Танец Хаоса. Новое время

…Они сидели на горном уступе чуть ниже облаков. Серые громады вздымались вокруг, упирались острыми белыми шапками в небо, и облака причудливо кипели меж ними, пряча в своей каракулевой шубе солнце. Милана видела каменные склоны внизу и свои ноги, болтающиеся в пустоте. Гаярвион сидела рядом с ней, опершись руками о камень, запрокинув голову и улыбаюсь чему-то. Она казалась такой далекой сейчас, такой холодной. Совсем чужой, поразительно равнодушной, и от этого было больно внутри, от этого ныло и плакало в груди. - Я подумала, - сказала она, глядя Милане в глаза так, будто смотрела на свежевыкрашенную стену. – И решила уйти отсюда навсегда. Мне наскучили твои горы, мне тесно в них и трон зовет меня. Там куда интереснее, чем здесь, поэтому я ухожу. - Что? – глупо моргнула Милана, глядя на нее и не понимания, как она может так говорить, как это все вообще может происходить прямо сейчас. – Как? Почему? Куда ты пойдешь? - Я вернусь домой, там мне лучше, чем с тобой, - улыбнулась ей эта чужая, искусственная Гаярвион, картинка плоская и совершенно фальшивая, но при этом вызывающая такую невыносимую, такую нестерпимую боль внутри одним своим видом. Она поднялась на ноги, отряхнула одежду и зашагала прочь, даже не оборачиваясь. - Гаярвион, нет! – закричала ей вслед Милана, пытаясь сдвинуться с места, пытаясь подняться, но тело не слушалось ее, приковав ее к скале. А Гаярвион не оборачивалась, она просто шла себе и шла, тихонько напевая что-то под нос. Легкая как ветер и совсем чужая. – Гаярвион, я умоляю тебя! – закричала Милана, проживая всем своим существом бездонное, лишающее сил, сводящее с ума отчаянье. – Не уходи, пожалуйста! Не оставляй меня! Горячие слезы хлынули по щекам, сердце в груди сжалось от боли, полосуя ее изнутри бритвенными лезвиями. Милана кричала, глядя вслед уходящей Гаярвион, уходящей навсегда, чужой, пустой и равнодушной, кричала снова и снова… Что-то мимолетно коснулось сознания, тонкое, как раскаленная докрасна игла, и голос, который она так хорошо знала, который ненавидела, которого боялась до смерти, вкрадчиво прошептал: - Помнишь меня? Она закричала, с ревом подрываясь на простынях, вскакивая, отмахиваясь от этого мучительного ненавистного змеиного шипения. Закричала рядом и Гаярвион, спросонья тоже вскакивая с простыней: - Что случилось, Милана? Что? Она не могла ответить. Зубы во рту выбивали дробь, сердце билось как бешеное в груди, будто готово было прямо сейчас разорваться пополам и истечь кровью, его терзала боль, ноющая, долгая, невыносимая боль, выгнивающая откуда-то из нутра наливающимся свищом. Милана поднесла дрожащую руку к лицу, закрываясь от Гаярвион, чтобы она не видела выступивших на глазах слез. Все тело было влажным от холодного липкого пота, волосы на лбу слиплись, ее трясло. - Что с тобой? Дурной сон? Любимые руки легли на плечи, самые нежные и добрые, неся ласку, какой ее сердце не знало никогда до этого. Милана вздрогнула раз, другой, а затем зарыдала, не в силах сдерживать всего этого, не в силах выносить. Гаярвион уткнулась лицом ей в плечо, коснулась горячими губами обнаженной косточки в основании позвоночника, прошептала успокаивающе: - Это всего лишь кошмар, Милана. Всего лишь тень страха, которую унесет с собой встающее солнце. Отпусти его, дай ему уйти навсегда. Ненамеренно и неосознанно сказанное ее устами вбросило Милану на мгновение в давешний кошмар, и она содрогнулась еще сильнее, сжимаясь от муки. Он был таким реальным, этот сон, а Гаярвион – такой чужой в нем, такой равнодушной! И это было хуже всего. Милана никогда не видела ее такой - когда они познакомились, королевна была щетинистой и разъяренной, кусачей злой, какой угодно, только не равнодушной. И оттого образ из сна оставил после себя глубокое ощущение страха. - Да, это кошмар, - закивала она, глотая воздух большими глотками и соглашаясь с Гаярвион. Это просто нужно было переселить, это все нужно было пережить, и она могла это сделать. – Просто дурной сон, ты права. - Хочешь рассказать мне? Штормовые глаза смотрели на нее с ожиданием, полные поддержки, сочувствующие, понимающие. Милана на мгновение зажмурилась, чувствуя, как стекают по лицу слезы, перемешиваясь с потом. Она не была в состоянии говорить о том, что делала с ней Авелах тогда. В том числе и о вот таких вещах – кошмарных видениях, которые она насылала, копаясь в сознании Миланы своими грязными пальцами и вытаскивая оттуда самые болезненные, самые невыносимые ее воспоминания и страхи, создавая из них объемные картинки и заставляя ее переживать их снова, снова и снова. Но это ведь был просто сон. Просто сон и ничего больше. - Мне приснилась Авелах, - хрипло проговорила Милана, не находя в себе сил вдаваться в детали сна. – Она стала тобой. – Руки Гаярвион не дрогнули, удерживая ее плечи, и от этого Милане стало самую малость тише. Утерев лицо ладонью в последний раз, она вздохнула и пробормотала: - Все это было таким реальным. - Но это был сон. Ты убила ее, Милана, помнишь? – спросила Гаярвион. Милана закивала ей, часто дыша, и королевна мягко взяла ее за подбородок, повернула к себе ее голову, заглядывая в глаза. – Ты убила ее собственными руками, - повторила она, мягко и успокаивающе. – Авелах мертва. И твои сны – просто сны и ничего больше. - Да, - уже тверже проговорила Милана, соглашаясь с ней. - Это пройдет со временем, вот увидишь, - пообещала королевна, и ее мягкая ладонь коснулась щеки Миланы лоскутом бархата. Такая хрупкая и