Shipwreck

Со дна затянутой туманом морской пещеры Лирике показалось, что она слышит, как кто-то её зовёт. Но звук был слабым и эхом отражался от стен, с которых непрерывно капало на камни внизу. Воздух на её коже был прохладным и влажным, с привкусом соли и… дымного пороха? В любом случае он был едким и раздражал нос. По крайней мере, было темно. Блаженно темно, так как голова раскалывалась от непрекращающейся боли. Откуда-то сверху ей показалось, что она слышит голос Астариона. Он был зол. Ранен. В нём звучала боль, и он кричал так, словно каждое слово было пронизано мучительной агонией. Он редко говорил, а тем более кричал, с такой мучительной ранимостью. Он ненавидел это. Ненавидел за то, что это заставляло его чувствовать себя беспомощным, потому что, по его мнению, это показывало его слабость. Но в то же время ей хотелось броситься к нему, прижать к себе, чтобы он не погиб в этом шторме. Но она не могла пошевелиться. Каждая её часть словно примёрзла к камням, и каждый раз, когда она пыталась содрать иней, конечности её словно растворялись в призрачных испарениях. И тут раздался другой голос. Знакомый, но напомнивший ей о том, как сильно она ненавидит его обладателя. Что он говорил? — Столько силы! — кричал голос. — Поглоти семерых. Поглоти все семь тысяч. Поглоти меня! Лирика дёрнулась в своей бессознательной темнице. — Ну же, Астарион. Что тебе стоит ещё одна жертва, дабы исполнить своё предназначение? Всё, что тебе нужно сделать, это… убить её! Ещё больше ужаса. Больше криков. Полчища одичалых животных, бьющихся в своих клетках. Гвалт безбожного страдания. Но он был там. Она чувствовала его рядом. Лирика потянулась к нему, вплетая нити своего сердца в мысли, чтобы вызвать воспоминания о счастливых и приятных моментах. Ей потребовалось время, чтобы найти нужное воспоминание, но когда она нашла, то легко ухватилась за него. Затем она скормила это воспоминание извивающемуся паразиту, пригрозив ему всевозможными ужасными пытками, если он посмеет её ослушаться. — «Поглоти!» — услышала она и снова закричала, когда звук распался на эхо повторяющихся слогов. Но Лирика потянулась к образу Касадора, который жил в её сознании со времён Гекатомбы, и коснулась силуэта мужчины, скорчившегося перед ней. Пряди его серебристых волос блеснули в зеркальном свете, и вдруг она почувствовала его движение. Воспоминание нахлынуло на неё, и пещера преобразилась.

***

Она резко очнулась. Лирика с облегчением увидела перед собой лишь стену палатки Астариона и услышала щебет и гул леса вдалеке, погрузившегося в дремоту. Правда, её немного смутило, что она так сильно сползла на край палатки, что её нос упёрся в полотно, а нога застряла в шве от лоскута. Ровный, мягкий голос, послуживший причиной вскрика, навис над ней, когда она обернулась, чтобы посмотреть на мужчину, чью постель она делила. Он приподнялся, подперев кулаком подбородок и упёршись локтём в тонкий матрас: — Ты уже несколько часов ворочаешься, — произнёс он. — Наверное, приснился какой-то кошмар. — Его лицо было спокойным в темноте. Расслабленное, без привычных усмешек. Лирика вздохнула, чувствуя облегчение. Настоящий он, а не личина плута, прикидывающегося ловеласом и завлекающего неосторожных. Как ни странно, она не помнила, чтобы ей снился какой-нибудь кошмар; да и день накануне не был особенно тяжёлым, как многие другие. Впрочем, даже если бы она переживала какое-либо неприятное событие, было бы совершенно несвойственно для неё проявлять активность во сне. Её инстинкты следопыта были выше этого. Опасность, которую таило в себе бессознательное состояние, могла насторожить любого проходящего мимо хищника или разбойника, поэтому лучше всего было лежать совершенно неподвижно, пока органы чувств не вернутся в норму. Так, во всяком случае, поступали эльфы в моменты сна. — Я… — Она