Shipwreck

Тени принимали форму разрушенных статуй и скомканной бумаги, смешиваясь друг с другом в полумраке подземелья, пока темнота не стала больше похожа на гниющие руины, чем на нежданное скопище людей. Шэдоухарт первой шагнула вперёд, подняв Свет Латандера, чтобы отогнать зловещие тени и оскалившихся горгулий, и осветила подземелье, заполненное рядами тюремных камер. Маленькие, тесные, заполненные почти до отказа, они были похожи на красные отражения вампирских глаз, которые смотрели на них из-под латунных решёток с прямыми краями. Они моргали, как хищники, поджидающие в кустах; плавающий рой адских светлячков следил за каждым их шагом. Но, к их общему потрясению, каждый луч света освещал мёртвенно-бледное лицо, не желающее встречаться с их взглядом, и на каждый брошенный взгляд приходилось ещё по десять ободранных рук, тянущихся из-за решёток. Их было так много. Очень много. В каждой камере легко помещалось от пятнадцати до двадцати пленников. И только на этом участке коридора, даже по беглому подсчёту, было более дюжины камер. Всего в проходе подземелья от лифта до двойных дверей внизу должно было находиться не менее нескольких сотен человек, а в боковых и дальних залах — ещё больше. Целая толпа избранных почитателей Касадора была собрана с особым усердием, и теперь они ожидали своей участи. Астарион с ужасом смотрел на бледные лица, которые то появлялись, то исчезали из его поля зрения. Словно навеянные воспоминания, он тут же почувствовал, что должен их знать. Что он их действительно знает. Что-то до ужаса знакомое было в этих избитых и исхудавших фигурах, тщетно протягивающих к нему пальцы. — Кто… все эти… несчастные? — рефлекторно спросил он, всё ещё не в силах осознать открывшуюся ему реальность. Он даже не подозревал о существовании такого огромного лабиринта, как этот. Провёл многие годы в семье Касадора, и не подозревал. Кто-то шагнул вперёд из глубины дальней клетки. Сгорбленный, одетый в жалкие остатки прохудившегося жилета — фасон, не встречающийся больше ни в каких учебниках истории, — он поднял руки, испещрённые потрескавшимися ногтями и порезанными ладонями. Его волосы, всё ещё заметно русые и завитые до плеч, частично закрывали лицо небрежными спутанными локонами и одной выбившейся прядкой над глазом. — Ты, — проговорил потрёпанный мужчина звонким, захлёбывающимся от мокроты голосом. — Я тебя знаю. Шарканье ног стихло, а потом и вовсе прекратилось, пыль и трупы замерли. — Я… я узнаю этот голос, — Астарион нахмурился и нервно огляделся вокруг. Он попытался проигнорировать вспыхнувшие перед ним образы, но, к сожалению, его разум быстро вернул воспоминания. — Ты… ты был в «Смущённой русалке». — Это ты виноват, — прорычал молодой человек, сжимая руками решётку с такой силой, что у него самого затрещали кости. — Ты украл мою жизнь. Украл мою смерть. Ты улыбался, шутил и подливал мне вина. Ты осыпал меня комплиментами. Моё имя звучало музыкой на твоём языке. Астарион почувствовал эти слова. Почувствовал их глубоко в своей иссохшей душе. Их значение сейчас, и другие значения тоже. — Я хочу услышать, как ты произносишь его снова, — повысил мужчина голос с почти злобной ноткой. Но тут он шагнул дальше к свету, настолько, что его разбитое лицо окрасилось в более яркие серые тона. На подбородке и щеке виднелась руна, рассекающая нижнюю губу. Очень знакомая Астариону руна была также вырезана и на его спине, у основания позвоночника. — Я хочу знать, узнаёшь ли ты меня. Скажи. Моё. Имя. — Этот шрам. Это сделал с тобой Касадор. Он связал тебя с чёрной мессой, — прошептал Астарион. Его стыд был ощутим, и ему было трудно смотреть в эти светящиеся красные глаза так, как когда-то он с тоской смотрел в карие. — Довольно игр, — прошипел собеседник. — Скажи. Моё. Имя! — Себастьян, — слово слетело с его языка, как тяжесть свинца. И на вкус оно было таким же горьким. — Ты всё ещё говоришь так… красиво. Ты был моим первым. И последним. — Молодой