Танец Хаоса. Новое время

Помещение, где разместили раненую женщину-стаха, было совсем маленьким – комната с узкой бойницей окна, выводящего на восток, за которым бесновалась бесконечная пылевая буря. Обычно здесь спали дежурящие в ночную смену стражники, а потому в комнатке находилась узкая тахта с жестким матрасом, стол со свечой да кувшин для умывания. Теперь здесь сидел еще и Хуго – на колченогом табурете возле кровати, на которой, свернувшись в клубок, лежала так и не пришедшая в себя женщина. К ней приставили охрану – стражник стоял по ту сторону тяжелой дубовой двери, только вряд ли он здесь вообще был нужен. Женщина не приходила в себя, что бы с ней ни делали. Ее осматривал Гвадайн Белый Волк с помощью Теней, смотрели Черноглазые и Белоглазые ведуны Хаянэ. Они исцелили ее кости, зарастили раны, полностью восстановили функционирование ее тела, но она так и не очнулась. И никто из них ничего с этим не смог сделать или сказать толком. Она была абсолютно здорова, но она спала, и никто не мог ее разбудить - вот и все, что было им известно. Она спала так крепко, что не реагировала ни на что из окружающего мира. Но кое-что с ней происходило, пусть и очень-очень медленно, и это завораживало Хуго, не позволяя ему уйти отсюда. С тех пор, как ее здесь положили, прошло уже больше суток, из которых он сам провел рядом с ней шесть часов. И за это время она медленно-медленно, так, что глаз этого даже не фиксировал, сжималась в комок. Когда ее только принесли сюда, она лежала ровно, откинувшись на подушки, но постепенно поза ее менялась, будто без контроля ее сознания сами ее мышцы сжимали ее. Руки подтянулись к животу, ноги согнулись, голова завернулась внутрь тела, спрятавшись между плеч. Даже костяные наросты на месте ее отрубленных крыльев сдвинулись, меняя расположение на спине – Хуго видел это сквозь прореху в ее рубахе. Эта поза чем-то напоминала человечью позу эмбриона, но одновременно с этим она была и другой. Человек так не лег бы, человек положил бы руки и ноги иначе, и Хуго очень долго не мог понять, кого же ему на самом деле напоминала женщина-стах. Что-то крутилось в голове, такое знакомое, видимое тысячу раз, пока он наконец не выпрямился от спонтанно вспыхнувшего в сознании потрясения. Она лежала в позе спящего макто, вывернувшего крыло, чтобы закрыть голову. Она не была макто, но лежала она именно так – как ящер. Странные мысли бродили в его голове, когда он смотрел на нее. Эбеново-черная кожа женщины поблескивала в отсветах свечи, спутанные волосы больше напоминали клокастую звериную шерсть. Черты лица у нее были узкие и вытянутые, куда тоньше человечьих или даже эльфийских. В приоткрытом рту виднелись зубы – острые, как у хищника, с ярко выраженными верхними и нижними клыками. Сильно выступали надбровные дуги, и скулы, череп казался каким-то сплюснутым вперед. Хуго смотрел и смотрел, почти не моргая, напряженно соображая. Она напоминала ему макто. Чем дольше он смотрел на нее, тем сильнее это сходство бросалось в глаза. Как такое могло быть? Что он знал о стахах? Только то, что донеслось до него обрывками от Великой Войны – воспоминания ветеранов, которые с ними бились. В книгах, которые давал ему читать господин Мхарон, ничего о них не было, больше ему информацию было брать неоткуда. Потому сейчас он имел дело фактически с вещью абсолютно новой для самого себя и пока еще не познанной. Вещью, о которой он не знал совсем ничего. Кроме того, что она была куда легче, чем должна была быть для своего роста, а также ушла в спячку, ощутив угрозу для жизни. И это тоже натолкнуло его на мысли о макто. Они ведь тоже уходили в спячку, каждую зиму впадали в анабиоз до весны, экономя энергию. И с первым теплом открывали глаза. Они реагировали на продолжительный холод – это заставляло их сокращать жизнедеятельность, вворачиваясь в себя. Быть может, стоило попробовать прогреть помещение? Подумав немного, Хуго высунулся из двери и спросил стражника: - Где можно раздобыть одеял и грелок для больных? - В лазарете, - слегка ошарашено ответил тот, глядя на Хуго с вопросом в глазах. – Но… ее же вроде бы исцелили? - Да, - просто кивнул Хуго и пошел в лазарет. Не имело смысла объяснять что-либо солдату, он и сам ничего не понял пока. Женщины в лазарете тоже удивились его вопросу, но чинить препятствий не стали. Наоборот дали ему целую стопку шерстяных одеял и две здоровенные чугунные грелки, набив их изнутри углями из печи. Кое-как