задумалась, не зная, как ответить. — …понятия не имею. Не помню никаких кошмаров, и, кажется, с сердцем у меня всё в порядке, и я не чувствую страха. — Астарион кивнул, жестом предлагая ей лечь обратно. Лирика улыбнулась, отодвигаясь от стены палатки и снова удобно располагаясь на его обнажённой груди. И хотя Астарион был доволен тем, что они снова вернулись ко сну, Лирика бодрствовала. И, как это часто случалось, когда она переживала приступы бессонницы, у неё появилась дурная привычка разговаривать с самой собой. Тихо, приглушённым шёпотом, но стоило Лирике завести разговор с ключицей или лопаткой, и этому не было конца. Впрочем, всё это было хорошо, ведь Астарион тоже плохо спал. Так что они коротали время за пустой болтовнёй, время от времени смеясь и хихикая над каким-нибудь пошлым замечанием или особенно мерзким воспоминанием об их странствиях. — До сих пор не могу поверить, что ты вынудила этих гитьянки дожидаться тебя, пока ты пообщаешься по душам с голубой сойкой. Можно было буквально наблюдать, как из их ушей валил пар. — Эй, она же была в беде, понимаешь? — Так и мы тоже! Они были почти как пара влюблённых подростков, обменивающиеся невинными секретами из-под одеяла, пряча фонарь в подушках. Но именно в такие моменты они были самыми близкими, а Астарион — самым нежным и открытым, каким он когда-либо был. Здесь она могла защитить его, хотя бы ненадолго, пока не проснулся весь лагерь. А в ответ он был пленительно мил и, осмелилась бы она даже подумать об этом слове, честен. И всё потому, что она могла осыпать поцелуями кончик его носа, щекотать волосами его подбородок и целый час говорить абсолютно ни о чём. Впрочем, даже когда она продолжала бездумно излагать свои теории о Проклятых Тенях, Пожирателях разума, паразитах, Хальсине и остальных их спутниках, скрещённые ноги Астариона, одна рука, закинутая под голову, и его живот, прижатый к её животу, создавали впечатление, как будто он ловил каждое её слово. Возможно, так оно и было, насколько она могла судить. Но как бы то ни было, он нежно наблюдал за ней и кончиками пальцев выводил небольшие круги на её бедре. — Знаешь, любовь моя, мне очень нравится наша болтовня, но боюсь, что если ты не вернёшься в постель, то к утру будешь в ужасном состоянии. А завтра нам предстоит долгий путь, — мягко пожурил он её, поглаживая по волосам. — Ну, тогда это твоя вина, что я не даю тебе спать. Мог бы просто отвернуться и не обращать на меня внимания. — Дорога-ая, как грубо, — ответил он с нарочито преувеличенным акцентом. — Может, я и вампир, но ты уже должна знать, что я никогда не был настолько мужланом, чтобы поступить так со своей возлюбленной. — Оу? — Да. Возможно, в те времена намерения были недобрыми, но это не оправдание бестактности. Грубая бесчувственность — признак некультурного человека, а я совсем не такой. Лирика не удержалась и хихикнула. — Уугу. И я уверена, что обладание таким идеальным телом, как мраморный магнум опус Кандларона, не помешало. Лирика не переставала удивлять: она была полна такого живого духа и доброты, но при этом обладала таким же абсолютно грубым чувством юмора, как самый отъявленный матрос. Она могла целовать его с придыханием, как героиня любовного романа, а потом кричать: — «Пшёл на хуй, я вырву тебя, как вросший в пизду волос!» — и всё в одно и то же время. Всё это было для неё совершенно естественно. Астарион вздохнул и провёл рукой по лбу: — В любом случае, как бы ни было лестно, моя прелесть, ты не можешь просто лежать здесь и пялиться на меня всю ночь. Лирика уже много лет страдала бессонницей. И пираты, и следопыты часто спали под открытым небом, поэтому отвыкнуть от внешнего мира было смертным приговором даже в небольших поселениях, где стояли хижины на деревьях и койки. Именно поэтому у неё выработалась странная привычка