Shipwreck

Он плыл по морю воспоминаний. Его и её разумы отражали друг друга, подхваченные буйством волн, когда боль разбивалась о похоть, а печаль — о радость. Солёная вода, пот и кожа сливались на его языке в единое ощущение тепла и жизни, но длилось оно всего несколько секунд. Он почувствовал, как она ускользает из его объятий, погружаясь обратно во тьму забвения с последним шёпотом: Я хочу, чтобы ты жил. Я хочу, чтобы ты жил и обрёл покой. Покой на отмели, как говорят старые мореплаватели… а не на глубине… Хальсин и Шэдоухарт приблизились к нему, держа оружие наготове. Не потому, что они боялись его. Скорее потому, что боялись, что он сделает дальше. Но, к своему удивлению, они увидели, как их бледный спутник медленно опустил кинжал, уперев рукоять в бедро, и пустой взгляд его на мгновение устремился вдаль. Он стоял так несколько мгновений, пока Касадор продолжал кривляться и шипеть. Однако о том, заметил ли он это, можно было только спорить, пока он не повернулся к своему бывшему хозяину с ужасным блеском в глазах. — Ты… ты права, — ответил он вдруг, не обращаясь ни к кому, кроме теней. — Я не уподоблюсь ему. Шэдоухарт обменялась обеспокоенным взглядом с Хальсином, который бросил косой взгляд на Лаэзель. Но воительница гитьянки лишь смотрела на них со своей позиции у главного пьедестала, скрестив руки и убрав клинок. Астарион окинул взглядом Касадора, и на его губах заиграла злобная ухмылка. — Но я не откажу себе в маленьком удовольствии. Без всяких предисловий и предупреждений вампирское отродье принялось яростно атаковать своего хозяина, нанося ему удары снова и снова, с неумолимой скоростью, порождённой чистой ненавистью. Он схватил его за голову, дёрнул назад, раз за разом перерезая старику горло, затем сделал небольшой шаг в сторону, чтобы лучше держать удар, и снова и снова вонзал свой клинок в незащищённые рёбра. Кровь залила каждую поверхность. Она впитывалась в кожу Астариона и забрызгивала его лицо, грудь и руки. Он закричал и ударил ещё сильнее, погружая остриё кинжала в не сопротивляющуюся плоть, пока он больше не мог считать удары или даже видеть, куда нанести следующий. Ещё одна струя крови, и всё вокруг превратилось в мешанину красных, багровых, блестящих и кровавых пятен. Астарион не мог ничего разглядеть в этом хаосе, но не колебался ни секунды. Пока не встретил сопротивления или не услышал влажный хрип вырывающегося дыхания. А затем Касадор пал. Он хрипел и захлёбывался, его пальцы сгибались, но затем он замер. Больше ему не суждено было подняться. Звон кинжала, ударившегося об пол, испугал и жрицу, и друида. Но не так сильно, как вид Астариона, упавшего на колени в лужу крови глубиной в дюйм. Его трясло, он дрожал всем телом, покачиваясь взад-вперёд. Хотя Шэдоухарт никогда бы этого не признала, звук разрывающейся на части души был ничем не лучше звука души, стоящей на пороге перерождения. Он издал жалобный всхлип. Короткий, полный боли звук затих в огромном пространстве дворца Касадора. Затем последовал второй, более продолжительный плач. Дрожащий вопль неверия, когда он начал отпускать свою прежнюю жизнь, воспоминания о пытках, наконец, начали рассеиваться, уносясь в небытие вместе с умирающим старшим вампиром. Звук заслуженной скорби и отплаченной злобы, который могут произнести