красавчик. Застенчивый. Нецелованный. Но я могу всё исправить, клянусь, — Астарион невольно подался вперёд. — Я здесь, чтобы остановить чёрную мессу. Я здесь, чтобы убить Касадора. — Убить это чудовище? Ты не сможешь. Это невозможно. — Скажи мне, где он, и клянусь, я покончу с ним. — Астарион? — окликнул его Хальсин с расстояния в несколько метров. — Кто эти люди? Вампир неловко переступил с ноги на ногу. — Это мои… жертвы. Невинные, глупцы и несчастные. Те, на кого я охотился. Касадор посылал меня, посылал всех нас на охоту за ними. Но я думал, что он выпивает их кровь! Я думал, они мертвы! — Ты привёл меня в этот ад. Бросил меня. Сколько я уже здесь? — Себастьян обмяк, а остальные, заключённые вместе с ним, придвинулись ближе. Астарион не хотел отвечать на этот вопрос. Ни капельки. Но и уйти от ответа он не мог. — Сто и ещё семьдесят лет. Ты… ты тоже был одним из моих первых. — Моя семья… друзья… их всех больше нет… — он испустил полный печали вздох. — Ты отнял их у меня. Ты отнял всё, что у меня было. Ты сделал это! Ты сделал это со всеми нами! Проклял нас в этом аду! — всхлипнув, облачённый в некогда прекрасные одежды человек ударил кулаками по решётке и медленно опустился на пол с леденящим душу воплем. Шэдоухарт могла только покачать головой, но Астарион краем глаза уловил это движение. В груди забурлили гнев и унижение. — Не смей меня осуждать, — огрызнулся он. — Ты не знаешь, как всё было. Ты не знаешь, что он с нами творил! Жрица усмехнулась и сморщила нос от удушливого запаха разложения. — Что могло заставить тебя сделать что-то подобное? Все эти люди обречены… Астарион обернулся к ним троим, его рот сложился в гневную линию, а брови низко опустились, скрывая глаза. По правде говоря, никто из них — ни Шэдоухарт, ни Лаэзель, ни Хальсин — никогда прежде не видели, чтобы их бледный товарищ проявлял столь бурные эмоции. Они всегда были скрыты за весёлой, хоть и насмешливой манерой поведения и улыбкой плута. И никогда не выражались внешне в дрожи и… слезах? Но он отвернулся, и вид её, сверкнувшей на его щеке, пропал. — Вы не знаете, как всё было, — мягко начал он. — Не было выхода. Однажды — в первое десятилетие моего рабства — я встретил милого мальчика, которого мне было невыносимо возвращать ему. И я бежал. Вместо того, чтобы причинить боль этому… милому юноше. Когда Касадор поймал меня, этот ублюдок… — его голос резко повысился, — …запер меня, голодного, в пыльной гробнице, одного, на целый год. Год безмолвия. Месяцы я скрёб ногтями, пытаясь выбраться наружу. Ещё больше месяцев я вообще не двигался. Месяцы ожидания смерти. Так что никогда не осуждайте меня за всё то, что я сделал по приказам Касадора. Хальсин опустил руки со скорбным вздохом. — Мне очень жаль, Астарион. У меня нет слов насчёт всего этого. — Ничто этого не исправит, — ответил он. — Даже смерть Касадора. Но… я не позволю ему уничтожить и её. Я всё ещё могу заставить его заплатить. Если не ради себя, то ради Лирики. А может, и ради Себастьяна. И за всю эту… гекатомбу… которую он создал. Не семь отродий, а семь тысяч душ, связанных с каждым из нас кровью, как жертвы, обеспечат ему вознесение. Я могу забрать у него всё это. Может быть, это наконец-то что-то даст. — Невозможно, — прохрипел Себастьян из своей тюрьмы. — Это уже зашло так далеко… — Тогда помоги мне прикончить его, — взмолился Астарион, его голос едва ли не ломался от эмоций. — Когда он умрёт, ты будешь свободен. Себастьян, прошу тебя. Измученный юноша собрался с силами, чтобы взглянуть на своего убийцу, и пожевал потрескавшуюся кожу разбитой губы. — Я видел её, — сказал он тихо, его голос всё ещё не привык к такому большому количеству сказанного за один раз. — Я видел, как он вёл её в Большой зал. Она сопротивлялась, но это было бесполезно. Его подчинённые контролируют всё. — Лирика! — воскликнул Астарион, подбегая к Себастьяну и опускаясь на колени на пол. — Она была жива? — Да, но тяжело ранена. Он