постоянно разговаривать с собой. Это было похоже на колыбельную, которую она напевала себе, когда ночи становились слишком холодными или слишком одинокими. Но сейчас ей не было ни холодно, ни одиноко… Мысли Лирики прервались, когда любовник внезапно прижал её к себе и неожиданным поцелуем заглушил все возможные звуки. Это заняло мгновение, но как только она осознала происходящее, её тело тут же ему ответило. Одной рукой она обхватила его за плечи, а другой — за шею, давая понять, что быстро отстраниться ему не удастся. Его кожа была тёплой, как и всегда, и от его прикосновения к ней сердце трепетало, а уши горели. Паразит корчился от пульсирующих в нём волн психической энергии, пытаясь протестовать против укрепляющейся связи между двумя эльфийскими разумами. Лирика пронесла в голове воспоминание об Пожирателе эльфов и его щупальцах, истощающих разум. — Умру я — умрёшь и ты, мелкий ублюдок, — напомнила она ему, и паразит затих, вновь обретая послушность. Лирика слегка приподнялась и легла на матрас, чтобы Астарион мог прижаться к ней своим телом. Затем он переместил своё внимание на её шею, проводя языком по податливой плоти, а одной рукой крепко ухватился за корни её волос, чтобы не выпустить её из рук. Это была его неотъемлемая привычка, от которой у неё слабели колени. — Это неожиданно, — голос уже подводил её. Вопреки мнению спутницы, Астарион не был склонен к внезапным половым актам. Ему, конечно, нравилось намекать на это, флиртовать, но когда реально доходило до дела, он, как правило, был куда более осторожен и сдержан. Чтобы соблазнить его, потребовалось время, а чтобы завоевать — ещё больше. Однако Астарион на мгновение отстранился, встретив её взгляд лукавой ухмылкой. — Знаешь, есть и другие способы заставить тебя устать. — Следопыт смущённо хмыкнула, но её щеки покраснели. Он нежно поцеловал раскрасневшуюся кожу. — Ну или если пожелаешь, я могу просто… откинуться и предоставить всё тебе. — Лучше не надо. Инициатором последующего поцелуя, сопровождавшегося восторженными прикосновениями к его лицу и руке, стала Лирика. Она почувствовала, как Астарион улыбнулся, когда он, отвлекаясь на язык, устроился между её бёдер. Затем вернулся к шее, и кончики его клыков время от времени задевали складки на её коже, как будто укус был неизбежен. Она дрожаще вздохнула. Лирика понимала, что он дразнит, но не могла сдержать предвкушения. В эти мрачные, суровые дни Астарион редко вдохновлялся на любовные утехи. Настоящая, распутная и пылкая страсть прорывалась сквозь страх и отчаяние, царившие вокруг них. Она жила ради этих мгновений, когда чувствовала лишь его отчаянное желание поглотить её и быть поглощённым в ответ. — Сделай это, никчёмное отродье! — прорычал Касадор. — Поглоти её! Лирика чувствовала, как напрягся её возлюбленный, и его бёдра судорожно двигались, пытаясь создать нужное трение между ними. Он не хотел пока брать её полностью, но хотел, чтобы она умоляла его об этом. Чтобы она почувствовала каждую частичку того, что он мог предложить, только достаточно близко, но так и не переступив этот последний порог. — Жалкий сопляк! Сделай это! И, возможно, ты всё-таки кем-то станешь. У тебя нет другого выбора, и ты это знаешь. Поглоти её! Влажные поцелуи спускались ниже, горячий рот двигался по её груди, на мгновение останавливаясь на бледных шрамах, чтобы огладить их края. Затем его руки покинули её талию, потянулись вверх, чтобы провести большим пальцем по одному соску и присосаться к любому месту, которое только мог найти его рот. Её ладони перестали цепляться за ткань покрывала, и теперь она разминала подушечками пальцев его поясницу. Низкий одобрительный стон поощрил её действия, хотя Астарион старался сосредоточить своё внимание на её груди. Он знал, чего она хочет, но пока ещё не до конца. Это, конечно, должно было