан пуст, берет с тарелки сразу два ломтика сыра и закидывает себе в рот. Наверное, это идеальный момент. Никого нет рядом — меньше стыда и позора. Лучше и не придумаешь, чтобы наконец-то признаться. Сердце уже колотится, а руки немного подрагивают — можно списать на последствия вчерашней потасовки, если Хенджин заметит. Губа все еще саднит. Как и все тело. Особенно внизу живота. Еще в номере Джисон дал ему мазь, чтобы снять боль. Чонин воспользовался ей еще перед отлетом, рассмотрев в ванной, как потемнел синяк, став еще хуже. Но порезы, к счастью, стали менее заметны: их темно-красный цвет бросается в глаза меньше алого, который был раньше. Да и на фоне с его щекой — все равно что фон к картине. Цепочка воспоминаний вспыхивает как лампочки гирлянды, а Чонин им даже не противится. Хотя пытался сделать это с той секунды, как увидел в дверях Хенджина. Идей, как начать разговор у него нет, поэтому отвлекающие мысли он даже приветствует. Кстати… они как раз помогают вспомнить кое-что важное. Чонин снимает с себя пиджак. Старается сделать это и быстро, и изящно одновременно, но выходит совсем не так. Или под пристальным взглядом Хенджина так кажется. Складывая одежду в одной руке, Чонин протягивает ее вперед. — Это твой, — объясняет он очевидное для них двоих. А вдруг Хенджин уже и забыл, что это его пиджак? У него наверняка таких полно, вряд ли следит, так что напомнить не повредит. — Держи. Чонин прикусывает язык до того, как слова благодарности озвучены. Не будет он ни за что благодарить, что за глупости. Хенджин вроде и позаботился — и воду дал, и свою одежду, вот только сделал это так, что весь благоприятный эффект мгновенно сошел на нет. Но пиджак Чонину понравился. Никому об этом знать не надо. Хенджин же смотрит на свой пиджак так, будто он и не его вовсе. Переводит взгляд на Чонина и в глазах читается привычная невозмутимость и надменность. — Можешь оставить себе, — слова звучат теплее его холодного вида. — Мне он не нужен, — отвечает Чонин. И вроде не соврал, но… да, пиджак ему не нужен. Своих хватает. — Тогда сначала постирай, а потом отдавай, — приподнимает одну бровь Хенджин. — Разве мама тебя в детстве не учила правилам вежливости? Чонин ни капли не огорчается ни от едких слов, ни от упоминания мамы. Удивило бы даже его самого, если бы его не отвлекал мандраж перед предстоящим разговором. — Она учила, что такие как ты должны сидеть в тюрьме, — легко отвечает он. — Тогда и ты должен, — ухмыляется Хенджин, приподняв брови. — Не волнуйся, я договорюсь — будем делить одну камеру на двоих. И как с ним разговаривать? Это же попросту невозможно. Но придется. Чонин решает начать хоть как-то, достав свои наметки идей, хоть они и ужасны в его представлении. А дальше остается надеяться, что нужные слова как-то подберутся, как бывает всегда. Да и что худшее может случиться? Хенджин его не убьет — почему-то в этом Чонин уверен. Ну, по крайней мере, в ближайшем будущем. Чонин не то чтобы боится смерти. Он боится только не успеть отомстить, когда она за ним придет. Чонин уже приоткрывает рот, но Хенджин его опережает: — Ты уже в курсе, что произошло? Чонин кивает. Несмотря на дурные новости о наркотике, Хенджин выглядит, как обычно: так, будто у него все под полным контролем. Чонин уверен, что это не просто фальшивый образ и пыль в глаза всем подчиненным и конкурентам, в толпе которых затесалось немало людей, которые спят и видят, как берут его власть в свои руки. Скорее всего, дело во всем времени, проведенном наедине или в… ну, во вчерашнем времени, проведенном наедине, но Чонин с удивлением для себя отмечает, что верит в непоколебимость внутреннего стержня Хенджина. Хотел бы он быть таким же сильным перед лицом любых трудностей. Только пока ощущение, что они по чайной ложке подъедают его изнутри. Спустя короткую паузу Хенджин продолжает, перебивая мысли Чонина: — Это значит только то, что теперь нужна не формула, а их ебучая лаборатория — если она только одна — нужно найти ее как можно скорее. Так вот… — Как раз об этом… — начинает Чонин и прерывает сам себя, когда слышит, что Хенджин собирается продолжить. В итоге они оба замолкают. Хенджин приподнимает брови, намекая, чтобы Чонин продолжал, но вместо этого тот предлагает: — Говори ты. — Нет, говори ты, — отнекивается Хенджин с весельем в улыбке и в глазах. — То, что хочу сказать я, должно быть после твоего, — упрямится Чонин, стараясь звучать посерьезнее. — Откуда такая уверенность? — Хенджин приподнимает брови, но быстро забывает о веселье, и вздыхает. — Ладно, как скажешь. В раю Хянкум Па сейчас проблемы, — тянет он не без удовольствия, облаченного в фальшивое равнодушие. — Поэтому один из их высших чинов хочет встретиться, должен скоро сюда приехать. Он уже давно в клане, так что может знать, кто устроил тот взрыв, который тебя интересует. — глаза Чонина мгновенно округляются. — Так что, если у тебя нет более срочных дел, можешь задержаться. Я скажу, когда можно будет присоединиться к нашему чаепитию. Чонин ожидал услышать что угодно, но не это. Хенджин сказал это так… просто. Так легко и быстро. Будто не знает, что этими словами может перевернуть весь его мир. Хочется похлопать себя по щекам, чтобы прийти в чувства или убедиться, что это реальность. Или еще раз выпить. Все равно для Чонина всегда напитки за счет заведения: эдакий социальный пакет к работе с Джисоном. Хенджин молчит, а Чонин пытается переварить сказанное. Ему не хочется переспрашивать — боится, что тогда все окажется ужасной шуткой, ложью, сном. Да чем угодно, но не правдой… Стоп. Ничего еще неизвестно. Может, тот мужчина ничего не знает, а он уже начинает надеяться. Лучше не стоит. Не хочется разочароваться так быстро и так сильно. И все равно, даже если ничего не получится, сам факт того, что он впервые так близко подошел к ответу на вопрос, который мучил его годами… от этого если и не весь мир вокруг, то все внутри точно перевернулось. Но все возвращается на круги своя уже через секунду, когда Хенджин напоминает: — Теперь твоя очередь, говори. И после этого ему надо рассказать о своем секрете, который не должен был быть секретом? Не говоря уже о том, что Хенджин вчера отчитал его за то, что Чонин рассказал Джисону? А значит, подозрительности у него может быть больше обычного... Если бы Чонин сказал себе вчера: у тебя появится реальная возможность все узнать, но уже через пару секунд ты об этом пожалеешь, то он бы ни за что не поверил даже себе из ближайшего будущего. С другой стороны… если бы он заговорил первым, Хенджин бы мог передумать. Хотя он может это сделать без зазрений совести уже после того, как Чонин откроет рот и все расскажет. От этих мыслей Чонин аж подбирается. Хоть и сидит на диване, но теперь почему-то понадобилось немного отдалиться от Хенджина и выпрямить спину, разведя лопатки. — Я… в общем, — Чонин сглатывает и расслабляет лицо, чтобы произвести серьезное впечатление. Вот сейчас бы очень пригодилась эта способность казаться холодным и неприступным из-за спокойного лица. Только вряд ли оно способно хоть на йоту напугать Хенджина. — Лабораторию искать не нужно, потому что она уже найдена. Чонин молчит, пытаясь уже, даже не сказав ничего толком, оценить реакцию Хенджина. Пока что в его наблюдения можно записать только нахмуренные брови… — Продолжай. …и ровный голос. Чонин в нем слышит обманчивое спокойствие, похожее на хищника, который затаился и готовится напасть на жертву. Может, ему кажется из-за волнения. И все равно он немного теряется, поэтому смотрит не прямо на Хенджина, а немного вбок, на его светлые пряди. Они обрамляют его щеку, отросшие уже настолько, что скоро достанут до губ и будут мешаться возле них. Отмахиваясь от секундного желания убрать их, будто от этого простого жеста станет немного легче, Чонин начинает лепетать: — Ну, я не хотел обнадеживать… это была неподтвержденная информация, так что… Я знаю, где она, — тверже произносит он, решаясь быстро посмотреть Хенджину прямо в глаза, но натыкается только на спокойствие, которое ни капли не успокаивает. — Но есть один нюанс. В общем… — выдыхает Чонин и приподнимает взгляд, чтобы вспомнить все мысли, которые перебирал в голове в последние дни. Сейчас самое сложное. — Ты уже знаком с Сынмином, и знаешь, что он мне помогает, — продолжает он уверенно, вернув взгляд обратно в сторону Хенджина. В любой лжи главное — говорить ее так, будто ты убежден в ее правдивости подобно вере религиозного фанатика. — Но он такой не единственный. Думаю, ты и сам об этом догадывался, — чуть мягче говорит Чонин, надеясь, что эта маленькая уловка сработает на эго Хенджина. — Поэтому, чтобы подтвердить, что то место и правда лаборатория, нам помогал один человек. Он сейчас внутри, так что его не нужно трогать. Поэтому… его надо освободить и отпустить. Чонин не знает, стоит ли говорить про то, что людей на самом деле трое, еще есть две девушки… Может, от этого было бы только хуже, но тогда он и Минхо по сути подведет… Чему Хенджин поверит больше: что один человек смог проникнуть в Хянкум Па или трое? Конечно, один человек звучит реалистичнее. Но тогда приходится выбрать компромисс, который плох с обеих сторон. И все же, лучше сначала замолвить словечко за Минхо, у которого больше всего власти. А там уже можно сказать о других, что девушки ему помогали, и не нужно их трогать. Черт. Чонин чувствует себя так, будто пытается доплыть до берега, который с каждой его