изрезал её. Руны и линии, которые я не смог распознать, были глубоко вырезаны на её груди. Он также одел её по такому случаю. — По случаю? — уточнил Хальсин. Себастьян кивнул. — Когда всех поглотят, она станет первой в его новом гареме. Его невестой — те, что шли за ним, не говорили ни о чём другом. Она та, кто будет стоять по левую руку от него как супруга, наложница и капитан. Астарион мог бы закричать, но вместо этого, проявив нежность, которой он, конечно, не славился, бездумно протянул руку через решётку и положил её на руку Себастьяна в знак мимолётного утешения. — Ритуальная комната находится ниже по ступеням, за воротами. Если доберёшься до него, возможно, ты сможешь освободить нас. Поторопись. Умоляю. Не думаю, что смогу вытерпеть ещё больше. Что бы ни было дальше. Решительно кивнув, Астарион встал и повернулся к своим спутникам. — Вот и всё, — объявил он. — За той дверью… смерть. — Так встретим же её вместе, — прорычал Хальсин, опускаясь на четвереньки и высвобождая дикую ярость, зарождавшуюся внутри него. Через несколько секунд медведь взревел и издал грохочущий рёв, когда его массивные лапы заскребли по граниту и оставили борозды от когтей длиной в сантиметров десять. Но Лаэзель, не обращая внимания на друида, опередила всех и одним прыжком преодолела лестницу, всадив меч в засов. Затем быстрым ударом одной из мощных ног она выбила тяжёлый механизм, открыв длинную и широкую лестницу, уходящую ещё дальше в глубину. Шэдоухарт и медведь Хальсин быстро последовали за ней, приказав Астариону держаться рядом. В последнюю секунду он обернулся к Себастьяну. Не слыша своих спутников и почти не видя их во мраке, он прошептал: — Прости меня, Себастьян. Ты был не виноват. Ты заслуживал лучшего… чем я. С этими словами он сорвался с места. Под аркой, через величественные двери и выйдя на парящую над пустотой лестницу, ведущую к ритуальному помосту. Шэдоухарт и Лаэзель уже успели разглядеть самое страшное из того, что предстало перед ними. Массивная геометрическая площадка была подсвечена снизу красно-оранжевой магией, отчего всё пространство над ней сверкало, как адское пламя, озарённое многослойными кругами адских письменностей. Вся сцена имела странную форму: по её краям располагались выступающие ромбовидные многоугольники, высеченные прямо из скальных выступов в стене пещеры. А над каждым из семи углов парило по вампирскому отродью с высеченными на теле шрамами. Шрамы светились изнутри красным светом и, казалось, полностью сковывали жертву, пока она висела на высоте около двух метров над помостом. Все, кроме крайнего левого помоста. Он оставался пустым. Как только он сошёл с шаткой лестницы, Астарион должен был сразу же обратить внимание на силуэт своего бывшего хозяина, гордо стоящего по центру. Но не тут-то было. Он увидел толстую деревянную балку, водружённую, как мачта, над богато украшенным гробом в нескольких метрах от места, где стоял Касадор. А на этой балке была Лирика, обёрнутая в пёстрые волокна белого платья. Она была подвешена на верёвках, а из свежих резаных ран на крышку капала кровь. К сожалению, она, похоже, не была в сознании — рыжие волосы спутавшимися волнами падали на лицо, но Астариону всё равно приходилось ловить себя на том, чтобы не выкрикнуть её имя. Вместо него это сделала Шэдоухарт, начав совершать пасы руками по вызову своего божественного исцеления. Затем Касадор повернулся… и улыбнулся. — Что я вижу? — Он радостно постучал своим готическим посохом по камню в знак приветствия. — Неужели это и вправду наш блудный сын? Лаэзель нахмурилась. Неужели это и вправду тот мастер-вампир, которого она ожидала? Этот худой, похожий на тростник человечек с зачёсанными назад чёрными волосами и желтушной кожей? Он показался ей не более чем мальчишкой, играющим в переодевания на карнавале. Щуплый и язвительный, он даже не вызывал уважения своей внушительной фигурой или устрашающим голосом. Даже пятно картофельного пюре