собрав все это, он принес найденное обратно в комнату женщины-стаха и закрыл за собой дверь. Солдат-охранник пытался у него что-то спросить, но Хуго только головой покачал. Пока что ему нечего было сказать, пока он только начал выяснять, что происходило на самом деле. Подумав, он обмотал каждую грелку в одеяло, чтобы она не обжигала, и подсунул их под спину женщины, а все остальные одеяла навалил на нее сверху в несколько слоев, оставив лишь немного свободного пространства у лица, чтобы ничто не мешало ей дышать. Дыхание у нее тоже было медленное-медленное, едва ощутимое. Однажды он видел человека, который ударился головой о камень. Тот тоже дышал так же медленно несколько дней, а потом совсем затих. Но эта женщина была исцелена, и сила в ее теле осталась – он уже несколько раз смотрел ее через дикость, ощупывал ее сознание. Она не умирала больше. Но и не просыпалась. Постепенно, очень медленно, что-то начало происходить. Воздух в комнате чуть-чуть прогрелся из-за грелок под спиной женщины, а раз уж Хуго это чувствовал, то уж она-то подавно должна была ощущать. Сначала он подумал, что ему показалось это, но чем дольше он смотрел, тем явственнее это становилось. На ее лице над надбровными дугами начал проступать узор из светящихся бледным синим цветом пятнышек. Он огибал ее брови, спускался вниз по скулам, уходил за уши и оттуда бежал вниз по шее ровно до тех пор, пока Хуго было видно из-за одеял. Пятнышки были разного размера, самые крупные – с ноготь, мелкие – с веснушку, и все они слегка фосфорицировали в полутьме, будто крылышки маленьких ночных мотыльков. И чем дольше он смотрел, тем явственнее становились эти пятнышки, светясь все сильнее. Они тоже напомнили ему о макто. У тех на панцире были такие пятнышки, едва заметные, различимые только под прямыми солнечными лучами и только если очень долго вглядываться. Слишком много совпадений. Почему было так много совпадений? Почему она была похожа на макто? Возможно, нужно было просто попробовать. В конце концов, ничего ему не мешало это сделать. Хуго сосредоточился на малхейне, внимательно глядя на лежащую перед ним женщину. Он не был наездником и с макто через малхейн никогда не работал, но он был диким и работал со своей дикостью, а это чего-то да стоило. Нужно было просто ощутить точно так же, как он ощущал свою дикость. Только ощутить не себя, а ее. Малхейн в груди набух раскаленной алой градиной, став тяжелым, будто маленькие железные гирьки, с помощью которых отец взвешивал всякие сыпучие вещи в своей лавке. Он потянулся через него наружу, к лежащей перед ним женщине, как тянулся до этого через дикость. Дрогнуло в груди, будто крылышки бабочки мазнули его по ребрам, он ощутил странное ответное дрожание, как бывает, когда кладешь руку на спину маленького спящего зверя и чувствуешь, как он вздыхает под кончиками пальцев. Дверь за его спиной неожиданно открылась, заставив его вздрогнуть и потерять контакт, и внутрь ступила Милана, устало вздохнув: - Вот ты где! А я тебя искала, Хуго. Гаярвион хочет тебя видеть. - Подожди, - он вскинул руку, морщась. - А что ты делаешь? – Милана заморгала, глядя на укутанную в одеяло женщину-стаха. – Она что, светится? – в голосе ее прозвучало удивление. - Сядь и помолчи, - попросил ее Хуго. – Мне нужно сосредоточиться. - Но что ты делаешь? – вновь спросила Милана, вытягивая из-под стола табурет и садясь на него верхом, отчего он протестующее скрипнул под ее весом. - Пытаюсь ее разбудить, - поморщился он. – Молчи. Мне нужно сосредоточиться. Милана затихла за его спиной, напоследок громко и раздражающе шмыгнув носом, и Хуго приказал себе не реагировать на нее и сосредоточить все свое внимание на женщине перед ним. Он вновь потянулся к ней через малхейн, ощущая, как начинает пульсировать в ней ответ. Легкое касание перышка, пощекотавшее изнутри, странное напряжение, нарастающее, становящееся все горячее, горячее. Он зажмурился, изо всех сил уходя в ощущение. Что-то всплывало в ней, что-то поднималось ему навстречу из глубин, что-то нарастало, и вдруг… Она резко вздохнула, распахивая глаза, и они с Миланой вдвоем подпрыгнули на своих табуретах от неожиданности. Женщина сразу же вскрикнула, задергалась, сбрасывая с себя одеяло. Мелькнули тонкие эбеновые руки, по которым с двух сторон от плеча к запястью спускались две полоски светящихся во тьме пятнышек. Вдруг она резко замерла, глядя себе через плечо, застыв на несколько мгновений, а