попыткой грести только отдаляется и уменьшается. Хочется помочь всем, но… Непонятно, что будет делать Хенджин, когда доберется до лаборатории. Он сказал, что формула теперь не нужна, а значит… важнее ли ему точно так же убить новое вещество в зародыше или взять ее под свое управление, которое, скорее всего, будет частичным? Чонин надеется на первое. Хенджин не похож на того, кто делится. Но если он намерен полностью все забрать… ах, ничего непонятно. А сейчас глава клана и вовсе молчит. Вроде и взглядом не сверлит, просто немного… задумчивый. Нормальная реакция, но… не в этом случае? Сложно сказать. Все равно не проходит ощущение, что под ними сейчас не кожаная обивка дивана, а твердая деревянная коробка с динамитом, который скоро взорвется. — Еще раз. Ты знаешь, где лаборатория? — переспрашивает Хенджин, что для него не свойственно. Зачем они так близко сидят? Не то чтобы прям очень близко, вполне обычно для… знакомых, но Чонин все время, пока идет этот разговор, хочет отодвинуться как можно дальше. Но если это сделать, то вызовет подозрения. Как будто их может быть больше, чем после его рассказа. — Да, — кивает Чонин. Ох, как бы ему сейчас хотелось, чтобы его невинная моська, которая помогла с детства избежать наказаний, могла подействовать и на главу клана. — Когда ты об этом узнал? — чуть с большим нажимом спрашивает Хенджин. Хуже вопроса и не придумать. Горло от него сжимается, будто скованное железным обручем. Ощущение, будто его посадили на цепь. Может, узнай Хенджин правду, вместо своих рук вокруг его шеи использовал бы именно ее. Чонин выдавливает: — Сегодня. До этого было непонятно, мы не могли узнать точно, даже М… моему человеку понадобилось время, чтобы все разузнать, — говорит он немного заискивающим тоном. — Да и выглядела она, как обычная заправка. — Бывает и поинтереснее, — тянет Хенджин, приподнимая бровь. Чонину сложно представить, но спорить он не будет. От этой внезапной язвительности он вспоминает, что Хянкум Па для Хенджина все равно что красная тряпка для быка. Хороший способ отвести его внимание в другую сторону. Или разозлить. Надо бы пользоваться при необходимости. Однако, спустя секунду на лице Хенджина уже нет ни злости, ни даже раздражения. Он все так же задумчив. Возвращается взглядом к Чонину, рассматривает его, но это не столько взгляд, чтобы найти следы лжи, сколько… даже непонятно, какой. Как будто бы Хенджин… успокоился, что-то решил для себя. Чонин, конечно, ждал не этого. Сложно сказать, чего именно, потому что представлять тот неприятный момент, когда Хенджин все узнает, не хотелось. Но, как минимум, какая-то злость, может, угрозы… как было вчера. Не то чтобы и тогда Хенджин кидался вазами в стену — такое даже сложно представить от мистера невозмутимость и самоуверенность — но по его голосу и лицу все было понятно. Пиджак и бутылка воды, правда, не подходили им, но… — Тогда поедем туда в ближайшее удобное время, — выдает Хенджин. Чонин не может вымолвить и слова. Такое чувство, будто Хенджин признался, что все же хотел бы быть снизу. Так просто? Не может быть. Что-то точно не так. Что-то совсем не так. Слегка хмуря брови, Чонин разглядывает Хенджина, пытаясь понять, каковы его истинные помыслы и чувства, но дело это всегда было тщетным и непосильным, и сейчас ничего не изменилось. И с чего вдруг ему меняться, правильно? Остается надеяться, что все дело в срочной и взбалмошной обстановке. Хенджин мало что спрашивал, приехал сюда по другим делам, которых у него полно, поэтому все может быть. Чонин от этих надежд чует запах гари. Но для Минхо он все равно постарается сделать все, что в его силах, когда придет время.

***

Возможно, зря он сам предложил закрыть весь второй этаж на время переговоров Хенджина. Посетителей в этот раз набирается больше и быстрее обычного. Джисон знал, что не прогадал, когда выбрал тему любви. Она вечно будет волновать сердца и умы людей. И все же, он проводит такую вечеринку впервые, хотя клубу уже не один год. Темы никогда не повторяются, а эту он никогда не выбирал. Может, чувствовал, что верное время еще придет. И оно пришло. Феликс должен был первым услышать его новые треки, а затем уже Джисон спел бы их всему залу. Лиричных песен сегодня будет больше обычного нуля. В итоге не получилось ни Феликсу отдать их послушать, ни пригласить его в клуб. Они так и не встретились после того разговора втроем с Чонином, ведь Джисон рассчитывал на афтерпати. Хотя была мысль все перенести в последний момент, чтобы подгадать время и отправить сообщение с приглашением, но… Джисон не дурак. Обстановка в городе и так напряжена из-за новой дури, а если заметят кого-то чужого (а его точно заметят), то он все только усугубит. Джисон искренне говорил Хенджину, что стоит на нейтральной территории. Позови он Феликса, и эти слова станут ложью. Вот только сам Джисон после сегодняшнего уже не так уверен в своей нейтральности. И может ли она существовать, когда в их преступном мире не то что сгущаются тучи, а уже видны редкие молнии на горизонте? И они не так далеко, как хотелось бы. Но признавать, что Хенджин мог быть прав… Может, эта мысль проскочила, когда ему доложили, что на рынке появился новый товар. И спросили, не хочет ли сам Джисон купить его прямо с рук дилера. Оказывается, два идиота, у которых тоже свой клуб, уже так сделали. Джисон может только пожелать посетителям этих клубов долгих лет жизни — вероятность, что они проживут их, сильно сократилась. Но если все пойдет по плану Хянкум Па… их дури скоро придумают свое сленговое имечко. Когда распробуют. А может, и оригинальное limbo приживется. Вряд ли покупатели в полной мере осознают, что такое Лимб. А те, кто осознает… может, мысль о том, что они попадают в пространство между раем и адом, им даже нравится. Конечно, кто-то бы согласился на сделку. Далеко не все сведущи в делах синдикатов, даже если покупают товар с их рук. Про трупы те двое вряд ли знали. А если и знали, их точно убедили, что теперь такого не произойдет. Что товар невероятно хорош, вставляет покруче героина. Точно могли сыграть на том, что это что-то уникальное и новое — крючок, на который легко подцепить большинство, не говоря уже о том, что в клубах мозги у всех отключается. Люди же не думать пришли, а развлекаться как в последний раз. Так что уговорить кого-то было точно несложно. Лох не вымрет, даже если за окном будет ядерная зима. Джисон и сам знает, что не святой. Не брезгует наркотой, которая есть и в его клубе благодаря контактам с хорошими дилерами. Какой клуб, в котором регулярно зависают преступники, может торговать одним алкоголем? Пойло — это хорошо, конечно, но не серьезно. Но, в отличие от некоторых, он хотя бы делает все прозрачно, и не пускает вещество под видом дыма для сцены и зала, и не подливает его напрямую в бутылки, которые потом продаются в баре ничего не подозревающим посетителям. Так что не ему судить, но… он все же осуждает. Еще и Чонин видел эти сообщения. Обидно за друга. Так старался, а в итоге… Джисон искренне верил, что у них с Сынмином все получится. Чемодан же удалось перехватить, но… Единственное облегчение — Чонин не погряз во всех грязных делах синдикатов и избежал перестрелки. Джисону стоит быть благодарным уже за это. Он серьезно встревожился, когда услышал выстрелы. Еще больше, когда понял, откуда они и кто может быть в это время на втором этаже. Хотя Чонину явно досталось, ссадины и синяки не сравнятся с дырой от пули. Джисон раньше и мысли не допускал, что может потерять друга. Теперь… эти мысли не покидают его весь день. Он уверен, не отходят они ни на шаг и от Сынмина, который вместе с ним тихо ждал в номере, когда Чонин вернётся. Может, Джисон хотел бы перенести вечеринку не только из-за Феликса. Может, ему сейчас не до сцены, на которую он сегодня планировал триумфально вернуться. Но Джисон всегда замечал, как тревоги исчезают подобно теням, если пролить на них свет поддержки от других людей. Жаловаться на свою публику он никогда не мог, даже если она постоянно меняется и на небольшую долю состоит из тех, кого общество показательно порицает. Да и Чонин сейчас сидит рядом. Живой. Точно так же смотрит на то, как играет синий и красный свет на людях и рассматривает их наряды в честь темы: от обилия вырезанных сердец на рубашках или узором вышитых на юбках может зарябить в глазах. Как раз благодаря этой свободе действий Джисон и выбрал для украшения клуба то, что ассоциирует с любовью он: свежие цветы, сладкий запах которых окутывает все помещение. Их так много, что любому, кто зайдет, будет казаться, что он перенесся в другое время года. Покинул зиму, которая недавно началась, и за пару шагов пришел к весне. Этого Джисон и добивается: в его пустое сердце точно так же пришла весна. Поэтому и зал будет похож на нее, словно расширенная проекция. Понятное дело, большинство пошло по протоптанной дорожке и не заморачивались с философией, поэтому никаких сердец, даже в анатомическом их виде в качестве украшений нет. А образ Джисон выбрал простой: обычная белая футболка и темные джинсы, которые он сам порвал в нужных местах и расписал строками из новых синглов. Чонин одет еще проще: в темных джинсах и светлой футболке. Весь этот образ уличного преступника, который будто только что из передряги пришел (не будто, ссадины и синяки отлично видны), явно не вписывается в тематику любви. За исключением одной детали: темный пиджак в его руках. Джисон