Танец Хаоса. Новое время

- Иртан! Ты принесла ее с собой?! – Хуго заморгал на нее из-под укрывающей его лицо вахра, глаза у него были тревожные. Милана приземлилась очень осторожно, чтобы не потревожить и без того измученную женщину. Голова ее безвольно откинулась на предплечье Миланы, она впала в забытье и больше уже не стонала. Стараясь не дергать ее лишний раз, Милана очень мягко опустила ее, уложила на камень так, чтобы торчащие из спины обрубки крыльев не задели его. Когда взгляд касался их, по телу пробегали волны слабости, и Милана раз за разом сглатывала наполняющую рот липкую слюну. Ей было больно даже смотреть на это. Сбросив с плеч эльфийский плащ, она расстелила его на земле, а затем тихо попросила Хуго: - Помоги мне переложить ее. - Она едва жива, - сообщил ей он, и Милана поморщилась. - Я знаю. Подхвати за ноги. Хуго повиновался, и они вдвоем очень аккуратно переложили женщину на плащ. Милана бегло осмотрела ее, едва касаясь пальцами, ощупала распухшие руки и ноги, гематомы на лице. Ее били сильно, но колотых и резаных ран было немного, все они уже успели запечься. Возможно, присутствовали какие-то внутренние повреждения, незаметные на первый взгляд. Челюсть у нее была сломана, из-за этого лицо заплыло с одной стороны, но глаз каким-то чудом уцелел. Милана добавила к осмотру и обоняние тоже, пытаясь вынюхать ее состояние. Женщина была жива, она упрямо цеплялась за жизнь, и шанс дотащить ее до точки встречи у них все еще имелся. Закончив осмотр, Милана с великой бережностью завернула ее в эльфийский плащ, стараясь как можно меньше касаться обрубков крыльев. Она не хотела знать, насколько это было больно, когда их отрезали. Но тело ее знало это, о, тело очень хорошо знало, насколько. Под кожей пробегал мерзкий зуд, сотрясающий все ее мышцы, превращающий их в кисель. И на этот раз он был вызван вовсе не нагрузкой из-за того, что пришлось тащить Хуго на руках. Он тоже склонился над раненой, поднял ладонь, не дотрагиваясь до тела, но водя пальцами вплотную над ее кожей. Густые черные брови, припорошенные бурой пылью, хмурились, прорезая глубокие складки на побуревшей коже. - Очень много боли, огня и крови. Ее пытали, потом бросили умирать. Она пролежала на солнце несколько дней, - сообщил он. - Внутренние повреждения есть? – взглянула на него Милана. Она помнила, как Авелах раз за разом сжимала ее внутренние органы, почти что до разрыва, а затем отпускала, снова и снова, будто кулак, сжимающий сырой глиняный шар и расправляющий его обратно. Дрожь прошила спину насквозь, заставив ее по инерции дернуть головой в сторону. - Ребра сломаны, множественные разрывы внутри, - кивнул Хуго. – Но… Погоди-ка. Я не понимаю, что это… - Что ты видишь? – настойчиво взглянула на него Милана. - Она… как будто ввернулась сама в себя, - в голосе Хуго звучало неподдельное удивление, пальцы мягко легли на плечо женщины, будто врастая в нее, и оно засияло приглушенным бордовым цветом. – Она уходит внутрь, как бабочка в кокон, собирает всю энергию внутри тела. Она впадает в спячку! – Он удивленно выпрямился, вксидывая взгляд на Милану. – Поразительно! Никогда не видел ничего подобного у существа с сознанием! - Так, сколько она проживет? Дотянет до точки встречи? – спросила Милана. - Я не знаю, - Хуго вновь взглянул на женщину, водя над ней рукой и часто моргая. – Она ввернулась внутрь и экономит энергию. Возможно, у нас есть какое-то время на то, чтобы найти лекаря. Не знаю, выдержит ли она исцеление, но можно попробовать. Если бы не эта способность сворачиваться, я бы сказал, что она умрет через пару часов. А так, думаю, шанс есть. - Понесем по очереди, - твердо кивнула ему Милана, резким движением развязывая мешок и вынимания из него солонину. – Одна я не дотащу сейчас. Поешь, нам понадобятся силы. Не знаю, будем ли мы останавливаться на ночь. - Я могу долго идти, - кивнул ей Хуго и взял из ее рук мясо и твердую лепешку. Вид у него был решительным. Он ничего не спрашивал, не спорил с ней, не пытался ничего выяснить. Жуя свое мясо, Милана взглянула на него, пытаясь понять, почему. После первого удивления от обнаруженной способности женщины вельд вновь закрылся, вошел в спокойное состояние и теперь сосредоточенно