затем вцепилась в волосы и завыла сквозь зубы, раскачиваясь взад-вперед. Стражник ворвался в комнату, и Хуго, вскинув руку, приказал Милане: - Убери его отсюда! А сам сосредоточился на женщине. На том, что она ощущала сейчас, пытаясь прочувствовать это сквозь малхейн. Чужие эмоции ворвались внутрь устрашающим вихрем. Боль, агония, отчаянье, ужас. Черный вихрь захватил Хуго, набросился со всех сторон, едва не сметая то, чем он был, маленький алый огонек в ночи, меркнущий под бешеным натиском чужого горя. Отстраненно, частью себя он слышал, как Милана выпроваживает стражника, едва не силой выпихивает его за дверь, но все силы сейчас уходили на то, чтобы справиться с этой женщиной. Чтобы как-то ее уравновесить. Как-то ей помочь. Она кричала, и крик ее был таким отчаянным, что часть его существа содрогалась, будто осиновый лист на ветру, почти падая под натиском ее боли. Но другая стояла. Эта часть упрямо уперлась ногами в землю и стояла, пережидая крик. Хуго мог это сделать, он умел это делать – принимать чужую боль. Ему это было легко, всю свою жизнь он это и делал и таким образом реализовывал себя здесь. Женщина билась, но он стоял радом с ней, просто стоял, тихо обняв ее руками и грея своим теплом. Не надо было больше ничего делать, только принимать ее боль, будто бездонная губка, впитывающая воду глоток за глотком. Ему не было дела, что это за боль и какая она. Он просто пил ее, пока она ее выливала. Просто пил. Милана захлопнула дверь перед стражником, развернулась к нему, беспомощно стоя в проходе, попыталась податься вперед, но Хуго вскинул руку, не давая ей подходить. Она не умела делать такие вещи. Она не знала ничего о принятии, потому что состояла из одной только борьбы. Она умела ломать и прошибать, защищать и сражаться, умела все то, чего не умел он сам, на что он был не способен по природе своей. Но она не умела принимать, совсем, она не знала, как это. А он знал. И сейчас пришел его черед делать. Крик женщины мало-помалу начал стихать, сменяясь сначала хриплым воем, потом рыданиями. Хуго не делал ничего, он просто обнимал ее и ждал, открытый и абсолютно инертный, позволяющий ей вылить все то, что должно было из нее выйти. Он процеживал это сквозь самого себя, пропуская сквозь свое тело в землю. Когда он был помладше, он любил так делать. Брать стакан с ягодным морсом, подставлять его под текущую сверху струю воды из фонтанчика для медитаций в одном из садов Эрнальда и смотреть, как вода в стакане медленно-медленно становится прозрачной. Как уходит прочь цвет, как вымывается боль, как остается только кристальная чистота. Это действие завораживало его. Оно было красивым, по-настоящему красивым. Опустошение и возвращение к изначальной простоте, чистота раскрытия и контакта, вечно изменчивая, вечно обновляющаяся. Неспособная к тому, чтобы застояться и загнить. Ему нравилась чистота и прозрачность, завершенность неостановимого движения. Ему нравилась вода. И слезы тоже. Она доплакала – эта женщина, и он не мешал ей, просто сидя рядом с ней. Она свернулась на топчане в комок, сцепив нервные болезненные руки на предплечьях и содрогаясь, будто маленькое живое существо, переживающее один за другим невидимые удары. Он чувствовал сострадание, когда смотрел на нее. - Мне очень жаль, - тихо сказал Хуго. Женщина вскинула на него взгляд. У нее были чудные радужки, темно-темно синего цвета с фиолетовым отливом, и в них плавал маковой росинкой крохотный зрачок. Горе исказило ее черты, обратив их в восковую маску муки – изогнутые губы, резанные морщины на черной коже, беспомощный излом тонких бровей. Она смотрела на Хуго со смесью боли, ужаса и отчаянья, и он мог только смотреть в ответ и говорить с ней, только это. - Мне очень жаль, что с тобой случилось это горе, - сказал он ей, глядя в глаза. – Что ты потеряла крылья. Это ужасно. Она вновь задышала быстро-быстро, скуля сквозь острые зубы, словно загнанный в угол зверь. Она вся съежилась, глядя ему прямо в глаза и не мигая, сжимая себя руками так, будто этот простой жест мог сберечь ее от всей опасности окружающего ее мира. Взгляд ее то и дело перебегал на Милану за плечом Хуго, и верхняя губа непроизвольно приподнималась в оскале. Что ж, с этим он ничего поделать сейчас просто не мог, да и вряд ли надо было. - Я вельд, - негромко заговорил он, не сводя с нее взгляда. Две черных точечки зрачков метнулись к его лицу, жадно вцепились в его глаза. – У моего народа тоже были