в который раз косит на него взгляд. Он не смог бы себе соврать, даже если бы не умел отличать дорогую вещь от той, что пытается походить на дорогую. Нет, это не его дело, и он не осуждает. Друга понять легко. Сам Джисон не краснеет от мысли о властолюбивых и заносчивых парнях, предпочитая что-то более теплое и солнечное. Теперь. Раньше его спектр типажей был более широк. Так что… кто он такой, чтобы лезть в чужие дела, верно? Джисон только не очень понимает, как это могло случиться сразу после миссии и перестрелки. Типа… выброс адреналина и успех вскружили голову и все тормоза полетели? А может, и не впервой. Он давно подозревал, что после той встречи, где они еще друг друга по-настоящему не знали, отношения Хенджина и Чонина вряд ли будут только рабочими. Они сразу начали неправильно. Так что, кто знает, как часто эти выбросы адреналина случаются, но… Но они же с Сынмином сидели и ждали! А когда Чонин перестал отвечать на сообщения, еще и сбросил звонок, не на шутку перепугались. Если бы друг не перезвонил ему довольно быстро и задолго до того, как пришел в номер, Джисон мог бы не успеть остыть и не сдержался бы, сказав пару ласковых. От любви и переживаний, конечно, но сказал бы. Когда же Чонин наконец-то появился, то облегчение было такое резкое, что вся ругань была мигом позабыта. Да еще друг был весь помятый и раненый — Джисон даже и не подумал бы давить на того, кому и так не сладко пришлось. Тем более, говорить что-то после встречи с Хенджином один на один — явно не лучшая идея. Все равно что добивать лежачего. Конечно, он все равно обменялся угрюмым взглядом с Сынмином, когда Чонин скрылся в ванной, потому что в комплекте с побитым видом шла куда-то утерянная одежда шли затуманенные глаза и непривычно пухлые губы, которые только дурак может принять за последствия драки. Нет, конечно, у всех свои способы сбросить напряжение. Джисон никогда не делал того, что делает Чонин, и не представляет, каково другу. Так что Джисон не осуждает. Но и не одобряет. Другу об этом говорить он, конечно же, не будет. Только пиджак этот мозолит глаза весь день. Джисон бы выкинул его в мусорную корзину еще там, в отеле. Случайно. Но Чонин все таскает его то на себе, то с собой. Видимо, тот пиджак, который он подарил ему и который так и остался лежать на дне рюкзака Сынмина, чем-то уступает в качестве. Есть у Джисона подозрения, что это за качества. — Как думаешь, о чем они говорят? — спрашивает Чонин, все еще рассматривая красивых гостей. Одно из этих качеств — строить из себя загадочную загадку. Говорят же, что это очень привлекательно и сексуально. — Даже если бы мне заплатили за то, чтобы я слушал, все равно бы не согласился на эту скукотищу, — ворчит Джисон. Настолько все равно, конечно, что ему нужно потянуться за вторым стаканом текилы на столе. Первый уже он выпил, а свой Чонин пить отказался. Не зря же Джисон тогда притащил алкоголь? Все равно до выступления нескоро, разогревать народ будут другие артисты. Поэтому пока он разогреет себя выпивкой. Джисону не все равно, но немного по другой причине. — А мне вот интересно, — признается Чонин. — Разве тебе нет? Информация же могла бы и для тебя быть полезной. Джисон нарочито сильно хмурится: — Полезной? Это же их внутренние дела, я в это не собираюсь лезть. Тем более, и так понятно, о чем они говорят, — уверенно произносит он, закидывая ногу на ногу. — И о чем же? — Чонин делает по-детски широкие глаза, в которых плещется любопытство и обращает их взор на друга. Как против этого устоять? Но помня вчерашние последствия, Джисон сначала аккуратно интересуется: — О чем тебе успел рассказать Хенджин? Если он ни о чем не говорил, то может, и Джисону пока стоит попридержать язык, хотя он сам не то чтобы много знает. Не хочется затягивать друга в эти разборки больше, чем он в них уже погряз. А если по итогу обсудят они что-то важное и для него, то… это обязанность Хенджина — рассказать все нужное Чонину. Вот только он так любит держать в неведенье… у него есть на это причины, но Джисон с его подходом все еще не согласен. По крайней мере, не полностью. — Сказал только, что, цитирую: «в раю Хянкум Па проблемы» и что… — Чонин сглатывает, — этот человек может помочь мне найти виновного. Ох. Вот она причина, почему друг вдруг решил задержаться. Джисон до сих пор приятно удивлен, что Хенджин делает что-то для Чонина еще до того, как тот выполнил свою части договора. Это… умно. Особенно в отношении такого человека, как Чонин. Остается надеяться, что Хенджин этой помощью не водит друга за нос, скармливая ему ложные надежды. Но и Чонин не дурак, если что, быстро бы понял, что информация того не стоит. Правда, Джисон беспокоится, что в этом деле мозг друга может вести себя не так рационально, как обычно. — Он мне тоже сказал, что в Хянкум Па сейчас, цитирую: «наступают турбулентные времена», — отвечает Джисон. Но, блять, что это значит? Хенджин сказал, что потом все расскажет. Пусть только попробует забыть, Джисон ему лично напомнит. Номер теперь у него есть. Но Чонину он продолжает говорить другое. То о чем думал последний час с момента, как Хенджин позвонил ему: — Скорее всего, далеко не все рады новому наркотику даже в их собственных рядах. Или той власти, которая будет теперь у тех, кто его создал. Смена верности в период, когда что-то меняется — нормальная практика, — Джисон пожимает плечами. — Так что и обсуждают они, на каких условиях она должна произойти. Может, этот Ли когда-то перешел дорогу Сатуру, а господин Хянкум Па теперь точно не поможет? — рассуждает он больше сам с собой. — Для меня это немного странно, — хмурится Чонин. — Ты же говорил, что Дон Ук больше двадцати лет в клане и завязан на оружие. Значит, он знает проверенных поставщиков и связи у них налажены, а в таком деле долгий и верный игрок очень ценится, разве нет? — Йенни, незаменимых людей не бывает, — знающе тянет Джисон. — Иначе бы синдикат развалился от потери пары-тройки людей из высшего эшелона, если бы они вдруг умерли в какой-нибудь перестрелке или… да хоть под автобус попали, — усмехается он, но быстро возвращается к задумчивому выражению лица. — Может, Дон Ук сильно накосячил, и его раскрыли. Тогда никакие годы службы не помогут, если ты предатель. — По мне так, если он предал другой клан без хорошей причины, Хенджин его вряд ли к себе возьмет, — Чонин складывает руки на груди и поднимает взгляд в задумчивости. — Предал их — значит предаст и меня? — спрашивает Джисон, а Чонин кивает в ответ. — Возможно, вот только двадцать лет верной службы это не шутка. Но еще и в Хянкум Па наследник уже достаточно подрос, как мне кажется, а стариков убирают первыми, молодая кровь всегда беспощадна. Так что причин тут может быть много, — он пожимает плечами. — Но ты прав насчет того, что у него могут быть хорошие связи и информация. Думаю, сейчас он свою ценность и доказывает Хенджину. — И почему тогда они решили приехать к тебе? — спрашивает Чонин, сужая взгляд. — Могли встретиться где-нибудь у себя. — Встречаются на нейтральной территории, которая хорошо охраняется. — немного горделиво и при этом якобы спокойно отвечает Джисон, будто к нему каждый день главы синдикатов захаживают. — Но мне все равно это не нравится, — искренне нахмурившись, признается он уже в следующую секунду. — Как бы еще не оказаться меж двух огней… так что лучше держаться подальше, что я и тебе… — Джисон осекается, поджав губы. — Мог бы тогда и не пускать Хенджина, — беззаботно отвечает Чонин, либо пропустив его слова мимо ушей, либо уже смирившись. Джисон уверен, Чонин с радостью бы посмотрел на этот спектакль. Он бы и сам купил билет, если бы это был кто-нибудь другой. На себе пробовать как-то не хочется. То, что имя главы клана Чонин произнес без былой нотки остроты, Джисон комментировать не будет. Но он все заметил, и не в первый раз. — Почти так и сделал, — отвечает он. — Правда? — вскидывает брови Чонин. — Почему передумал? — Ну… не мог же я не пустить человека в клуб? — даже для его собственных ушей прозвучало максимально неубедительно, но Джисон продолжает: — Двери открыты для всех, даже для него. — Неужели? — хмыкает Чонин, справедливо ему не поверивший. — Считай, он воспользовался бонусной программой «приди от друга, и друг получит текилу за счет заведения». Вот как раз для тебя и для меня, — Джисон приподнимает подбородок, указывая на полупустой столик перед ними, рассчитанный на четыре человека, как и диван. Два стакана и бутылка алкоголя на нем смотрится не особо внушительно. — Ты мне о такой не рассказывал, — демонстративно серьезно хмурится Чонин. — Она секретная, — Джисон приподнимает брови и бросает в сторону друга взгляд исподлобья. — О ней никто не знает, но если условия выполнены, то я обязательно увижу и вознагражу. Чонин снова приподнимает уголки губ, но не пытается узнать больше. Джисон ему за это сильно благодарен, потому что… да потому что вся эта ситуация его знатно вывела из себя. Джисон, конечно, съязвил, когда разговаривал с Хенджином на вечере. Тут как бы ничего не поделаешь, потому что глава клана вызывает именно такую реакцию: хочется спустить его с криминального олимпа на землю простых преступников. Но стоит Хенджину уйти, как мозги включаются и анализируют все произошедшее. Вот Джисон и проанализировал. Не сразу, потому что на первом плане был Феликс и еще этот список людей, которых нужно обойти. Удивительно, как даже сильные мира сего