механически жевал, будто дрова в печь забрасывал. И задумчиво смотрел на нее, часто моргая. Ей стало интересно, что же он испытывал на самом деле, и Милана слегка принюхалась. В нос ударил острый запах боли и глубокого сострадания, от которого глотку сжали ледяные тиски. Да, на лице его не было видно ровным счетом никаких эмоций, но вряд ли он чувствовал меньше самой Миланы. И уж точно согласился помочь нести раненую не только для того, чтобы у них был информатор для дальнейшего допроса. Хватит с меня допросов. Перед внутренним взором мелькнул острый клинок, отрубающий орлиное крыло гринальд, уши разрезал его крик. Она помнила, как держала его, когда Гаярвион ножом разрезала живую плоть, помнила, как сокращались его мышцы, как от боли и перенапряжения скрученное мукой тело источало пот. Помнила это омерзительное чувство власти и ненависти, которое имела над ним и его жизнью, когда эту жизнь в муке у него отнимала. И каково быть на его месте она тоже помнила. Шатара неумолима. Милана задрожала всем телом, когда к глазам накатила черная пелена, когда перехватило дыхание, и сердце в груди застучало как бешеное, грозя лопнуть, грозя задушить ее… - Что с тобой? – тревожно спросил Хуго. Она только мотнула головой в ответ, низко опуская лицо, чтобы он не видел ее глаз. Нельзя было сейчас проваливаться туда. Да, она много чего совершила, а потом много чего совершили над ней. Но все это осталось в прошлом, все это принадлежало прошлому, а она выбирала жить. Она выбирала жить! Хуго вдруг протянул руку и положил ей на плечо. Он ничего не сделал, не запустил в нее алый мицелий своей силы, он просто дотронулся. Милана вскинула голову, тяжело и хрипло дыша, натолкнулась на его взгляд, пронзительно понимающий и мягкий. - Просто дыши, - тихо сказал он ей. – Дыши со мной. Давай. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Просто дыши, Милана, дыши со мной. Гаярвион также смотрела ей в глаза, когда ее накрыло подобным в первый раз, там, глубоко в черных тоннелях под Хмурыми Землями. И она тогда поверила и задышала, как и сейчас. - Вот так, - мягко сказал он ей, не отпуская руки. Прикосновение у него было теплым и надежным, и Милана вдруг всем телом осознала это прикосновение и доверилась ему. Так просто после всего этого кошмара, так просто – через одно единственное касание. – Дыши, Милана, - повторил он. Из глаз полились слезы. Она поняла, что содрогается всем телом, исторгая из себя слезами свою боль и вину, давая ей выйти наружу, позволяя себе больше не держать ее в себе, а просто отпустить. Хуго ничего не делал, просто сидел рядом, не мешая ей, не нарушая ее молчаливой болезненной тишины. И это было правильно. - Я пытала гринальд, - неожиданно для самой себя прохрипела она, содрогаясь от вырывающейся из груди боли. – Держала его, пока его истязали. Не давала ему вырваться. Мы отрубили ему крылья. Изрезали его. А потом убили. Хуго молчал, глядя на нее, не говоря ни слова. Он просто слушал. - Я… - Милана задрожала еще сильнее, жмурясь изо всех сил, с криком выдыхая из себя такое живое, такое болезненное. – Я не хочу быть жестокой!.. – слезы полились сильнее, покатились по щекам градом, вымывая из нее всю муку и всю ее боль. – Я не жестокая! Я всегда думала, что я создана для войны, я так гордилась этим, я так сражалась! Я была так сильна и так любила себя в своей силе! Я так любила это упоение власти, которое она дает, уверенность в том, что я могу все! А потом я держала того гринальд, пока Гаярвион пытала его, смотрела на это, убеждала себя в том, что так и должно быть, что это правильно. А у него крылья были, как у моей ману! Точно такие же, живые крылья, которые так легко отрубить, отняв небо навсегда, отняв навсегда возможность подняться туда и дышать этим солнцем, ветром, свободой! Я не хочу убивать! – Милана поняла, что кричит, сгибаясь пополам и вцепляясь пальцами в свои волосы. – Я не хочу убивать! Я не хочу жестокости! Я не хочу войны! - Посмотри на меня! – в голосе Хуго прорезалось что-то, что заставило ее прислушаться. – Посмотри на меня, Милана, подними голову. Она вскинула глаза, не в силах противиться этой простой фразе, которая сейчас была единственной ниточкой, что могла вытащить