INKTOBER: Spider-Verse

Майлз тогда стоял так близко к краю, что в голове на секунду, а может и на две, застыла вся его жизнь. И парень помнил себя, помнил свой голос, свои шершавые руки, глаза, устремлённые так далеко, как это только возможно. Долго он мог смотреть на это безмолвие, долго, но не столько, сколько того требует случай. Но сейчас далеко не время и не место, чтобы думать о жизни — он должен прыгнуть, надев чёрную маску и использовать паутину, чтобы взлететь выше домов. Выше облаков, выше своих мыслей, туда, где его никто не ждёт. Да и не обязан никто его ждать, искренне, так, как это делает мама, любя, с большой привязанностью. Прыжок. Падение. Полёт. В животе неприятно щемит, сердце сжимается, время становится безмолвным, в ушах кричит ветер, пальцы чувствуют, как липкая паутина вырывается из шутеров. В громком безмолвии, Майлз парит над городом, над всем миром, его миром — закрытым в коробке комнаты в общежитии. Когда же Майлз возвращается, первым делом он будит Ганке. Спросонья парень не понимает — что хочет его друг, но взглянув в лицо Майлза, отчего-то сразу становится ясно — Моралез нуждается в нём. Ганке улыбается, надевает очки, а после, совсем безмолвно, прижимает парня к себе. Руки у него горячие, тело пахнет потом и мужским одеколоном, волосы спутаны, взъерошены, а губы поджаты. Но нет ощущения безмолвия; на стене в их комнате тикают часы, которые отстают на семь минут, Ганке сейчас приболел и поэтому поминутно шмыгает носом, и сердце у парня стучит как барабан, поэтому нет ощущения страха. — Ганке? — Майлз зовёт парня по имени, с улыбкой слушая, как тот, ворча, открывает глаза. — Ты боишься одиночества? — Продолжает Майлз, стараясь звучать как можно более непринуждённо. — Не думаю, — промямлил Ганке, поглаживая большим пальцем спину Майлза. — А чего ты боишься? — Не переставал допытываться Майлз. — Что после выпуска мы больше никогда не увидимся, — отчего-то Ганке поёжился после сказанного, но его руки всё так же прижимали Майлза к себе. — Что за чушь? — Чуть ли не воскликнул Майлз. — Не думаю, что будет смысл тебе общаться со мной после выпуска, — спокойно проговорил Ганке. Но даже сели он говорил спокойно, это не значило, что он действительно не нервничает. Парень запнулся, а после, сердце его начало стучать так быстро, как никогда до этого. — Я хочу, чтоб ты всегда был рядом, — уверенно проговорил Майлз, позволяя себе зарыться пальцами в непослушные волосы Ганке. — Не думаю, что я хороший собеседник, да и друг из меня паршивый — проговорил Ганке, в его голосе отчётливо прозвучали нотки неуверенности и смущения. — А я думаю, что ты ошибаешься, — прошептал Моралез, — как тогда, на уроке математики, ты ужасно сглупил в том уравнении, — тихо засмеялся он, чувствуя, как Ганке скрывает улыбку. — Не неси чушь, это ты меня сбил с мысли, — шикнул Ли, чувствуя, как Майлз тихо смеётся. — А я думаю, что ты просто не выспался тогда, — поддразнивал его Майлз, зная, что ганке не со зла так говорит. — Чушь, — говорит Ганке, гладя руку на затылок парня и притягивая лицо Моралеза к своему. Прыжок. Неловкое молчание из-за столь резкой близости, но парни отчего-то не переставали улыбаться. Падение. — Что, так не терпится? — Язвительно хихикнул Майлз. — А ты против? — Отвечал в том же ключе Ганке. Полёт. — Нет, — прошептал Майлз, обхватывая пальцами лицо Ли, впиваясь губами в тонкие губы друга. Несколько секунд парни пытались привыкнуть к новым ощущениям, Майлз всё сильнее и яростнее зарывался тонкими пальцами в жёсткие волосы Ганке, тот чувствовал, как очки мешают целоваться. Губы были горячими, пухлые губы Майзла поглощали губы Ганке, но тот не был против, неуверенно Ли начал поглаживать торс Майлза, ища чувствительные места на теле юноши. Когда он коснулся рёбер, Майлз был готов оторваться от губ Ганке, но новая волна удовольствия от подобной близости захлестнула его, не позволяя им оторваться друг от друга. Ганке Ли чувствовал, как его руки дрожат, как губы невольно отвечают на движения Майлза, как он буквально сходит с ума. Тело горит от новых прикосновений, от тихих звуков со стороны Майлза, который наслаждался тем, как Ганке касался его. Когда парни наконец смогли отстраниться друг от друга, волосы Ганке были окончательно спутаны, а щёки пылали от яркого румянца. Но ни один из них не хотел думать ни о чём, кроме человека напротив, в мире больше не было страхов и предрассудков, не было одиночества и будущего, были лишь они. Они, переплетённые между собой, с опухшими от поцелуев губами, с горящими глазами и сумасшедшими улыбками. Руки Ганке аккуратно касались торса Майлза, тот невольно двигался, стараясь скрыть смущение и нужду в этих прикосновениях. Отчего-то оба знали — это ничего не изменит между ними, их чувства и эмоции просто стали более понятными, а желания — более конкретными. Это не было страшным открытием, или плохим опытом. Это просто… было между ними. Как секрет, как нечто настолько близкое, что обычным людям этого не понять, эту связь не увидеть и не пощупать, но она всё ещё есть. Где-то там, на вершине, на той самой крыше. Майлз стоит очень близко к краю, на самом высоком здании и смотрит вниз. В пустоту, в саму глушь. Но при этом мысли чисты, а перед глазами становится видно будущее. Прыжок. И мысли становятся осязаемыми. Падение. Страх и отчуждение пропадают. Полёт. И счастье отражается на губах.