◄►
Кэйю, как и вчера, пичкают таблетками, а потом забирают на осмотр. Ругают за то, что не открывал дверь утром, но он благородно скидывает вину на здоровый сон, которому предавался до десяти утра из-за бессонной ночи. И, кажется, процедуры не длятся долго, но по возвращению, его «соседа по палате» (на деле, по кровати) уже во всю угощают куриными крылышками и рассказывают такой позор, будто между ними дружба не полчаса, а полгода. Кэйа возвращается в комнату как раз вовремя, чтобы узреть представление в же свою честь. Чайльд на пальчиках, манерно уложив руку на бедро, чапает посреди комнаты, изображая Кэйю. Почему «чапает»? Потому что… — …и он такой чап-чап-чап к профессору, берет у него с рук этот листик, вот так, — Чайльд забирает коробку от наггетсов у Венти для наглядности и приближает к лицу. — Чайльд, блин! — с порога ругается Кэйа, как только понимает, о чем речь. — А ну-ка завались! — Погодь-погодь, — Венти из последних сил сдерживает преждевременный смех, чуть не сгибаясь пополам. — Так вот, берет он листик, — Чайльд продолжает пародировать, — щурится, как китаец на солнышке… — Чайльд, я тебе щас дам и китайца, и солнышко, и тучки с дождиком! — Кэйа уже марширует в его сторону с оружием в виде полотенца, что он принес с процедур, готовый им атаковать. А потом смотрит на Дилюка. И все. Приходится сдаться. Позволить ему услышать о том, что было на паре гражданского права. Даже больше — прикусить язык, чтобы не перебить Чайльда и не начать рассказывать самому так, как надо, чтобы получилось смешней. Дилюк сидит между Венти и Альбедо. В руке наггетс, завернутый снизу в салфетку, на губах любопытная улыбка, в глазах — огонечки, направленные точно на бедного Кэйю. Во взгляде читается: «это правда, ты серьезно такое учудил?» А в окошко прямо за его спиной так ловко светит солнышко, что освещает его волосы сзади, словно нимб. И Кэйа больше не думает «Чайльд заткнись». Он думает лишь о том, как можно отказать такому ангелу? — …и говорит профессору, что такие буквы только через микроскоп разбирать… И уже не так важно, что Дилюк сейчас узнает, как его чуть не выгнали с аудитории. Ведь в мыслях проскакивает первая разумная мысль, способная объяснить, почему сердце пускается в пляс от одной лишь мысли о нем. Так он и застывает посреди комнаты. С полотенцем, которым хочется теперь ударить себя. И с абсолютно безумным выводом. Я, должно быть, в него влюбился. Из оцепенения выводит дружественный хохот всей компании — спасибо Чайльду, что закончил его позорить. А вслед за этим на плечо опускается рука. — Кэйа… — А? — На секундочку, — Хоффман многозначительно косится на выход. Да хоть на денек. Только быстрее, пока голову не вскружило под этим испепеляющим взглядом. Потому что Дилюк — тот еще пиромант. Как вообще можно выглядеть так спокойно-идеально, сидя в чужой пижаме, кушать себе еду, которую, по легенде, ему даже нельзя, уточнять что-то про их учебу у Альбедо и задумчиво коситься на бедного студента с отравлением, совсем не жалея его по швам трещащего сердца? — Кэйа, прием! — тормошит Хоффман. — Ты с нами? — Угу, — Кэйа тяжело сглатывает и тащит его в коридор быстрее, чем тот успевает удивиться переменам. И только дверь за ними закрывается, осознание накрывает опять. Влюбился. Я и вправду влюбился. О боже. Что делать, если хочется вбежать в стенку, а это вообще не поможет в решении этой проблемы, но помимо встречи головы с бетоном в мыслях только признание виновнику в срочном порядке, а сейчас совсем не время, совсем. Сердце в подтверждение отвечает усиленным стуком — вообще не время, дуралей. Ты сначала убедись, что это точно любовь, а не симптомы отравления! Ладно, все равно это не мешает посоветоваться. — Хоффман, — задумчиво зовет Кэйа. — Что тут делает Дилюк? — у Хоффмана мысли о чем-то своем, судя по глазам, размером с блюдца. — Я, кажется, влюбился. — Он тоже заболел? Стоп, что? — доходит до него с опозданием. — Ты что? — Влюбился, — повторяет Кэйа, мысленно продолжая совещание с громко стучащим сердечком, и этот председатель активно требует вернуться к ребятам, пока они там не завоевали внимания Дилюка слишком сильно. — В кого? — Хоффман