маленькая, такая нежная, но из этой нежности прорастала сила столь могущественная, что ничто в мире не сумело бы сопротивляться ей. Не смогла и Милана, закрывая глаза и прижимаясь к ней губами, а через них – всем сердцем своим. – Все раны исцеляются, моя волчица, все проходит. Исцелишься и ты. Милана поцеловала ее в ответ, чувствуя сладость ее губ, ощущая их вкус – лесной, папоротниковый и моховый, зацелованный солнцем. Поцеловала в это первое утро, в котором они стали чем-то большим, чем были вчера, чем-то куда более красивым. Даже если и начиналось это утро вот так – с памяти о прожитой боли. Эта боль все рано осталась с ней, назойливым воспоминанием, медленно пульсирующим в клети из ребер. Пока она одевалась к завтраку и шнуровала сапоги, пока забрасывала в себя яичницу с беконом и сладкий зернистый творог, пока любовалась тенью от ресниц Гаярвион на ее бархатной коже и слушала забавные истории из ее детства об этом доме, боль все равно шевелилась внутри. И голос, который она так ненавидела, снова и снова шептал в ее голове: «помнишь меня?» Она отметала его, изо всех сил пытаясь не слушать. Это ведь был просто сон и ничего больше, просто кошмар, порожденный всем, что ей пришлось пережить за последние месяцы. Однако так или иначе один образ все равно поднимался откуда-то из недр памяти, вскормленный ее страхом, взрощенный ее болью. Грозар, поднимающий изуродованное тело Авелах на руки, уносящий его прочь. И этот образ скреб ее изнутри ржавым гвоздем, не позволяя забыть о себе. Легче стало, когда они вышли наружу, в новое утро, осеннее утро, полное усиливающегося ветра. Он ворочался в своем невидимом логове среди облаков растревоженным сердящимся зверем, он поднимался на косматые лапы, нервно дергался вперед, готовый ухватить острыми зубами что угодно, что попалось бы ему под нос. Ярился на листья, срывая их с сиротливо обнажающихся ветвей, кусал траву, преломляя ее прямые стрелки, давя их грудью к земле. Милана чуяла в нем запах набирающейся медленно зимы, запах неотвратимой перемены, что ждала ее впереди. Запах нового. Она и себя чувствовала новой сейчас – это ощущение только усилилось за прошедшие дни, становясь день ото дня плотнее. Будто она умерла и родилась во второй раз – ужасно, болезненно и страшно, пока ее тело и разум корежила Авелах, в полном сознании переживая как факт своей смерти, так и факт своего повторного рождения. И теперь будто ребенок, рожденный взрослым, медленно выходила из боли и делала свой первых вдох и первый шаг, на дрожащих ногах устремляясь вперед. Об этом она думала, обнимая в последний раз худющие будто у птенчика плечи Хэллы Натиф, пожимая твердую надежную руку Рудо на прощание. Новое начиналось для нее, неизвестное, огромное и трудное новое, в которое она входила вот такой – шатающейся, едва рожденной, с распахнутой грудной клеткой, из которой сочилось живое. Ей нужно было просто научиться идти вперед. По одному маленькому шажку, сначала одной ногой, потом второй. Тем более, больше никуда идти у нее бы все равно не получилось. К полудню ветер разъярился окончательно, нагнав на небо тяжелых дождевых туч, затянув горизонт осенней хмарью. Солнце померкло, отвернув румяные щеки от засыпающего осеннего мира, укрылось среди облаков, зашумели ветви деревьев, заворчало, зашевелилось вокруг ненастье. Старый дом нахохлился при приближении непогоды, вновь плотно смежил веки-ставни, погружаясь в сон. Им пришло время уходить. Милана не грустила о том больше, втягивая носом запах приближающейся зимы. Были вещи, ради которых она была рождена, вещи, которые она должна была делать, потому что была хороша в них. Вещи, которые получались у нее лучше всего. - Что ж, порезвились и хватит, - озвучила вслух ее мысли остроглазая Магара, когда они собрались перед парадным крыльцом старого особняка, и Говорящий с Тенями Райхир открыл для них переход в Остол Офаль. Подав руку жене, Магара помогла ей спуститься с крыльца и подвела ее к переходу. Взглянув на них с Гаярвион, царица Лаэрт сощурилась и оскалилась: - Предлагаю не откладывать совет. Мои девочки, небось, уже успели заскучать. Негоже заставлять женщин ждать. - Я планировала созвать его сразу же по прибытии, - холодно ответила ей Гаярвион. - Прекрасно! – тряхнула черной копной Магара. – Бьерн, ты что скажешь? - Я готов, - пожал плечами вельд. - Тогда чего же мы ждем? Милая, - Магара отпустила руку Айи и первой шагнула в переход. Остол Офаль встретил Милану новым – запахом, ощущением, присутствием. Пахло бурой пылью Хмурых Земель, холодом, сконцентрированным в гранитном камне стен, дымом от горящих факелов в кованых держателях, маслом, которым натирали лезвия клинков. Пахло войной. Милана вдохнула этот запах всей собой, вспоминая его, принимая его в себя сейчас. Они вышли из перехода в коридоре с каменными стенами, сложенными из огромных гранитных блоков. Шершавая поверхность камня была обработана добротно, но без излишеств, и зернистость структуры можно было ощутить кончиками пальцев. Ни шпалер, ни картин, ни ковров здесь не было – только камень, на полу застеленный циновками, узкие окошки-бойницы в стенах и ощущение напряжения, буквально повисшего в воздухе. Словно время обрело вес, и каждая секунда обратилась тяжелой градиной, имеющей куда большее значение, чем там, по ту сторону прозрачной завесы перехода, за которой остался мир, осень и старый дом, подарившей ей новую жизнь. - Господин Амавин, сообщите лорду Торвину, жрецу Имрану, Говорящему с Тенями Гвадайну о моем прибытии. Я