крылья когда-то, и мы тоже их потеряли. Я скорблю вместе с тобой. Несколько мгновений она еще скалилась из угла, то и дело приподнимая верхнюю губу и демонстрируя им обоим ровные ряды клыков. Хуго не торопил, продолжая обнимать ее через малхейн. Нужно было просто терпение, нужна была любовь, чтобы излечить рану. Он знал, как это делать для других, и делал. Он очень хорошо это знал. Постепенно боль на черном лице меркла, отпуская сведенные судорогой мышцы, расслабляя их. А вместе с болью и еще кое-что изменилось. Пятнышки, светящиеся синим, проступили явственнее. Теперь их было видно невооруженным глазом: они светились на ее лице, ее руках, на голых ногах, торчащих из-под края рубища и притянутых к груди. Не по всей коже – полосками поднимаясь вдоль тела, и это было очень красиво. - Где я? – раздвинулись узкие губы, проталкивая наружу звук. Голос у нее был хриплый, то ли сам по себе, то ли от рыданий – Хуго не знал. – Кто вы такие? - Ты в крепости Остол Офаль на территории Бреготта, - ответил он. – Меня зовут Хуго, я вельд, а это Милана дель Каэрос, она анай. Мы нашли тебя на отрогах Черной Стены и принесли сюда. Здесь тебя исцелили. Хочешь есть? - Пить, - попросила она. Хуго не успел повернуться, Милана уже сняла со стола кувшин с водой и поднесла его женщине-стаху. Та протянула дрожащие пугливые руки, показавшиеся сейчас очень тонкими, не сводя с нее испуганных зернышек-зрачков, подхватила кувшин и принялась жадно пить через край, проливая на себя часть воды. Милана взглянула на Хуго, взгляд у нее был напряженный. Выглядела она так, будто очень мало понимала в происходящем, и, скорее всего, именно так и было. Хуго только кивнул ей, давая понять, что справится сам. Она не должна была вмешиваться, она ничего не могла сейчас сделать. Женщина допила и со вздохом опустила кувшин. Хуго мягко забрал его из ее рук, не прерывая контакта внутри самого себя. Малхейн обнимал ее, даря ощущение защищенности. Ей нужно было успокоиться, им всем это нужно было после произошедшего. - Как тебя зовут? – спросил он. - Авъялла, - после паузы проговорила женщина. – Авъялла Далиган из рода Синей Скалы. - Здравствуй, Авъялла, - очень серьезно проговорил он. Она смотрела в ответ, ждала, не спуская с него черных, острых как ножи зрачков. – Я знаю, что ты вряд ли в это поверишь, но ты здесь в безопасности. Никто не собирается причинять тебе боль. Тебя здесь не тронут. - Зачем вы меня спасли? – взгляд переместился на Милану, губа вновь приподнялась, обнажая клыки. – Почему не дали умереть? - Никто не должен умирать так, - тяжело ответила та, глядя на нее исподлобья. - Ты решаешь что ли, как должно умирать? – женщина криво улыбнулась ей, дергая плечом, будто хотела выпростать из-за спины крыло. По лицу Миланы прошла судорога, и женщина вновь оскалилась. – Ты живешь с виной и спасла меня, потому что кого-то другого убила. Я не буду говорить с тобой. Уходи прочь. Ты отняла у меня мою смерть и теперь должна мне. Милана заморгала, выпрямившись и глядя на нее беспомощно, будто щенок, которого со всей силы ударили ногой. Хуго вновь мягко кивнул ей, надеясь, что она понимает. Здесь сейчас было очень много боли, между ними троими было так много боли, их собственной, выливающейся из их ран кровью друг на друга, что важнее всего было не утонуть в ней. Просто держаться на плаву, позволяя ей вытечь и выйти всей. Просто принимать, что так происходит. - Я бы хотел, чтобы Милана осталась здесь, - мягко проговорил Хуго и взял ее руку в свою. Глаза Авъяллы проследили за его жестом. Он не скрывал, не таился, он просто спокойно говорил с ней. – Как бы ты это ни воспринимала сейчас, она спасла твою жизнь. Она исцелила тебя, не позволив заразе свести тебя в могилу. Она принесла тебя сюда. И да, возможно, она это сделала потому, что не смогла спасти кого-то другого, и да, она сделала это для себя, а не для тебя. Но ты жива. У тебя есть второй шанс. И вы друг другу ничего не должны. Давай начнем с этого. - Что начнем? – Авъялла взглянула на него исподлобья. – Я в плену у вас. Я ваш враг. Вы будете допрашивать меня, чтобы узнать о моем народе. Это не второй шанс. Это продолжение моей пытки. - Никто не причинит тебе боли, - покачал головой Хуго. – Я прослежу за этим. - У тебя есть власть решать здесь? – прищурилась женщина, глядя на него. - Немного, - спокойно кивнул он. – Я могу объяснить другим, что тебя нельзя трогать, и они меня послушают. Но для этого и ты не должна