означать, что он сможет предугадать её следующий шаг, но он слишком увлёкся и едва не зарычал, когда натренированные руки скользнули вниз и нашли его длину, обхватив её пальцами и поглаживая слишком нежно. Сузив глаза, она внимательно следила за выражением его лица, ведь у Астариона были разные способы показать, что ему нравится, а что нет. Подушечка большого пальца провела по его головке, размазывая по ней маленькие бисеринки влаги, и в конце концов вызвала довольный стон у мужчины, склонившегося над ней. Такие провокации ему нравились. Астарион не шелохнулся и не поднялся, когда она повторила это действие, используя жидкость в качестве смазки, чтобы её рука более плавно скользила по его длине. Астарион задержал дыхание, словно погрузившись в благоговейную медитацию, но рваные вдохи, переходящие в едва контролируемые выдохи, выдавали его желание. Внезапно он выхватил руку Лирики, прихватив и второе запястье, и крепко сжал их над её головой одной ладонью. Она приподняла бровь и дерзко склонила голову: — В планы не входило, что я кончу первым, — ответил он. Её щеки раскраснелись, когда любовник возобновил свои прежние ласки. Но было очевидно, что Астарион уже гораздо дальше, чем он думал. Он жадно впитывал все ощущения, каждое прикосновение, которое она предлагала ему, он мгновенно съедал с её руки и проглатывал. Это был пир, а он умирал от голода. — Астарион, нет! — закричала Шэдоухарт из укрытия. — Не делай этого! Ты не можешь! Пожалуйста! Она замерла, чувствуя, как его средний и указательный пальцы проникают в её влажное нутро. Дрожащими руками она впилась в его рёбра, чувствуя, как ловкие движения скользят по её плоти. Лирика могла поклясться, что даже почувствовала, как Плетение заискрилось в ответ на энергию, скопившуюся между ними, и тепло разлилось по животу. Он снова свёл два пальца вместе, растирая круги прямо над её самым чувствительным узелком. Она прижалась к нему, издав громкий крик, прижавшись к его шее в тщётной попытке сохранить их отношения только для них двоих. Её ноги раздвинулись ещё шире, чтобы дать ему больше доступа, но также в надежде, что он инстинктивно отреагирует на это действие и ответит на её призыв. Но вместо того, чтобы сдаться, как того требовало её тело, его пальцы опустились ниже, на мгновение зажав один из них между её складок, а затем оба стали дразнить её вход, не позволяя им проскользнуть внутрь. Она яростно зарычала, предупреждая его. [Лирика не одобряет] Астарион с силой притянул Лирику к своему рту для поцелуя, но тут же отдёрнул руку, положив её на одно из её бёдер, ещё больше раскрывая её перед ним. Снова раздался придушенный стон, когда она прижалась к его бедру другой ногой и притянула его к себе. Между ними всегда было так. Желание толкало и тянуло друг друга, и каждый пытался сделать так, как ему хотелось. Иногда она одерживала победу, и он уступал. В других случаях старший вампир оказывался слишком подавляющим, и она часами находилась в его власти. Но в каждом случае они соединялись в единое целое и никогда не расставались как две половинки. Они всегда стояли друг перед другом целыми. И в этом заключался секрет их исцеления. — Ты прекрасна, — услышала она его слова, запутавшиеся в её волосах. Он поцеловал её в висок и задумчивым жестом убрал пряди с её лица. Лирика бросила на него недовольный взгляд, как будто хотела сказать, что уже готова выгнать его из палатки, чтобы спать в одиночестве у костра с собакой и медвесычонком. В груди у него заурчало от удовольствия. Она и раньше грозилась бросить его и лечь с животными, но стоило ему приподняться и крепко обхватить её бёдра, как он понял, что она этого не сделает. — Ты хочешь меня? — А ты как думаешь? — Это «да» или «нет»? — Ты невозможен. — Значит, «нет»? — Астарион? — мурлыкнула она, прижимаясь губами к его уху. — Стой у моей