лишь те, кто всю жизнь стремился к мести, не готовясь к её концу. А затем раздался третий крик — вопль печали, столь мучительный, что слёзы полились по его лицу от переполнявших его сожалений, раскаяния и покаяния. Грудь Астариона вздымалась в агонии, но не от боли в сердце, и это было едва ли не хуже, чем если бы ему отказали в мести и вместо этого его погубил ритуал. Это, по крайней мере, можно было понять на каком-то глобальном уровне. Он заслуживал смерти. Поражения. Проигрыша. Победа для него никак не была заслуженной, и он сломался под тяжестью её лавров. Он уже должен был стать лишь пеплом и забвением. Но это было не так. Дыши, сказал он себе. Дыши. Множество шагов приближалось к нему, и он почувствовал присутствие братьев и сестёр, собравшихся вокруг. Они были так же неуверенны, как и он, и отчаянно боялись. — Всё… всё кончено? — заговорила Далирия. — Он… — Да, — ответил Астарион, наконец вновь обретя контроль над собой и тяжело поднимаясь на ноги. — Его больше нет. — С каких это пор он звучит так устало? Так… опустошённо? — Но что теперь делать нам? — спросил Леон, и от страха его голос стал резким, а тон — почти ехидным. Остальные отродья попятились, их горящие алым глаза померкли, когда они переводили взгляд со своего спасителя на возможные пути отступления. — Нам… — повторил Астарион со слегка растерянным взглядом. А затем, так же внезапно и без предупреждения, как он напал на своего создателя, он развернулся и ринулся сквозь круг собравшихся отродий. Он двигался так быстро, что ему потребовалось меньше секунды, чтобы пересечь помост и подхватить обмякшую фигуру на вершине самого дальнего пьедестала. Он разрывал слои пропитанной кровью ткани и фатина до тех пор, пока не увидел её и не освободил из расшитой тюрьмы. Лирика рухнула после смерти Касадора. Её пальцы были обескровлены до белизны, а лицо измазано кроваво-чёрными сгустками. Рыжие волосы слиплись на плечах, а хруст костей предвещал ещё более глубокие кровоподтёки. Её грудь была полностью изуродована: раны от Нечестивого Обряда Вознесения всё ещё кровоточили вокруг тускло-голубых татуировок, покрывавших ещё более бледные старые шрамы, свидетельствующие о выигранных и проигранных битвах. Но Астарион не обращал на всё это внимания, нежно положив ладонь на её щеку, чтобы повернуть к себе её голову и прижать к себе, вновь опустившись коленями на холодный мраморный пол. Он ощупал её лицо, а затем опустил руку на шею, безмолвно умоляя всех богов, которые, возможно, ещё слышат его, нащупать пульс. Когда его мысли стали больше похожи на угрозу тем богам, которые, возможно, ещё слышат его, он слегка надавил. Он не осмеливался давить сильнее, чтобы не навредить ей ещё больше, но ему нужно было знать, жива ли Лирика. Он должен был почувствовать её дыхание или сердцебиение, иначе он просто нашёл бы в себе силы соскрести ложкой кровь Касадора и влить её ей в горло. Однако первое, что произошло, — это дёрнулись веки. А затем она сделала короткий, болезненный вдох. Под его ладонью, за ключицей, тревожно постукивало равномерное сердцебиение. Она была жива, но едва-едва. — Астарион! — услышал он неподалёку голос друида. — Она жива? Лирика жива? — Хальсин! — прошипел он в ответ. — Подойди сюда и займись тем, на что ты действительно годишься! Сейчас же!