могут обидеться подобно детям, если ты обделишь их вниманием. Но когда… нет, все дела в итоге не были сделаны, спасибо синдикатам за это. Но когда пришлось сидеть в тишине просторного номера, а мягкая постель была словно покрыта иголками, которые щекочут задницу, чтобы она наконец-то встала и что-то сделала, но делать было нечего, кроме как ждать… вот тогда Джисон серьезно задумался, что он натворил по глупому просчету. На нем нет какой-то серьезной вины, но в то же время теперь он не может не вспоминать, что рассказывал Феликсу… не развязался ли его язык чересчур сильно от вида этого ангела? Ведь у него тоже есть оружие. Более того, у него еще есть тот, кто зарабатывает этим оружием на жизнь. Джисон не жалеет обо всем язвительном недовольстве, которое он бросил в лицо Хенджину — оно было искренним. Он защищал честь свою и друга в том числе. Но… недовольство не значит, что он не может узреть долю правды в словах главы клана. Непонятно еще, насколько эта доля велика, но Хенджин был прав, когда говорил, что Джисон автоматически переместился на сторону Осонг Па еще тогда, когда Чонин согласился с ним работать. Были бы они не друзьями, а обычными коллегами, тогда бы дело обстояло иначе. Но Джисон даже мысли не допускает, чтобы пожалеть о дружбе с Чонином. В этом мире у доверия всегда есть цена, которую нужно платить. А в криминальном мире за дружбу приходится платить в разы выше, настолько она редка. Да и производство нового наркотика ему все равно не нравилось еще с первых слухов, долетевших до его уха. И когда Хенджин уверенно заявил, что верит Джисону, что тот его сдаст точно с меньшей вероятностью, чем много кто другой… крючок, который зацепился почему-то прямо в адамово яблоко, был острым. К тому моменту Джисон уже думал о том, что нейтральность его не только стала шаткой, но и временной. Но не думал, что уйдет из-под ног она так скоро. Чонин был прав. Хенджина ожидаешь завтра, а он возьмет и заявится сегодня. Как будто назло, как будто прочитав мысли. И нет, Джисон не повелся на детскую провокацию: «Так боишься за свою задницу?». Вообще нет. Он бы мог, скопировав раздражающую самоуверенность Хенджина, ответить, что боится. Но почему-то не ответил. Сказал только, чтобы теперь Хенджин не рассчитывал особо сильно на его гостеприимство, приглашение было единоразовым. Но своим же словам Джисон не сильно верит. От всех этих мыслей на сердце снова повисло пару гирь. Не самых тяжелых, но хватает уже того, что они есть. Чонин молчит, не пытаясь заполнить паузу: громкой музыки и шумных разговоров вокруг достаточно, чтобы сделать это за него. Наверное, не лучшая обстановка, чтобы озвучить то, что засело внутри и от чего хочется наконец-то избавится, но эти живые звуки вокруг точно лучше пуль. После этой редкой мелодии сразу понимаешь, что идеального времени и места не существует. Ближайшее будущее может резко оборваться, так что… — Просто мне… — Чонин так быстро переводит на него взгляд, что Джисону нужно отвести свой и дополнительно прочистить горло. Перед глазами все смешалось в одну сине-красную мутную картинку, которая почему-то еще и двигается немного. — Немного неудобно за то, что произошло, — говорит он тише. — Сначала я взбесился, но быстро остыл и… перестрелка как-то показала всю серьезность, что ли, — Джисон зажевывает нижнюю губу, все еще смотря в одну невидимую точку. — Как бы не хотелось признавать, но… — он вздыхает, — в чем-то твой Хенджин прав. Считай, я пустил его и теперь мы будем квиты, — кивком он дополняет свои слова и поворачивает голову в сторону Чонина. Он всегда так внимательно слушает, что следующие слова даются не так сложно, как могли бы: — И, Йенни, прости за… за все это. Я должен был подумать о тебе и… — Тебе не за что извиняться, — перебивает Чонин, но делает это мягко. Джисон всматривается, но не видит и капли осуждения на лице друга, который тем самым забирает одну гирю с его сердца. — Ты делал свою работу, я же сам решил рассказать. — Нет, я… — Джисон, ничего страшного в итоге не произошло, так что давай забудем об этом, хорошо? — приподнимает уголки губ Чонин. Джисон хочет добавить, что страшное вполне могло произойти, и чудо, что в итоге нет, но не будет. — Не наговаривай на себя, я тебя ни в чем не виню. — Йенни, ты тоже не виноват! — а вот это Джисон не может не сказать. Одно дело — Хенджин предъявляет что-то ему. Тому, кто и правда все разболтал другим. Другое дело — досталось и Чонину. Неужели господин Хван не мог сдержаться? — Постараемся, чтобы больше такого не случилось, и все, — спокойно пытается завершить эту тему Чонин. Лицо его — словно ровная гладь озера. Друг всегда казался старше своих лет. А в реальный юный возраст Сынмина до сих пор не верится. Джисон ничего не может с собой поделать. Он, не медля, чтобы Чонин как обычно не успел улизнуть, набрасывается на него с объятиями. И чутье не подвело: друг уже дернулся в сторону, потому что хорошо его знает, но Джисон и так слишком близко сидел, чтобы беседу можно было комфортно поддерживать в клубе. Так что путей к отступлению у Чонина не было. На счастье Джисона, который обнимает друга, да так крепко, что без стеснения прижимает его спину к дивану, наваливаясь сверху. Мысль о том, что тело Чонина может отозваться на все его действия болью, в его голову в этот счастливый момент не приходит (даже когда снизу разносятся чересчур наигранные недовольные стоны). Чуть позже, может, когда он наполнится этим ощущением чего-то почти родного под пальцами — уж точно более родного, чем его собственная семья, которая значению этого слова его так и не обучила — Джисон почувствует, как узел напряжения наконец-то развязывается и гирь больше нет. А последние тревоги, которые поселились в нем сразу после его первого разговора с Хенджином, уходят. Может, поэтому Джисон добавляет, когда выпрямляется, отпуская размякшего друга, который просто принял свою участь и смиренно ждал свободы: — Все еще не представляю, как ты с ним разговариваешь. Чонин, все еще лежа на диване, трясется от смеха. Джисон улыбается в ответ. — Да-да, я тоже, — чуть снисходительным тоном отвечает Чонин и резко поднимается, переводя тему. — И вообще… что там с Феликсом? — хитро прищуривается он, очень похожий с таким выражением лица на лису. — Ты обещал рассказать. Улыбка Джисона становится в разы шире.

***

Чонин не знает, куда деть руки. Они лежат на коленях, и влажные ладони могли бы оставить небольшой след на джинсах, если бы те не были уже темными. Неоновое синее освещение тоже помогает, несмотря на обычную лампу на столе: ее теплого желтого света хватает максимум на то, чтобы алкоголь с сигаретами рассмотреть, да лица сидящих на двух диванах. Сердце бьется так же, как когда мама возвращалась с родительского собрания: волнительно, часто и со слышимостью даже в ушах. С одной стороны, происходящее кажется сном, с другой — все чувства обострились до предела. Этот мужчина точно не может быть старше сорока. Больше двадцати лет в клане? В целом, многие вступают на путь служения синдикату как раз в подростковом или молодом возрасте. Но Чонин не понаслышке знает, как сильно старит людей преступный мир. Один год в нем равен трем-четырем обычных, поэтому взрослеешь ты быстро, но в ограниченном списке качеств, которые многие бы назвали негативными: подозрительность, жестокость, спокойное отношение к насилию, которое порождает черствость. Конечно, Ли Дон Ук не исключение. Чонин все больше уверяется, что надменность Хенджина — это не столько его отличительная черта, сколько обыденность для человека, который имеет много власти, и знает это. О чем Чонин даже помыслить раньше не мог — так это то, что сможет встретить того, кто Хенджина в этом деле переплюнет. Может, дело в привычке? Самоуверенность главы Осонг Па стала такой обыденностью, что воспринимается с какой-то необъяснимой теплотой, хоть и раздражающей одновременно. Холодный взгляд больших глаз Ли Дон Ука, от которого все неприятно скручивается внутри, не вызывает подобной теплоты. Даже на кончиках ушей. Чонин не краснеет, хотя ему не комфортно. Чувствует себя букашкой, которую раздавят, не заметив. Обстановка тоже не располагающая. Рядом охранники, спрятанные в полутени, на столе бутылка виски и два стакана. Удивительно, что нет пистолетов, но они ведь и так у каждого на теле, спрятаны в пиджаках или брюках. Своего оружия у Чонина нет, но сейчас очень хотелось бы хотя бы ножик. Так, на всякий случай. Но хотя бы не зря надел пиджак: так чувствуешь себя более защищенным, нежели в футболке. Конечно, никакое из своих реальных чувств он не выдает. Поза для виду расслабленная, но она намеренно не скрывает прямых плеч, сосредоточенного выражения лица и внимательного взгляда. Никогда нельзя показывать свою неуверенность — она все равно что кровь для хищника, чуется за версту. Чонин рад, что сегодня немного выпил. Самое верное решение. И еще он немного рад, что Хенджин сидит рядом. От этого легче. Раньше бы Чонин сказал иначе, но… все познается в сравнении. — Спрашивай, что хотел, — предлагает начать Хенджин. Он их даже не представил особо. Раз вопросов ни у кого не возникло, видимо, сказал что-то до того, как Чонин вошел, сразу поклонившись. Сначала Дон Уку, а потом… секундная заминка, и спина согнулась и ради Хенджина, на лицо которого смотреть в эту секунду, к счастью, не пришлось. Обращение «господин» Чонин из себя решил не выдавливать. Он об этом сразу как-то не