Мы никогда не прекратим двигаться вперед.
Даже если однажды каждому из нас придется пойти по собственному пути —
мы не остановимся.
© Bleach
1988 год
Дни летели один за другим, складываясь в месяцы и годы. В первую очередь студентов учили контролировать собственную духовную силу и держаться рядом с чужой; если им пришлось бы оказаться рядом с капитаном, который сражается в полную силу — от новичков бы и мокрого места не осталось, говорил Генгоро-сенсей. Учили фехтованию, учили кидо, а общению с собственным духовным мечом научить шинигами не мог никто, помимо них самих. Хисока держал катану на коленях, скользил пальцами по гладкому лезвию, думал — что за имя у его меча? Что за сущность таится в нем? Какой будет часть его души, преобразовавшаяся в оружие? О силах меча, как он вскоре выяснил, говорить было не принято. Не стыдно, наоборот — это твой козырь, туз в рукаве, и лишь ближайшие друзья знали о чужих силах, и то не все и не всегда. Друзей — настоящих — у Хисоки так и не появилось. Он часто виделся с сестричками Котецу, хорошо общался с Абараи и Кирой, с Хинамори — тоже, но никто из них не стал ему ближе всех. Сестры Котецу держались друг друга, Ренджи в любой удобный момент старался улизнуть к Рукии, вдобавок они втроем с Кирой и Хинамори образовали своеобразный триумвират — тренировались вместе, готовились к экзаменам вместе, и вскоре от Киры Хисока начал улавливать теплую нежность по отношению к Момо. Не ту пылкую страсть, что у Ренджи, но достаточно сильную. Хинамори старалась почаще навещать бабушку и своего «Широ», названного брата, которые жили в первом районе Руконгая, в Джунринане, где уровень жизни был еще выше, чем у места, куда попал Хисока. Ренджи реже тошнило от кошмаров, а сны Хисоки не гасли, но менялись — раньше его пугала цветущая сакура и алая луна, однако со временем пейзаж весенней ночи стал завораживать… и кроме вишневых деревьев, в саду из его сновидения появилось персиковое, разбавив белизной розовые тона. Если бы он мог чувствовать свои эмоции так же, как чужие — что бы ощутил по отношению к Момо?***
Их первая полевая тренировка состоялась через два месяца. Цель — отработка духовного погребения, для чего отбирались лучшие ученики, среди них — Хисока; он не считал себя выдающимся, но был на неплохом уровне как в кидо, так и в зандзюцу. Отобрали также Киру, Ренджи и Хинамори, но Ренджи это не порадовало — Рукия опоздала. Опоздала, не попала в группу, у Абараи не будет возможности поразить ее своей крутостью или героически спасти, заодно поразив своей крутостью… Хисока потер виски. Эмоциональный фон в классе стал напряженным, как атмосфера перед грозой. У входа в аудиторию мялась Рукия, смущенная и сердитая на себя за опоздание. Ренджи наградил подругу пинком (даже не в треть силы, здороваться пинками и тычками у них было нормальным). — Ты чего делаешь, Ренджи? — возмутилась Рукия. — Нечего на ходу спать! — Можно подумать, ты так не делаешь!.. — она осеклась, увидев, что Ренджи не один, а с группой одноклассников. — У вас полевая тренировка? — Ага! — весело заулыбался Абараи. Хисоку хлестнуло ледяной завистью-возмущением: — Нечестно! Почему посылают только вас? — Это зависит от таланта! — самодовольство Ренджи было похоже на кипяток. Кипяток очень горького травяного настоя, потому что как бы он ни гордился собой, а хотел бы отправиться с Рукией. — Я покажу тебе разницу в нашей силе! — и, помахав рукой, зашагал прочь. Хисока последовал вместе со всеми, спиной ощущая морозный ветер. — Идиот! Это я тебе покажу… — Абараи не мог видеть лицо Рукии, и Хисока не видел, но явственно почувствовал, как всегда острое-злое выражение вдруг смягчилось, а ледышки стали таять — таять тем же травяным отваром полынной горечи. Они любили друг друга, они очень друг друга любили, но Хисока готов был поклясться — что бы между ними ни происходило в пустых бараках, объятия и поцелуи или большее, вслух о любви эти два придурка не говорили ни разу.***
