Танец Хаоса. Новое время

Проходить через спираль перехода теперь было как-то иначе. Не так, как раньше, ощущение стало другим. Если раньше Хэлла просто проваливалась в безвременье внутри тела Тени, то теперь время существовало вокруг нее, ощутимое, реальное, как будто его и рукой потрогать можно было. Как цепь, где одно звено перехватывало другое, и Хэлла перетекала из предыдущего звена в следующее вместе с движением вперед. Это было любопытно и очень непривычно. Она выступила по ту сторону спирали, оглядываясь на проход за своей спиной. Теперь он почему-то стал золотым, хоть раньше не был окрашен никак. Что-то действительно произошло там, внизу, когда она соприкоснулась с Источником, только Хэлла пока не понимала, что именно. Но это было любопытно и этим следовало заняться при первой выдавшейся возможности. А пока у нее были другие дела. Рудо сказал ей поднимать Ильтонию, и это было правильно, это было именно то, что следовало сделать. Как сделать – она понятия не имела, но вряд ли стоило расстраиваться по этому поводу. Как спасти Милану или убить хасатру она тоже не знала, пока не сделала. Так что и забивать себе голову пустыми размышлениями почем зря не стоило. Жрица Манари вышла из перехода следом за ней, и спираль выгорела внутрь золотым шнуром, а затем сжалась в сияющую точку Колокольчика, и в следующее мгновение он уже был на плечах Хэллы. - Все в порядке, матушка? – спросила Хэлла, и ильтонка рассеяно кивнула ей. Вид у нее был совершенно разбитый, и ни в каком порядке она, конечно, не была, но немного участия и поддержки еще никому не мешало. – Сейчас мы передадим весть и попробуем разобраться со всей этой ситуацией. И я уверена, обязательно найдем решение. Манари посмотрела на нее странно – Хэлла не считала выражение ее лица, - со вздохом подхватила подол своего балахона и устало проговорила: - Пойдем уже, зрячая. Темнеет. - А где мы? – спросила Хэлла, только сейчас понимая, что за всеми этими рассуждениями и мыслями совсем пропустила то, что происходило у нее прямо под носом. Дождевой лес раскинулся вокруг нее, и сейчас в нем правило солнце. Густой слой палой листвы покрывал землю под ее ногами, и сквозь него выпячивали свои горбатые спины корни. Огромные мясистые листья растений вокруг разбрасывали жадные зеленые ладони в стороны, чтобы ухватить как можно больше солнца, и Хэлла ощутила себя среди них вдруг маленькой легкой бабочкой с цветными крылышками и беззаботным танцем тонкого тела. Огромные стволы гигантских старых деревьев с изрезанной тропами времени корой поднимались к небесам, и длинные лианы свисали с них вниз, образуя переплетение, которое не развязали бы и сами терпеливые и ловкие пальцы рукодельницы. Сладко и душно пахнущие цветы свисали с этих лиан вокруг нее, источая аромат, и он вплетался в сладковатое душное гниение листвы под ногами, в густой запах влажной зелени и стоячего воздуха, так щедро напоенного солнцем и влагой, что он изнемогал под собственной влажной тяжестью. Все вокруг пело. Звенели на десятки разных голосов птицы, издали долетали рявкающие крики обезьян, шуршал лесной полог, в котором без конца шевелилось живое, перетекая с места на места в хаотичной пляске жизни. Вся эта жизнь сейчас прощалась с золотым заходящим солнцем, пронзающим стоячий воздух перезвоном косых лучей. И небо над головой Хэллы набиралось синью и исходило первыми звездами. И гигантские стволы в нем стремились подарить ему красоту и силу своего роста, исцеловать до опьянения прикосновениями ладоней-листьев. Хэлла вздохнула этот запах всей своей грудью, прикрывая глаза. Юг Ильтонии цвел в щедрой пышности ласкового солнца и полных влаги океанических ветров. Время в нем делилось почти поровну на день и ночь, и дети его были сыты и счастливы, полные лишь беззаботной дремоты бесконечного времени. - Мы неподалеку от города Куртияр, - сообщила ей Манари, первой направляясь на юг сквозь заросли. – Я выбрала максимально близкую точку. Хэлла кивнула ей. Ильтонские города сильно отличались от того, что в это слово вкладывали люди. Каменорукие предпочитали селиться на больших пологих скалах среди бескрайнего моря дождевого леса, превращая их склоны в ступенчатые висячие сады, а вершины – в поселения. Но самым чудным из всего этого было не то, что находилось снаружи, а то, что таилось внутри. У каждого города было Сердце – храм внутри скальной породы, куда можно было попасть только ильтонцам – коридоров и лестниц туда не существовало, только путь напрямик