буду ждать их в отцовском кабинете. - Как прикажете, Хаянэ, - склонил голову телохранитель, а затем развернулся и быстрой походкой направился прочь по коридору. Она вновь стала королевой – холодной, рассудительной, уверенной в себе и абсолютно спокойной, с достоинством несущей бремя долга на своих тонких плечах. Милана взглянула на нее, подмечая столь знакомую перемену, - как выпрямилась шея, гордо вскинулся вверх подбородок, как все ее тело заледенело, обращаясь ножнами для обнаженной катаны Праматери Навайин, которую она так и носила в кожаном креплении между лопаток. Короткие мгновения нежности остались позади, драгоценные камешки на дне реки ее памяти. - Прошу вас следовать за мной, - Гаярвион улыбнулась собравшимся выверено и коротко и первой зашагала вперед по каменному тоннелю крепости. Милана пристроилась за ее плечом, принюхиваясь и подмечая детали. Полоску алой пыли на стене у одной из бойниц, где стекло неплотно прилегало к раме. Свежие камни, укрепленные раствором в выбоинах посреди старых, потемневших от времени. То, как Магара скомандовала своей охраннице привести глав сообществ на языке жестов, и как та бегом устремилась прочь, передвигаясь едва слышно. В кабинете Бернарда все было ровно таким, как и ожидала Милана – тяжелый стол и массивные кресла вокруг него, стойка с доспехами, простые акварели на стенах с видами крепости Озерстраж и лодочек, скользящих по озерной воде. Здесь даже пахло им – впитавшимся в стены и мебель дымом, маслом и ветром. Взгляд Миланы невольно обратился к королевне, когда в груди кольнула ее боль. Гаярвион тосковала по отцу и оплакивала его, потому в том числе и носила за спиной катану Праматери Навайин, но Хаянэ Орлица Бреготтская и бровью не повела, войдя в помещение. Проплыла к большому открытому стеллажу с рулонами карт возле массивного почерневшего камина, принялась выбирать подходящие, пока остальные участники совета рассаживались вокруг стола. Кабинет давно не топили, и Милана прошагала к камину, растирая руки друг о друга, нагнулась и позволила пламени с ладоней стечь вниз, наполнить его, прогревая воздух. А затем привалилась плечом к каминной полке, греясь и наблюдая за присутствующими. Участвовать в обсуждении стратегии грядущей битвы она не планировала, здесь были люди, которые могли справиться с этим куда лучше нее. Бьерн и Держащая Щит Ая первыми уселись к столу, лорд Неварн остался на ногах, заложив руки за спину и дожидаясь, пока Гаярвион подберет карты. В его ледяных обычно равнодушных ко всему глазах появился колючий блеск, и пахло от него готовностью к действию. Гаярвион говорила ей об этом человеке. Единственным, что наполняло его жизнью, были битвы, и в Бреготте он считался едва ли не лучшим стратегом всех времен. - Я позволила себе пригласить на это совещание глав сообществ, Хаянэ, - сообщила Магара, по-хозяйски разваливаясь на стуле и закидывая ногу на ногу. – Будет проще, если мне не придется дважды повторять им одно и то же. - К сожалению, это ты сделала зря, - мимоходом сообщила ей Гаярвион, возвращаясь к столу и выкладывая на стол отобранные ею карты. Обе брови Магары взлетели вверх одновременно, она аж замерла, и Милана с трудом подавила смешок. Вряд ли кто-то в последние годы так одергивал Магару, и она явно отвыкла от подобного обращения. А Гаярвион тем временем расстелила карту на столе, придавив ее по краям писчими принадлежностями Бернарда, и закончила мысль: - Многое из того, что прозвучит здесь сегодня, этой комнаты покинуть не должно. И знать об этом будет крайне ограниченный круг лиц. - Хм, заинтриговала, - оскалилась Магара, и огонек в ее глазах стал колючим. – У нас какие-то новости, которые мне бы хотелось узнать? - Понятия не имею, что тебе знать хочется, а что нет, Магара, - вскинула на нее жесткий взгляд Гаярвион. – Я буду говорить о том, что есть сейчас и с чем мы столкнемся в ближайшее время. - Ну разумеется мы не детскими воспоминаниями делиться собрались, - Магара склонила голову набок, отчего жилы на ее шее прорезались ярче. Ее прищуренные глаза очень внимательно изучали Гаярвион, будто она увидела что-то, чего не видела раньше. Стук в дверь прервал их перебранку, и после разрешения Гаярвион внутрь шагнули двое высоких светловолосых мужчин: седеющий широкоплечий Черный Жрец Имран, здоровенный будто дверь и куда больше похожий на воина, чем на ведуна Церкви, и остроглазый узколицый мужчина средних лет с пронзительным будто ножи взглядом, назвавшийся Гвадайном Белым Волком. На этого последнего Милана смотрела внимательнее, чем на всех остальных, и он, приметив это, уставился в ответ. Голова его была пострижена так коротко, что на ней остался лишь светлый ежик волос в палец толщиной, образующий узкую длинную стрелку, спускающуюся на лоб. Лицо у него было вытянутым, почти треугольным, узкогубым, будто у змеи, а холодные синие глаза чуть щурились, пока он разглядывал окружающих, и взгляд у них был очень тяжелым. От Гвадайна распространялось острое ощущение опасности и мощи, взятое под железный контроль воли. От многих в этих краях вечной войны исходило такое ощущение, но у этого человека оно было каким-то особенным, очень холодным и жестким на вкус. Он умел и любил убивать. И в его ответном взгляде, обращенном на Милану, невозможно было прочитать ни единой эмоции. Вошедшие принялись обмениваться с Гаярвион приличествующими случаю любезностями, и королевна отвечала им сдержанно и спокойно. Но Милана чувствовала, как нарастает в ней болезненное