потерянно оглядывается по сторонам, как будто объект его воздыхания ходит где-то по больничным коридорам. Кэйа многозначительно косится на дверь, боясь даже говорить вслух. Давай же, друг, сложи два и два, пока я не провалился со стыда. — В Дилюка, что ли? — быстро доходит до него. Щеки густо краснеют, когда Кэйа утвердительно кивает. — Чего-о-о? — Хоффман пугается еще больше: — Да неужели! — и хватается за волосы. — Офигеть, — лапает себя за сердце, — у тебя температура? — Кэйю за лоб, — это точно ты? — и за руку в поиске пульса. — Ты признал это?! — Чего? Ступор. — В смысле «признал»? Хоффман бьет себя по лицу и с видом знатока уточняет: — А-а-а, это все еще тайна, да? Кэйа почти может слышать, с какой громкостью хлопают его собственные ресницы, но это даже близко не передает степени его непонимания. — Какая тайна, Хофф? — Ну, та, в которую ты меня посвящаешь, — отвечает тот, как будто это само собой разумеется. Происходит обмен взглядами а-ля «ты о чем» и «ну о том», после которой Хоффман все же уточняет вербально: — Ну это ж было ясно, что ты в него влюблен. — Что? — Я думал, ты просто не хочешь со мной обсуждать, — стенает плечами он. — Вот и не лез. Это было ясно?! — Чего-о-о?! — Кэйа хватается за голову и на автопилоте движется по коридору подальше от источника его новой головной боли. — Как, ясно?! Я сам ничего не понимал! Ясно ему, блин! От этого только паника усиливается, да присесть хочется. А лучше — полежать. Дней пять. Чтобы убедиться, не пройдет ли эта хрень в груди, если пить много водички и заедать бабочек в животе таблетками. — И потому он тоже лег в больницу? — Хоффман невозмутимо пристраивается рядом. — Чтобы быть с тобой? — Еще чего! За такие логические связи хочется сразу настучать ему по голове, но Кэйа ограничивается уничтожающим взглядом. Не признаваться же, что он и сам без понятия, откуда тут Дилюк, потому что засыпал он с котом, а проснулся с его владельцем и не стал ничего расспрашивать только потому, что тот был прекрасен, как Иисус. Кэйа ведь спросил, превозмогая все свои мысли в стиле «замолчи, смертный», и вполне вероятно, достиг бы успеха, если бы не четыре мушкетера, прущие в его палату с целью утешить больного с утра пораньше. Гадство. Сейчас остается только дождаться обеденного перерыва, во время которого этих идиотов выгонят на час, а от Дилюка можно будет спокойно добиться ответа еще раз. Но перед этим — посовещаться с Хоффманом. — Фух, ладно, — Кэйа делает выдох и машинально приглаживает волосы. — Как думаешь, я ему хоть немного нравлюсь? — В смысле? — Хоффман чешет затылок, смотрит на него, оглядывается назад и опять на него. — Вы что, еще не встречаетесь? Да щас! — Какое «встречаемся», Хоффман?! — психует Кэйа. — Я даже не до конца осознал природу своих чувств! Хоффман с подозрением щурит глаза. — Как это, не осознал? Мне казалось, ты с первого взгляда… Кэйа закрывает ему рот. — Хватит. Не могу слушать этот бред. Хоффман отдирает его ладонь от себя и отвечает: — Тогда иди с ним поговори. — Что? — Ну, скажи, что ты тоже его любишь, — беззаботно предлагает Хоффман. — Тоже? — кривится Кэйа. — Ты знаешь что-то из того, чего не знаю я? Хоффман тяжко вздыхает. — М-да, — качает головой он, — я думал, у тебя на личном фронте получше… Кэйа теряет терпение. — Ближе к делу, Хоффман! — Ладно-ладно! Давай подумаем логически, — он начинает загибать пальцы: — Он сводил тебя в кино, пришел в больничку, подарил тебе ту игрушку, на которой щас бесится Чайльд… — Что? — Не важно. Заплатил за еду, билеты и заплатил бы, походу, за все твое лечение, если бы ты позволил… — И это у тебя признаки влюбленности? — фыркает Кэйа. — Он просто щедрый и дружелюбный. — Да что ты говоришь? — Хоффман фыркает вдвое сильнее. — Почему-то ко мне он не проявляет такого сильного дружелюбия. А на тебя всю неделю смотрит вот так, — он складывает ладони на сердце и щурит глаза. Кэйа хмурится в непонятках. — С жалостью что ли? Как на больную собаку? — Как на любовь всей жизни! — поправляет Хоффман, ударяя его по плечу. Упасть и не встать. С каких это пор он стал таким разборчивым в чужих отношениях умником? — А-а-а, — до Кэйи, кажись, доходит. — Это ты так