сквозь скалу. В этих храмах работали Скульпторы, и Хэлла знала, что это связано с тем, какую породу приобретал камень рук ильтонских детей по достижению ими совершеннолетия, но в подробности не слишком вдавалась. В их Школе обучались человеческие ведуны, из ильтонцев они контактировали только со жрецами Церкви Молодых Богов, а те были не слишком разговорчивы, хоть и очень приветливы. Жрица шла легко, поддерживая края своей туники, мягко отводя со своего пути каменными руками свисающие с лесных небес лианы. Хэлла двинулась за ней, расслабляясь и полностью доверяя своему телу. Она не единожды бывала в дождевом лесу. Огромным массивом тянулся он с востока на запад через все земли Латайи, и к Ванташу тоже приближался с севера, стекая с гор шумливым, звенящим, живым покрывалом. Здесь нужно было ходить иначе, отец учил ее этому когда-то. Ходить не ногами и не руками, но самим сердцем, растворяя его в теле, чувствуя, как жизнь танцует свой загадочный танец под ногой, что ступала на землю, рукой, что бралась за лианы и стволы. Чувствовать эту жизнь повсюду и в себе, чтобы не стать ее жертвой, но быть ее частью. Дождевой лес хранил в себе много опасностей. Прохладные разноцветные тела змей извивались в листве и на лианах вокруг. Перебирали тонкими неторопливыми лапами ядовитые пауки-птицееды. Хищники с янтарными глазами на мягких лапах бесшумно скользили сквозь беспечную зелень, пряча тела в игре цвета и тени. А в листве прятались крохотные насекомые, способные убить одним прикосновением. Жизнь хранила в себе смерть, смерть порождала новую жизнь. Как в Источнике, который только что прошла Хэлла. Они с Манари не разговаривали, и это было правильно – она затихла внутри самой себя, став частью всего, что окружало ее, слившись с ним. Пульсировало алой градиной живое сердце под белыми-белыми прутьями ребер. Хэлла слушала его, ступая ногами по шуршащей опавшей листве, берясь руками за шершавые стволы. В этом сердце было так много всего. Казалось, не может быть столько в одной маленькой точке, как не может быть бездонного Источника глубоко под черной скалой. В нем было так много боли, так много! Несбывшихся надежд и чаяний, чужого неприятия, собственного страха и отвержения, всего того, что преследовало ее все эти годы, что давило на нее и давило, заставляя сжиматься, закрываться, прятать себя в ракушку, какие любили воровать друг у друга обитающие на мелководье лупатые крабы. Так много одиночества. Рудо ушел. Он был последним, кто оставил ее, последним из тех, на кого она опиралась, кому она доверяла, за кого могла спрятаться. Он выбрал свой собственный путь, ведущий его за его собственными мечтами, как и Милана, что ушла еще раньше, и теперь Хэлла осталась совсем одна. Одна-одинешенька посреди огромного незнакомого и таинственного леса, наполненного переплетными воедино жизнью и смертью, сцепившимися то ли в танце, то ли в битве, то ли в страсти своего взаимодействия и так перепутавшимися, что и не найдешь конца-начала. Она осталась одна в краю, что дал ей жизнь и был так хорошо знаком, на своей земле, перенесшей первый, пока еще почти неощутимый страшный удар, которым все закончилось и с которого все начиналось. Удар, с которым никто вокруг не умел взаимодействовать и не смог отразить. Знаю ли это я? Рудо верил в нее, он так и сказал, прижимая ее к своему сердцу, и Хэлла и сама в тот миг очень верила в его слова, в то, что он совершенно прав. В то, что она справится и сможет, в том, что все преодолеет и приведет к Источнику целую настоящую армию, которая победит напавших на него Анкана и принесет с собой мир. И здорово было верить – так дорого и так правильно – только страх мало-помалу начал проникать в эту веру, просачиваться через тонкие-тонкие прозрачные ее стенки-крылышки, пропитывать их, отравляя. Что она могла сделать со всем этим? Что ей нужно было делать, чтобы собрать ведунов, чтобы вдохновить их, чтобы уговорить ильтонцев следовать за ней? Разве у нее было что-то, за чем вообще можно было следовать? Разве она что-то могла? Маленькая девочка, которую дразнили за то, сколько любопытства было в ее глазах. Не гном, не человек, чудаковатая нескладная ведунья, говорящая со своим Защитником, в которого никто кроме нее не верил. Это было так обидно, что на глаза навернулись слезы, и она тихонько заплакала, ступая следом за идущей впереди жрицей Манари. Заплакала по самой себе, вот такой, нескладной, чудной и никому не нужной, какой она и была. Оказавшейся в одиночестве