волнение, смешанное с густым ощущением вины, алыми нитями прошивающим все ее существо, и не сумела не заразиться этим чувством. Она тоже испытывала что-то похожее, когда думала об этом дне, дне прибытия в Остол Офаль, но старалась гнать эти мысли как можно дальше, не давать им прорастать в своем сердце. Ей и без того было много – Авелах с одной стороны, коронация и свадьба с другой, все это требовало ее сил, и у них тоже существовал предел. Однако невозможно было прятаться от этого всю жизнь, да и не хотела она прятаться, и не могла. Эти мысли были о Торвине. Они с Гаярвион не обсуждали его и все произошедшее. Милана несколько раз пыталась завести разговор в ту сторону, но королевна уводила его прочь под любыми предлогами, обжигаясь об него, как о раскаленный прут. В своем сердце Милана чувствовала ее клубок эмоций по этому поводу, такой тугой и такой болезненный, что вряд ли кто-то смог бы распутать его, кроме нее самой. Много всего было в нем – любви, вины, жалости и ярости, и еще столько всего, о чем ведомо было лишь самой королевне, что Милана приказала себе не вмешиваться во все это. В их прошлом было то, что принадлежало лишь им, и она не намеревалась тревожить этого. Но у нее был и свой долг к Торвину, горячий и глубокий, как налитый водой отпечаток конского копыта в земле, прогретый солнцем. Та его часть, где они были друзьями, где он смотрел ей в глаза и жал ее руку, где был честен и откровенен с ней, где доверял ей, прося позаботиться о Гаярвион. И это место полыхнуло, когда дверь в помещение открылась, и лорд Найдал шагнул в зал. Он исхудал за прошедший месяц, щеки ввалились, под глазами темнели круги. Неопрятной щетины и взлохмаченных волос очень давно не касалась бритва. Одет Торвин был в черную тунику и черные штаны, которые тоже изрядно просели на его исхудавших плечах, подпоясан перевязью с мечом. Он остановился в дверях, прищелкнув каблуками и глядя только на Гаярвион горящими будто угли глазами, не мигая и не отводя взгляда, нарочито безукоризненно поклонился ей, коснувшись кулаком груди, и вновь выпрямился, не моргая. Милана сглотнула, чувствуя, как в сердце наливается свинцом связь с королевной. Человек, что стоял перед ней, выглядел как минимум на десяток лет старше того Торвина, которого она видела в прошлый раз всего несколько недель назад. - Ваше величество, - проговорил он. - Лорд Торвин, - Гаярвион склонила голову в приветственном кивке. Напряженную ледяную тишину между ними можно было резать ножом. В этой тишине Торвин поприветствовал присутствующих, пожал руку Неварну Лэйну и тоже уселся за стол, отодвинув себе стул. На Милану он не взглянул ни единого раза, не специально, а как будто ее на свете больше для него не существовало. Что ж, ничего другого она от него не ждала и намеревалась жить с тем, что предлагала ей эта жизнь, каким бы оно ни было. Боль внутри Гаярвион тянула и тянула, будто ее сердце истекало кровью. Меж тем она спокойно оглядела всех присутствующих и заговорила: - Не буду отнимать у вас лишнее время, дамы и господа, у нас у всех много дел. Давайте начнем. – Она наклонилась над столом, глядя в расстеленную карту. – Итак, что мы с вами имеем. Перевал Кьяр Гивир запечатан, и с той стороны мы можем больше атаки не ожидать. Остается два уязвимых места, здесь, в Остол Офаль на Дионине, и на севере – на развалинах Остол Минтиль на Маллаване. В обоих случаях передвижение войск врага будет затруднено проточной водой, но здесь у нас больше возможностей отбиться, так как крепость цела и подготовлена к обороне. Значит, скорее всего, он попробует прорваться у Остол Минтиль. – Присутствующие дружно уставились в карту, Магара сощурилась, Неварн поглаживал подбородок и ухмылялся. Гаярвион оглядела всех и продолжила: - Первоначальный план моего отца заключался в том, чтобы до равноденствия постараться отбить Остол Минтиль и зафиксировать границу по трем основным точкам рва в трех крепостях. Для этого была проведена подготовительная работа, часть войск сконцентрирована здесь, часть равномерно распределена по всей протяженности рва до Остол Минтиль. Какова готовность этих подразделений, Торвин? Он не вздрогнул, не моргнул. Кажется, он не моргал с того самого мгновения, как вошел в это помещение, и глаза у него были черные-черные, как два провала в ночь. В ответ на ее слова, Торвин перевел взгляд на карту и спокойно проговорил: - Все войска готовы к выполнению задачи, ваше величество. Ударный кулак, укрепленный жрецами и ведунами, размещен в районе двадцатой заставы – достаточно далеко от Остол Минтиль, чтобы не вызывать подозрений, но сейчас эта скрытность кажется уже излишней. После Кьяр Гивир время таиться прошло. - Значит, мы готовы к захвату развалин Остол Минтиль? – уточнила Гаярвион. - Да, моя королева, - Торвин посмотрел ей в глаза, и Милана ощутила укол боли, прокатившийся по связи от Гаярвион. – Мы можем выступить по твоему приказу. - Прекрасно, - Гаярвион кивнула и повернулась к вельдам и анай. – Бьерн, Магара, я знаю, что ваши люди осматривали развалины Остол Минтиль с воздуха. Возможно, вы внесете свои предложения. - Говори первый, мой дорогой, - милостиво разрешила Магара, махнув вельду рукой, и тот поднялся с места, наклоняясь над картой. Он был огромный, будто стена, с плечищами, на которых едва не трескалась кожаная куртка, и черные волнистые волосы, собранные в косу на затылке, только добавляли ему сходства с медведем. Взглянув в карту, вельд заговорил: - Я сам лично осматривал это место неделю тому назад