Бочка яда и ложка но-шпы

Моя сестра злится. В принципе, у нее для этого есть множество поводов, начиная от глобального потепления и заканчивая моим сообщением о том, что я задержусь на Бали еще на недельку. Примерно тогда можно будет спокойно замазать тональником кровоподтек на левой скуле. На данный момент моих навыков не хватает, и он исправно проступает под слоем косметики. Полина точно заметит, а я не уверена, что смогу убедительно врать. Рассказывать правду мне совсем не хочется. Сестра пойдет вразнос, потребует бежать писать заявление в полицию и так далее. Никому от этого лучше не будет, все только еще больше затянется. Я не хочу афишировать произошедшее. Если уж на то пошло, то Андрей безнаказанным не ушел. Все нормально, обменялись любезностями, живем дальше. Да, я знаю, что ничего не нормально, но мастерски делаю вид. Сложнее всего с Разумовским, который хотел отвести меня на обещанное «нормальное свидание» уже на следующий день. Пришлось сказать, что я внезапно упала в творческий запой, и отложить встречу на следующую неделю. Изначально у меня были опасения, что он продолжает мониторить мои переписки и в принципе шпионить за мной, но похоже, что все-таки нет. По крайней мере, Сережа не появился на пороге, сверкая во все стороны жаждой мести. Сейчас же я натягиваю повыше медицинскую маску, потом поправляю капюшон толстовки и топаю в ближайшую аптеку. Очень надеюсь, что никому из моих родственников не приспичит заскочить в квартиру, чтобы навести там порядок. Как-то не хочется прятаться в своем же шкафу. Да, я знаю, что веду себя глупо. Гораздо проще было бы рассказать про встречу с Андреем и не травить семью байками, но я почему-то не могу. Мне элементарно стыдно, что позволила случиться чему-то подобному. Понимаю, что моей вины тут нет, и все же. Ну и, конечно, но не хочется, чтобы у Полины или Леши были проблемы из-за меня, если им вдруг крышу от злости рванет, и они пойдут знакомить лицо Андрея со столом. Впрочем, они — не самое страшное, что может с ним случится. Если узнает Разумовский, то он будет весьма огорчен подобным инцидентом. Да, я знаю, Сережа его на атомы разберет, да так, чтобы потом никто не собрал. Мы с Разумовским не так давно знакомы, но что-то мне подсказывает, что реакцию я угадала точно. Ничего, совсем скоро меня с Андреем уже ничего не будет связывать. Все закончится. Легальным путем. Или нет. Я открываю дверь в квартиру, пытаясь при этом не оглядываться на лестницу. Долго меня еще дергать-то будет? Думаю, что да. Может быть, если бы я попыталась разобраться в произошедшем, а не просто делать вид, что все нормально… Нет, не хочу в этом копаться, совсем не хочу. Только хуже будет. Кинув аптечный пакет на полку в коридоре, снимаю маску, прохожу в гостиную и чуть не отдаю богу душу. Схватившись за арку, резко разворачиваюсь и громко уточняю: — Ты с ума сошел?! — Зачем спрашиваешь то, о чем и так знаешь? — насмешливо отзывается Разумовский. Легкомысленный тон держится недолго, следующая фраза звучит каменно серьезно: — Ася, что происходит? — Ничего, — быстро говорю и возвращаюсь в коридор. Схватив пакет, иду на кухню, судорожно пытаюсь придумать, как выйти из ситуации. За спиной слышу шаги. Нутро сжимается от промелькнувшего воспоминания. Я кидаю пакет в ящик, лезу за чайником. Мои руки перехватывают на полпути. Пискнуть даже не успеваю, как Разумовский разворачивает меня, только голову опускаю. Заметить он, конечно успевает, если судить по тому, как Сережа застывает на месте. Мне хочется разреветься от обиды на весь мир и от того, что вечно мои планы и попытки что-то исправить идут наперекосяк. Этот еще притащился. Как вообще в квартиру попал? Ладно, глупый вопрос. Неужели не мог подождать? Через неделю всего пара слоев тональника избавила бы нас от неловкой тишины. Я высвобождаю руки, и он не держит. Перед глазами мелькают его пальцы, чуть подрагивающие. Они осторожно снимают с меня капюшон, цепляют за подбородок и приподнимают. Я встречаюсь с ним взглядами лишь на секунду, тут же отвожу глаза в сторону. На его лице растерянность мешается со страхом. Через пару секунд преобладает уже совсем другое чувство. — Кто? — зловеще и тихо спрашивает Разумовский. — Лестница, — отвечаю и дергаю головой. Он убирает пальцы. — Ходить надо аккуратнее. — Ася, не ври мне. — Оставь меня в покое, ладно? Я позвоню тебе, когда снова стану выглядеть сносно. Сережа отступает на шаг, будто мои слова его задели, но никак больше этого не показывает. Мягко сжимает плечи и говорит: — Я все равно узнаю. Я возьму записи с каждой камеры поблизости и все равно узнаю. Скажи мне правду. — Виделась с Андреем. Не договорились о разводе. Все нормально, он съездил мне по лицу, я стукнула его по яйцам. Квиты. Забудь. — Забыть? — потрясенно выдыхает Разумовский. — Не нужно усложнять. Мы… — Я его убью, — отрывисто бросает Сережа и широким шагом вылетает из кухни. Я разворачиваюсь и сгибаюсь, опираясь локтями о столешницу. Нужно пойти за ним, остановить, убедить, но не могу наскрести в себе сил даже на это. Я устала, я так устала от того, что все вечно идет не так, что все вокруг знают, как лучше, и даже не спрашивают меня об этом. Устала врать и притворяться, устала от того, что человек, который втоптал мою же душу в грязь, никак не хочет ее отпустить и готов доломать, лишь бы доказать что-то кому-то. Сзади опять слышатся шаги. Я выпрямляюсь, но не поворачиваюсь, смотрю мутным взглядом сквозь пузатый электрический чайник. — Ася, — растерянно шепчет Разумовский. — Все нормально, — говорю я и, сделав над собой усилие, становлюсь к нему лицом. — Лучше обойтись без поспешных решений. Сережа смотрит на меня почти испуганно, протягивает руку, чтобы дотронуться до щеки, но не делает этого. Надо же. Человек столько народу положил, да еще и такими изощренными способами, а сейчас вот пальцы дрожат. А потом сжимаются в кулак, когда его взгляд падает мне на шею, где несложно заметить грубый след от зубов. — Только это, — отвечаю на застывший в воздухе невысказанный вопрос. — Потом получил коленкой между ног и счел за лучшее ретироваться. Смена выражений на лице Разумовского поражает скоростью. От растерянности, смешанной со страхом, до такой злости, что можно не сомневаться: он выжжет Андрею глаза, как только доберется до него. Я отодвигаюсь и снимаю осточертевшую толстовку, под которой уже становится жарко, поправляю футболку. Лезу в ящик, куда сунула лекарства, и достаю мазь и пачку ватных дисков. Со всем этим иду в ванную. Здесь особенно не развернешься, потому что планировка квартиры старая. На санузел отведено очень мало пространства. Я кладу свою ношу в сухую раковину и принимаюсь за чтение инструкции. Разумовский останавливается в дверях, рассеянно оглядывается. — Шкафчик не рухнет тебе на голову, это только так кажется, — говорю я, не отрываясь от крошечных строчек. Ага, все так, как запомнила. — Давай я, — бормочет Сережа и забирает у меня тюбик с мазью. Пожав плечами, сажусь на бортик ванной. Он смотрит на ватные диски, застыв в нерешительности. Что, никогда коленки не обрабатывал? — Без них, — объясняю я. — Просто перепутала с другим средством. Это гель, и он наносится вручную. Втирается без сильного нажатия. Разумовский кивает, снимает фиолетовое пальто и кидает его на стиралку. Выдавливает себе на пальцы немного густой прозрачной жидкости. Отложив тюбик обратно в раковину, подносит руку к лицу, но так и не касается. Беру его за запястье и мягко подталкиваю вперед. Гель прохладный, из-за чего я непроизвольно морщусь. Сережа тут же отдергивает пальцы, будто сам обжегся. — Все нормально, — заверяю его. — Само средство ощущается неприятно. — Поедем к врачу, — говорит он, сглотнув. — Пусть осмотрит и… — И выпишет тебе билет в тюрьму, а мне в психушку. Успокойся, ладно? Это просто ушиб. Ты ведь и хуже вещи видел, хочу я сказать, но вовремя прикусываю язык. Прошлое в прошлом. Его так сворачивает от вида моих синяков, что поневоле задумываюсь о том, насколько сильно он успел привязаться ко мне за проведенное вместе время. И чем это может грозить вашей покорной слуге в дальнейшем. Разумовский все-таки берет себя в руки и осторожно втирает гель в кожу, пристально наблюдая за своими же действиями. М-да, с таким усердием и осторожностью мне ушибы только Леша обрабатывал, потому что тогда боялся больше, чем я. Интересно, чего боится сейчас Разумовский? — Здесь тоже? — спрашивает он, указав на шею. Кивнув, откидываю волосы за плечо. — Я увидел, что ты пишешь сестре о том, что решила задержаться на Бали, — тихо говорит Сережа, бережно прикасаясь к шее. — Опять? — вздыхаю и укоризненно смотрю на него. — Я беспокоился. Это моя нормальная реакция. — Лезть в мою личную жизнь? Разумовский хмурится и отворачивается к раковине, чтобы выловить оттуда тюбик с гелем. — Я думал, что стал частью твоей личной жизни, — мрачно замечает он. — Стал, конечно. Но есть определенные границы, через которые я прошу тебя не переступать. И прошу еще об одном: никаких вендетт. Не надо никого убивать или калечить, я