посреди огромного таинственного леса. Посреди нового начала, в которое она должна была войти и сделать… что? Что я могу делать? Идти могу. Вот так, по шажочку, одной ногой, другой ногой. Она шмыгнула носом, украдкой стирая с глаз последние слезы. Что еще могу? Говорить искренне, из самого сердца. Ну и пусть, что меня так долго не слышали, что уж тут теперь? Молчать что ли? Нет. Ей стало самую чуточку пободрее. А потом еще мимо скользнула птичка, маленькая чудесная красногрудая птичка с хохолком из желто-черных перьев, и Хэлла улыбнулась ей – просто так, потому что она была красивой. Да и вообще здесь было красиво. Она вскинула голову, оглядывая лес. Струился янтарь заката на принимающий прохладу вечернего облегчения лес. Свет был везде и свет был всем, в последний раз обнимая все вокруг перед тем, как позволить ему уснуть. Свет был всем, чтобы померкнуть и вновь разгореться завтрашним утром. Есть вечер, а есть утро. И так бывает в жизни, что что-то не получается. И что ты остаешься один. Но это не навсегда. Это совершенно точно не навсегда. Бабочка села ей на ладонь, щекоча тонкими лапками кожу, и Хэлла засмеялась ей, а потом подбросила ее вверх, отдавая ее принадлежавшему ей небу и солнцу. Мелькнули голубые крылышки среди рыжего полымя, скользнули в наступающую ночь, и Хэлла попрощалась с ней, давая ей ускользнуть. Скоро настанет и мое утро. Придет рассвет в лазоревое небо, и свежесть ляжет на мир. Развеются туманы моей печали, осядут алмазными слезами на тонкие нити трав, и солнце высушит их своими настойчивыми лукавыми поцелуями. И я выйду в мой лес, раскинув руки, и подарю себя пушистым облакам и ласковому ветру, и сердце свое открою ему нараспашку, чтобы наполнял грудь и переливался в ней моей любовью. Моей любовью, синей как небо, золотой как солнце, щедрой как лето, молодой как весна. Моей нежной, моей страстной долгожданной моей любовью. Манари впереди отодвинула прочь очередную ветку, и Хэлла увидела мимо ее спины большую, со всех сторон окруженную лесом поляну. Ильтонцы отодвинули дождевой лес от своей скалы, расчистив просторное свободное пространство у ее основания. Разделенное на ровные сектора, пространство это было засажено кустарниками и плодовыми деревьями, на которых днем трудились садовники. Дорога вела к основанию скалы, на которой расположился город, и вскоре они с Манари вышли на нее – мощеную ровными плитами песчаника, ведущую прямо к подножию скалы. Она возвышалась над дождевыми лесом на несколько сот метров и разве что самую чуточку не дотягивала до названия «гора». Склоны ее были аккуратно вырублены и разделены на террасы, спускающиеся до самой земли, на которых выращивали зерно для города. Широкая лестница упиралась в золотую ленту дороги, а параллельно ей плавно изгибался по боку скалы длинный извилистый пандус, по которому можно было вкатить телегу. Город на вершине скалы освещали лучи солнца, и Хэлла прищурилась, глядя туда. Сверкали золотые вытянутые купола храма Молодых Богов, и мерный звон разливался над тихим вечером, отмечая закат. Со всех сторон купола эти окружали деревянные постройки, но с такого расстояния она не могла посчитать, сколько их. Судя по величине горы, город был крупным, хотя сама Хэлла в нем не бывала до того, но название, кажется, слышала краем уха. Что ж, Латайя была огромной, неудивительно, что об одном конкретном месте она не знала. - Матушка, а почему мы пришли именно сюда? – спросила она, пока они шли по пустой дороге между ровных рядов высаженных оливковых деревьев. Солнце играло в прятки с ними между тонких стволов, и Хэлла чувствовала его ласковые прикосновения кожей. Для этого края осень приходила с дождями, и тучи, что клубились с южной стороны неба над бескрайним морем дождевого леса, означали, что совсем скоро она начнется. - Насколько я знаю, Совет Старейшин в данный момент находится в Куртияре. Они должны узнать о произошедшем в Обители. У них есть связь с Кевиром, они смогут принять решение о том, что делать дальше. Уверенности в голосе Манари совсем не было, сплошные колебания, но это не удивило Хэллу. Ильтонцы никогда не относились к народам-завоевателям, отличались меланхоличностью, неторопливостью, беспечностью по отношению к течению жизни. Поднять их на войну, побудить на совершение каких-то насильственных, связанных с усилием действий было так же проблематично, как заставить заупрямившегося осла отойти от куста чертополоха. - Матушка, а что ты думаешь решит Совет? – спросила у нее