ее назад. Она посмотрела ему в глаза, в два синих-синих прозрачных колодца посреди этих хмурых мертвых земель. - Ты не жестокая, - сказал ей Хуго. – Ты живая. Он притянул ее к себе и обнял, и Милана задохнулась в этой тихой нежности, чувствуя, как с невыносимой болью ломаются внутри нее возведенные до самых небес каменные стены. Как хрустит этот жесткий неподатливый массив, как вдруг проламывает его изнутри чистая-чистая вода, насквозь пробивает в одном месте, в другом, и вся конструкция начинает шататься, разваливаться и рушиться, будто дамба, которую наконец-то смывает прочь весенняя талая вода. Он сгреб ее в охапку, как сгребала когда-то мани, он качал ее, будто ребенка, пока она плакала, судорожно цепляясь скрюченными от боли пальцами за его руки. От него пахло пылью и кожей, и еще почему-то любовью, как пахнет от маленьких детей и пушистых щенят, и этот запах пьянил ее и наполнял надеждой, которой она так давно уже не чувствовала. Надеждой на то, что наступит утро. Что поднимется солнце. Что мрак закончится однажды, и придет весна. И снова будут ручьи, снова будет солнце, снова будет ветер и зеленые листья. И бабочки будут танцевать в столбах теплого воздуха по вечерам. И сосны будут дремать в пуховом платке заката. И она будет лежать где-то на теплой земле, глядя на то, как разгораются над головой первые звезды, как птицы возвращаются на ночевку в ветви деревьев, как ложится вода в ночь, укрываясь одеялом тумана, и мир засыпает, спокойный и тихий, в безопасности, где нет войны. - Я хочу домой, - едва слышно прошептала она, утыкаясь измученным лбом в куртку на его груди. - Ты обязательно вернешься домой однажды, - тихо сказал ей Хуго. – Мы все вернемся домой. Все это закончится, и мы вернемся. Милана всхлипнула еще раз, мягко сжала его руку и отстранилась, глядя ему в глаза. Он тоже плакал – слезы катились по его щекам, оставляя размазанные бордовые дорожки, и улыбался ей тихо и светло. Милана несмело улыбнулась в ответ, а затем притянула к себе его голову и поцеловала в пыльный лоб. Кто же знал во всем этом огромном мире, что придет день, когда она, сидя подле Черной Стены будет плакать на руках у вельда по самой себе? Роксана уж точно знала это. Она всегда протягивала руки тем, кто просил у Нее помощи. Она всегда была внутри, стоило лишь только позвать Ее. И плевать Ей было, отворачивались ли от Нее когда-то или нет. Потому что Она никогда не отворачивалась. И руками Ее, целительными Ее добрыми руками были все, кто смотрел в глаза и открывал душу, кто встречался на дороге и вдруг узнавал, чтобы полюбить. - Ну что, пойдем? – спросила она, и Хуго светло кивнул ей в ответ. - Пойдем. Пора. Милана шмыгнула носом в последний раз, отстранилась от него и аккуратно подняла на руки завернутое в эльфийский плащ тело женщины-стаха. - Возьми, пожалуйста, наши сумки, - попросила она Хуго. – Потом поменяемся. И они пошли. Бежать она сейчас не смогла бы – очень много сил отдала, поднимая и опуская на землю вельда, - хоть раненая женщина оказалась куда легче, чем она думала. При ее росте она должна была весить куда больше Гаярвион, но на деле все оказалось совсем наоборот. Правда, толку от этого было чуть. Милана чувствовала себя настолько измученной, что даже не самый большой вес женщины все равно забирал последние силы. А укрывающий землю толстый слой пыли, по которой приходилось брести, выдирая из нее ноги, не слишком способствовал быстрому перемещению. Хуго шел рядом с ней, подняв руки и ощупывая пальцами воздух. Теперь он следил и за небом тоже – Милане было не до того. Они условились, что она понесет до реки, пока существовала опасность напороться на дермаков, и Хуго нужны были руки для того, чтобы иметь возможность предотвратить эту встречу. А там уже, под защитой каменного навеса, можно будет и поменяться. Несколько раз им приходилось останавливаться и ложиться на землю, пережидая проходящие мимо патрули. Теперь у Миланы не было эльфийской маскировки, помогающей сливаться с пылью вокруг, оставалось надеяться только на бордовую форму Бреготта, в которую она облачилась перед тем, как покинуть Остол Офаль. Но сейчас это почему-то больше не пугало ее, как не пугала и перспектива того, что их