на его ботинке не осталось незамеченным. Гитьянка раздражённо фыркнула. Посох с рубиновым навершием, потрескивающий от силы договора с Мефистофелем, мог бы стать проблемой. — Что ты сутулишься, мальчишка! — вдруг рявкнул старший вампир, явно раздражённый тем, что не сразу привлёк к себе внимание. — Ты что, забыл, кто ты такой?! Угх. Поглядите на него: бросил свою семью, а теперь приполз обратно. Ты должен на коленях молить о прощении! — «Прощении»? — прошипел в ответ Астарион, его глаза потемнели, когда взгляд переместился с девушки на балке на лицо Касадора Зарра. В его голосе зазвучала ненависть. — Ты никогда ничего не прощаешь. Любая ошибка, любая оплошность у тебя каралась наказанием! — Я стремился к совершенству во всём — даже в таких несовершенных вещах, как она. И как ты. Жаль, что, несмотря на все мои усилия, ты добился столь малого. Но уверяю, что с ней всё изменится. — Нет! — вскричал Астарион. Он чувствовал, как желчь поднимается у него в горле, а слёзы застилают глаза. Ярость, кипевшая в его крови, заставляла его кожу покрываться мурашками и грозила полностью вывести его из строя. — Нет, иди ты к чёрту! — крикнул он. — И к чёрту всё, что ты когда-либо делал со мной! Сукин ты сын! — И тут он сломался. С воплем боли и безумия Астарион бросился на Касадора, едва не ломая себе ногти, когда рванулся вперёд, намереваясь разорвать на куски это ухмыляющееся лицо. Но, к его удивлению, старейшина лишь снова улыбнулся и стукнул посохом по мерцающим на полу рунам. В одно мгновение Астарион был схвачен. Связан. Тщательно созданная магия крови окружила его запястья и горло, на которых были наложены кандалы из адской магии. В одно мгновение он оказался совершенно беспомощным, снова не в силах сопротивляться приказам своего создателя. Он почти не мог в это поверить. — Ты и впрям забыл, насколько я могущественен, — сказал Касадор, склонив голову. — Ты думал, что всё, что тебе мешает убить меня, — это то, что я твой творец, а ты — моё творение. Хм? О, ты слаб, дитя моё. Ничтожный, жалкий юнец, который вечно меня разочаровывал. Астарион пытался сопротивляться. Пытался вырваться. Он кричал и рвал свои суставы; он был готов потерять руку или даже несколько рёбер, если бы это означало, что он сможет размозжить это омерзительное лицо. Но это было бесполезно. Он не мог пошевелиться. Он не мог даже закричать. — Но сегодня, — с ликованием продолжил Касадор. — Ты наконец-то сможешь принести мне пользу. Ты сгоришь, а я вознесусь. Шэдоухарт отскочила назад, когда Касадор взмахнул запястьем и сделал четверть оборота посохом. Потому что в этот момент Астарион внезапно сорвался с места и был подброшен в воздух с лёгкостью тряпичной куклы. Затем, наблюдая за медведем, воительницей и жрицей, Астариона выволокли на пустой помост, приготовленный специально для него. Его рубашка и доспехи рассыпались в адском свете, а шрамы мгновенно вспыхнули, как и одновременно у шести его братьев и сестёр. И через мгновение он тоже замер в ожидании своей участи, прижав руки к бокам и задрав подбородок, обнажая горло для предстоящего заклания. — Нет! — услышала Шэдоухарт его крик. — Остановите его! Вытащите меня отсюда! — Узрите рождение Вознесённого вампира! — воскликнул Касадор, снова высоко подняв свой посох. — Ecce dominus! Хальсин не выдержал и с оглушительным рёвом возвестил о начале битвы. Упыри и оборотни, дожидавшиеся сигнала своего хозяина, вырвались из кровавых траншей, утопленных в помосте. Они сбились в стаи, готовя свои ряды к нападению. Но Лаэзель, более опытная в таких манёврах, не собиралась так быстро давать им преимущество. Рванувшись вперёд, она подскочила и влетела в первую шеренгу, двумя взмахами срубив крупного лохматого оборотня. Впрочем, Хальсин не отставал, и вскоре второй оборотень обнаружил большую часть ноги в медвежьей пасти, а часть головы — под лапой, вдвое превышающей размер его морды. Шэдоухарт сглотнула и замешкалась, увидев, что волки