Хэлла, поглядывая в ее встревоженное лицо. Манари-то местных Старейшин уж точно получше знала и сказать могла поточнее. – Что они будут делать дальше? - Я понятия не имею, - устало вздохнула жрица. – Никто не знал об Обители многие тысячи лет. Здесь царил мир. А теперь Анкана напали на нас и истребили всех серых ведунов до единого, - в голосе ее зазвенели слезы. – Что мы можем им противопоставить? - Школы Говорящих с Тенями, - Хэлла взглянула на нее очень выразительно, пытаясь голосом убедить ее в правоте своего взгляда. – Вы помогли человеческим ведунам, теперь они помогут вам. - Все не так просто, - покачала головой Манари, и Хэлла вопросительно вздернула брови: - Почему? - Потому что Старейшины не хотят войны, - помявшись, все-таки без охоты ответила Манари. – Они не хотят участвовать во всем, что сейчас происходит в мире. Они считают, что это не касается Латайи. - Как это? – захлопала глазами Хэлла. – Но там же Танец! И вы же сами прислали на него ведунов в помощь Аватарам! Я же так к ним и попала вместе с наставником Нгуеном! - Их привел Каярди Вард. Он всегда отличался чрезмерно буйным нравом и желанием вмешиваться в дела людей, и Старейшины не мешали ему делать это, уважая его статус. Но его образ мыслей поддерживают немногие. - Возможно, все изменится после того, как они узнают про Обитель, - проговорила Хэлла, твердо кивая самой себе. Понятное дело, ты не захочешь ничего делать, пока твой дом стоит, а сад цветет, и тебе самому ничего не угрожает. Никто кроме самых непоседливых в такой ситуации не сдвинулся бы с места. Но сейчас все изменилось. С падением Обители все по-настоящему изменилось, и отрицать этого не мог уже никто. - Возможно, - без особой уверенности ответила ей Манари. Она была сломлена и звучала как сломанная, и Хэлла понимала, почему. Когда земля под ногами раскалывалась пополам и лишала опоры, тяжело было не сдаться и не повесить головы. Но! Всегда существовал вариант поплакать хорошенько, вывести всю боль, погоревать, да и пойти себе строить. Потому что то, что сломалось, всегда можно было разобрать и переложить заново. Как старый дом – разобрать, хорошенько перетрясти, вытряхнув старую пыль да грязь, а потом переложить и покрасить в яркие цвета, чтобы радовал глаз. И печаль забудется, а слезы высохнут. Сейчас мне надо убедить Старейшин вмешаться, очень твердо сказала себе Хэлла Натиф. Хаянэ доверила мне быть ее голосом, и я справлюсь, я сделаю то, что должно быть сделано. Я обещала это Рудо, обещала ей, и я обещаю это себе. Даже если они не захотят меня слушать – я все равно буду говорить. На лестнице к этому часу уже никого не было. Они в одиночестве поднимались вверх по скале в последних лучах заходящего солнца, которые лились на бесконечный дождевой лес, начавший к ночи куриться туманом. Это было так красиво! Белоснежная дымка затянула все вокруг, и из нее вставали одинокие упрямые кроны деревьев, протягивая листья к солнцу. Под лучами заката она переливалась от рыжего к кровавому, золотилась и опадала на землю напоенным солнцем пухом. Как облака, в которые однажды ее поднимала на своих крыльях Милана, чтобы показать ей небо. Хэлла улыбнулась, мысленно обнимая ее крепко-крепко и желая ей доброй и спокойной ночи. Ей и Рудо. Таких важных людей она обрела в этих краях, таких дорогих. И хотя бы ради них не собиралась опускать рук и сдаваться как все остальные. Солнце совсем село, когда они вскарабкались на вершину холма. Поднялся ветер, здесь на высоте он был куда ощутимее, и его сырые резкие порывы наполнили ночь. Ветер тянул за собой дождевые облака с юга, заволакивал ими небо, и Хэлла, подняв лицо вверх и подставляя щеки его ревнивому гневу, вдруг поняла, что вот теперь сюда пришла осень. Прямо в этот самый момент начинался сезон дождей, и солнце покинуло эти края как минимум до Ночи Зимы. На улицах Куртияра тоже никого не было – после заката и с наступлением непогоды жители попрятались по домам. Ильтонцы селились большими дворами: высоченный деревянный дом под стрехой, вокруг него маленький сад. Заборов, разделяющих участки, не было, зелень заплетала все вокруг, взбираясь на веранды домов, спадая с крыш, окутывая стены цветущими лианами. Повсюду под крышами виднелись бочки для сбора дождевой воды на хозяйственные нужды. Обычно в скальных городах имелся источник питьевой воды, но с учетом количества населения на полив ее не употребляли. Дорога вела между домов вперед, и на ней им с Манари попался разве что толстый пятнистый