могут заметить. Она внимательно прислушивалась к своему сердцу – оно было тихим, как ночная река. Слезы вымыли часть боли, утешили раны, и она чувствовала себя почти так же, как раньше, там, дома, в далеких, залитых солнцем лугах в окрестностях Белого Глаза. Что-то важное сегодня случилось с ней, что-то мягко переменилось внутри, позволив смотреть вперед, а не назад. И она была бесконечно благодарна за это. Они шли долго, и к тому моменту, как достигли укрытия под навесом реки, Милана уже выбивалась из сил. Усталость навалилась сверху, наполнила мышцы, утяжелила кости, и когда Милана передала на руки Хуго женщину-стаха, а на плечи водрузила сумки, даже они показались ей набитыми тяжелыми речными камнями. - Нам придется все же остановиться на отдых, - приглушенно сообщила она вельду. – Я не смогу нести ее всю ночь. - Как и я, - кивнул он. Стемнело. Пылевые вихри кружились вокруг, и темнота стояла непроглядная, будто на мир черную шубу набросили. Порой из этой темноты доносился отдаленный вой – ветер приносил его откуда-то издали, надтреснутые визгливые крики, рев. В такие моменты Милана вскидывала голову и принюхивалась, ловя направление ветра и запаха. Дермаки бродили вокруг в темноте, но к воде не подходили. За небом тоже стоило следить. Поначалу Милана думала, что темнота помешает стахам вести разведку, но приметив тепловым зрением несколько фигур в отдалении, лишилась иллюзий. Судя по всему, в темноте эти твари видели не хуже нее, потому они с Хуго старались держаться как можно ближе к берегу и двигаться потише. Лагерь они разбили у вчерашнего камня, в том же месте, где и в прошлую ночь. К этому моменту вельд уже едва брел, спотыкаясь на каждом шагу, и опасно покачивался. Милана помогла ему опустить женщину-стаха на землю и уложить ее как можно ближе к берегу, чтобы со стороны не было видно. Сами-то они могли спрятаться, но ее нужно было укрыть понадежнее. - Как она? – Милана тяжело опустилась на землю, наблюдая за тем, как Хуго осматривает раненую в последний раз, водя светящимися пальцами над ее телом. - Все так же, - глухо сообщил он. – Вся энергия собрана внутри тела. Она как в глубоком сне. - Надо бы завтра успеть добраться до точки встречи, - прикрывая глаза и откидываясь на камень спиной, проговорила Милана. – Она сколько угодно может быть в спячке, но раны серьезные. Если начнется воспаление, мы ее уже не спасем. - Знаю. Голос Хуго прозвучал как-то надтреснуто, и Милана вскинула голову, приглядываясь к нему. Он склонился над раненой и смазывал ей губы водой из своей фляги. И выглядел спокойным и расслабленным, двигаясь медленно и удивительно бережно. Но при этом в запахе его читалась горькая как полынь боль. Милана принюхалась, не зная, как правильно спросить и просто наблюдая за ним. Створки раковины схлопнулись, ограждая его от окружающего мира, заперли его внутри, и она не знала, может ли вмешиваться туда, может ли спросить так, чтобы не оттолкнуть. Сама она всегда отталкивала тех, кто хотел помочь, не умела по-другому. С другой стороны сегодня же сумела… Хуго разогнулся, поразминал пальцы, сжимая и разжимая ладони, а затем со вздохом уселся возле нее на землю и закопался в свой мешок. - Ты в порядке? – спросила она. Вопрос звучал глупо и неправильно, и, наверное, можно было задать его совершенно иначе, но она не знала как. - Не совсем, - к ее удивлению ответил Хуго. Он вытащил из мешка лепешки и солонину, но есть не стал, так и держа в руках и глядя в пространство перед собой. - Расскажешь? – предложила она. Несколько минут Хуго молчал, часто моргая в темноте, и она не мешала ему собираться с мыслями. Внутри него ворочалась алая горячая боль, переливалась с одной стороны на другую, и Милана чувствовала его измождение и странное смирение перед этим. А потом он заговорил, клоня голову набок и глядя на еду, лежащую на его ладонях. - У меня был младший брат, Иград. Он родился хворый, позвоночник скривило на одну сторону. Наша мать должна была забрать себе второго ребенка, но отказалась от него, увидев, какой он, посчитала, что на нем проклятие Северного Ворона, и что он все равно не выживет. Когда об этом узнала Тьеху, ведьма из деревни женщин, было уже поздно, и она смогла сберечь