подумал, но подозрений у Дон Ука вызывать не хотел. Одно дело — взаимодействовать только с Хенджином, с которым с первой встречи все пошло по неформальному типу взаимодействия (мягко говоря). Другое — встреча с какой-то важной шишкой другого клана. Это все сразу меняет. Не поклониться господину клана, да еще и тому, который тебя вызывает — слишком странно. Очевидно же, что Чонин как-то ему служит. Если Хенджин солгал, что Чонин из его клана… ладно, это для важного дела, да и доказать, что было именно так он не может, а спрашивать напрямую уж точно не будет, еще чего. Но почему-то есть подозрение, что было все именно так. Не факт, но Чонину сложно представить, чтобы Хенджин честно рассказал, что взял к себе кого-то со стороны. Неважно. Это же все не взаправду, если вообще было. Так что… ничего страшного. Судя по немногословности реплики Хенджина, наверняка он уже сказал Дон Уку, что от него нужно и получил согласие, что тот может что-то рассказать, иначе бы вряд ли Чонина позвали. Это вселяет надежду, которую хочется то ли притянуть поближе, то ли отогнать от себя. Поэтому Чонин переходит сразу к главному вопросу: — Хенним, вы помните о том, как взорвалось здание окружного суда? Это было семь лет назад. Сердце с каждым словом будто ускоряет свой бег. Чонин не должен выдавать, что за ответ на свой вопрос готов даже Хенджину сто поклонов отбить, даже сидя на полу. Не должен. Но как же это сложно. — Да, припоминаю о таком, — тянет Дон Ук. Ни черта по его лицу или голосу не поймешь. — Вы знаете, кто за этим стоит? — рот произносит слова, а Чонин даже не понимает, как. — И что… что вообще произошло? И тут Ли Дон Ук начинает смеяться, запрокинув голову немного вверх. Теперь все прекрасно понятно: смех как у тех самых маньяков, которые готовятся отрезать жертве какую-нибудь конечность. Морщины на лице натянулись как нити паутины, которые поймали жертву. Чонин ожидал чего угодно, но не этого. Мириады мыслей проносятся в голове со скоростью света: начиная от той, где Ли Дон Ук в итоге тот, кого он все время искал, до той… — Что так развеселило? — спрашивает Хенджин. …которую только что озвучили за него. Чонин бы не решился задать этот вопрос, но, конечно, в голове он возник сразу. Он бросает быстрый взгляд на Хенджина, но тот пристально наблюдает за Ли Дон Уком. — Я смеюсь не над тобой. Скорее, над самим собой, — обращается он к Чонину, которому еще хуже от этих слов. А если убийца, которого он ищет, и правда Ли Дон Ук, который теперь будет под защитой Осонг Па, а значит и Хенджина, то как тогда… — Прежде чем я отвечу, — успокоившись, но не усмирив приподнятые уголки губ и отблеск веселья в глазах, которые от этого ничуть не потеплели, Дон Ук продолжает, — скажи, зачем ты его ищешь? Его? Это один человек? Это теперь точно? Неужели всего один человек стоит за подрывом всего здания? Ли Дон Ук отвечает за оружие в Хянкум Па, так что… вполне себе это может быть он. Кто еще будет хорошо разбираться во взрывчатке, знать, как правильно ее установить? О нет, если этот человек перед ним во всем виноват… Чонин сглатывает. От прежнего заискивающего волнения не осталось и следа, а все внутренности словно обожгло огнем. Вокруг него все вооружены. Даже бутылку виски разбить не успеет, прежде чем его перехватят. Тем более, Хенджин рядом. Даже если это Ли Дон Ук, ничего делать нельзя. Как и показывать свою резко нахлынувшую решимость и злость. И эти все домыслы — всего лишь недоказанные гипотезы, так что надо бы уже что-то из себя выдавить, пока пауза слишком не затянулась. Да и почему все так хотят знать, что будет делать Чонин? Зачем им это знать? Как будто сама судьба насмехается на ним через чужие уста, злобно напоминая об отложенном вопросе все чаще и чаще. А может, и не отложенном вовсе. Вот признаться себе честно точно сложнее. — Он виноват в смерти моего близкого человека. Я хочу отомстить, — расплывчато отвечает Чонин. Так, как отвечал всегда и другим, и себе самому. Несмотря на это, голос его редко когда бывал таким твердым, а тон — решительным. — Тогда в этом я тебя только поддерживаю, — усмехается Дон Ук в ответ. Несмотря на это, напряжение ни на йоту не отпускает Чонина. — Особенно потому, что тот человек, которого ты ищешь… причина, по которой я сегодня здесь. Чонин перестает что-либо понимать. Хенджин вздыхает. Чонин коротко оглядывается на него. В этот раз на этом красивом лице недовольство не скрыто. — Он что, заноза в каждой заднице? — бросает Хенджин, потянувшись к пачке сигарет на столе. — Еще какая, — угрюмо усмехается Дон Ук, а затем возвращается к Чонину. — Тебе нужен Джефф Сатур. Он?! Щелчок зажигалки бьет по барабанным перепонкам, заставляя моргнуть. Каждое движение Хенджина растягивается во времени. Вот он подносит огонек к сигарете, которая уже между пухлых губ. Светлая бумага загорается и становится темной. Изящные пальцы отводит сигарету в сторону. Изо рта выходит извивающаяся струйка дыма вместе с выдохом, но тот явно громче необходимого. Или это так кажется, потому что сейчас будто всему миру повысили громкость. Чонин бы подумал, что никогда еще не видел, чтобы кто-то курил так красиво. Но мыслей в его голове ровно ноль. Пустошь. То ли это слабый сигаретный дым, то ли еще что-то, но все вокруг поддернуто какой-то дымкой. Эти слова, это имя, это же… Может быть и ложью. Наверное, не будь Хенджин рядом, Чонин был бы более подозрителен. В присутствии главы клана, в который ты хочешь перебежать, врать вряд ли кто-то будет. Наоборот, нужно как можно быстрее доказать, что ты полезен и о многом осведомлен. Заработать себе баллы доверия и репутации. И все же, Чонин, который пару минут назад боялся задать вопрос, переспрашивает: — Извините, не то чтобы я не верю вам, но… вы точно уверены? — Уверен, — спокойно отвечает Дон Ук и откидывается на спинку темного кожаного дивана, складывая руки на груди: видимо, хочет рассказать все поподробнее. — Он же благодаря этому… В этот раз звук оглушает не только Чонина, а заставляет мгновенно притихнуть всех остальных. Автоматная очередь. Хорошо слышимая даже сквозь стены с хорошей звукоизоляцией. Дверь открывается, и звук кратно усиливается. К выстрелам добавились крики. Телохранитель, который стоял снаружи, торопится сказать: — Господин, внизу около десяти... Договорить он не успевает. Громила еще больший, чем он, замахивается, чтобы прикладом автомата ударить ему точно в висок, но парень Хенджина реагирует быстрее и бьет того так, что он отходит на шаг, но этого достаточно, чтобы скрыться из виду для всех, кто находится в приватной кабинке. Между этими двумя завязывается драка, но не успевает Чонин понять, что происходит, как в дверях появляются еще двое. Их берут на себя уже подошедшие вперед остальные телохранители, в том числе и Чан. Вдруг ладонь обволакивает что-то теплое, но затем сразу охлаждает что-то тяжелое. Чонин вздрагивает и опускает взгляд, который распахивается от неверия: пистолет. Глок, который лежит и у него в комнате, спрятанный в ящике стола. Хенджин удерживает его за запястье одной рукой, а второй… уже положил в насильно перевернутую ладонь оружие. — Пользоваться умеешь? — Чонин машинально кивает, сосредоточившись на Хенджине — хоть что-то привычное и надежное в общей суматохе. И его рука, парадоксально снова теплая, словно якорь посреди моря, которое внезапно взбушевалось. — Держись рядом. Не дай себя поймать. Не пытайся отбиться: если можешь выстрелить, то сразу же стреляй, не думая. Целься в корпус — это самое легкое. Если нужно убить, то сделай несколько выстрелов или постарайся попасть один раз в голову. Хенджин говорит быстро, но четко, не спуская с него пристального взгляда, словно взял на мушку. Чонин, конечно, не в первый раз ощущает в руках вес пистолета, но… это какая-то злая ирония. Он даже домой еще не успел зайти. Снять одежду, в которую переоделся, чтобы не видеть больше тот костюм, который подарил ему Джисон и который, несмотря на дороговизну и жест друга, нужно, как минимум, выкинуть, как максимум — сжечь. Заикаться о том, что он еще не отошел и не переварил все вчерашние события и вовсе не стоит. Чонин даже не думает о том, что второй день подряд попадает в перестрелки, хотя раньше не участвовал ни в одной. У него не осталось сил анализировать и паниковать. Мозг как будто опустел, оставив не столько безучастность — в подобной ситуации она невозможна — сколько иллюзию спокойствия: все мысли затихли, а зрение и слух словно обострились. Хенджин такой спокойный и уверенный, совсем не поменялся. Но в нем неуловимо ощущается больше сосредоточенности: будто хищник готовится к прыжку и поджидает верный момент. И его парни быстро сориентировались… Неужели так они все и живут? На завтрак какие-нибудь неприятные новости, которые меняют все планы, а на ужин — пули и кровь? Чонин бы ни за что не хотел так жить. На стенку полезешь уже через неделю. Но он сам полез во все это, и сейчас не время распускать нюни, так что… — Я понял, — кивает он Хенджину. Конечно, в груди теплится надежда, что убивать не придется. Хенджин же выделил «если». Значит, это не обязательно, только если прижмет. Лишь бы не прижало. — Это для самозащиты, — поясняет Хенджин, отпуская его запястье. Чонин полностью обхватывает рукоять пистолета длинными пальцами. — Ты их вряд ли интересуешь, в отличие от… Глава клана переводит взгляд на Дон Ука, который уже давно встал и снял с предохранителя свой пистолет. Он