пес, прижимающий уши и спешащий укрыться от ненастья где-нибудь в тепле. С каждой минутой непогода разыгрывалась все сильнее, и когда от закатного света не осталось ни следа, первая тяжелая дождевая капля упала прямо на кончик носа Хэллы Натиф, заставив ее вздрогнуть. - Долго ли нам еще, матушка? – спросила она у Манари, стирая ледяную каплю с лица. - Почти пришли, - отозвалась та. И впрямь. Впереди над домами и садиками вырисовывалась на фоне быстро темнеющего дождевого неба огромная крыша Общинного Дома. Еще дальше виднелись купола храма – эти постройки были самыми высокими в селениях ильтонцев. Манари ускорила шаг, так что Хэлле пришлось едва ли не вприпрыжку за ней бежать, и вскоре они уже миновали последние дома, спеша под начавшим моросить дождем к длинному козырьку строения. Двускатный крытый глиняной черепицей козырек венчали вырезанные из дерева фигуры птиц и зверей, чудных и ярко разукрашенных. Вход в здание закрывали сетчатые двери, за которыми мягко колыхались белые занавески, и сквозь них наружу выливался мягкий свет. Оттуда слышались голоса, звуки музыки, пахло едой, и желудок Хэллы отчетливо и очень громко заурчал в темноте, будто голодная собака. Манари первой вошла в здание, придержала для нее дверь, усталая и решительная, словно собиралась начать сражение. Наверное, так оно и было, только Хэлле это почему-то казалось неправильным. Будто волна, набегающая из глубины моря с намерением разбить мол, полная ярости и решительности, совершенно не желающая видеть, что мол здесь именно для этого – уничтожить ее ярость, и как бы она на него ни кидалась, как бы ни ярилась, а толку от того не будет. Качнулись белые занавески, пропуская их внутрь Общинного Дома, и Хэлла задрала голову, рассматривая его изнутри. Разноцветными красками были расписаны деревянные стены, лица героев ильтонских легенд и песен, изображения животных и птиц смотрели на нее со всех сторон, улыбаясь и будоража количеством цветов. Полы покрывали в несколько слоев знаменитые ильтонские ковры – такие же разноцветные и яркие, мягкие. Потолка у Дома не было, только толстенные балки, с которых свешивались вниз лозы живых цветов, и среди них тихонько щебетали маленькие разноцветные птички. Вдоль всего периметра здания шел широкий балкон, разделенный на сектора, на которых располагались места для отдыха, отделенные друг от друга ширмами. Внизу в зале стояли широченные столы, окружая большой каменный очаг в самом центре. Сейчас за столами никого не было, только в дальней стороне здания, обращенной на восток, собралась небольшая группа ильтонцев. Они повернулись, глядя на вошедших, мелодия, которую наигрывал молодой ильтонец на ратоне – инструменте из маленьких металлических пластинок – прервалась. Старейшин Хэлла сразу углядела: трое седовласых ильтонцев сидели на полу на подушках и курили большой пузатый кальян, раскидывая на ковре перед собой гадательные костяные палочки нипур. В отличие от всех остальных представителей своего народа они отращивали длинные волосы, а одеты были в простые безрукавки на голое тело и штаны из тонкого шелка. Почти всю их кожу покрывали татуировки того же цвета, что и камень их рук – черные с белыми прожилками у того, что с обсидианом, густо зеленые у изумрудного и бело-голубые у облачного ларимара. Старейшинам прислуживала молодая девушка, поднося им закуски и питье. Больше в помещении никого не было, и оттого Общинный Дом вдруг показался Хэлле таким огромным и пустым, что аж дух захватило. Старейшины прервали разговор, молча глядя на них с Манари. Жрица первой пошла к ним навстречу, остановилась перед ними и заговорила: - Приветствую Старейшин Земли Дождя и Камня, - они низко склонилась перед ними, и Старейшины ответили кивками. Хэлла тоже поклонилась – три пары белых как снег глаз уставились на нее. Хэлла вздрогнула - она не единожды видела старых ильтонцев, но привыкнуть к цвету их глаз все никак не могла. Старели они довольно чудно, не так, как люди. Сначала у них выцветали волосы, потом глаза, а потом и камень рук обращался обратно в серый гранит, с которым они рождались на свет. Да и лицом они становились похожи друг на друга, как и в детстве. Эти вот тоже могли бы быть братьями на вид, но камень их рук еще не потерял свою структуру, и только по нему их и можно было различить. - Я Черная Жрица Манари из храма Млик-Дин, - продолжила Манари. – Со мной Говорящая с Тенями, Спутница и доверенное лицо Гаярвион Эрахир – Хэлла-ши Натиф. Мы принесли вам вести о