и кое-что приметил. Во-первых, здесь, выше крепости, на берегу реки находятся развалины башен, которые раньше, видимо, перекрывали русло. Мы можем захватить их и восстановить цепь, чтобы не дать дермакам спуститься по реке ниже крепости, и вынудить их дать бой на развалинах. - Неплохо, - кивнула Магара. - Что касается самих развалин крепости, то я бы на них не слишком рассчитывал, - покачал головой Бьерн. – Там мало что уцелело, и они сгодятся только для сражения, которое задержит дермаков, но не остановит их. Будь у нас время, мы бы отстроили стены, но его нет. Значит, один бой у башен на реке и один на развалинах крепости, большего ожидать не имеет смысла. - Всего два? – Магара расплылась в довольной улыбке. – Ну же, Бьерн, неужели ты увидел только два сражения? Это омерзительно скучно. - Что предлагаешь ты? – спокойно взглянул на нее вельд. Неварн Лэйн тоже вскинул голову, и глаза его при взгляде на Магару загорелись. Эти двое были примерно в равной степени помешены на стратегии и стоили друг друга. - Я предлагаю бить их снова, снова и снова, - Магара тоже поднялась на ноги, хищно глядя на карту. – Для начала устроить засаду вот здесь, - палец ее уткнулся в то место, где Маллаван прорывался сквозь оскалившуюся в небо Черную Стену. – Мои девочки одним глазком туда уже поглядели, издали, разумеется, чтобы не бросаться в глаза. Там река очень бурная и порожистая, и на плотах они ее не пройдут, так что я очень сомневаюсь в версии Бьерна с надобностью перегораживать реку. Тем более со стороны Хмурых Земель пока никакого движения не видно, значит, они будут делать что-то с самой рекой, чтобы ее пройти. Может, лед настилать или делать из воздуха мосты, или даже попробуют под нее подкопаться. А когда пройдут, скорее всего, разделятся на два рукава. Меньшая часть пойдет вниз на Остол Минтиль, чтобы создать опорную точку, а большая побежит сюда. Это значит, что нам надо начать долбить их с того самого момента, как они пройдут горы. Будем бить, бить и бить, выманивая их на развалины Остол Минтиль, чтобы задержать как можно дольше от похода сюда. А саму крепость тем временем превратим в ловушку, которая закроется, как только они ее возьмут. - Вы хотите уничтожить ее вместе с ними? – вздернул брови Неварн Лэйн. - А на что она вам? – легко дернула плечом Магара. – Отстраивать ее времени нет, задержать она никого не задержит, зато для врага может стать удобным опорным пунктом. Давайте же не дадим им это сделать. - И как вы хотите ее уничтожить? – с интересом спросил Неварн. - Самым простым из всех возможных способов – смыть к бхаре, - оскалилась Магара. Милана посмотрела на нее и не удержалась от улыбки. Она знала это выражение ее лица, знала очень-очень хорошо и видела много раз. Магара искренне наслаждалась происходящим, и вряд ли хоть что-то во всей вселенной могло бы остановить ее сейчас. А если уж по чести, то и вообще когда-либо. - Смыть? – повторила Гаярвион, хмуря брови. – Как? - О, водичкой, конечно, как всякую дрянь смывают? Ну давайте-ка я покажу, что надумала. – Магара по-хозяйски ткнула пальцем в карту. – Вот тут у нас Остол Минтиль на Маллаване, а тут – Остол Офаль на Дионине. Обе крепости на берегах рек, и к обеим крепостям примыкает ров, связывающий их в кольцо. А я здесь от каждой-встречной поперечной псины слышу, что дермаки только и делают, что подкапываются в ров, и что все Хмурые Земли источены их ходами. Неварн вдруг хмыкул – Милана аж вздрогнула, так неожиданно это было и так нетипично для его вечно сдержанного смурного лица, - а Магара, сверкнув на него хитрющим взглядом, продолжила: - Так а почему бы нам тогда не заманить дермаков в крепость, а потом устроить взрыв, который изменит русло реки, и заставит Маллаван смыть всю эту погань в ров? По рву вода дойдет до Дионина и Остол Офаль и образует кольцо, которое полностью перекроет им всю внутренность Хмурых Земель, и из которого они уже не сумеют выбраться, потому что построить плоты им там не из чего, а под землей в их тоннелях будет одна вода, и пройти там они не смогут. - Да, это может сработать, - широко улыбаясь, проговорил Неварн. - Но это уничтожит ров! – возмутилась Гаярвион, часто моргая. - Ну да, - легко дернула плечом Магара. – А зачем он вам в конце времен? А так новая река появится, всяко хорошо. - О, Роксана! – Ая рассмеялась и с нежностью взглянула на жену. – То-то тебе нравится везде реки создавать, мокроголовая моя женщина. - Не люблю сухость, - скромно опустила глаза Магара. – Хорошие вещи всегда влажные. Бьерн не удержался и фыркнул, глядя в карту. - И что, это возможно осуществить? – Гаярвион взглянула на стоящих здесь же жреца и ведуна. – Создать взрыв достаточно силы, чтобы он изменил русло? Но ответить им Магара не дала, вздернув бровь и взглянув на Гаярвион с видимым сомнением в ее здравомыслии: - Хаянэ, а ты случаем не позабыла, что мы у Кьяр Гивир сделали? Если сработало там, почему не сработает здесь? - Потому что я не намерена больше использовать эту смесь, - почти отрезала Гаярвион, глядя ледяным взглядом на Магару. – То, что было сделано у Кьяр Гивир, больше не повторится в этой войне. - Почему не использовать явное преимущество? Это же глупо! – фыркнула Магара. Гаярвион вся подобралась, будто змея, но лорд Неварн прервал ее: - Позволите, моя королева? – и, дождавшись кивка, обратился к Магаре. - По нескольким причинам. Во-первых, на одну и ту же уловку два раза подряд рассчитывать весьма рискованно, и вряд ли мне нужно вам это