***

Сначала время шло медленно, и ей снились переливающиеся на солнце высокие дубовые ветви. На какое-то время Лирике даже показалось, что она вернулась в их первый лагерь в дикой местности после крушения «Наутилоида». Астарион, разумеется, тоже был там, лукаво поглядывая на неё с опушки, всё ещё притворяясь, что он всего лишь какой-то заблудившийся судья из Высшего города. И Шэдоухарт тоже, хмуро пряча по ночам свои секреты в подушку и избегая бурных рассказов у костра, которые Уилл и Гейл неизбежно затевали, как только за вечерней трапезой оказывалось хотя бы несколько бутылок десертного амийского вина. А Карлах, естественно, их подначивала, время от времени подкидывая какую-нибудь диковинную историю об Авернусе, чтобы дополнить подвиги Уилла, как знаменитого Клинка Фронтира. Даже Лаэзель в конце концов оказалась втянута в происходящее, стремясь превзойти каждый победный взмах примером собственного мастерства. К всеобщему веселью, почти всегда всё заканчивалось тем, что гитьянка рассказывала о каком-нибудь невероятном сражении в Астральном море, в то время как Гейл расхваливал свою кошку. Лирика представляла себя сидящей среди них, смеющейся и болеющей за них с высоко поднятым бокалом. Точно так же, как и её команда на палубе корабля, затерявшегося в море. Какие невинные это были времена… — Теперь ты зришь, как сплетаются нити судьбы, как и положено… — сквозь дымку прорвался знакомый голос Иссохшего. Лирика хотела повернуться, но тело отказывалось шевелиться. А, это потому, что трупы не могут отвечать по собственному желанию, напомнила она себе. Сон начал отступать, и на его место снова пришла тьма. Лирика грустно усмехнулась и вспомнила стихотворение старого мореплавателя: Полая громадина рядом проплыла, Бросает пара в воздух кости; Игра завершена! Я выиграла! Я выиграла! — воскликнула она. Ужель это рёбра её, сквозь которые Солнце Словно через решётку заглянуло? А эта Женщина — команда её вся? Не Смерть ли это? Их всего лишь двое? Неужто Смерть — той женщине подруга? — отвечал он, и рифмы лились из его голоса в абсолютно жутком стиле. — Рада тебя видеть, костлявый, — вздохнула она. — Думаю, эти старые матросские песни о смерти должны быть тебе уже хорошо знакомы. — Да. — Пришёл проводить меня на глубину? — Нет. Лирика попыталась прищуриться, выпятить челюсть — всё, что можно было бы истолковать как задумчивое движение. Но на самом деле она ничего не чувствовала. Ни боли, ни жара или холода, только давление. Невозможность воспринимать окружающее хоть как-то осмысленно. — Я… я ведь не умерла? — Нет. — Тогда что ты здесь делаешь? — Ты идёшь нога в ногу со смертью, дитя Бури. Но не осознала ещё всей природы непостоянства морей пред тобою. Что ни Мунса не может предложить испытания, ни Ундина не может отказаться от молитвы, на которую ты ещё не ответила. Смерть в море уже явилась… и ушла. В её сердце зашевелилась боль, пульсирующая в боку. — Иссохший, о чём ты? Если я жива, то почему я здесь? О, погоди… это что, воскрешение? Я что, умерла там? На дурацком званом ужине Касадора, закончившимся последним танцем Оливета? Вот что произошло? — Да. — В её сознании зашелестел тонкий голос. — С прискорбием сообщаю, что Темалир Айнандиант Ллир из Эрота навсегда покинула этот мир. Она доживает свой последний миг в радости, там, как ты видишь, в глуши у костра. Но я провожу её в Угас, где все подобные души должны ожидать своего последнего приговора. — Ох. Ладно. Ну, я так понимаю… Наверное, они так и не нашли меня. Не мог бы ты… не мог бы ты сказать Астариону, что… то есть… если я больше никогда его не увижу, я бы хотела, чтобы он об этом знал… — В этом нет необходимости. Ибо скажешь ты ему об этом сама. — Но ты только что сказал, что Темалир мертва. — Это так. — Но как же я тогда скажу Астариону… — Я слышал слова твои и знаю лицо твоё. Ты не Темалир. — Я не понимаю…