происходящем у вершины Махмар. Старейшины переглянулись. Один из них, тот, что с изумрудными руками, подал знак музыканту, и тот поклонился, поднялся и проскользнул в сторону выхода из помещения. Девушка, подававшая еду, тоже склонила голову и устремилась прочь. Три пары белых глаз уставились на них с Манари. Старейшина с руками из ларимара поднял одну из палочек нипур, лежащих перед ним на ковре, и всмотрелся в ее узор, не обращая внимания на оставшихся. - Мое имя Вихьям, - представился Старейшина с изумрудными руками. – Это Ираинен, - он поочередно указал на того, что с обсидианом, и того, что с ларимаром, - и Ньярди. Мы знаем о вас, Манари. Что произошло? В полной тишине Старейшина Ньярди швырнул на пол костяные палочки нипур. Они рассыпались по коврам, позвякивая, и Старейшина нахмурил брови, вскидывая белые глаза на Хэллу. Он посмотрел так пронзительно и тревожно, что она аж содрогнулась под его взглядом с головы до ног. Порыв ветра ворвался в помещение, качнул пламя свечей, взметнул тонкие белые занавески. - Обитель Тишины пала, - сказала Манари, и в голосе ее звучало отчаянье. – Анкана атаковали ее и уничтожили всех Хранителей. Вздох прокатился по помещению. Старейшина Вихьям выпрямился, безмолвно глядя на Хэллу, Ньярди принялся раскачиваться взад-вперед и что-то бормотать под нос, собирая палочки нипур и швыряя их на ковер перед собой, снова собирая и снова швыряя. Старейшина Ираинен прищурил глаза и подался вперед: - Как это случилось? Расскажите все! Манари принялась говорить, и Старейшины слушали ее – каждый по своему. Вихьям молчал, хмуря кустистые брови и глядя перед собой, его руки то и дело шевелились отрывисто и резко, будто он с трудом сдерживал гнев. Ньярди шептал над своими палочками, швыряя их вновь и вновь и горячась, словно что-то не получалось или он видел не то, что хотел видеть. Ираинен поднялся и принялся расхаживать по мягким коврам взад-вперед, заложив руки за спину, и его белые волосы колыхались, будто лишайник на ветвях старого дерева. - Анкана не вмешивались напрямую в дела мира со времен Первой Войны. Почему же сейчас они решили это сделать? – задумчиво спросил Вихьям, когда Манари закончила свой рассказ. - Алчность, - проворчал Старейшина Ньярди, поднимая одну из палочек нипур и показывая ее Вихьяму. – Алчность, желание власти. Все как всегда, людские страсти никуда не исчезают, сколько бы их ни выкорчевывали из своих сердец. - И на чьей они стороне тогда? На стороне Сета? Но как это возможно? – покачал головой Вихьям. - Это было возможно в прошлый раз, почему бы этому не стать возможным в этот? – Ираинен остановился, пристально глядя на Манари. – Ты говоришь, одна из ламп была притушена. Значит, в Обители имелся предатель. - Но зачем кому-то из нас предавать собственный народ? – со слезами в голосе покачала головой Манари. Ньярди выбросил палочки и заворчал: - Желание перемен. Глупость. Амбиции. Молодость. Хэлле от расстройства захотелось топнуть ногой. Неужели можно было так однозначно и так глупо смотреть и сразу обвинять во всем молодых! Неужели же перемены всегда вели к плохому! - Но там никто не выжил! – вырвалось у Хэллы, и все трое Старейшин взглянули на нее. – Я сама видела, - упрямо настаивала она. – Никто из оборонявших Обитель Тишины ильтонцев не выжил. Предателя не было среди ваших сограждан. Им был кто-то со стороны! - В Обитель Тишины не пускали чужих, - покачала головой Манари. – Даже среди нашего народа очень немногие знают об этом месте. - Есть еще тонкие миры, и там тоже можно получить информацию, - упрямо не сдавалась Хэлла. – Есть Эвилид, которые помнят тайны древнего мира. Есть, в конце концов, небо, в котором теперь летают и анай, и вельды, и другие народы, которых мы считали исчезнувшими – те же гринальд например. Кто-то из них мог передать информацию! - Это просто домыслы, - махнул рукой Ираинен, морщась. – Домыслы и ничего больше! - Именно, - кивнула Хэлла. – А раз так, нужно не ломать голову над тем, как это случилось, а решать, что делать дальше. Старейшины переглянулись. Ньярди выбросил палочки на пол и зашептал над ними что-то, водя каменными пальцами. Остальные двое смотрели на нее так, будто не понимали сути вопроса. Наверное, и впрямь не понимали. Если единственным, что они могли ей сказать сейчас, было обвинение молодых в глупости. А что сделаю я? Хэлла вздохнула, покрепче утверждаясь на своих собственных ногах. Ильтонцы в сердце своих дождевых лесов созерцали мир тысячи лет, не высовывая