выглядит все также непоколебимо, а вот Хенджин… смотрит на него с долей подозрения, которое не озвучивает. Им всем не до разговоров. Автоматной очереди больше нет, но, судя по паническим вскрикам и шуму, весь клуб напуган до чертиков. Чонин даже без возможности посмотреть знает, что сейчас внизу ужасная толкучка: все пытаются сбежать, но вряд ли у них это получится. Только вот проблема в том, что им тоже надо спуститься, если они хотят уйти. А пока что проход загораживают дерущиеся около дверного проема люди: одни пытаются зайти, другие их не пускают. Непонятно, откуда приходящих становится все больше и больше, словно рой саранчи налетел. Но никто друг в друга еще не выстрелил, в ход идут только кулаки. Со стороны Хенджина всего лишь четыре телохранителя, а со стороны Дон Ука и вовсе двое. Они уступают нападающим, которые превосходят их количеством — не считая тех, кого уже удалось вырубить. Один как раз прорывается через охрану, которая слишком занята другими. Мужчина, одетый в классический костюм, успевает сделать целых два шага по направлению к ним до того, как на белой рубашке появляется дыра от пули, пущенной в грудь. Это не Чонин и не Хенджин. Первый замер от сковавшего напряжения, но при этом прямо сейчас готов рвануть в бой, а второй… пока на них двигались, успел сделать затяжку и притянуть к себе стакан с виски, перелив остатки из другого стакана. Видимо, первый реальный выстрел развязывает одному из нападающих рот: — Идиоты, стреляйте уже в него! — Нельзя! — кричит другой. — Стреляйте, но не убивайте! Это разрешено! — это уже кто-то третий. Не успевает Чонин дослушать последнюю реплику, как на горизонте перед ними появляются еще двое. Так внезапно, что один из них успевает первым выстрелить в приготовившегося пустить пулю Дон Ука, который в последний момент успевает укрыться за диваном, обивку которого теперь придется менять. Они явно пришли только по его душу. На Хенджина или Чонина даже не смотрят, но в этом и их ошибка. Хенджин быстро сокращает расстояние между собой и этими громилами. Первому выплескивает алкоголь прямо в лицо, и одновременно с этим тянет руку к голове второго. Он хватает ее, прижигает тлеющую сигарету об глаз, который успел закрыться, и бьет коленом в живот. Пока первый все еще отвлечен, но уже полуслепо тянет руки к Хенджину, тот с размаху бьет стеклянным стаканом об коротко стриженную голову. Людей на полу становится все больше, а напряженный шум внизу становится все громче. Несмотря на это, нападающие перестают прибывать словно их целая армия. Хенджин, доставая еще один пистолет из пиджака, подходит к нему. — Со второго этажа выход только один? — Чонин утвердительно кивает, а Хенджин в ответ цокает: — Скажи потом своему Джисону, что ему необходима потайная система. Из-за этого очередного «своего», очень похожего на то, как говорит друг, Чонин вдруг совсем не к месту думает, что Джисон и Хенджин могли бы неплохо общаться, если бы не обстоятельства. По крайней мере, они могли бы быть теми знакомыми, которые не переносят на дух друг друга, особенно на людях, но в итоге каждый из них вмиг станет серьезным, если от него понадобится помощь. По крайней мере, в этом они точно схожи. Но Чонин этого не говорит, конечно же. Он не успел бы ответить, даже если бы хотел. Хенджин хватает его за запястье и тянет к выходу, но при этом обменивается понимающими взглядами с Ли Дон Уком, кивая тому в сторону выхода. Вид у мужчины напряженней некуда: брови сильно нахмурены, а скулы заострились из-за сжатой челюсти. Пока Чан с другими берет на себя людей Хянкум Па, у большинства из которых автоматов при себе нет — видимо, те первые были исключением — Хенджин, быстро оглядываясь по сторонам, выходит первым. Он тянет Чонина за собой, а Дон Ук следует за ними. В голове проскакивает мысль: «хорошо, что Хенджин попросил освободить весь второй этаж», но уже в следующую же секунду происходит два события одновременно. На лестнице появляются три человека. И на весь клуб разносится громкий голос, усиленный микрофоном. — Леди и джентльмены, простите нас за доставленные неудобства, — Чонин слышит, как улыбается Джефф Сатур. Хватка пальцев на рукояти пистолета становится крепче и жестче. Он и не заметил, как внизу люди притихли. — Но среди вас есть тот, кто мне очень нужен. Хенджин убирает пистолет себе за спину, пристроив рукоять под пояс брюк. Может, стоит также убрать под свой… да, свой пиджак? Но отпускать пистолет не хочется. Не та обстановка. Пока они замерли, эти трое поднимаются по лестнице и не сводят с них свирепых глаз. А Джефф Сатур продолжает свой монолог: — У вас тут прям райский сад, будет жаль портить такую красоту. Так что, как только разберусь с ним, мы с моими ребятами сразу уйдем, обещаю. И вы продолжите веселиться, — Чонин чувствует, как зубы заскрипели друг об друга. Он не верит ни единому слову этого наглого лжеца. — Господин Хван, — тянет Сатур с издевкой, — не задерживайте честных и мирных граждан. Вы же не хотите ненужных жертв? Хенджин оглядывается на Дон Ука. Взгляд главы клана тяжелый, будто он не хочет того, что все же придется сделать. Чонин, даже не имея большого опыта в разборках синдикатов, все и так понимает. Выбора у Хенджина нет, если он хочет выйти отсюда живым, и при этом еще вывести всех своих. Даже если продолжать, даже если получится отбиться от этих двух, все равно их возьмут числом, потому что внизу точно есть кто-то еще. Как минимум, сам Сатур, а он точно не будет один. К тому же, толпа людей внизу делу не поможет. Не то чтобы Хенджин о них сильно беспокоится, Чонин уверен, что нет, но… это клуб Джисона, с которым они вроде как договорились. А с Сатуром нельзя сказать, что жертв будет всего лишь несколько. Как всегда, непонятно, что в его голове. Это неравный бой. Внезапность, перевес в оружии и людях — все это совсем не в их пользу. Кроме одного. Сатур даже не скрывает, что ему не нужен никто, кроме члена его клана. Точнее, бывшего члена. Ли Дон Ук как раз стоит позади. Чонин не успевает оглянуться, чтобы посмотреть на его реакцию, как он резко толкает его в спину. Руки рефлекторно выставляются вперед, но впереди только Хенджин. Приходится влететь в его спину, прижавшись ладонями, пока Дон Ук, пользуясь заминкой, выхватывает пистолет из руки, которая рефлекторно ослабла. Теперь у Чонина нет при себе оружия. В следующую секунду утративший безэмоциональную маску Дон Ук стреляет одновременно из двух пистолетов — по одному в каждой руке. Он успевает задеть только одного из парней по касательной в плечо, но и те уже успели выпустить несколько пуль в ответ. Хенджин и Чонин резко ложатся вниз и немного отползают назад. Сердце гремит в груди, а в ушах попеременно то вата, то полная слышимость до деталей. Хенджин повернулся к Чонину, и на его лице ни капли привычной надменности или веселья. Только сосредоточенная серьезность. Чонин же даже не пытается скрывать в своих глазах перемешанные вместе шок и страх. Хенджин приставляет палец к губам в жесте тишины. Как будто бы Чонин мог сейчас хоть что-то выдавить из себя, но до него доходит, что имеется ввиду немного другое: ничего не делай, даже не пытайся. Но и этого Чонин не планировал. Одна из пуль попадает в плечо Дон Уку, из-за чего он, согнувшись, делает шаг назад. А те, кто пускал их, подбегают к нему, первым делом вырвав оружие из рук мужчины. Все решается быстро. Скрутив руки сзади, Дон Ука спускает вниз один из парней. Стоит второму только направиться в их сторону, как Хенджин встает, заводя Чонина себе за спину. Если раньше Чонин был уверен, что знает, как хорошо чувствуется в воздухе злость главы клана, то теперь он уверен в том, что то были лишь слабые намеки. А еще в том, что если бы Хенджин знал, как убивать взглядом, он бы сейчас сделал именно это. Однако, свой пистолет он даже не пытается достать. — Вы оба тоже, вниз, — басит громила, направляя дуло на Хенджина, но тот даже не опускает взгляд на оружие. Ровно в эту секунду Чан появляется в поле их зрения, видимо, первым разобравшись со всеми своими противниками. Но стоит ему увидеть своего господина, как он останавливается, а лицо его так же застывает, но маска эта соткана из такой же злости, которой пышет Хенджин. Правда, вряд ли причины одинакового чувства такие же похожие. Ничего не поделать. К лестнице подходят еще несколько человек. Хянкум Па в любом случае выиграли в этой ситуации. Может, будь их целью разборка с другим кланом, Хенджин бы не решил пойти на попятную так быстро. Но в итоге и его с Чонином, и его парней так же в сопровождении наведенных пистолетов сопровождают вниз под аккомпанемент еще более повеселевшего голоса: — Простите, мне так неудобно, — в притворной грусти выдает Сатур. — Я не певец и не могу порадовать вас песнями. Но зрелище подарить могу. Он стоит на сцене, будто приглашенный артист, и не отводит взгляд от Дон Ука, который даже не пытается вырваться из крепкой хватки, пока его ведут вперед. Но стоит Хенджину спуститься вниз, как внимания удостаивается уже он: — Хван Хенджин! — верещит Сатур как какая-то фанатка, случайно увидевшая своего кумира в аэропорту. — Почту за честь твое присутствие среди моих зрителей. Он проводит рукой, указывая на весь зал притихших людей, которых стало в разы больше после того, как Чонин ушел в приватную кабинку. Несмотря на специально темное освещение, страх даже не нужно видеть, запах его ощущается в самом воздухе. Чонин не хочет к ним