нападать. Несколько мгновений она смотрела на него, вздернув голову и изучая тонкими узкими змеиными глазами. Ноздри у нее тоже были змеиные, нос выдавался из черепа совсем немного, едва намеченный на лице, как и губы. Наконец она опустила голову, усаживаясь чуть ровнее и спокойнее, бросая мрачный взгляд на молчаливо сидящую рядом с ним Милану. - Я буду говорить с тобой, - сообщила она ему. – Не надо боли. - Боли не будет, - пообещал Хуго. Ладонь Миланы под его рукой тоже ощутимо дрогнула, и он помягче обхватил ее, согревая своим теплом. Она тоже была под пытками, и наверное, ей все это тоже сейчас было очень нужно. Им всем. Что ж, Хуго знал, что такое распутывать огромную пульсирующую и болящую рану. Его дикость походила на комок жидкого пламени, будто сороконожка проползающего по всем жилам его тела, ввинчиваясь с невыносимой болью в каждую самую тонкую ниточку вен. Он выжил с этим, научившись ползать по собственному телу вместе с ней. Он знал, как смотреть ей в глаза так, чтобы она не пугала его, лишая силы и жажды дышать. Он знал, как принять ее и пережить. И видимо, мог помочь и этим двум сделать что-то подобное. Авъялла смотрела на него, не сводя взгляда, уже не такая злая и испуганная, как в первые мгновения. Она стала тише, улеглась немного, как речная вода, успокаивающаяся после того, как буря миновала. Она смотрела на него и ждала, что он начнет допрос, но Хуго не хотел ее допрашивать. Вряд ли у нее были силы на это, вряд ли у него самого были силы после всего произошедшего. - Откуда ты? – спросил он ее, и женщина неуверенно моргнула, недоверчиво взглянув на Милану, а затем коротко проговорила: - Из Дравнира. Тебе ничего не скажет это название. - Ничего не сказало, - согласился Хуго. - Это пещера Третьего Кольца, мир Синей Скалы, - продолжила женщина. Бросив сумрачный взгляд на Милану, она подхватила с постели плед и неловко закуталась в него, мрачно глядя в пространство перед собой. - Вы живете в пещерах? – спросил Хуго. - Да. Мы живем в Бездне Мхаират, - зыркнула на него та. Хуго выпрямился, удивленно глядя на нее, перевел взгляд на Милану – та тоже в замешательстве моргала, не до конца понимая, что сейчас происходило. Бездна Мхаир – так в Эрнальде называли место, принадлежащее нечистым мертвым, у кортов для этого имелся свой термин – нижний мир, мир Северного Ворона. Анай произносили иначе, но и от них он слышал выражение «бездна мхира», и сейчас сказанное Авъяллой поразило его. Она как будто знала что-то, чего он не знал или о чем забыл, и это вдруг начинало занимать свое собственное место внутри него. Он начинал понимать все места всех вещей – предчувствовать их, становящихся в нем на полки его разума по величине и размеру. Авъялла криво усмехнулась, разглядывая их обоих. - Я слышала, что в ваших краях так зовут самое страшное место мира. Вы боитесь нас. Всегда нас боялись. - Вы приходили в наш мир с войной, - ответил ей Хуго. - Когда-то мы приходили и с миром, - она еще сильнее сощурила глаза, отчего они стали двумя тонкими полосками ярости. – Но вы не хотели нас миром. И нам пришлось выбрать иначе. - Расскажи об этом, - попросил ее Хуго. – Я родился недавно и был слишком мал, чтобы воевать с твоим народом. Я ничего не знаю о тех временах и о тебе. - А ты? – Авъялла уставилась в упор на сидящую напротив Милану. – Ты убивала таких, как я? - Я убивала таких, как я, - тяжело ответила ей Милана, не отводя взора. - Тогда ты знаешь, - прошипела женщина. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, не сводя глаз. Что-то очень мстительное проскользнуло во взгляде Авъяллы, что-то по-настоящему удовлетворенное. Оно взвилось алым языком пламени, мазнуло по объятиям Хуго, и опало, исчезая. А потом она заговорила, глядя на них обоих теперь уже куда спокойнее, чем раньше. - В начале времен мы жили в мире солнца. Танцевали в его лучах и грелись его теплом наравне с другими. Но потом солнце выгнало нас из своего мира, и настала ночь. В этой ночи мы пришли к эльфам, чтобы обрести дом, но они не приняли нас. Для нас не было места, потому что солнце отвернулось от нас, и эльфы прогнали нас прочь. Тогда мы ушли во тьму, и в этой тьме переродились, став самими собой. И за это вы возненавидели нас и назвали именем нашего дома все, чего вы так боялись. - Я не знал этой истории, - проговорил Хуго, глядя на нее. Она смотрела зверем и говорила странно и оттого казалась ему только интереснее. – Что это за солнце, что