объяснять, царица. Во-вторых, смесь, о которой идет речь, будет гореть и на воде тоже до тех пор, пока не сожжет воду. И тогда мы получим пустой ров вместо полного и огонь в подземных тоннелях под Хмурыми Землями, который может привести к обрушению почвы повсюду. И они все равно пройдут. - Логично, - неохотно кивнула Магара. - Вариант с водой может сработать, - продолжил Неварн, оглядывая присутствующих. Взгляд его обратился к ведунам. – И я думаю, что совместными усилиями ведунов и жрецов его можно будет реализовать. - Полагаю, да, - проговорил жрец Имран. – Если у меня будет достаточное количество людей, мы сможем это сделать. - Значит, наша задача в том, чтобы собрать вам этих людей, - подытожила Гаярвион, хмуря брови и глядя в карту. – И сосредоточимся мы сейчас на ней. Совещание продлилось долго, до самого вечера, и изрядно вымотало всех их. Совсем скоро после согласия по вопросу взрыва взаимопонимание Магары и Неварна улетучилось, и они принялись бесконечно препираться друг с другом, обсуждая мелкие детали плана снова и снова, пока Гаярвион просто не объявила заседание на сегодня оконченным. К тому моменту даже Милана, не участвующая в обсуждениях, чувствовала себя измотанной почти что до предела и готовой удавить Магару собственными руками, если та еще хотя бы раз в жизни произнесет одно единственное малюсенькое слово. Ко всему этому добавился молчаливый Торвин, почти что ни звука не проронивший во время обсуждения и не спускавший горящего взгляда с королевны. Ее алая боль внутри Миланы от этого взгляда только добавила тяжести. И когда дверь за всеми участниками совета закрылась, Гаярвион почти что рухнула в свое кресло с глухим вздохом, прикрывая лицо рукой. - Тебе чего-нибудь хочется? – спросила у нее Милана, и королевна в ответ издала глухой протяженный стон сквозь пальцы, а потом криво усмехнулась: - Упасть лицом в подушку и уснуть. - Может быть, так и сделаешь? – предложила ей Милана, но в этот момент настойчивый стук в дверь заставил их вздрогнуть, а затем она открылась, и внутрь просунулся Магдан Амавин: - Хаянэ, пришли сводки с донесениями из Вернон Валитэ и письмо от лорда Айрена Гведара из Озерстража. - Давай их сюда, - устало проговорила Гаярвион, сдаваясь, и попросила: - И будь добр, распорядись принести обед. Нам бы не помешало восстановить силы после такого. Ужинали они в молчании. Гаярвион целиком погрузилась в бумаги, механически пережевывая то, что доносила до рта из своей тарелки, но Милана чувствовала, как внутри нее перекатывается боль, словно шарик на доске, которую наклоняли то в одну, то в другую сторону. В какой-то момент ей это надоело, и она спросила: - Ты не хочешь поговорить с ним? - У меня нет на это времени, - отрезала Гаярвион, и острый укол боли внутри нее сообщил куда больше, чем сказала королевна. – Мне нужно разобраться с делами. - Возможно, стоило бы это сделать, чтобы тебе самой стало легче, - негромко заметила она. Два разъяренных глаза поднялись на нее, ожгли кислотой. - Много чего стоило бы. Но у меня есть долг, и он превыше всего. Шатара неумолима. Милана вздохнула, кивая и принимая ее ответ. Орлица Бреготтская оставалась собой, что бы ни происходило. Да, они обе сильно изменились за прошедшее время, но далеко не во всем. - Я пойду подышу, - сообщила ей Милана, прихватывая со стола плетеную бутылку с бренди. Гаярвион кивнула ей, не отрываясь от бумаг. Внутри ее переливалась едкая обида, с которой Милана вряд ли могла что-то сделать. Потому она оставила все как есть и покинула душную пыльную комнату, в которой задыхалась от скопившегося за день раздражения. Ей хотелось на воздух, хотелось на стену, выкурить трубку, глотнуть раскаленного огня, подумать, побыть наедине и проветрить голову. Грудь теснилась от густых глубоких эмоций – своих собственных и Гаярвион, - и их для новорожденной Миланы сейчас было слишком много, так много, что было сложно дышать. Ноги понесли ее вперед по череде застеленных циновками коридоров. Она шла на запах, пытаясь уловить носом сквозняки, чтобы определить выход к крепостной стене, но вместо них нашла совсем другой запах. Дверь в покои Торвина была такой же, как и все в этой крепости – тяжеловесной, массивной и крепкой. Милана остановилась перед ней, глядя на покоробленные временем доски из мореного дуба, обдумывая, что должна была ему сейчас сказать – потому что не говорить и прятаться от него просто не хотела. Да и раз уж ноги принесли ее сюда, значит, на то была воля Роксаны. Ее учили быть честной, какой бы выбор ни делала Гаярвион. У Миланы была она сама, и она сама выбирала, что ей делать. Стоило ли пытаться придумать, что ему сказать? Заготовленные заранее речи никогда не помогали в моменты, когда люди смотрели друг другу в глаза и говорили то, что причиняло боль. Он ненавидел ее, должно быть. Вряд ли она могла сказать ему что-то, что это изменило бы, но иначе она не могла. Она была анай, а анай не делали подлостей и не бежали с поджатым хвостом. В груди золотилась ослепительным светом связь Спутников, и благодаря ей она знала, что Торвин в своих покоях – чувствовала его по ту сторону. Не его эмоции, как в случае с Гаярвион, но его присутствие. Наверное и он тоже мог почувствовать ее, если хотел. Кулак трижды ударил в доски, глухой звук разнесся по пустому коридору с чадящими факелами и запахом бурой пыли. Поначалу внутри стояла тишина – для ее волчьего слуха даже дверь из мореного дуба помехой не была. Потом что-то зашуршало, простучали по полу в сторону двери каблуки сапог, и