сама с этим разберусь, договорились? — Ты предлагаешь мне просто отойти в сторону и оставить безнаказанным человека, который посмел обидеть мою… — Разумовский запинается и с вопросительно интонацией заканчивает: — Девушку? Я не могу. Нет, серьезно, не засмеяться сейчас — просто выше моих сил. Ситуация абсурда. У меня в ванной стоит ранее один из самых разыскиваемых преступников страны, одетый в вырвиглазную синюю рубашку с белыми лилиями, растерянный и нервный просто от того, что обрабатывает мне синяки. И вот эта еще заминка. Теперь он недовольно наблюдает за тем, как я чуть ли не пополам сгибаюсь от хохота. Наверно, это все-таки истерика. — Что смешного? — угрюмо спрашивает Разумовский. — Анекдот вспомнила. Заходят как-от раз в бар… — Ася. — Ладно, ладно. — Я поднимаю руки в знак капитуляции. — Ты просто так спрашиваешь, а я уже семейное положение в соцсетях поменяла. Что ты так смотришь? Я, может быть, уже всю нашу жизнь распланировала, прямо по датам расписала, когда свадьба, когда дети и внуки. А он спрашивает. Да шучу я, не стой с таким видом, будто собрался за хлебом выскочить на двадцать лет. Сереж. Он поднимает на меня взгляд, все еще немного обалдевший от таких перспектив. — Не трогай его, — говорю я и поднимаюсь на ноги. Места в ванной настолько мало, что мы поневоле теперь стоим очень близко. — Пожалуйста. Лучше ты этим никому не сделаешь, только хуже. Дай мне самой разобраться, я не хочу тебя втягивать в это дерьмо. — Можешь не втягивать, — говорит он, нахмурившись. Осторожно коснувшись шеи, распределяет по коже гель. — Я сам. — Пожалуйста, — повторяю и смотрю ему в глаза. Он угрюмо молчит, а я решаю отложить этот разговор, пока не закончим. С шеей он управляется быстрее. Похоже, лицо его напугало чуть больше. Пока Разумовский отмывает в раковине руки, я убираю ватные диски и Троксевазин в шкафчик над стиралкой. Обернувшись, кидаю ему полотенце, которое он ловит. Выглядит крайне удрученным ситуацией. А мне вот немного легче, не знаю, почему. Вроде и радоваться-то нечему. Или меня так зацепил тот факт, что бывший серийник с таким трепетом мне помогал? Эх, Ася, сколько женщин встретили свой не самый лучший конец с такой вот логикой. — Меньше болит? — спрашивает Разумовский, настороженно наблюдая за мной. — Вообще не болит, — вру я, улыбнувшись. Сережа преодолевает те десять сантиметров свободного пространства, что нас разделяют, и заводит волосы мне за уши так, чтобы случайно не коснуться щеки. Взгляд падает на губы, но сразу же поднимается обратно, будто он не уверен, что я не оттолкну его. — Можно? — тихо спрашивает Разумовский. — Можно, — киваю и сама тянусь к нему. Он целует легко, едва касаясь, и быстро отстраняется, обеспокоенно смотрит. — Все хорошо, — говорю я и улыбаюсь. — Правда. — Я скажу Олегу, чтобы он помог тебе перевезти вещи обратно. — Так, стоп. Никто и никуда ничего не перевозит. Я дома. — Ася, этот ублюдок может зайти к тебе снова и опять напасть, я не могу позволить… — Не обсуждается. Чтобы перевезти туда, придется меня сначала вырубить. Разумовский отстраняется и выглядит крайне рассерженным. — Тебе настолько в тягость было жить с нами? — Мне настолько в тягость сейчас жить с кем угодно. Перестань, ладно? Все будет нормально. Он хочет поспорить, это видно, но почему-то не делает этого. Насупившись, кивает, вновь обращает внимание на мою шею. Убирает с нее волосы, которые уже успели слегка испачкаться в геле. Надо было хвост сделать. Сережа проводит над кровоподтеком, рассылая по телу мурашки от того, с какой нежностью он прикасается к коже. Закусив губу, подаюсь вперед и льну к его груди здоровой щекой, стискиваю в кулаке мягкую ткань рубашки. Неожиданно для себя признаюсь: — Мне было страшно. Разумовский прижимает меня к себе, целует в макушку и негромко обещает: — Больше такого не случится. — Не делай с ним ничего, ладно? Природа сама уже все сделала. — Пойдем в гостиную, — предлагает Сережа, поглаживая меня по спине. — Расскажешь мне историю тех… удивительных африканских статуэток, от которых жуть берет. — Ух ты. — Я отодвигаюсь и заглядываю в синие глаза. — Сам Сергей Разумовский испугался маленьких сувенирчиков. Вот это да. Он бросает на меня оценивающий взгляд, а потом без предупреждения хватает на руки и тащит в сторону гостиной. Я смеюсь, хоть это и болезненно, и цепляюсь за него, чувствуя, как собственная нервозность постепенно отступает. Вопреки всему, я не боюсь его. Только потом буду сетовать на то, насколько же просто задурить мне мозги.