На крыше барака высились врата в мир живых. Группа студентов выстроилась перед ними; как всегда, Хисока постарался выбрать место с краю и подальше. Думал, с ними отправится Генгоро или кто-то еще из сенсеев, но — нет, трое, два парня и девушка, носили ту же форму студентов. Один парень был с толстыми губами, вытянутым лицом и маленькими глазами, второй — с более утонченными чертами лица и татуировкой «69» на левой щеке. Девушка чем-то отдаленно напомнила Хисоке Кийоне, но с русыми волосами. — Семпаи, — чуть растерянно протянула Сецуна. — Для начала представлюсь, — начал парень с татуировкой. — Я Хисаги, шестой курс. Эта мелкая, — кивок на девушку, — Канисава. Это, — кивок на парня, — Аога. Мы будем вашими проводниками. Юные шинигами зашумели, заволновались, забурлили морскими водами не то радости, не то разочарования — у Хисоки заломило виски. В какой отряд он ни поступил бы после Академии, точно знал одно — работа в команде не для него, а он — не для работы в команде, и зря сразу не признался, что эмпат, если ему из-за его дара поплохеет в бою, пострадать может не он один. Но признаться не хватало духу — точно так же, как если бы он все время забирался в чужие ящики с грязным бельем. Узнав, что он читает чужие чувства, его возненавидят, а он меньше всего хотел бы, чтобы его ненавидели, пусть убеждал себя, что ему все равно. Было бы все равно, сразу бы говорил всем, какие у него способности. — Успокойтесь! — рявкнул Хисаги. — Кто будет шуметь, останется здесь! — Эти семпаи правда такие крутые? — проворчал Ренджи. — Ты что, не знаешь? — удивился Кира. — Это же Хисаги Шуухей. Он не просто крутой! Он единственный зачислен в Готей-13 еще до выпуска! Говорят, для него уже готовят место офицера! Хотя, — его лицо стало злорадным, — он уже дважды заваливал выпускные экзамены. Вид Хисаги был уверенно-непоколебимым, угрожающим и решительным но… Хисока прислушался. Уловил беспокойство за новичков, за товарищей, и совсем глубоко еле заметным отблеском — страх. Не перед заданием, что-то другое, личное… — Вы разобьетесь на команды по три человека, — заговорила Канисава. — Вам раздали значки, найдите одноклассников с такими же. Знак Хисоки был похож на полумесяц. Он оглянулся в поисках соратников, радуясь, что их будет всего трое; такой же значок оказался у Миямуры, раздражающего парня из якобы благородной семьи, а на деле — выходцев из Руконгая, к Сейретею причастным только через брак дедушки с аристократкой из рода Омаэда, и у Шишио, высокого рыжего очкарика, чье прошлое не было известно даже Кире, который однажды рассказал Хисоке про Миямуру. Стоило вспомнить Киру, и Хисоку толкнуло в грудь его смущение — обернувшись, он увидел, что Ренджи и Кира оказались в одной группе с Хинамори. Абараи пнул Киру под зад гораздо сильнее, чем недавно Рукию — слишком явно тот покраснел при виде Момо.***
В какой именно район мира живых открылись врата, им не сказали. Старое кладбище, неподалеку пустырь, самое подходящее место для заблудших душ. В Сейретее был ясный день, а здесь — сумерки; Хисока поежился, боясь, что облака обнажат алый лунный диск, но луна была обычной, бледной, половинчато-убывающей. Духовное погребение… словно это было с ним вчера. Тот шинигами в очках и с фальшиво-доброй улыбкой, мягкий голос, шеврон на плече — тогда Хисока не знал, что это, теперь понял. Ему повезло наткнуться не на обычного патрульного, а на лейтенанта, не просто на солдата — на командира, второе лицо в отряде после капитана, и тот совершил консо легко, как открыл дверь, но на самом деле… — Да не тыкай ты его так! — рявкнул Шишио на Миямуру. — Ему же больно! Себя в лоб палкой ткни! — Это не палка, это меч, — оскорбился Миямура. — Духу без разницы! — Шишио сердито поправил очки. — Консо должно быть безболезненным! Духов здесь было много, они сами липли к шинигами, и перед Хисокой вдруг оказалась симпатичная девушка, такая молодая, нечестно, что умирают настолько красивые. У нее были глубокие, полные