присоединяться, но его липкие от пота руки дрожат точно так же. И стоило ему увидеть, а не только услышать Сатура, он не может утверждать, что дрожь эта только из-за страха. Может, поэтому он и не замечает, как снова врезается впереди идущему Хенджину в спину, когда их уже подводят ближе к толпе. Хенджин сразу же полу оборачивается, приковывая его железным взглядом: Чонин мямлит: — Хенджин, мне… мне страшно. Непонятно, на что он надеется, когда это говорит, но не сказать не может. Так тихо, чтобы никто больше не услышал. Хенджин смотрит на него с нечитаемым выражением лица долгих две секунды, а затем отвечает низким голосом — тоже, чтобы никто не услышал: — Оставайся рядом и не двигайся. Все еще с широко распахнутыми глазами, Чонин коротко кивает. Чан и остальные трое из Осонг Па стоят за ними. По бокам их всех те, кто вел их, все еще рядом, но из-за какого-то немого приказа Сатура кивком головы опустили свой прицел. А тех двоих, которые помогали Дон Уку, точно так же ведут на сцену, где Сатур продолжает править балом: — Я настоятельно рекомендую вам посмотреть, что бывает с теми, кто переходит мне дорогу, и хорошенько запомнить, как делать не надо. — он снова кивает парням на сцене, и два практически синхронных выстрела заставляют тела тех двух охранников упасть у края сцены. По залу проносится несколько криков ужаса. — Согласен, старый педик? — с неизменным довольством, написанным на его улыбке, говорит Сатур. Даже не моргнул от громких выстрелов. Увидев это омерзительное представление, Чонин начинает беспокоиться о том, где сейчас Джисон. С ним должно быть все в порядке (по крайней мере, в этом убеждает себя Чонин), но перестать искать его взглядом не получается. Глаза мечутся между тем, чтобы рассмотреть Сатура получше и найти друга, успокоив себя хоть немного. Ничего не видно. Аккуратно поворачивая голову, Чонин разглядывает весь клуб: цветов на стенах стало меньше, а сотни лепестков разлетелись по полу, растоптанные обувью, которая превратила их красоту в грязь. Света от парочки прожекторов больше нет. На барной стойке теперь гораздо меньше напитков. Чонин не видит, но предполагает, что за ней пол усеян стеклянной крошкой из разбитых бутылок, а их разлитое содержимое. Все может легко вспыхнуть. А чуть дальше... … Джисон. Стоит, скрестив руки на груди. Он не двигается, а два его охранника стоят рядом с ним. У одного из них на рубашке следы крови. К большому облегчению Чонина, друг не выглядит так, будто ему причинили боль. Точнее, физическую боль. Даже представить сложно, каково ему смотреть на свое детище, которое захватили и обстреляли, к тому же напугав всех его гостей. Не говоря о том, что на сцене сегодня с микрофоном в руках должен стоять именно он, а не… — Обычно таким предателям, которые как крысы с корабля первыми бегут сливать все другому клану, отрезают язык. Ну, понятное дело, чтобы больше не могли пиздеть, — чуть ли не сплевывает Сатур, внезапно разозлившись и стерев с улица ухмылку. — Но… нет. Скучновато как-то, — тянет он, потянув уголок губы в сторону, будто размышляет. — Да и лезть в твой грязный рот не хочется, руки еще марать. Что же нам делать… Леди и джентльмены, может, у вас есть идеи? — он разворачивается к залу и делает пару шагов вперед. — Не стесняйтесь, говорите! — Но в ответ только тишина. — Да уж… как обычно, приходится все решать самому. Да, господин Хван? Ты один понимаешь меня как никто другой. — Сатур, нашедший Хенджина взглядом, усмехается, но глава клана не дергает и мускулом. — Я на тебя не в обиде, если что. Поступил бы так же на твоем месте. А вот как бы ты разобрался с таким уродом? — спрашивает он, делая пару шагов обратно назад, и пинает Дон Ука в живот, из-за чего челюсть его напрягается. — Уверен, опыта у тебя уже много. — Начать стоит с того, что я не дрочу на публичные казни, — ровно отвечает Хенджин. Стоят они не в первых рядах, а ближе к середине, но в гробовой тишине зала с хорошей акустикой ему даже не надо напрягать связки, чтобы быть услышанным. Джефф цокает: — И зря. Они гораздо эффективнее! Советую и тебе попробовать, уверен, подопытные легко найдутся, — скалится он так знающе, что намек понятен даже Чонину: кто-то в клане Хенджина этого очень заслуживает. — Ну что ж, раз никто не хочет мне помочь… — фальшиво тяжело вздыхает Сатур. Снизу вверх он осматривает все тело Дон Ука: начиная с колен, которыми тот жестко опирается на пол сцены, и заканчивая его напряженным лицом, которое тот усиленно старается разгладить. Вряд ли это получится в его положении с выкрученными руками, которые все еще в крепкой хватке двух громил позади него. Взгляд Сатура в итоге сосредотачивается только на лице. Кружит по нему несколько раз и… устанавливает зрительный контакт, который никто из двоих преступников не разрывает. Дон Ук старается даже не моргать. Похоже, он уже прекрасно осознал свою участь, но зацепился за эту игру в гляделки как за то последнее, в чем у него еще есть шанс победить. Хотя бы так показать, что пресмыкаться перед Сатуром и умолять он не намерен. Дон Ук ни слова не сказал за все то время, что его бросили на сцену как шавку. Ответ ему — широченная улыбка, с которой Джефф наклоняется и говорит на пол тона тише, но микрофон все еще держит, так что слышат все: — Хочу твой глаз к себе в коллекцию. Буду любоваться. Дон Ук не только моргает, но вся его бравада осыпается, являя неприкрытый ужас, который виден даже Чонину издалека. Всего на пару секунд, и потом он снова натягивает на себя невозмутимость. Но она настолько вымученная, что никто бы ему не поверил, даже если бы во время этих секунд искренности случайно отвернулся и ничего не увидел. Один из парней Сатура подходит к нему с раскрытым чемоданчиком в руках. Луч света от диско-шара дает отблеск, подобный солнечному зайчику, который ударяет прямо в глаза. Так и Чонин: машинально сжимает веки от металлического отсвета каких-то инструментов. Издалека не видно, что там, но… — Одолжил у нашего общего знакомого, — подмигивает Сатур, доставая скальпель на всеобщее обозрение. Белые стены и нечеловеческий взгляд, от которого вся кровь останавливается разом. Воспоминания накрывают Чонина подобно из ниоткуда взявшейся огромной волне. Он резко выдыхает. Хоть и негромко, но Хенджин точно услышал, но сейчас было бы все равно, даже если бы услышал весь зал. Имя так и не озвучено, но почему-то Чонин уверен в том, о каком общем знакомом идет речь. Шин Хагюн ведь появлялся в той лаборатории… Срочно нужно куда-то уйти, почувствовать холод свежего ветерка, но путей к отступлению сейчас нет и быть не может. Чонин опускает взгляд в пол, не в силах смотреть, но от этого еще хуже: вместо собственной обуви видит как этот скальпель разрезает его череп, а он точно так же, как и сейчас, не в силах пошевелится, закричать и что-либо с этой пыткой сделать. От первого крика, который накрывает весь зал подобно темно-красному куполу, Чонин тоже не может сбежать. Даже закрыть уши нельзя: в двух шагах надзиратели. Единственное, что он может — сжать посильнее веки, закрыв глаза, которые… которых, у Дон Ука скоро не останется. Сжать веки — сейчас недоступная для этого преступника роскошь. Он же не какой-то близкий человек или хороший знакомый. Нет, он появился в жизни Чонина меньше часа назад и оставил не самое приятное впечатление. Хоть и… раскрыл правду, назвал имя… Чонин поднимает взгляд на Сатура. Он уже сделал аккуратный надрез, отрезав часть века и вымазав все лицо Дон Ука, но не свой скальпель. Филигранная работа. Все меньше сомнений в том, что такой отморозок еще семь лет назад мог очень хорошо в правильных местах расставить взрывчатку. В его жестокости и беспощадности их не остается вовсе, когда Сатур с улыбкой достает второй, отсвечивающий металлом, инструмент из чемоданчика — обычную чайную ложку. Он делает все медленно, не спеша. Наслаждается. Нечеловеческие стоны и прорывающиеся сквозь сжатые зубы крики, которые издает все же человек, словно любимый жанр музыки для него, услада для ушей. Как будто он-то и веселится на вечеринке, хоть и не заплатил за вход. Все остальные в зале вряд ли способны по достоинству оценить его музыкальный вкус. Чонин никогда бы не подумал, что человек может издавать такие звуки. Он не может не думать, что они — норма в той психушке, из которой он чудом сбежал. А мог ведь и остаться, если бы определенный палец нажал на другую цифру… И снова взгляд на театральную постановку, разыгрывающуюся перед ним, и все воспоминания исчезают. Чонин не хочет чувствовать страх. Он уже достаточно боялся. Ему не нравится это сковывающее словно ледяными цепями чувство. Как хорошо, что от Сатура их нет. Словно изнутри пробудилось что-то очень злое. Словно по щелчку выключателя, вместо тьмы льда появляется свет пламени, которое опаляет все внутренности в грудной клетке. Кулаки сжимаются сами собой, а ногти впиваются в мягкую кожу ладоней. Не столько из-за злости, сколько из-за желания себя остановить. Это глупо. Очень и очень глупо. Но все отвлечены, с широко распахнутыми глазами заняты наблюдением за тем, как глазное яблоко перемещается из глазницы в ложку — ложится идеально, будто ее размер и создан был изначально для этой цели. А все другие назначения уже появились потом, как дополнение. Чонин больше никогда не будет пользоваться ложками. Все заняты этим представлением, которое незапланированно появилось в программе клуба, который сегодня должен был