дверь открылась. Торвин посмотрел ей в глаза, молча стоя по ту сторону косяка. В глазах его была смерть. - Зачем пришла? – односложно спросил он. - Поговорить, - в тон ему отозвалась Милана, приподнимая бутылку в кулаке. Он даже не моргнул, просто скосил на нее глаза, потом вернул взгляд обратно к ее лицу. И медленно отступил в сторону, пропуская ее внутрь. Милана вошла, одним быстрым взглядом окидывая его комнату. Неопрятный топчан, в беспорядке разворошенное белье, заваленные книгами и картами стулья, стол в бумагах, на краю которого примостился нетронутый накрытый салфетками и давно остывший ужин. В углу на полу лежало седло, а возле него высилась стойка с доспехами и оружием – единственное, что здесь выглядело опрятным, аккуратным и готовым к использованию. Торвин молча закрыл за ней дверь, прошел к столу, отодвинул стул и сел. Милана опустилась напротив него, выставляя бутылку на стол. Лорд нагнулся, выдвинул у стола ящик, извлек оттуда два небольших кубка и поставил на стол перед ней. А потом поднял на нее ледяные глаза. - Наливай. - Ты бы закусил сначала, весь день ведь нервы трепали… - попыталась ухмыльнуться она, но Торвин и глазом не моргнул, повторив: - Наливай. - Хорошо. Тон его чересчур походил на приказ, безапелляционный и полный такой ненависти и силы, что ее передернуло. Что-то похожее она слышала в тоне Авелах, ту же абсолютную уверенность в том, что ее жертва не окажет никакого сопротивления, просто не сможет этого сделать. Внутри кольнуло, но Милана приказала себе не реагировать на это, сжала зубы и подчинилась, выдернув пробку и плеснув бренди в кубки. Торвин, все также не сводя с нее взгляда, потянулся за одним из них, а потом приказал: - Пей. - Может, сначала поговорим? – все-таки не сдержала она проскользнувшего в голос рычания. Чего-чего, а приказывать ей не смел никто. - Сначала, - очень тихо проговорил Торвин, не спуская с нее немигающего взгляда. – Ты разделишь со мной это питье. И тогда я не смогу тебя убить по законам гостеприимства моей страны. - Ты думаешь, ты можешь меня убить? – уточнила у него Милана. - А ты думаешь, не могу? – спросил он. Глаза у него были жуткие сейчас: два куска льда в самом начале зимы, когда сквозь схватившуюся корку просвечивает черная вымерзшая вода. Милана знала этот взгляд очень хорошо – видела его в зеркале по утрам. Потому молча подняла стакан, не прерывая зрительного контакта, и залпом выпила. То же сделал и Торвин, не поморщившись. Опустив кубки, они вновь молча уставились друг на друга. Милана смотрела на него, изучая глазами его лицо, и видела колючую злость, огненную, будто крылья у нее за спиной. Видела боль, иглами дикобраза пронзившую его грудь изнутри наружу. Видела жесткое, сводящее каждую мышцу напряжение, когда все тело обращается в железо, когда нет отдыха и покоя нигде, как бы ни искал его. Он смотрел на нее так же, как и она на него, не отводя глаз, не моргая, не спеша скользя взглядом по ее лицу, обмеряя его, будто скульптор, что вознамерился ваять ее в камне. Если бы ледяная ненависть могла что-то создавать. - Зачем пришла? – вновь повторил он свое короткое приветствие. Он не хотел ее видеть здесь дольше, чем на несколько минут, - она знала это и без связи, по которой могла ощущать его боль и ярость. Синяя бьющаяся жилка на его виске говорила ей это куда яснее. - Я пришла, потому что я не отворачиваюсь от правды, - проговорила Милана, глядя ему в глаза. – Я назвала тебя другом, Торвин, а потом предала тебя. Я пришла принять ответственность за свои поступки. По телу его пробежала судорога, он дернул головой в сторону, прикрыв глаза, медленно положил ладони на столешницу. В свете горящих свечей на них были видны белые полосочки многочисленных шрамов, почти как у ману после кузни. А еще костяшки пальцев у него были разбитые, как и у всех солдат. Совсем не лордовы руки. Милана смотрела на него, разделяя его боль, не отворачивая глаз и не пряча взгляда. Все слова, которые она придумывала перед дверью, осыпались пылью сейчас, глупые, безжизненные и лживые, жалкие попытки выгородить себя и сохранить то живое между ними, которому пришлось умереть в зародыше по прихоти беспечных богов. Он медленно открыл глаза, фокусируя на ней взгляд. - Ты уже выпила со мной, Милана. Поэтому о принятии ответственности поздновато. Да и звучит паршиво. - Тут ничего лучше звучать не будет, - проговорила она, не пряча глаз. – Ты мой друг. Я предала твое доверие. И я хочу, чтобы между нами была честность. - Честность? – переспорил он, глядя на нее со смесью презрения и непонимания. Губы его раздвинулись в кривую дрожащую улыбку, больше похожую на оскал. – Какая честность, Милана? Ты за моей спиной увела у меня женщину, с которой я прожил двенадцать лет. Которую я сам, - сам, идиот проклятый! – попросил тебя охранять, потому что я верил тебе! И что ты мне сейчас будешь про честность плести? – Он покачал головой, почти выплевывая слова ей в лицо. – Вы, анай, больно заигрались в свою честность. О ней не трепать надо, а в крови ее купать. Вот тогда это работает. - Я не просила этого, Торвин, - хрипло проговорила она, и зрачок его сжался в маковую росинку. – Мне очень жаль. - Еще одно слово, и я не посмотрю, что пил с тобой. Жар, невыносимый жар разлился в ее груди, опалил под кожей каленым железом. Она давно не испытывала уже этого чувства, и оно никогда не было таким глубоким и таким мучительным. Вина. Он был прав, все ее нутро подсказывало ей, что он был прав. И что все эти завывания про