печали глаза, бледное одухотворенное лицо, такие лица рисовали художники у Мадонн. Он не убьет ее. Он совершит благодеяние. Меч шинигами, даже разрубая чудовище-Пустого, не уничтожает душу, а отправляет туда, где она должна быть. Шинигами — стражи баланса, хранители порядка на протяжении более двух тысяч лет. Не он первый, не он последний… подумаешь, красивая… Хисока занес меч, приставив рукоять ко лбу девушки. Сконцентрировался, собирая духовную силу: открыть врата, мысленно растворить в них душу… Девушка растаяла — где ей суждено было переродиться, в благополучном ближнем районе или бандитском дальнем, Хисока не хотел знать. И встретить ее не хотел; хотя сам не чувствовал к переместившему его лейтенанту никаких отрицательных чувств. Со вторым духом, упитанным дяденькой лет пятидесяти, справиться было легче. Опустив меч, Хисока осмотрелся — и застыл, как громом пораженный. Вот почему он не стал бы работать в команде. Сначала — крик; два крика: короткий женский и душераздирающий мужской. Вслух — от боли, мысленно — еще громче, еще больнее, на разрыв: Канисава! Ударило испугом и злостью Хисаги, потом — не ментальное чувство, другое, еще менее поддающееся описанию, холодные мурашки по спине, страх, желание поскорее убежать, как всегда при виде опасности. Пустой. Огромный Пустой — рогатая маска с застывшей улыбкой скелета, громадные клешни, на одной клешне— тело Канисавы. Со всех сторон Хисоку накрыл чужой шок, смешался с его собственным, он впервые видел смерть — раньше ни единого раза, тем более, так близко, так кроваво, по-настоящему… они уже мертвые, но все равно им больно умирать. — Первокурсники, бегите! — будто издалека донесся голос Хисаги. — Как можно быстрее и подальше отсюда! Запрашиваю подкрепление из Сообщества Душ! Я Хисаги Шуухей, первый ранг, шестой курс, мы в мире живых, в районе 1016, северный квадрат 2128, здесь гигантский Пустой… — затараторил он в датчик. Студенты кинулись наутек, кто-то — Ренджи — схватил оцепеневшего Хисоку за локоть, потащил… Еще один Пустой прорвал ткань миров недалеко от первого. Хинамори остановилась. Кира, Ренджи и Хисока тоже затормозили. В средоточии стольких эмоций он уже не мог различить, где чьи, в том числе принадлежащие ему, чудом до сих пор не лишился чувств и никогда не ненавидел свою проклятую эмпатию так сильно, как сейчас. — Почему мы убегаем? В водовороте эмоций ярким пламенем полыхнула ее решимость — согрела, привела в сознание, как пощечина. — Ты о чем? — закричал на нее Кира. — Нам приказали бежать! Приказы не обсуждаются! Они — военные. Приказ командира есть приказ, неважно, что это за приказ, и Хисока был согласен, а на судьбу незнакомых старшекурсников ему было плевать, всех не пережалеешь, всех не спасешь. Если Момо думает иначе, то она дура, идеалистка и будущая смертница. Развернувшись, она бросилась на Пустых. Маленькая хрупкая девчонка с безымянным мечом, который роняла по три раза за спарринг. Не сговариваясь и даже не глянув друг на друга, Ренджи, Кира и Хисока бросились за ней. Эмоций вокруг стало меньше — кто-то убежал, кто-то погиб. Лицо Хисаги заливала кровь, он тяжело дышал, сжимая меч — Момо очень вовремя решила ему помочь, но что толку, если они погибнут все пятеро? И что от нее толку? Клешню, летящую в Хисаги, остановили три клинка — снова не сговариваясь. Момо не вскинула меч, держа опущенным. — Простите, но мы не подчинимся вашему приказу, — Кира стал спокойнее. В бою он умел сосредотачиваться, отбрасывая ненужные эмоции, поэтому Хисока больше всего любил спарринговать с ним. — Мы твою задницу спасаем, — зачем-то объяснил Ренджи. Удивление Хисаги вспыхнуло молнией напополам со злостью: куда вы лезете, мелочь, чертовы идиоты, вы просто умрете, и так вам и надо, я предупреждал, я приказывал, но это моя вина, моя, моя, моя… Гул его эмоций разрезал звонкий девичий голос — и Хисока понял, почему Момо не пыталась остановить клешню клинком, предоставив это парням. Ей не нужен был