ему жизнь, но не вернуть здоровье. Отцы забрали его, конечно, пытались ему помочь, как могли, но Белоглазые уже не могли ничего сделать, так он и рос. – Хуго помолчал еще, шевеля пальцами, в которых подпрыгивала еда, и не замечая этого, будто даже сейчас пытался читать пространство. – Иград любил воду, ему нравилось бывать на реке, и мы часто ходили туда с ним. Другие дети его дразнили, отказывались с ним играть, швыряли в него камнями, когда меня рядом не было. Я защищал как мог. Один раз вот даже собаку ту на них спустил без следов, чтобы напугать, чтобы они отстали от него. – Хуго вскинул на нее глаза, полные обиды и боли, полные горечи. Милана не стала смеяться на этот раз, просто кивнула ему, предлагая рассказать дальше. Плечи его опустились, он вновь взглянул вниз, моргая. – Как-то раз мы пошли на реку, как обычно. Это было весной, когда детеныши макто вылупляются, и я обещал ему показать их. К макто можно только наездникам, ремесленники не могут на них летать, только смотреть, а Играду они очень нравились. Мы пошли выше по течению, туда, где Хлай пересекает Гнездовье. Я держал его за руку, Иград смеялся и собирал цветные камушки на кромке воды. – Взгляд Хуго совсем остекленел, а лицо омертвело, обратившись в равнодушную спокойную маску. Но Милана чувствовала, как он весь напрягся внутри, будто все его силы до последней сейчас собрались в одну каплю в груди, раскаленную тяжелую каплю вины. – Самки макто очень агрессивные по натуре, а когда детеныши вылупляются, становятся и того хуже. Я думал, что смогу его тихо провести поближе, но он так разволновался, что стал громко смеяться, и они нас услышали. Одна из них напала на нас, подхватила и бросила в воду. А весной Хлай ледяной совсем. Я пытался вытащить его на берег, но к тому моменту, как сделал это, он был уже мертв. Хуго замолчал. Звук вытек из его губ, растаял в темноте, и вокруг стало тихо-тихо. По его лицу медленно покатились слезы, по спокойному лицу, на котором не было ни единой эмоции, побежали вниз по клочковатой щетине. А он только сидел и моргал, часто-часто. - Ты не виноват, - начала Милана, чувствуя, как сердце в груди переполняется болью за него, но Хуго прервал ее, спокойно поглядев ей в глаза: - Я виноват. Я привел его туда за руку. Вот этими руками, - он слегка двинул почти безвольные запястья, совсем слабые, будто они не могли больше удержать ничего. - И с этого началась дикость? – тихо спросила она. - Да, - подтвердил Хуго. Она не знала, что делать и как правильно это делать. Она просто подвинулась ближе к нему и обняла. Точно так же, как какие-то часы назад он обнимал ее. Хуго не отскочил, не обнял ее в ответ, он просто так и сидел, опустив руки и упираясь лбом в ее плечо. - Мне не нужна жалость, - глухо проговорил он, и Милана обняла его еще крепче, прижимая к себе его глупую голову с жесткими пыльными волосами. - А я и не жалею тебя. Я плачу с тобой. Тихо-тихо плескалась возле них река, и ветер выл среди пылевых облаков. Хуго ровно дышал, и Милана чувствовала, как горячие капли его слез потихоньку промакивают ткань штанов на ее бедре. Ночь лежала вокруг них, черная и непроглядная ночь, и они сидели вдвоем в тишине, два искалеченных живых человека посреди бескрайней мертвой земли. И это было как-то правильно. А еще она думала о том, как много в этом мире было вины. Маленьких историй чужих трагедий, которые каждый носил у себя под сердцем в тишине, прятал от всех глубоко-глубоко внутри и ни с кем не делил. Надеялся, что они просто потухнут в один прекрасный момент, что время потушит их или чужая нежность, или забвение, что так любило стирать целые истории, пряча их в свою густую тень и выводя наружу лишь в мучительных долгих снах. Но так не происходило, и это не помогало. Это только выжигало все внутри и иссушало, пока не оставался лишь пепел под бесконечным ветром, как здесь, вокруг них, в этом сумрачном мертвом краю. - Прости себя, - тихо попросила его Милана, попросила сама себя, попросила весь мир вокруг них, застывший и слушающий ее из сухой черноты. - Как? – хрипло спросил Хуго. - Просто прости, - пожала она плечами. - Я не могу, - ответил он. - Тогда я прощаю тебя, - сказала она ему. Хуго вскинул на нее потрясенные