отвернулось от вас? О чем ты говоришь? - О сказке нашего рода, - вскинула голову Авъялла, глядя на него с усмешкой в уголках губ. - О мире для всех, в котором нам не было места, пока Бездна Мхаират не стала нам домом. О временах до Первой Войны. - Я немного знаю об этом, - сказал ей Хуго. – Знаю, что тогда все народы жили вместе, объединенные под властью эльфов. Пока не появился Крон, который нарушил мир, попытавшись захватить власть. - Великий Учитель, - Авъялла сложила руки перед грудью в молитвенном жесте и низко наклонила голову. Хуго с удивлением следил за ней – серьезность и почтение сменили выражение ярости, сделав ее черты строгими. – Для вас он враг, для нас – тот, кто подарил нам жизнь, в которой вы нам отказали. - Я не понимаю, - честно покачал головой Хуго. – Я не знаю, что тогда происходило. Но я хотел бы понять. Авъялла посмотрела на него, и впервые за все это время в глазах ее мелькнуло что-то, похожее на понимание. Она не была больше яростной, не была злой и щетинистой, просто тихой и серьезной. Удивительно, она так быстро менялась – будто ртуть, переходя из одного эмоционального состояния в другое за считанные мгновения, и он не успевал за ней даже при том, что убрал из себя все, кроме принятия. - Я знаю старые сказки моего рода, - проговорила Авъялла, глядя на него. – Сказки говорят – Великий Учитель подарил нам жизнь, пока остальные пытались убить нас. Потому мы служим Учителю. Потому живем ради его целей. - Но ведь он хочет уничтожить весь мир! – подала голос Милана, мрачно хмурясь и глядя на Авъяллу с недоверием. Та резко повернулась к ней, зрачок сжался в маковую росинку, полную зла. – Сет идет войной на все земли Этлана, чтобы стереть их обитателей с лица земли и заселить все дермаками! - Он предлагал мир! – рявкнула в ответ Авъялла, скаля зубы. – Предлагал много раз мир, в котором было бы место для всех, включая и его детей! Что вы отвечали? Вы убивали послов, раз за разом! - Вы приходили с войной в наши земли и убивали наших детей! – Милана вскочила со стула, с ревом отшвыривая прочь табуретку. – Вы скармливали моих сестер дермакам! - Потому что вы не желаете дать место тем, кто не похож на вас! – зашипела в ответ Авъялла. – Вы живете и жируете под солнцем, пьяные от его сладости! Пока другие томятся во тьме! - Вы могли выйти и жить в мире! – завопила Милана. - Нас убивали! – рявкнула в ответ Авъялла. - Потому что вы убивали нас! - Хватит! – Хуго вскинул обе руки, останавливая их крики. Пространство вокруг него трещало, наполненное тонкими кусачими молниями, от которых кололо кожу и болели кости. Алые волны ярости катились от Миланы, злые тонкие иглы ненависти от Авъяллы. Все это накатывало на него, и он не мог в этом ничего сделать, кроме как принять все это, принять без остатка и остановить. Женщины буравили друг друга взглядами, теперь уже молча, и Хуго вздохнул, набирая в грудь воздуха и покоя. - Так мы ничего не добьемся, - как можно спокойнее проговорил он. – Я понимаю, что вы ненавидите друг друга. Но я хочу понять, почему так произошло. А для этого надо выслушать всех. - Зря спасли меня, - оскалила зубы Авъялла, глядя на Милану. – Дали бы сдохнуть, не пришлось бы силы тратить. Милана издала горлом протестующий рык, и Хуго предупреждающе взглянул на нее. Поймав его, Волчица до хруста сжала челюсти и сложила руки на груди, всем своим видом демонстрируя, что терпение – это слово, которого для нее в принципе не существовало. - Как ты оказалась на той скале? – спросил Хуго Авъяллу. Лицо той конвульсивно задергалось от ярости и боли, все ходуном заходило, и она вновь обхватила себя руками изо всех сил, будто пыталась нащупать отсутствующие крылья. - Пусть эта уйдет, и я скажу, - прошипела она. - Да я все равно потом узнаю же, какой смысл?! – рявкнула Милана, но на этот раз Хуго повернулся к ней и попросил: - Милана, выйди, пожалуйста, за дверь. Мне нужно поговорить с Авъяллой. - Ты серьезно? – она в неверии взглянула на него, опуская руки. - Абсолютно, - спокойно кивнул Хуго. – Я найду тебя, когда закончу. - Бхара! – в сердцах выругалась она, но из помещения вышла, напоследок еще и дверью хлопнув. Авъялла мстительно взглянула на дверь, расплываясь в широкой злой улыбке, и Хуго взглянул на нее: - Она действительно потом все узнает, Авъялла, я расскажу ей. Она спасла твою жизнь, и она не так плоха, как ты считаешь. - Много думает о себе, - зашипела та, сощурив глаза. – Думает, может одним