пытаешься меня подбодрить, чтобы я не страдал от неразделенной любви? — Кэйа, ты чудак, — Хоффман на себе волосы рвать готов. — Какие, в жопу, подбадривания? Ты заходишь на кухню, а у него вилка падает, еда подгорает, кофе разливается. Он говорит с миссис Фарузан, прямо как ученый муж, а тебя видит — слово через слово забывать начинает. Вы пересекаетесь в коридоре — втыкаете друг на друга, как на второе пришествие Христа, ну или я не знаю. Типа, он влюбился в тебя не меньше, чем ты в него, врубаешься? Кэйа промаргивается. — Хоффман, это точно ты? Он только складывает руки и строго смотрит в ответ. Что-то с ним не так. И это «не так», кажется, наговорило ему вот этих разумных вещей про психологию любви. Точно, Беатрис. Девочка, которая в кино попыталась взять номер у Кэйи, но по неожиданному стечению обстоятельств, взяла телефон Хоффмана. — Тебя Беатрис надоумила. Точно в яблочко. — Что? Нет-нет, совершенно нет, — Хоффман пристально разглядывает плакат на стене с желудочно-кишечным трактом в разрезе. — Что она тебе сказала? — наступает Кэйа, заслоняя собой кишки. — Ничего она не говорила, — начинает оправдываться Хоффман. — Мы погуляли, как в прошлый раз, сидели в кафешке, вот… — И придумывали, как сбагрить с комнаты злюку-соседа, — договаривает за него Кэйа. Перегибает, конечно, зато какой результат! — Что-о-о?! — Хоффман мгновенно меняется в лице — краснеет, белеет и вновь краснеет. — Да как ты мог так подумать! Просто она в кинотеатре решила, что ты отказал ей из-за Дилюка! Вот и спросила, как у вас дела, ну и… Ну, это объясняет, с какого перепуга он так резко заделался великим психологом — с помощью новой подружки. — И что ты ей сказал? — Кэйа продолжает докапываться до сути. — Ну, что вы быстро подружились, — Хоффман сдается без боя под пристальным взглядом. — Что он помогал тебе с домашкой и что ты с ним спал в одной кровати… Да ну что ж ты будешь делать. — Хоффман, чтоб тебя! — ругается Кэйа, пытаясь дать ему подзатыльник. Виновник его краснеющих щек быстро убегает по коридору. — Не спал я с ним, слышишь! — бросает Кэйа вдогонку. — Спал-спал! — эхом отбивается от стен. — Ты просто не признаешься! — Я же объяснял тебе, как все было! — на бегу оправдывается он, чуть не врезаясь в стену на повороте. — Не верю-ю-ю! — хохочет Хоффман.◄►
В палату они возвращаются, как два пингвиненка — быстро, тихо и плечом друг к другу. С оглядыванием через плечо, чтобы проверить, не идет ли следом злющий доктор, который отругал их за бег по коридорам. — Это все ты начал, — шипит Кэйа. — Если бы ты не дрался, я бы не убегал, — оправдывается Хоффман, открывая дверь в палату. — И без того же… — Бу-у-у! — А-а-а! — А-а-а! Одна секунда, три действия. Явившееся из-за стены «приведение», защитный удар Хоффмана и скрючившийся на полу неудачник в простыне. — Ты кто? — пугается Хоффман, приседая перед недопризраком. — Венти, — вычисляет Кэйа, окинув комнату взглядом. — Ну и кто ж так лицо подставляет? — возится Хоффман, выпутывая беднягу из белых одеяний. Чайльд с Дилюком спешат им на помощь, а Альбедо на фоне спрашивает, не вызвать ли врача. — Испугались! — но улыбчивая рожица Венти говорит за него сама. — Что, подумали, что Хоффман так сильно меня ударил? — Да нет, — хохочет Чайльд, — я видел, как ты поскользнулся на простыне. Копчиком не треснулся? — А если скажу что да, на массаж меня заберут? — с надеждой интересуется Венти. — Ага, к двухметровому пузатому деду с руками-молотками, — обещает Чайльд. Дилюк озадаченно наблюдает за воцарившейся вакханалией, сложив руки на груди. Кэйа невзначай встает рядом, перекидываясь с ним многозначительными взглядами. — Они всегда такие? — спрашивает Дилюк. — Всегда, когда видим кислые мины, — влезает Венти, прежде чем его отвлекает Хоффман. А уже через пятнадцать минут они устраивают новую подлянку — в этот раз медсестре. Кэйа возвращается в комнату, в которой, судя по шуму, галдят не пять, а пятьдесят пять парней. И пятьдесят три из них — те еще любители приключений на одно место. Медсестра — тетушка средних лет — стоит перед его кроватью в полных непонятках, сверяясь со своей карточкой и увиденным в палате. — Кто из вас Кэйа