головы наружу, будто рак в своей раковине. Но рано или поздно к каждому такому отшельнику приходил кто-то, хватал его за шкирку и вытаскивал наружу, как бы он ни орал и ни брыкался, как бы ни хотел сохранить мнимую иллюзию безопасности своего панциря. Любой панцирь можно было уничтожить – просто раздавить ногой, и это обязательно делал кто-то, кто был сильнее и больше, делал легко, беззаботно, походя, с тихим-тихим хрустом, которого весь остальной мир и не замечал вовсе. И что миру за дело было до одного рачка, чье жилище смел прочь чей-то случайный шаг? У него в запасе имелись миллиарды таких раковин и рачков, миллиарды шагов, случайных и неслучайных. Он мог позволить себе безразличие. А Хэлла не могла. - Время прятаться прошло, - заговорила она, разглядывая сидящих перед ней Старейшин, и в горле завибрировало что-то, зазвенело, открываясь, распахиваясь наружу. – Вы много лет ни во что не вмешивались, но это время закончилось. Танец Хаоса пришел и в ваш дом. В вашу Обитель Тишины вторглись, ее уничтожили и захватили враги. Вы позволите им там остаться? Позволите им просто пройти в ваши земли и забрать следом за Обителью и все остальное? Ваши храмы? Ваши города? Ваших детей и женщин? - Ты кричишь, дитя, - Старейшина Ньярди кинул палочки на ковер. – Криком ничего не решить. Мудрость рождается в тишине. - Ваша мудрость в тишине умерла, - сообщила ему Хэлла, и Старейшина вскинул на нее белые глаза, впервые оторвавшись от своих гаданий. – И вы ничего не сделали для того, чтобы спасти ее. - Шатара… - начал было Ньярди, но Хэлла вновь его перебила: - Шатара не определяет будущее. Только человек определяет будущее! Только он сам. - Дитя, довольно, - мягко поглядела на нее Манари, и Хэлла ощутила, как все внутри нее вскипает в ярости. – Твои пылкие речи здесь ни к чему. Нам нужно решить, что делать… - Я говорила это уже очень много раз, - упрямо перебила ее Хэлла, не позволяя закрыть себе рот. – Поднимайте Говорящих с Тенями. Пусть они идут отбивать Обитель. Им хватит сил вместе справиться с Анкана. Ньярди швырнул костяшки на ковер, они звякнули, прокатившись по ворсу, замерли, принимая положение. - Говорящие с Тенями ничего не решат, - сообщил он, вглядываясь в их узор. – Они не смогут одолеть Анкана. Ярость взметнулась в Хэлле Натиф, ярость, какой она раньше не знала. Будто огонь, что полыхнул вдоль ее позвоночника, в одно мгновение обращая каждый позвонок в пылающий уголь. Она выбежала вперед и со всей силы ударила ногой по груде палочек, втоптала их в ковер, растирая в пыль, и Старейшины охнули вместе со старой пористой костью, ломающейся и выпускающей наружу из своего нутра облачко сухого мертвого тлена. - Сколько можно гадать о том, что будет? Вы вглядывались в эту труху веками, и к чему это привело? Все рухнуло. Но вы еще живы. И если вы хотите спасти свою страну, сделайте уже что-нибудь! Поднимитесь и сделайте наконец! Они смотрели на нее с такими выражениями лиц, что в любое другое время Хэлла со стыда бы сгорела до самых своих пяток, но на этот раз что-то было иначе. Ярость укрепила ее изнутри, выпрямив хребет и упрямо вскинув подбородок. Эта ярость просто не давала ей нагнуть голову и смириться, не позволяла. Смирялись старики. Смирялись глупцы, трусы и ни на что не способные дети. Никем из вышеперечисленных она не была. - Ты уничтожила священные гадательные палочки нипур! – в праведном негодовании уставился на нее Ньярди. – Как ты могла покуситься на нашу реликвию? - И это единственное, что вас волнует? – Хэлла вдруг поняла кое-что очень-очень четко. Оно просто щелкнуло в ее груди, как сломавшаяся спичка, и все встало на место. Если она хотела что-то сделать, нужно было что-то сделать. Взять и сделать. – Я ухожу, - сообщила она удивленно заморгавшей в ответ жрице Манари. – Ухожу делать дело. А вы пока можете обсуждать свои сломанные палочки и решать, кто виноват во всем произошедшем. - Хэлла, не глупи, послушай… - начала было ильтонка, но она не хотела больше ничего слушать. Не хотела и не могла. Золотая спираль перехода открылась перед ней, Колокольчик распахнул пасть, дохнул ей в лицо искорками сгорающих секунд. Времени больше не существовало для нее, наконец-то его вновь не было. И не важно, что там творилось снаружи для всех этих усталых и сломленных ильтонцев, это не имело значения. Хэлла наконец-то поняла, что от нее требовалось. Она наконец-то поняла, что ей делать. Она шагнула в спираль, и мир крутнулся вокруг нее с головы на ноги, выбрасывая на