хорошим поступком заслужить прощение! Думает, может с высоты своей праведности указывать другим, как жить! Кдахашара бхарадрат, - выругалась она сквозь острые зубы. - Ты хорошо читаешь других людей, - заметил Хуго. - Хорошо, потому что я стахати, - ответила ему Авъялла. Теперь в голосе ее была гордость и самодовольство, ненависть как рукой сняло. – Тьма видит острее солнца. Тьма видит все. - И что ты видишь во мне? – спросил ее Хуго. - Ты мягкий, - почти сразу отозвалась женщина. – Бездеятельный. Не опасный. С тобой можно говорить, ты понимаешь. И ты можешь передать мои слова другим. - Ты сейчас хочешь что-то передать? – Хуго поглядел ей в глаза. «Бездеятельный» - сказала она, и это было обидно, но он проглотил это, как проглатывал всегда. Мало кто считал его на что-то годным, впрочем, как и он сам. Единственным, что он мог делать хорошо, было принятие и ничего больше. И это было… так жалко. Отбросив мысли прочь, Хуго продолжил: - Я вхож в окружение Гаярвион Эрахир, королевы Бреготта. Милана, кстати, ее жена. Я могу поговорить с ней и передать твои слова. Но для этого ты должна мне рассказать, что случилось с тобой. - Твое слово против ее слова. У меня немного шансов, - Авъялла скривилась, скаля зубы. - Но они есть. Я слушаю тебя. Скажи мне, - попросил Хуго. Несколько мгновений она смотрела на него исподлобья, оценивая происходящее и свое положение, и Хуго не торопил ее, давая ей время. А потом она все-таки заговорила, и ему оставалось только слушать. Слушать и принимать. Они проговорили еще долго, и все это время малхейн в его груди пульсировал, отвечая на эмоции Авъяллы, подстраиваясь под них, сглаживая. Хуго смотрел на нее точно так же, как она смотрела на него, изучал, пытался понять. Ее инаковость, ее изменчивость, ее текучесть. Это было так странно: ее нутро менялось с потрясающей скоростью, входящей в столь резкий контраст со спячкой, в которой она до этого находилась. Будто у нее было два состояния: резкий взрыв и глубокий стазис, сменяющие друг друга без предупреждения и контроля. Как у макто, который никогда не знал наездника. В конце концов, она устала и просто улеглась на топчан прямо во время их разговора, перестав отвечать на вопросы Хуго, закрыла глаза и уснула, и он совсем не удивился тому. Ее химерическая переменчивая природа вполне соответствовала произошедшему, и он уже почти не сомневался в тех выводах, которые сделал во время общения с ней. Укрыв ее тонкие плечи пледом, он вышел за дверь и сказал охраннику: - Не мешайте ей спать. Когда проснется – хорошо напоите и накормите ее, а потом пошлите за мной. Я буду говорить с ней, других она не послушает. - Хорошо… - полувопросительно посмотрел на него стражник, окинул недоверчивым взглядом с ног до головы. Никто не верил в то, что Хуго на что-то способен. Что ж, он и сам в это не верил и как-то с этим жил. Милана отыскалась рядом – мрачно курила, распахнув узкое окошко бойницы и дымя туда своей трубкой. Завидев Хуго, она нависла над ним, мрачная будто туча: - Что она сказала? - Пойдем сразу к Хаянэ, чтобы я не пересказывал дважды, - попросил ее Хуго, и Милана без особого удовольствия кивнула ему. В покоях Хаянэ было куда уютнее, чем в маленькой темной келье Авъяллы. Мерцал жаром раскаленных углей камин, тонко пахло жасмином, на столе курился парком пузатый чайник. Сама королева сидела за столом, гордая, сосредоточенная и погруженная в бумаги, стопками разложенные перед ней. На Хуго она взглянула с усталым ожиданием, вздернув тонкую изломанную бровь. Он неловко поклонился, опуская глаза. Она была слишком холодной и требовательной для него, слишком идеальной, чтобы он мог чувствовать себя при ней на что-то годным. Бездеятельный – сказала Авъялла. Здесь он чувствовал себя именно таким – бездеятельным до корней своих волос. - Мы допросили женщину-стаха, Гаярвион, - сообщила Милана, проходя в комнату и выдвигая из-за стола два стула – один для него, другой для себя. Хуго вновь ощутил себя неловко на фоне того, насколько спокойна и собрана здесь была она и как легко она вела себя с этой царственной женщиной. Он кое-как уселся на самый краешек стула, не зная, куда деть глаза. Милана же в раздражении добавила: - Я бы приставила к ней дополнительную охрану. Она злая как растревоженная змея и в любой миг может удрать. - Нет, - вырвалось у Хуго, и обе женщины вопросительно посмотрели на него. Он вздохнул, принимая необходимость говорить с ними, и заговорил: - Не