огромные глаза, и Милана улыбнулась ему, глядя в них и отдавая им все тепло своего сердца. – Я прощаю тебя, Хуго. Ты ни в чем не виноват больше. Несколько секунд он просто моргал, а потом лицо его сломалось и сжалось, и он уже сам уткнулся ей в плечо, плача. Так они и сидели вдвоем, дыша. И ветер тоже дышал вокруг них, крутя пылевые вихри. Таким странным выдалось это задание, такими странными были эти дни. Она думала об этом, тихонько поглаживая по голове рыдающего Хуго. Почему из всех тысяч людей, что собрались сейчас на границе Бреготта, Милосердная выбрала их с Хуго, чтобы отправить сюда? Почему они нашли раненую женщину-стаха именно здесь и сейчас? Почему она оказалась здесь? Как сплетались эти тонкие-тонкие ниточки совпадений, соединяя разбитые кусочки жизней в одно целое, исцеляя их благодаря состраданию и возможности разделить чужое горе? И вроде бы ничего не происходило вовне, ничего громогласного и необычного не случилось. Ни грандиозных битв, ни великих подвигов и перемен, ничего такого. Только маленькие человеческие сердца открывались в тишине, изливая свое горе и поддерживая друг друга. И это было куда важнее, чем все битвы и все перемены вместе взятые. Этому Ты учишь меня, Аленна? Подлинному милосердию Своему? Тому, что это значит на самом деле? Долго еще она думала об этом, лежа в тишине на холодном камне спиной к Хуго, чтобы было чуточку теплее. Они укрылись вдвоем оставшимся у него эльфийским плащом, и это не очень помогало, но от ощущения его спины за плечами было спокойнее. Милана улыбалась в темноте, постепенно забываясь сном. Спиной к спине с вельдом у подножия Черной Стены под одним плащом. Кто бы мог представить такое? Разбудил ее утренний холод, заставив дернуться и рывком открыть глаза. Сумерки только-только занялись, и река едва показалась из темноты перед ними, облизывая покрытые пылью валуны. От ее движения проснулся и Хуго, заспанно обернувшись через плечо и осоловело моргая. Милана поморщилась от боли в окоченевшей от долгого лежания на одном боку руке, поднялась, разминая плечо, направилась в сторону лежащей возле самой стены женщины. Она не пошевелилась за ночь и не сдвинулась ни на волос, так и лежа без сознания на камне. Милана прислушалась – дыхание едва слышно шелестело на ее губах, плечи чуть-чуть приподнимались и опускались. Гематома на ее лице все так же синела, закрывая половину черепа, и понять, спала ли опухоль хоть немного, она не смогла. Торчащие из ее спины обрубки крыльев горбились, оттягивая эльфийский плащ. Милана несколько секунд просто смотрела на них, а потом, сглотнув, мягко отвела в сторону полу плаща, заставляя себя осмотреть рану. Кожа на спине женщины повреждена не была, только сами кости в том месте, где крылья врастали в позвоночник, кто-то разрубил косым ударом. Кровь запеклась на конце торчащей наружу кости, сама кость почернела и пахла дурно. - Гниет, - тихо проговорил стоящий за ее спиной Хуго. - Как думаешь, она дотянет до исцеления? – спросила у него Милана, сама сомневаясь в собственных словах. - Заражение в костях хуже всего, - после паузы отозвался он. Милана сжала зубы, глядя на раненую. Она должна была дотянуть до точки, где их обещал подобрать Гвадайн, но до этой точки им нужно было идти еще день. И даже при том, что она впала в спячку, с учетом гниения костей, Милана очень сомневалась в успехе предприятия. - Мы ее не бросим. Хуго мог бы этого и не говорить, Милана и так это прекрасно знала. Не просто так Милосердная привела сюда именно их двоих такими, какими они сюда пришли, и если существовало для них в жизни искупление, то им была эта женщина. И неважно, нравилось Милане то, что она должна была сейчас сделать, или нет. В конце концов, однажды она уже это сделала, неся смерть. Возможно, сейчас у нее был шанс сделать это и подарить жизнь. - Ты будешь следить за ее состоянием, - приказала ему Милана, доставая из ножен на поясе клинок, который поднесла ей Гаярвион на свадьбу. Сверкнуло острой режущей кромкой черно-алое лезвие, Милана приложила его ко лбу, губам и сердцу, прося помощи у Небесных Сестер. – Если она как-то среагирует, сразу говори. Я не хочу добавлять ей боли. - Я смогу взять ее сознание под контроль и не