палатки хоть десять тысяч мужчин, и каждый из них достаточно безупречен, чтобы соперничать с самой Суной, созданных специально для меня эльфийскими богами, со вселенским обожанием, насколько хватит глаз, — моё сердце увидит только тебя, и я буду кромсать каждого из них, разрывая на куски богохульные внутренности, пока не найду тебя. Он сдался, и она затрепетала, довольная тем, что его самообладание окончательно рухнуло. Ей редко доводилось видеть его по-настоящему открытым, лишённым привычного самообладания и надменного горделивого нрава. Но всякий раз, когда она обращалась к его ранам, прямо к кровоточащим следам на его душе, это была сила, которую не могла победить никакая магия крови. Она была нужна ему, и нужна немедленно. Сжав руки, Астарион начал настойчиво проникать в неё; с её губ сорвался придушенный хрип, а глаза закрылись в блаженстве. Её любовник определённо делал так, что бессонница стоила каждой минуты лишнего сознания. Он также старался быть нежным, но продолжал всё сильнее проникать в неё, пока не вошёл полностью. Тогда он замер, чтобы дать ей привыкнуть, опустив голову и сосредоточившись на ощущении её тела вокруг себя, пытаясь успокоиться. — Мммм, пожалуйста, двигайся! — Её разум помутился, и она едва смогла вымолвить несколько слов, а не просто одно длинное неразборчивое слово. Когда он отстранился, её спина выгнулась дугой, а красные глаза, потемневшие от вожделения, устремились на женщину, лежащую под ним. Астарион ослабил хватку на её бёдрах, ухватившись за мягкие бёдра. Так он оказался ближе к её губам и воспользовался положением, наклонившись, чтобы осыпать её быстрыми прикосновениями, неуверенными укусами и всепоглощающими поцелуями. Поначалу темп был медленным и размеренным, но он знал, что в такую ночь, как эта, она долго не выдержит. По мере того как он наращивал темп, благодарные пальцы начали впиваться в его спину, оставляя маленькие красноватые полумесяцы, которые на мгновение переписывали линии его шрамов. Ему даже захотелось, чтобы они каким-то образом стали вечными и чтобы она могла что-то записать о себе в дьявольских письменах, которые он носил. Его рот снова переместился к её шее; все усилия, которые он приложил, чтобы не оставить следов, были уже позабыты. Вскоре крошечные рубиновые капельки заструились по гладкой плоти, когда сомкнулись его зубы. Его толчки становились всё более беспорядочными, он почти полностью выходил из неё, а затем снова входил так глубоко, как только мог. Из-за силы его движений ей пришлось ухватиться за его спину, чтобы удержаться на месте. Но затем он снова сделал паузу, и ошеломляющие ощущения почти заставили его выплеснуть в неё всё, что он имел. Глубоко вздохнув, он полностью вышел и с шипением вдохнул прохладный воздух, обдавший его покрытое испариной тело. Рука Астариона легла на её лицо, пальцы погладили щёку, побуждая открыть глаза и посмотреть на него. Лирика так и сделала — и не была разочарована, увидев его изящную гладкую кожу и обнажённый торс, напряжённые от нескрываемого удовольствия бёдра. Он прижал их лбы друг к другу, одной рукой безо всякой мысли поглаживая шрам на левой стороне её груди. — Встань на колени. В его голосе не было ни насмешки, ни злобы. Только абсолютный голод. В жизни Астариона не было ни капли реального наслаждения, и ему всегда отказывали в настоящем освобождении. Теперь же он отчаянно жаждал насытиться, и возможность реализовать это на практике, здесь же, была слишком велика, чтобы он устоял. Не стыдясь и не раздумывая, Лирика перевернулась на одеяло, опёрлась на предплечья, разводя дрожащие ноги в стороны, и удобно устроилась на коленях, готовая к тому, чтобы он подошёл к ней. Астарион наблюдал за ней, наслаждаясь пьянящим желанием, которое он чувствовал в себе. Он хотел лишь одного — снова соединиться с ней и остаться