***

— Лирика! Её глаза резко открылись. Сначала всё было размыто. Странный мелодичный гул, окружённый запахом полированного дерева и ощущением солнечного света, согревающего старые ковры и влажные занавески. На мгновение она была уверена, что снова на борту «Бельютера», только что проснувшаяся от невероятного, пусть и странно подробного сна. Но когда в поле зрения попал потолок, Лирика не узнала ни богато украшенных панелей над ней, ни мягкого матраса и чистых простыней, заботливо постеленных под ней. Откуда-то снаружи доносились редкие перекрикивания голосов на улице и другие скрипящие, щёлкающие звуки города в утренней суете. Оглядевшись с нарастающей тревогой по сторонам, она увидела, что лежит в каком-то подобии кровати — довольно элитном помещении таверны с толстым и мягким матрасом на приподнятой платформе с резными деревянными стенками по трём сторонам для уединения. Стены, которые, как назло, позволяли видеть только левую сторону, выходили в комнату отдыха, где вдоль дальней стены стояло ещё несколько таких же кроватей. Но они, похоже, были пусты. Однако именно тогда Лирика заметила, что она не одна. В чистом, уютном помещении, в котором она оказалась, обитал ещё один житель. Медленно подняв глаза, она постаралась не шевелиться, боясь того, кого именно она обнаружит, наблюдающим за ней в таком элегантном жилище. Астарион. К её искреннему удивлению, она смотрела на Астариона. Он сидел, прислонившись спиной к стенке кровати, закинув одну ногу на её край. Голова Лирики лежала у него на коленях, а правая рука рассеянно перебирала её волосы, пока он покусывал ноготь большого пальца левой, задумчиво вслушиваясь в разговоры, которые она слышала где-то вдалеке. От неё не ускользнуло и то, что он выглядел свежевымытым и был одет в чистую одежду. В свободную чёрную рубашку, дразняще обнажающую грудь, и удобные кожаные брюки, без крови и грязи. Как долго она была в отключке? Когда она наконец заёрзала от дискомфорта, не понимая, почему её обычный двигательный режим не работает как надо, он повернулся к ней с мягкой улыбкой. — Смотрите-ка, кто решил, наконец, вернуться в мир живых. Если можно так сказать. — Астарион? — Это прозвучало резче, чем она хотела, но во рту было так сухо, что зубы сковало. — Где мы? — В таверне «Эльфийская песнь», — ответил он. — Как мы сюда попали — это отдельная история, но достаточно сказать, что благодаря Шэдоухарт и Джахейре у нас на ближайшее время есть что-то вроде временного убежища. В любом случае, это лучше, чем разбивать лагерь в глуши, да и нам нужно было что-то более защищённое, пока ты снова не вернёшься к нам. Она застонала. — Как долго я была в отключке? Он слегка усмехнулся и позволил ей немного приподняться. — Три дня. Лирика зашипела. — Три дня?! Ради всего святого, почему ты не влил мне в глотку зелье или ещё что-нибудь! У нас НЕТ трёх дней! Он мягко погладил её по спине, стараясь успокоить. — Мы сделали всё возможное. Благодаря Шэдоухарт и Хальсину ты осталась жива. Когда ты не сразу очнулась, Иссохший, хмф… объяснил, что нам нужно подождать, пока ты сама не придёшь в себя. Она перевела на него взгляд. — Боги, Астарион, Касадор… — Он мёртв. Она запнулась, затем, наконец, обратила внимание на странно спокойное поведение своего любовника. — Мёртв. Ты уверен? — Абсолютно уверен. — Он почти рассмеялся. — А остальные? Как же остальные отродья и… — Тссс. Тебе нужно отдохнуть. Ты ещё не до конца исцелилась. Но, отвечая на твой вопрос, я отправил их всех в Подземье. Конечно, это был не первый мой выбор, но после некоторых споров я решил дать им что-то вроде той возможности, которая была у меня. Что они будут делать, кем станут, теперь зависит только от них. Особняк пуст. В нём не осталось ничего, кроме пыли и гнили. — Я… Я… — Она моргнула. — Но это ещё не всё. Я видела… Он снова коснулся ладонью её щеки. — Мы знаем. Нам ещё