нужно охраны, она не будет атаковать. Я побуду с ней. Она говорит со мной и не боится меня, я наладил диалог. - Кто она такая? – спросила Гаярвион, пристально глядя ему в лицо. - Она стахати, женщина рода стахов. Она отправилась вместе с армией ради своего отца – он нездоров, и поход убил бы его. Она предложила себя вместо него в качестве маркитантки – готовить и стирать для солдат. Один из офицеров попытался изнасиловать ее, и она дала сдачи. Завязалась драка, и она его зарезала его собственным ножом. За это ей отрубили крылья и бросили ее умирать на скале. Рассказывать это было куда тяжелее, чем слушать. Пока он слушал – он просто принимал и пропускал через себя, а вот теперь внутри не было этой пустоты и прозрачности, и тяжесть навалилась на него, давя плечи вниз. Ему нужно было полежать и отдохнуть, Хуго знал это. Ему нужно было скрутиться в комок где-нибудь в темноте и оплакать – и Авъяллу со всей ее болью, и самого себя, неспособного ни на что, кроме как слушать. Но холодные глаза Гаярвион Эрахир с орлиной безжалостностью вцепились в него. Она и бровью не повела на историю Авъяллы. Ей нужно было другое. - Она рассказала, где их лагерь? Сколько их? - Я не спрашивал, - покачал головой Хуго. - Почему? – вздернула бровь королева. - Потому что она едва не погибла, и ей отрубили крылья. И потому что для начала она должна научиться доверять мне. Не так просто предать собственный народ, - сказал он ей, и Гаярвион нетерпеливо фыркнула: - Они отрубили ей крылья и бросили умирать. Неужели этого урока недостаточно? - Они ненавидят нас, - заметила Милана. Гаярвион посмотрела на нее долгим взглядом, и Волчица добавила: - Они считают Крона Великим Учителем, а нас теми, кто лишил их солнца. - Что за бред? – фыркнула Гаярвион. – Они сами на нас напали. Хуго ощутил усталость и то, как мало он мог. Руки закололо, пальцы стали слабыми-слабыми, неспособными ничего удержать. Так всегда происходило, когда приближался приступ дикости, когда ярость охватывала его, и он делал то, о чем и не помнил вовсе. Уничтожал и крушил от собственного бессилия. Он вздохнул, силой возвращая себя обратно, заставляя себя вдыхать и выдыхать, раз за разом, не позволяя себе проваливаться в ярость. Он уже делал так и справлялся, да, тогда он был один, а теперь с ними, но он уже делал так, и он мог так сделать снова. - Если вы будете бить ее, она ничего не скажет, Хаянэ. Ее уже били, и она уже умирала. Ей все равно. – Глаза Миланы изменились, в них мелькнуло что-то черное и глубокое, что Хуго уже видел в них и не раз. Глаза Гаярвион не изменились, оставаясь все такими же ледяными. Хуго взглянул на Милану, надеясь, что она услышит его. – Если вы хотите, чтобы она что-то вам рассказала, дайте мне время и возможность говорить с ней. Я узнаю для вас все, что вы хотите. В противном случае дайте мне возможность самому ее убить, чтобы она не мучилась. Гаярвион молчала, слегка щуря серые стальные глаза. Милана взглянула на нее, подождала несколько мгновений, потом тихо проговорила: - Пусть попробует, королевна. Убить всегда успеем – это легко. Пытать сложно. Королева вдруг резко вскинула голову, и ноздри ее раздулись от ярости. Хуго не ожидал от нее такой реакции, с удивлением вглядываясь в черты Гаярвион. Корка изо льда треснула на мгновение, черная боль дохнула ему в лицо из трещин самым сердцем тьмы, а затем вновь спряталась внутри, зарастая, ускользая от посторонних глаз под безжизненной равнодушной маской. - Хорошо. Изучи ее. Узнай ее, - кивнула Гаярвион, и Хуго ощутил, как что-то внутри него самую чуточку разжало хватку, расслабляясь, просто для того, чтобы оборваться в следующий миг. – И расскажи мне все о ней и ее народе, чтобы я могла уничтожить их. - Как прикажете, Хаянэ, - низко склонил голову он, принимая ее волю. Тонкие-тонкие усики чего-то неприятного и неназванного зашевелились в нем. Неуверенность запустила пальцы под кожу, принялась скоблить грязными ногтями его живую плоть. Да, он спас жизнь Авъяллы и оградил ее от боли сейчас – насколько мог. Но теперь он должен был разговорить ее и заставить ее предать ее собственный народ, и в этом не было ничего, что можно было бы назвать победой. Или хотя бы помощью. Он поглядел на Милану, и та долгим взглядом посмотрела в ответ. Они хотели спасти ей жизнь и они спасли ее. Но для чего они ее спасли? И стоило ли это вообще делать? Тьма видит все, сказала Авъялла. Теперь Хуго всем телом понял, что она имела ввиду.