Альберих? — спрашивает она. Чайльд, Хоффман и Венти — все трое, укрывшись одеялом так, что только носы торчат, теснятся прямо в его постели, чуть не скидывая крайних, и наперебой совещаются о том, кто из них больше похож на Кэйю. — Эй-эй, вы там что забыли? — он тут же летит к ним. И ко взбешенной медсестре, пока она их всех не повыгоняла, чего хорошего. — Это я Кэйа! И только дверь за ней закрывается, больничная палата опять превращается в дом сумасшедших. Сначала Кэйа ищет Яйцо, которое находится на соседней постели между Дилюком и Альбедо. А потом воюет за свою кровать и почти проигрывает, когда его в шесть рук начинают тащить к себе в селедку. И тогда, совсем неожиданно, на помощь приходят руки, оттягивающие его одним резким рывком за торс. — Давай-ка оставим этих пираний, — невинно улыбается Дилюк, продолжая движение, и приобнимает его, провожая к своей кровати. Что ты творишь?! — бунтует мозг. — Ты что творишь, обворожитель эдакой, ты это специально?! О да, продолжай, пожалуйста, — смиренно соглашается бойко колотящееся сердечко. — А-а-а… Э-э-э… — получается вслух. Без шансов. Кэйа готов вскинуть руки вверх и сдаться в полицию Влюбленных Идиотов, чтобы закрыли его на то опасное время, пока телом руководят чувства, а не разум. Потому что голова, которая признала его симпатию симпатией, начинает генерировать дурь с утроенной силой, чем могла бы, думай Кэйа просто «какой хороший у меня сосед». Теперь в мыслях набор из трех «как»: 1. Как ему идет эта пижама. 2. Как приятно чувствовать его руку на талии. 3. Как не сесть на его колени вместо кровати. Благо на помощь приходит все та же несносная троица, которая решает, что раз Кэйю не получилось утащить к себе, то они придут сами, и не важно, как мало места на кровати для шестерых. И вот уже Кэйа жмется к Дилюку дрожащей коленочкой, когда вокруг резко становится мало места, громкость галдежа зашкаливает, а Хоффман кидает на них свои совсем ненужные сейчас многозначительные взгляды Я-Же-Говорил. И Венти, чтобы оправдать их тесноту, открывает на кровати парикмахерскую. Кэйа сначала противится — такие мастера только за волосы подергают да пару прядей выдерут — а потом опять на все влияет Дилюк, который подталкивает его в плечо и говорит: — Давай, тебе идет косичка. И все. Этого достаточно, чтобы сдаться в чужие руки и даже не айкать, когда дергают за пряди, потому что единственное, о чем получается думать, так это спорить с собой, что это не ради Дилюка и убеждаться в обратном, замечая его реакцию. Черт. Впрочем, за два совместных часа его друзья успевают перевернуть палату с ног до головы, и по окончанию времени посещений уходят уже не с косичками, а с остатками того, что не распалось, пока они дурели. И даже Чайльд с его короткими волосами потешается недолго — пока его в качестве «решения стилиста» не обливают водой. Но как только они вновь остаются вдвоем, все идет не по плану. — Прости, я не могу пойти с тобой, — качает головой Дилюк, забавно двигая своей косичкой — единственной, которая осталась в приличном виде. — Ну Дилюк, ну давай, никто не заметит, — умоляет Кэйа. Он категорически отказывается. — Я и без того обманул твоих друзей, а сейчас ты подбиваешь меня на кражу. — Кражу чего? — искреннее удивляется Кэйа. — Еды в столовке? Ой, да я тебя умоляю, ее там… — Мошенничество или кража услуг наказывается штрафом до тысячи долларов, помимо которого суд может рассмотреть обязательные общественные работы в качестве… — Ой все-все, не могу тебя слушать! — Кэйа закрывает уши руками, отворачиваясь. — Все-то ты знаешь, отличничек… Ну и иди себе, раз так. — Эй, ты что, обиделся? — Дилюк приближается настолько, что дыхание спирает. Кэйа только сильнее отворачивается. Как на тебя обидеться, когда ты такой святой? — Кэйа, — звучит возле уха. — Что? — ладно, он обиделся. — Давай так: одолжишь мне одежду — нормальную, а не больничную. И денег. Я поем в соседнем кафе, а потом вернусь как посетитель и буду с тобой до пяти вечера. Не броситься на него с поцелуями стоит Кэйе многого. Он идет на компромисс — бросается с объятиями. И лучше этого только рука Дилюка, которая зарывается в волосы, когда он обнимает в ответ.