Пожарный из Сохо

Поттер сжимал эти прутья до белых костяшек. Снейп оказался пророком. Чёрные, кажется, будто из эбенового дерева. Но это точно не дерево… холодный матированный металл — единственная опора. И она начала таять перед глазами, но продолжала ощущаться под пальцами… неподвижной, как вековая кованая ограда. — Насколько… ты… выносливый, — шёпот у самого уха и его непроизвольный стон из-за распирающего всё естество члена… Он запамятовал ощущение. Благословенны забывающие. Ему кажется, что не в силах и на несколько сантиметров сдвинуть руки вверх. Могут только по инерции проскользить вниз, если ослабит хватку, и спина прогнётся больше и ниже. Бёдра мужчины почти прижимаются к нему. Он прикусывает губы, когда Северус застывает на месте, давая ему привыкнуть. Совершает лёгкое движение — совсем немного дальше, а Поттер с ума сходит от близкого контакта, в этих руках… которые переместились с косточек бёдер и сжимают соски, а губы сейчас скользят по шее, оставляя влажный след и вдруг Северус снова замирает. Упирается лбом в его плечо. И жест этот кажется более интимным, чем всё остальное. Гарри чувствует их опутанными в световые нити и прислушивается к учащённому дыханию и сердцебиению. Пытается отвлекаться на ощущение в коленях, чтобы жалобно не умолять. На сжатые руки смотрит, но так рассеянно, что едва различает их очертания, словно и они становятся бесформенными контурами. Дёргается — эти чувства для него слишком резки, а ещё заставляют вспоминать другие, те, что остались огромными незализанными ранами. И становится не по себе. Гарри тихо просит: — Выйди из меня… Давай лицом к лицу? Сейчас? Уповая на то, что это поможет сосредоточиться только на нём. Северус даёт ему развернуться. И размеренно входит обратно, но Гарри нисколько не легче. Мужчина замечает неловкость и растущее напряжение, которым слишком сложно не придавать значения. — О чём ты думаешь? Может, хочешь нежного секса? Снейп замечает его смятение: страсть отступает, потому что сознание что-то гложет. Ощущает этого Гарри Поттера образом, неизвестным точной науке. Как-будто они — два сообщающихся сосуда. Чувствует его трепет и страх... смотрит в эти вдруг широко распахнутые глаза. Северус что-то упускает. Может быть, Поттер слишком рано оказался в его постели, а после пожалеет? Найдёт причину себя грызть за этот секс. За эту связь. Возможно, нет. Так жадно принимал его ласки. Они ложились слой за слоем, захватывая. Вид его приоткрытых влажных губ, трепыхающихся ресниц воодушевлял буквально несколько минут назад. И вот они находятся лицом друг к другу, — как он просил. Тогда зачем Поттер почти сразу… закрыл глаза? — Гарри… — Мм? — веки приоткрываются, пытаются поймать выражение лица Северуса, как только что он — рассматривал его и думал, думал… Так, что даже немного пыл растерял. Член по-прежнему внутри Поттера, но он не двигается. — Ты боишься меня? Гарри растерянно застывает, — всё ещё в его руках. И выдаёт слабый неопределённый звук. Не знает, что ему ответить. Недавно только об этом и размышлял, тонул в гиене огненной, разве что ромашку не общипывал на предмет «Быть-не быть». И теперь «Я ни капли не боюсь» не будет соответствовать истине. — Почему? — спрашивает за него Северус, — почему ты меня боишься? Опасаешься. Почему тебя охватывают противоречивые чувства на мой счёт… Гарри поверить не может, что слышит это в постели, пока внутри него — этот мужчина. Никогда не вёл настолько серьёзные разговоры с членом в заднице. Он их редко вёл даже вне таких обстоятельств! Руки приобнимают за корпус, взгляд не отрывается от радужек. — Только не ври мне… От этого заявления даже пульс учащается. Один раз соврал, что предпочитает активную роль, и теперь такие дополнения слышит. — Северус, прости, — тихо-тихо говорит он, — ты не поймёшь. Мужчина ждёт мгновение, а потом плавно выходит — с раздражением, и руки его опускаются вдоль тела. Гарри сразу чувствует разницу, обхватывает сам себя, пытаясь удержать на теле его тепло — от пальцев, от соприкосновений с его кожей. И смотрит — ему неуютно от своих мыслей, от всех последних минут, но и сделать с собой ничего не может. Гарри слабо прикусывает губы, опуская ресницы. Хочет сказать «всё хорошо», но чувствует, что будет только хуже. — Со мной сложно, да? — голос надломился и глаза немного печёт, — мы даже не можем спокойно переспать. Что со мной не так? Может быть, ты знаешь… Снейп поднимает одну бровь. — Чего ты опасаешься? — снова спрашивает. И злиться на него не может за настойчивость. За ответ — вопросом на вопрос. Северус не может взять и отодрать его просто так, как сделал бы любой другой? Гарри ещё больше теряется, поднимаясь с кровати. Он считает себя виноватым, и готов наказать себя. Пусть бесполезно. Пусть легче не станет даже на йоту, на крошечную секунду. — Я пойду, — говорит совсем негромко и пытается звучать уверенно, — ты живёшь почти в лесу, но, думаю, не запутаюсь. Дорога одна. Я буду… буду скучать по тебе. «Я буду без тебя мёрзнуть». Но Северус сомневается в желании уйти. Поттер, скорее, готов на всё, лишь бы свои страхи вслух перед ним не озвучивать. — Ты снова вспоминал бывшего? — бесцветным голосом спрашивает. Тогда, на кухне, он делал это совершенно точно. Что ещё могло заставить его отвлечься? Гарри пожимает плечами. Да не особенно. Не так вспоминал, как думает Северус. Ему просто странно. Облик у мужчины такой, что отчего-то вспоминаются мёртвые. И это несмотря на то, что он кажется ему таким особенным, и с ним так горячо, настолько уютно… недавно было. У него глаза — как двери в другой мир. Но сейчас они холодны. В них — почерневшая сталь, резко наставшая ночь. Она, как занавес, резко опустилась в одно мгновение. Впитала в себя весь мрак. Если рисковать жизнью и смотреть в эти глаза дольше, из забвения вырываются полчища затерянных в песке времени, псалмах и в тризне, проклятиях, сгоряча сказанных словах, где в спорах рождались новые споры, где гасли факелы в онемевших пальцах. Скрипучие двери там — почти в каждом доме, даже в самом новом. И нет там проводов двадцать первого века. Только живые свечи, которые трепыхаются и оставляют призрачные образы на стенах. Это трепыхание — как души, что скитаются в аду, как те, что слышат и прощальные песни, и песни развоплощений. А за окном стоят старые фонари, как стражи вечности. И нет у Гарри откровения большего, чем соединиться с этими тенями; они безмолвны, почти ничто, но так их много, что забирают островки света кусок за кусочком. Тонкие ветви, коряги, репейники, ссадины на теле, вода, вечные огни веры и неверия… кора, сажа. Они обещают всё. Они очень красивы, и ранят в одно мгновение. Натягивают жилы, почти надрывают. Вдруг кануть в этот мрак. Колени подкашиваются. Чувства его оставляют, заставляя распластаться на тёмном дубовом паркете, а кажется, за мгновение до падения, что на голой сырой земле. Но когда пустота обморока обернётся сном, он увидит мир, где неведом ему никто. Где он не узнает ни единой улицы. Где не слышал ни об одном обычае. В каждом своём сне Гарри бездомен.