погрузить посетителей в тему любви. Можно сказать, так и вышло: настолько восхищенно Сатур рассматривает белесый шар с красными прожилками, радужкой и зрачком. Извращенная и тошнотворная любовь, близкая к одержимости. Все взгляды устремлены на… другой глаз. Никто не заметит. А Чонин… не знает, представится ли ему шанс лучше. Зло надо рубить на корню, не давать распространиться — так учила мама, но с Сатуром уже явно придется вырезать не хилый росток, а мощный сорняк, убивающий все живое, забирающий весь свет себе. Вчера он стирал себе кожу с пальцев, пытаясь отмыть фантомную кровь на руках, а сегодня хочет, чтобы она стала реальной. Такой же реальной, которая струйкой льется из разреза и пустой глазницы Дон Ука, стекает по щеке на подбородок и уже с него капает на пол сцены, на которую сегодня уже никто больше не поднимется. Список, который написан изящным почерком и который Чонин повесил на ту же стену, что и дело из полицейского архива, предстает перед взором, загораживая происходящее. Джефф Сатур тоже был в этом списке. Но как… запасной вариант — Именно он с самого начала спонсировал и толкал всю эту идею с новым наркотиком. Даже не скрывает этого, идиот, — фыркнул Хенджин. — Я сомневаюсь, что Хянкум Па хотели, чтобы тогда все решил именно взрыв — это ненужное внимание. Так что… если кто и может быть достаточно больным на голову, то точно он. Но Сатур тогда был молод и не имел большой власти, кто там бы ему дал такой шанс. Поэтому это просто мои домыслы, не сильно на них надейся. Не самый вероятный вариант. Чонин тогда еще подумал с иронией: жаль, что вероятность мала, потому это было бы удобно, если бы они оба с Хенджином хотели избавиться от одного и того же человека. Как раз вероятность успеха его мести тогда значительно повышается. Нашел его Хенджин из-за того, о чем его потом попросил сам Чонин. Будто сама судьба переплела их пути, столкнув вместе. Но Чонин хочет сейчас верить только в одну судьбу. Ту, которая сотрет с лица этот мерзкий и ненавистный оскал. Кажется, что все освещение клуба подёрнулось алой дымкой. И хотя холодный светло синий позволяет хорошо рассмотреть, что происходит на сцене, как будто и этому прожектору добавили светодиоды с красноватым оттенком. Чонин не знает, что им одолевает. Куда исчез весь страх? В руке у него пистолет Хенджина, который был закреплен сбоку, скрываемый все это время пиджаком, а тот, за кем Чонин охотился долгие годы стоит в нескольких метров от него, ничего не подозревая. Не зная, сколько боли он ему причинил. Так пусть узнает. Как хорошо, что у глока нет предохранителей. Лишний шум и движения сейчас не нужны. Чонин сжимает пальцы крепче и успевает приподнять руку только до уровня живота, когда его запястье крепко сжимают. Снова. — Страшно ему, — наклонившись чуть ближе, шепотом цедит Хенджин куда-то в сторону уха. Этого Чонин немного ожидал. Он бы заменил пистолет, который вытащил из-под пиджака Хенджина, на что-то другое, чтобы тот точно не заметил, но под рукой ничего подходящего не было. Пришлось отвлечь внимание по-другому. Не то чтобы он и сильно соврал. Страшно ему… было. И до сих пор мандраж и тошнотворное волнение букашками разбегается по телу. — У тебя пуля между глаз появится быстрее, чем ты поднимешь руку, — продолжает Хенджин, все еще с ощутимой силой сдерживая своей рукой руку Чонина, в которой зажат пистолет. От этих теплых пальцев запястье покалывает искрами. — Я его прикончу, и помогу и себе, и тебе заодно, — неуловимо для всех, кроме Хенджина, почти беззвучно двигает ртом Чонин, со всей твердостью встречая тяжелый взгляд напротив. — Даже если у тебя получится, через секунду прикончат тебя. — И пусть, — выдыхает Чонин чуть громче. — Мне все равно. Глаза Хенджина как будто заледенели за секунду. Он смотрит на него как-то странно: будто узнает и не узнает одновременно. Чонин себя в эти мгновения точно не узнает, но… понимает. Даже слишком хорошо. Какое-то понимание на секунду отражается и в глазах Хенджина, но оно совсем другое. Тепло чужих пальцев резко уходит, как и… тепло рукояти пистолета. Хенджин забрал и то, и то одним резким движением. Чонин и не заметил, как ослабил хватку на рукояти. — Поигрался и хватит, — шепчет Хенджин. Несмотря на это, тон его острый, как лезвие меча, которого только коснись — и сразу поранишься. «Поигрался». Чонин не играет. Он хочет увидеть дыру во лбу Сатура. Между его глаз. Несколько в груди. Простреленные колени. Лежащего в луже собственной крови. Чтобы его оскал стал рубиновым. Изуродовать эту издевательскую татуировку на его шее с надписью sunshine, которая теперь не скрыта, наоборот, вырез майки ее только подчеркивает. Он заслуживает этого. Целиком и полностью. Чонин всему миру сделает одолжение, убив этого… даже подходящего слова для него не находится. Единственное, что отрезвляет — его убьют сразу же, и это стопроцентная правда. Не то чтобы сильно беспокоит, но есть еще незавершенные дела. Надо помочь Минхо, он же обещал. А разрушить уродливое изобретение Сатура до его смерти — чтобы он смог увидеть — тоже звучит, как необходимое дополнение к мести. Не хочется, чтобы этот мудак умер быстро. Нет, он должен мучиться, и долго. Чонин силой заставляет себя перестать выжигать Хенджина взглядом и сделать это с тем, кто его злости заслуживает гораздо больше. Сатур как раз подходит к краю сцены. С неизменной улыбкой на лице выбирает из цветочной гирлянды светло-розовую махровую герберу. Возвращается к повисшему в руках его верных псов Дон Уку. Грудная клетка которого заметно расширяется и опадает, дышит он через раз. Голову склонил вниз, но в этом жесте мало покорности. Скорее, это от боли, если судить по напряженным жилам, которые выступают на его шее словно натянутые линии электропередач. Но уже в следующую секунду они натягиваются еще сильнее, когда Сатур приподнимает его подбородок. Несильно, потому что делает он это мизинцем — вырванный глаз аккуратно расположился между большим и указательным пальцами, так что рука занята. В другой у него лежит цветок в полностью раскрытой ладони. Будто он не хочет его помять. Чонин втягивает воздух сквозь зубы. Сатур вставляет герберу прямо в пустую глазницу Дон Ука. Она покрывает теперь пустую область глаза полностью и выходит за пределы лепестками, похожими на широкие лучи розового солнца. — Теперь все правильно, — довольно тянет Сатур, будто художник, который с облегчением добавил последний штрих к картине, и теперь ее можно снимать с мольберта, чтобы поставить в позолоченную раму. Он подносит глаз к лицу Дон Ука, задерживая его в стороне от лица, но рядом с герберой. Будто сравнивает. — Тебе так даже больше идет. Как ценитель прекрасного говорю. Чонин может думать только о том, как снова приходит в галерею, но уже не по приглашению Хенджина, а по своей воле, и красная краска из одного большого тюбика в форме тела Сатура окрашивает стену и картины, висящие на ней. Раньше одна эта мысль его бы испугала. Как было в лаборатории. Но не сейчас. Некоторые больные ублюдки нуждаются в карающей их руке. А рука Сатура, в которой зажато глазное яблоко, как раз отдаляется. Его лицо резко переменилось: острая улыбка все не сходила с него, а теперь пропала, сменившись на ледяную пустоту спокойствия. Он, говоривший про коллекцию, бросает глаз на пол и уничтожает его одним жестким движением ноги. Поворачивает голову в сторону Дон Ука, лицо которого побледнело как бумажный лист, только что вышедший из печати, и достает пистолет, закрепленный ремнем, из-за спины. Его понимают без слов все: Дон Ук дергается в сторону, в жалкой, но естественной для человека попытке спастись, однако его голову жестко фиксируют две руки сзади. Выстрел в клубе, который еще никогда не был настолько тихим в вечерние часы, звенит в ушах не только Чонина, но и всех гостей. — Валим отсюда, — бросает приказ Сатур и широким шагом направляется к краю сцены, чтобы спрыгнуть с нее, проигнорировав ступеньки неподалеку. Чонин наконец-то перестает чувствовать тяжелое напряжение позади себя. Поворачивая голову, он убеждается, что эти мужчины и правда мирно уходят. — Готовься, навестим твою заправку в ближайшие дни, — немного напряженно шепчет Хенджин, наклонившись чуть ближе. — В Хянкум Па со дня на день будет переворот. Чонин после этих слов даже останавливает свою попытку проследить взглядом за уходящим Сатуром, и поворачивается к Хенджину, приподняв брови. Зря он упустил свою слежку. Такого, как Джефф Сатур, наверное, не стоит упускать из вида ни секунду, потому что никогда нельзя быть уверенным, что он решит уже в следующую. Весь клуб заполняет жестокая мелодия выстрелов. Гирлянды изуродованных пулями цветов спадают со стен и потолка и приземляются прямо на головы резко опустившимся вниз людям, которые добавляют свои высокие ноты криков. И хотя стреляют не по ним, а по украшениям, Чонин переживает, что тот же упавший диско-шар мог кого-то ранить. Встретить взгляд Хенджина, который точно так же сел на корточки рядом с ним, все равно что найти необитаемый остров посреди грозного океана. Наверняка его сердце не бьется так же учащенно и тяжело, будто хочет быть похожим на пули и пробить грудную клетку. Может, Чонин не так уж сильно врал, когда говорил, что ему страшно. Но теперь боится он не за то, что может умереть или… лишиться глаза и умереть раньше, чем закончит то, ради чего он все это начал. А за то, что может не справиться, даже если рядом будет Хенджин.