приближаются к ней со стороны. Но сейчас было не время для кошмаров маленькой девочки, и она стиснула зубы, борясь с потоком страха, грозящим захлестнуть её. У неё был наготове исцеляющий свет, и ей просто необходимо было добраться до Лирики. Потная ладонь ещё крепче стиснула булаву, и она, произнеся благословение, бросилась к гробу, стоявшему в центре адского обряда. Астарион подавил всхлип. Конечно же он видел бой. Видел, как Лаэзель и Хальсин прорубают дорогу через нежить и послушных приспешников. Он видел, как Шэдоухарт пытается дотянуться до Лирики, всё ещё безжизненной и не реагирующей на балке, где её пытали и терзали, и всё это за то, что она имела несчастье знать его. Но он видел и то, чего не видела жрица. Касадор ждал её. Он растворился в чёрном тумане почти сразу же, как только началась резня, и незаметно взлетел по углам террасы, чтобы поглотить пространство прямо под балкой, где вскоре должна была появиться Шэдоухарт. Он расправился бы с ними обоими за считанные секунды. Ведь именно в этом он хотел быть уверен. Касадор хотел быть уверенным, что перед тем, как Астарион умрёт, перед тем, как в последний миг превратится в пепел, он увидит, как его бывший хозяин убивает его единственную любовь. Астарион зажмурился. Он не мог шевелиться, во всяком случае, полноценно. Но мог слегка двигаться. Достаточно, чтобы прижать тыльную сторону ладони к набедренному карману (он не мог выразить Судьбе, или как её там, как же он был рад, что на нём остались штаны). Он изо всех сил дёрнулся вверх, в ужасе оглядываясь то вниз, то на бой, уверенный, что в любой момент всё вокруг потемнеет и он, целиком и полностью, перестанет существовать. Он снова напрягся и, наконец, почувствовал, как что-то маленькое и твёрдое высунулось из-за края подола. Да, это был он! Лунная Нить: амулет, который он нашёл в старом камзоле, спрятанном в сундуке ещё в лагере. Сделав несколько лишних движений, маленький кулончик из лунного камня медленно выскользнул наружу, но пришлось быть предельно осторожным. Если он уронит его сейчас, то надежды вернуть его уже не будет. Надежда. Крошечный кусочек надежды. Лязг металла о кости эхом разнёсся по помещению, но ему удалось аккуратно зацепить конец цепи за большой палец. Она болталась и блестела, но Астарион знал, что не может рисковать, пытаясь сдвинуть её дальше. Поэтому он посмотрел вверх, в сторону верхушки пещеры. Он знал, что для подобных ритуалов необходим какой-нибудь источник естественного света. Обычно это был лунный свет, но независимо от этого в потолке должно было быть что-то вроде небольшого отверстия, в которое можно было бы вставить отражающие зеркала для создания тусклой атмосферы. И, как он и предполагал, такое отверстие действительно имелось. В верхней части подземелья блеснуло крошечное зеркальце. Применив всю свою ловкость, Астарион дёрнул цепочку, пока маленький лунный брелок не перевернулся на бок. Затем он пробормотал короткую фразу, которую при данных обстоятельствах можно было принять за молитву. Но амулет сделал то, что должен был сделать, и засиял единственным, маленьким лучиком пойманного света. Он едва превышал яркость свечи, но устремился прямо вверх, к отверстию пещеры и отразился от серебряных зеркал. Там он навсегда затерялся в ночном небе. Ничего особенного. Всего лишь редкая вспышка на и без того величественном небе. Однако, если приглядеться, вспышку можно было заметить с большого расстояния. Даже из гавани Врат Балдура, при благоприятных условиях. Он закрыл глаза и стал молить Вселенную о капельке удачи. И, в кои-то веки, она пришла. Никто этого не услышал, потому что никому и в голову не пришло бы прислушиваться. Уж точно не в пылу сражения. Но Астарион услышал. Далеко-далеко, вдали, сквозь слои пола и камня, раздался звук, похожий на треск фейерверка. Одна громкая взрывная нота, за которой последовала тишина. И ещё больше тишины. А затем — негромкий свист. Потом — громче. Всё ближе. И ближе…