честность, все это было сейчас не для него, а для нее. Чтобы он простил ее. И чтобы каждое утро, которое они теперь будут встречаться в зале совещаний, она не видела его взгляда, напоминающего ей одну омерзительную правду – она оказалась способной на предательство. Вот так просто, непритязательно и мерзко. Из героини битвы с Предательством в предавшую друга. И никакой повод, что сделано это было «ради любви», нисколько ее не оправдывал сейчас. Особенно перед ним. Ты дите малое или Младшая Сестра, стащившая пирог с кухни? Или ты взрослая женщина, принимающая плоды дел рук своих? Сжав зубы, она подняла голову и взглянула ему в глаза: - Сделанного не воротишь, - проговорила она, и рот его вновь дернулся, инстинктивно обнажая зубы. – Теперь нам обоим надо жить с этой правдой. - Надо, - кивнул он, глядя на нее. Сухое и жесткое между ними так никуда и не делось. Повисло в воздухе пленкой, веревочным шнуром, по которому бежит и бежит алый язык пламени. И Милана не знала, что будет, когда он весь изведется и догорит дотла. Вряд ли здесь можно было что-то еще сказать, да и вряд ли он хотел слушать ее хотя бы еще мгновение дольше. Потому она встала со стула, кивнув ему напоследок головой, и тяжело направилась к двери. - Милана, - его голос звучал хрипло, будто ржавая пила, вгрызающаяся в отсыревшее насквозь дерево. Она остановилась в дверях, обернулась через плечо. Торвин смотрел на нее, казалось, смотрел сквозь нее, и глаза у него были совсем черные. – Я знаю, что ты сделала для нее. Знаю про Авелах, про битву с Предательством. Я знаю все, - взгляд его сфокусировался, и он был таким пристальным, что она непроизвольно вздрогнула. Если бы взглядом можно было убивать, она бы сейчас была бы уже мертва. – Но я буду работать с тобой во благо моей родины. - И я с тобой, Торвин, - кивнула она. - Шатара неумолима, - закончил он, закрывая наконец свои черные глаза и залпом выпивая оставшееся в кубке бренди. Почти простонал это. Она подождала еще немного, обдумывая его слова, но он ничего не добавил, и она ушла. Больше здесь вряд ли можно было сказать, и того оказалось достаточно. А возможно, и куда больше, чем она думала поначалу. Милана остановилась по другую сторону закрывшейся двери в его покои, чувствуя, как внутри ворочается такое непривычное, такое болезненное и липкое чувство. И дело было даже не в отношении Торвина к ней, дело было в том, что она узнала о самой себе. Ее всегда учили, что анай были выше подобных вещей, ей прививали другие качества. Видать, недостаточно хорошо учили. А еще, быть может, это она сама не желала смотреть туда, куда смотреть было не слишком приятно. Но Авелах быстро это исправила, содрав с ее глаз всю возможную пленку, какую только можно было найти. Сейчас ей нужно было побыть одной, возвращаться к Гаярвион совсем не хотелось, и ноги понесли ее по коридорам в сторону крепостной стены. Милана нюхом чуяла ее по едва заметным сквознякам на полу, по ощущению прохлады в воздухе. И спустя несколько минут, чувства вывели ее к оббитой листовым железом стене, за которой открылась узкая лестница на крепостную стену. Здесь было холодно, и порывы ветра сразу же швырнули ей в лицо полные пригоршни пыли. Милана сощурилась, приподнимая капюшон форменной куртки, чтобы укрыть лицо. А потом запоздало невесело усмехнулась и призвала Реагрес, создавая между лицом и ветром тонкую прослойку из воздуха – теперь она могла это делать. Тоже благодаря всему случившемуся. В груди было мерзко, тупая боль грызла ребра, и она подошла к парапету, в задумчивости шаря за пазухой в поисках трубки. По ту сторону крепостных зубцов все терялось во тьме, только пыльный буран бушевал в ночи, воя в щелях, трепля знамена, пряча под своей пятерней весь мир. Если это в ней было неправдой – верность другу, верность собственному слову, которым она так гордилась, что еще было ложью? Что еще она делала другим людям, в какие моменты причиняла им боль? Она старалась никогда не обещать никому близости, чтобы не предавать их потом, а по факту бежала от близости и ранила только сильнее… Жгущее чувство внутри разрослось, Милана заморгала, прикуривая от собственного пальца, растягивая трубку и мрачно перебирая воспоминания о прошлом, которые теперь казались углями, жгущими кончики пальцев. «Шатара неумолима», сказал Торвин, повторяя слова Гаярвион великий закон обмена, о котором без конца говорили бернардинцы. Ответственность за поступки. Тяжелый вздох поднял и опустил ее грудь. Милана всмотрелась во тьму, видя перед собой воспоминания на обратной стороне собственных зрачков. Она так легко уходила от тех, кто тянул к ней руки и предлагал ей свои сердца. Пользовалась ими, а потом уходила, стараясь не смотреть на то, как грусть туманит их лица. Она смеялась над теми, кто был слабее и младше ее, над той же Хэллой Натиф, только потому, что считала себя умнее и опытнее. Она предпочитала не замечать боли окружающих ее людей, повторяя, что среди Каэрос не принято демонстрировать свои чувства, и выгораживая себя этим. А на самом деле ей было все равно. Как было все равно, когда она осталась с Гаярвион в первый раз, когда ни единой мысли о Торвине не проскользнуло в ее голове. Ей не было до того дела тогда, и не было бы дела сейчас – она бы все равно выбрала ее. Но теперь она смотрела в это, смотрела в саму себя, смотрела на то, куда никогда до этого не отваживалась заглядывать. И видела настоящее. Благодаря Авелах. - Шатара неумолима, - одними губами прошептала Милана. Ей было холодно.