многое нужно обсудить, но сейчас не время. Лаэзель и Гейл отправились в город, чтобы уладить кое-какие дела, пока Карлах и Хальсин заканчивают пополнять запасы. Шэдоухарт здесь на случай, если тебе понадобится медицинская помощь, хотя я думаю, что сейчас она принимает ванну, а Уилл внизу готовит ужин. Лирика, наконец, сдержанно улыбнулась в ответ. — А ты? — Присматриваю за тобой, конечно же. Вздохнув, хотя и с болью, она прислонилась к нему спиной, позволяя Астариону обхватить её руками, чтобы они могли разделить редкий момент тихой радости. Лишь они вдвоём, прижавшись друг к другу в бледном свете ничем не выдающегося дня. Но тут повязки начали чесаться. Лирика опустила взгляд на своё тело и увидела, что весь её торс и грудь от шеи до талии полностью обмотаны бинтами. Они доходили даже до локтей, а их концы были обмотаны вокруг рук. Она была похожа на мумию. На очень хорошо замотанную мумию. — Это что ещё такое? Астарион сделал медленный, глубокий вдох. — Это то, о чём я хотел тебе сказать, сидя здесь и размышляя последние три дня. Она рефлекторно посмотрела на него. — Думал, что ты хотел мне сказать? — В её голосе невольно зазвучал сарказм. — Может, ты просто скажешь мне, что происходит? — Я так понимаю, что ты не помнишь, — ответил он уклончиво. — Не помнишь ни бальный зал, ни подземелье. — Я… — Лирика когтями вцепилась в свою память, пытаясь откопать нечто большее, чем просто несколько мимолётных образов. Она помнила званый ужин; помнила, как смеялась над истерикой Касадора, когда насмехалась над этикетом и приличиями, швырнув большую часть изысканно сервированных блюд прямо в него. Она помнила, что Оливет прибыл позже, после того как отродья в ужасе бросились за своим хозяином. Она вспомнила танец или что-то похожее на него. Они были в большом бальном зале, наполненном сокровищами, золотом и обескровленными трупами. Она не хотела танцевать, это она точно знала. Она сопротивлялась ему на каждом шагу. Но потом он взял в руку изогнутый кинжал. Она вспомнила страх, тошнотворный, захлёстывающий ужас, от которого заныло в животе. Но что потом? Она опустила взгляд на бинты, покрывавшие почти всё её тело. — Он… он что-то сделал со мной, да? — Да, — ответил Астарион мягким, но прямым тоном. — Похоже, под ними всё неузнаваемо. В смысле, это не первый раз, когда я просыпаюсь и обнаруживаю, что он… что он… По её щекам покатились слёзы, когда она потеряла способность составлять слова. Оливет закончил то, что начал много лет назад. Он наконец-то получил всё, что хотел. Она уже чувствовала, как новые шрамы пересекают её грудь, прочерчивая линии по рёбрам и животу до самого бедра. На месте обеих грудей образовались провалы — правая теперь была так же вырезана, как и левая. Плоская грудь вздымалась под повязками, мышцы не пострадали, но кожа напоминала набросок модерниста, изображающего большую звезду, плывущую высоко над размеченными линиями жизни, прожитой в диких землях. — Значит… это всё… — Она заикалась, и рыдания неудержимо подкатывали к горлу. — Он забрал… всю меня. Внезапно Лирику прижали к себе крепче, чем когда-либо; так крепко, что, казалось, все поломанные части её спины расплавились от сильного давления. Он обхватил её за спину; его рука прижала её голову, и она уткнулась лицом ему в шею. Астарион даже полностью усадил её к себе на колени, и в его груди зазвучали более мощные защитные вибрации. — Нет, — прорычал он. — Он ничего не забрал. Ничего. Лирика была в замешательстве. Она ощущала онемение, словно её тела не существовало. Но если его не существовало, если Оливету удалось полностью лишить её тела, то за что же так крепко держался Астарион? Что или кто на самом деле вернулся из того тёмного места? Сказанные им в этот момент слова оказались неожиданны. Нет, это не могло быть реальностью. Должно быть, она всё ещё спит. — Ты — это всё, Лирика. Я люблю тебя.