ту сторону перехода. Выбрасывая ее в дождь. Вода стала всем. Она лила с неба густыми хлесткими волнами, будто мать, прогоняющая ее полотенцем прочь с кухни, откуда она тянула пирожки. Ноги утонули в липкой глубокой грязи, вода сразу же залилась за край сапожек, намочила штаны жижей, и Хэлла взвыла дурным голосом от холода, продравшего через всю спину, пошлепала в темноте вперед, стуча зубами и вскидывая Колокольчика над головой будто фонарь, чтобы он осветил ей путь. Вода была вокруг нее повсюду, и из нее поднимались покрытые слизью и плесенью стволы деревьев. Капли барабанили по черной поверхности, пускали по ней наталкивающиеся друг на друга круги. Ноги увязали в илистом дне все глубже, чвакая и втягивая ее едва ли не по колено, но она упрямо выдирала их одну за другой, пока лезла вперед. Где-то тут должна была быть гать – узкая тропка из уложенных поверх кочек бревен, по которым можно было добраться до Школы. Ее выбросило далековато, видать опять обновили Защитника, или тот не узнал Колокольчика после того, как Хэлла побывала в Источнике – гадать, в чем там дело, смысла не имело. Ей надо было выбраться из трясины и найти своих. И не утонуть при этом. Гать отыскалась совсем скоро – две тонкие полугнилые доски, упрятанные среди кочек и древесных стволов, вели сквозь болото во тьму. Ругаясь и ворча под нос, Хэлла вылезла на них и решительно поковыляла вперед. Колокольчик подсказывал ей направление – мельтешил перед ней в воздухе, ему тоже не терпелось оказаться дома. Темнота вокруг стояла кромешная, и только свет его золотой чешуи позволял Хэлле видеть, куда она ставит ногу. Затем вдруг впереди разлилось свечение, бледно-зеленое, будто от болотной мавки. Хэлла прищурилась, вглядываясь в медленно обретающую очертания фигуру. Кто-то из Защитников выходил ей навстречу, и чем внимательнее она смотрела, тем четче узнавала его. Тело, похожее на кряжистый дуб, разлапистые руки-ветви, борода из лишайника и орехи-глаза, а вместо волос – пушистое лиственное море. Хэлла едва не застонала от облегчения, заорав еще издали: - Дахуб! Как хорошо, что ты здесь! Позови Нильдена! Скажи, что Хэлла Натиф вернулась! Защитник взглянул на нее глубокими глазами, моргнул и растаял в пространстве, оставив ночь черной и полной дождя. - Ох, миленький мой, как хорошо-то! – выдохнула Хэлла Натиф, внезапно ощущая огромное облегчение, будто вся тяжесть прошедших дней в одночасье осыпалась с ее плеч разбившейся на осколки скалой. – Как хорошо дома! – выдохнула она, улыбаясь Колокольчику. Гать под ногой угрожающе прогибалась и ходила ходуном, но теперь ей уже было все равно. Если Дахуб сторожил периметр школы, значит Нильден дежурил сегодня в помощниках у Ключника Мейстара и шлялся где-то тут по болотам – он любил бродить один по ночам, когда зажигались болотные огоньки и поднимались над водой сизые туманы. И к Хэлле Натиф из всех молодых ведунов он относился лучше всего: он с ней не общался. Никогда не дразнил, не обижал, не приставал к ней, не насмешничал, просто не общался – нелюдимый и замкнутый, предпочитающий пропадать где-то в трясине вдали от людей. И когда Нгуен Шанит отбирал учеников в помощь Аватарам, Нильдена он оставил после себя за старшего над самыми маленькими ведунами Школы. Тот кривился и ворчал, но Хэлла видела в его глазах теплый огонек. Ему было не все равно, в отличие от очень многих ведунов, обучающихся в Школе, а ей сейчас очень нужен был человек, которому было не наплевать. Хотя бы один единственный. Вскоре впереди в черноте показался скачущий над водой огонек, быстро приближающийся неровными прыжками. Хэлла захихикала от радости и прибавила шагу, направляясь к нему навстречу, издали окликнула его: - Нильден! Здравствуй! Это я, Хэлла, я вернулась! - Хэлла? – огонек впереди остановился, выхватывая из темноты лицо Нильдена. Волосы у него, как и у всех северян, были совсем черные, а черты лица тонкие и заостренные, будто иглы. Раскосые глаза с черным зрачком прищурились, разглядывая ее. – Что ты здесь делаешь среди ночи? Что случилось? - О, столько всего случилось! – сообщила она ему в ответ, перебегая очередной участок топи и балансируя руками в воздухе, чтобы не рухнуть в воду. – Скорее! Мне очень нужно попасть к Жоану-джу. Он ведь все еще за главного здесь? - Да, Удав главный, - кивнул Нильден, хмурясь. – Но зачем тебе к нему? - Есть новости, - твердо ответила ему Хэлла. – Веди меня скорее к Удаву. Тут такое происходит, Нильден, ты просто обхареешь, когда я расскажу!