дать ей ничего чувствовать, - кивнул Хуго, садясь на землю рядом с женщиной и накладывая руки на ее голову. - Главное, чтобы тело выдержало, - отозвалась Милана. - У нас нет выбора, - поглядел ей в глаза вельд. - Нет, - согласилась она. Милана прикрыла глаза, собираясь. Ее учили пилить камень – эта часть работы была одной из основных у каменщиц, и Милане удавалась. Проблема заключалась в том, что перед ней был не камень, а живая кость. Это не живая кость, напомнила себе Милана, заставляя смотреть. Это гниющий обрубок. И если ты его не отрежешь, она умрет. Она сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, сосредотачиваясь на своей задаче. Чтобы распилить камень, нужна вода, и Милана взмолилась Аленне, вплетая Ее стихию в лезвие ножа. Металл засветился синим пламенем изнутри, закурился снаружи паром, мгновенно остыв. Реагрес давала Своим дочерям возможность покрывать свое оружие тонким слоем Воздуха, чтобы оно не встречало сопротивление плоти, и Милана сделала и это: клинок вмиг остыл, перестав дымиться. Чтобы убрать воспаление, раны прижигали огнем, и она попросила Роксану, добавившую в лезвие малиновое пламя, побежавшее по самой кромке, пока ледяной холод заполнял сердцевину клинка. Артрену она тоже попросила, чтобы дала крепости стали, и клинок в ее руках отяжелел. На мгновение она остановилась, рассматривая оружие и привыкая к ощущениям от него. Сталь впитала в себя силу ее родного края, силу ее крови, данную ей благословением свыше. Но ей казалось, что чего-то не хватает, чего-то очень важного, что сделало бы этот клинок по-настоящему целительным. Великая Мани оживляла творения Свои дыханием Своего сердца, и крылья за спиной Миланы теперь были золотыми. Помедлив, она призвала Ее, и клинок в ее руках полыхнул червонным золотом, источая солнечный свет на ее ладони. Хуго безмолвно наблюдал за ней, сдвинув к носу кустистые брови. Милана покрепче перехватила рукоять с клинком из живого Роксаниного щита, молясь про себя Им всем, чтобы у нее получилось. А затем поднесла клинок к основанию рогового выроста на спине женщины и надавила. Он вошел в кость легко, будто нож в мягкое масло. Не было ни шипения, ни вони от паленой кости и кожи, не было сопротивления, усилия. Только клинок, который мягко-мягко срезал почти что у самого основания остаток кости, и когда Милана взглянула на получившийся срез, тот был чистым. Просто костная ткань, как на оленьих рогах, а вокруг – мягкая кожа, которая неожиданно засияла изнутри золотым светом, края ее потянулись друг к другу, зарастая, как зарастает на морозе пробитая во льду лунка. Еще несколько мгновений, и на спине женщины справа от позвоночника не было даже следа от раны. Только изнутри под кожей топорщился роговой вырост основания крыла, но наружу не выходил. - Что ты делаешь? – пораженно выдохнул рядом Хуго. - Я не знаю, - растеряно ответила ему Милана. Она поднесла нож и ко второму обрубку, срезала и его, и там было то же самое – рана, затянувшаяся сама собой, просто заросшая и закрывшаяся ровным слоем кожи. Теперь никто бы, глядя на эту женщину со стороны, не сказал бы, что раньше у нее были крылья. Милана отвела руки, глядя на то, как Хуго склоняется над женщиной, осматривает ее. Он нахмурился, возложив на нее обе ладони, кончики его пальцев чуть надавливали на ее кожу то в одном месте, то в другом. - Она…Ей легче, - брови его удивленно поползли вверх. – Ран внутри вмешательство не исцелило, но общее состояние как будто улучшилось немного. Как будто часть воспаления пропала совсем. – Взгляд у него стал задумчивым, глаза остекленели. – Я чувствую, как все ее сознание свернулось в одну точку, будто она укрыла его, упрятала в себя. Она глубоко спит, как макто зимой. - Ну хоть не умирает больше, - вздохнула Милана. Хуго взглянул на нее: - Что ты сделала? - Я не знаю, - честно призналась Милана, переводя взгляд на нож в своих руках. Он так и продолжал светиться золотом, по лезвию пробегали солнечные волны, похожие на пылевые вихри вокруг них. – Я молилась Небесным Сестрам, просила у Них помощи. Видимо, это как-то повлияло. - Судя по всему, да, - Хуго уставился на клинок в ее руках, часто моргая. – Я не знал, что анай могут исцелять через прикосновение. - Да