так навсегда. Лирика откинула свои растрёпанные рыжие волосы на подушки и посмотрела на него с похотливым, но дерзким выражением лица. Этого было достаточно, чтобы заставить его снова двигаться, поскольку подобные дразнилки он просто не выносил. Астарион резко вдохнул, снова обхватил её за талию и вошёл в неё, на этот раз более неторопливо, с большей точностью, надеясь найти в ней ту точку, которая заставит её выкрикнуть его имя в ночи. И вот он уже берёт её, с каждым жёстким толчком глубоко проникая в её тело так, что каждое его движение отзывалось в её душе. — 'Старион! — всё тело Лирики попыталось дёрнуться от резкого приступа наслаждения. К несчастью для неё, Астарион был поистине талантлив в этом искусстве и время от времени гордился тем, что может использовать его для собственного удовольствия и для наслаждения своей возлюбленной. Самодовольная улыбка даже угрожающе заиграла в уголках его рта, когда толчки стали более агрессивными. Лирика не могла не знать об этом, но она ловко изменила угол наклона своего тела, чтобы плотнее прижаться к нему. Самодовольство почти сразу же исчезло с его лица, и она разглядела совершенно животный блеск в его глазах. Затем он почти повалил её на спину, и Лирика почувствовала, как по нему прокатились чувственные волны приближающегося конца. А ещё он так сильно стиснул зубы, что она услышала хриплое дыхание, когда он изо всех сил старался не закричать. К сожалению, на этот раз ей пришлось уступить ему, потому что её собственное тело, наконец, достигло пика. Она замерла, продолжая получать каждый из грубых толчков Астариона, пока он тоже терял себя в их соитии. С последним возгласом чистой радости её тело забилось в конвульсиях от прилива эйфории. Она готова была поклясться, что даже зрение помутнело после столь яркого толчка, словно через неё пронеслась яркая молния. Впрочем, скоро должен был кончить и любовник, поэтому она приготовилась к этому, упёршись руками в изголовье ложа и выгнув позвоночник так, что оголилась часть шеи. Астарион продержался ещё мгновение: наслаждение охватило каждую мышцу, пока его движения не стали вынужденными и нерешительными. Затем тугие путы, связывающие его изнутри, разом оборвались, и он издал неожиданный крик, полностью раскрыв себя, рефлекторно переместившись на неё так, чтобы их бёдра оставались соединёнными. Чтобы они оставались единым целым. Лирика пробормотала что-то бессвязное, чувствуя, как её наполняет неописуемый жар его семени. Ощущение, которому она всё ещё удивлялась, и к которому Астарион, очевидно, ещё не успел привыкнуть, потому что не мог не прижиматься к ней до тех пор, пока ему не требовалось высвободиться. Освобождение по-прежнему лилось из него бурными волнами, но Лирика находила эту часть их любовных утех особенно прекрасной. Он держал её так близко и так крепко, словно никогда не отпускал. Он осыпал счастливыми, почти головокружительными поцелуями её шею и плечи. Иногда ей казалось, что он даже шепчет ей несколько опасно тайных слов любви. Слова, которые он никогда бы не произнёс ни в какой другой ситуации, кроме этой. Несколько минут они лежали вместе в таком положении, переводя дыхание и наслаждаясь лёгкой истомой. Астарион зашевелился первым, осторожно выходя из неё и слегка поворчав, когда её тесное тепло ушло. Перевернувшись на спину, он притянул к себе обмякшую Лирику, чтобы она снова прижалась щекой к его груди. Она что-то пробормотала, но это было не более чем несколько непонятных звуков. Он смог разобрать только последнюю часть: — …есть я. — Астарион, опусти кинжал, — Шэдоухарт защитно вытянула руку. — Этот… этот ритуал — не сила. Он тебя уничтожит. Он уничтожит вас обоих! Астарион крепче обнял Лирику, чувствуя, как она наконец погружается в забытьё. — А у тебя есть весь я, — прошептал он. — В этой жизни… и в этой смерти.