и я тоже, - согласилась Милана. – Никогда о таком не слышала. - Что ж, - он вдруг кривовато усмехнулся. – Про дикость тоже никто особенно ничего не знал, пока милорд Мхарон не начал ее изучать. Она была лишь проклятием вельдов, роковой уязвимостью, которая губила нас всех. И никому не приходило в голову посмотреть на эту уязвимость иначе. Не как на то, что нас убивает, а как на то, что может подарить нам силу. - Он собрал при себе диких вельдов? – спросила Милана. - Да, - кивнул Хуго. – Он основал Убежище – что-то вроде Дома ведунов, где мы можем жить, не боясь причинить вред близким и себе самим. Там мы ведем исследования дикости, учимся ей управлять, жить с ней. - И много вас там? – невольно заинтересовалась Милана. - Двадцать семь, считая меня. С собой на эту сторону Эрванского кряжа милорд Мхарон взял троих, тех, кто сумел развить дикость в навыки, которые могут пригодиться. Так я оказался здесь. - Я рада, что ты здесь, - улыбнулась ему Милана, и Хуго посмотрел на нее в ответ с осторожностью, слегка клоня голову набок. - И я рад, Милана. - Давай-ка поедим, восстановим силы и двинемся дальше, - предложила она ему. – Надо бы к вечеру оказаться в точке встречи с Гвадайном. - Согласен, - отозвался Хуго. Что делать с ножом теперь, Милана знать не знала. Когда она зажигала пламя Роксаны на кончике своего оружия, достаточно было только попросить Богиню об этом, и пламя гасло само. Но на этот раз, когда она взмолилась Небесным Сестрам, ничего не произошло – клинок так и продолжал светиться будто солнце, и, в конце концов, она просто засунула его в ножны на поясе. Она думала об этом еще какое-то время, жуя жесткое мясо и запивая его холодной водой. Ее крылья стали золотыми после битвы у Кьяр Гивир, как и татуировки на руках, которым по всем правилам положено было быть огненными. Но все изменилось там, после победы над Предательством. Почему? Она смутно помнила произошедшие события. После Авелах ее память походила на дырявое сито с обожженными краями, сквозь которое на нее смотрело ненавистное лицо с предвкушающей улыбкой на полных губах. Милана только и делала все это время, что пыталась отвернуться от этого лица, не смотреть туда, не вспоминать, боясь, что даже случайная мысль вновь заставит все это всплыть в ее снах. Впрочем, это не особенно ей помогало. Битва с хасатрой осталась в памяти расплывчатой картинкой без четких деталей, отпечатком чего-то очень светлого, полного и истинного, к чему ей до боли вновь хотелось прикоснуться. Она помнила, как чувствовала себя в тот момент – распахнутой, наполненной, цельной до самой последней клеточки – тело помнило это ощущение на контрасте с предшествующей ему мукой, но все остальное ускользало прочь, смазывалось и терялось во мраке забвения. Тогда-то ее крылья и стали золотыми, но почему? От всего пережитого? - Я чувствую что-то в воздухе, - вдруг напряженным голосом проговорил Хуго, и Милана вырвалась из собственных мыслей, глядя на него. Вельд хмурился, не донеся до рта флягу и пальцами перебирая воздух перед собой. – Странное ощущение, такого раньше не было. - Какое ощущение? – насторожилась она. - Как будто что-то живое и вполне материальное, но при этом… нет. Как будто оно сразу же и в теле, и вне его. И оно приближается. - Это дермак? - Я не знаю, - медленно покачал головой Хуго. – Оно… Я такого еще не видел. - Далеко оно? – уточнила она, забрасывая остатки еды обратно в сумку и одним движением стягивая горловину. - Нет, оно очень быстро приближается. Как будто… летит. - Бхара! – выругалась Милана, срываясь с места и прижимаясь к скале так, чтобы ее не было видно издали. Хуго через мгновение был уже рядом с ней, торопливо запихивая в свою сумку флягу с водой. Она очень медленно разогнулась и выглянула из-за края скалы, осматривая небо тепловым зрением. И почти сразу углядела светящуюся бледным синеватым цветом точку, приближающуюся к ним. Милана прищурилась, пытаясь понять, кто перед ней. Температура тела этого существа должны была быть очень низкой, едва ли не близкой к отметке, за которой начиналась смерть, но стахи светились куда ярче. А потом Милана разглядела два огромных птичьих крыла за плечами фигуры и сглотнула. Это был гринальд.