меч. С тем же успехом она могла оставить его в ножнах. — О, повелитель, маска плоти и крови всех существ вселенной, взмахи крыльев, что произносят имя человека! Палящий зной и хаос, преобразись в южное море! Хадо номер тридцать один: Шаккахо! С ее вскинутых ладоней сорвалась вспышка алого пламени, ударила в маску Пустого, разбивая ту, обращая чудовище в прах из частиц рейши… но это не было победой. Их появилось очень много — Пустых. Похожие на летучих мышей, обезьян, кузнечиков, невообразимые жуткие химеры, полные голода и отчаяния. Ужас ударил иглами, вонзился в тело холодом и жаром, до слуха донесся тихий шепот Момо «я не хочу умирать»… Хисока крепче сжал рукоять меча. Умрут они не по вине Хисаги, как тот думает — по ее вине, кто просил ее лезть, как можно настолько себя переоценивать, какая она идиотка… Маска Пустого пошла ровной трещиной по центру — и разлетелась напополам; тварь рассыпалась на духовные частицы. Следом так же разлетелся второй. — Извините, что заставили ждать. Тот самый шинигами, капитан, совершивший его консо: те же очки, тот же мягкий голос, та же фальшь. С ним — улыбающийся мужчина с белыми волосами, но ни капли не похожий на дьявола из его кошмаров, худой, в форме фукутайчо. У обоих — на шевроне и на спине хаори — кандзи «пять» и изображение ландыша. Подкрепление пришло почти вовремя. — Айзен-тайчо! — вскричал Хисаги. — Ичимару-фукутайчо! На Пустых эти двое внимания обращали не больше, чем на деревья в парке — подумаешь, чудища размером с трехэтажный дом. Айзен подошел к студентам, положил руку на голову Хинамори — выглядело это отеческим жестом, но Хисока внутренне напрягся; Момо, наоборот, вспыхнула теплым облегчением. — Хорошая работа, — одобрительно сказал Айзен. — Ты молодец, — и обратился уже ко всем, — Не волнуйтесь. Все хорошо. Оставьте это нам, — и, медленно развернувшись, зашагал к Пустым. Полы его хаори развевал ветер. Общее облегчение накрыло одеялом — тяжелым, жарким, неподъемным. В темноте ночи сверкнуло лезвие меча, и все погасло. Хисока не выдержал.***
Голова раскалывалась. По приоткрытым глазам резнула белизна — белые стены, белый потолок, белая спинка кровати, белая женщина… с черными волосами, сплетенными в косу на груди… Хисока вскочил, не смея лежать перед ней, но она остановила его прикосновением прохладной ладони ко лбу. — Куросаки-кун, вы еще не в состоянии двигаться. — Я… — воспоминания пришли яркой вспышкой. Полевая тренировка… духи… Пустые… Канисава… Хинамори выполнила идеальное Шаккахо, благодаря ее идиотизму Хисаги-семпай выжил, хотя они все могли погибнуть… Айзен… Ичимару… а потом Хисока бездарно грохнулся в обморок. На глазах у Момо. Потрясающе. — Хинамори в порядке? — выпалил он, прежде чем подумал, что лучше было бы спросить сразу про всех друзей. Унохана понимающе улыбнулась. — В полном. На ней ни царапины. Абараи-кун и Кира-кун тоже отделались легким испугом. Хуже всех пострадал Хисаги-кун, но и тот в порядке, раны скоро заживут. Что же до вас… Кто оставил эти шрамы? Хисока вспыхнул — он старался прятать порезы, как только мог. Когда жил с сестричками Котецу, было проще, в Академии — приходилось всеми правдами и неправдами искать способы переодеваться не вместе со всеми, отказываться от походов в баню и на речку. Шрамы среди шинигами по-своему ценились, но те, что были получены в бою, а эти следы за последствия боя не выдать. Сначала Хисока думал, что не хочет жалости: если кто-то не в меру любопытный, как Кийоне, начнет приставать с расспросами, он, скорее всего, не сдержится и ответит. Жалость причинила бы ему боль во всех смыслах, а после знакомства с Ренджи показывать шрамы стало еще и стыдно. Ему было тринадцать, он не мог противостоять беловолосому дьяволу, его бы не осудили… но все равно было стыдно. — Я не знаю, кто, — под взглядом Уноханы Хисока сдался. — Не помню. Мужчина. Тогда я был еще жив. — От этого ты и умер, — задумчиво проговорила капитан. — Эти следы… они выпивали из тебя жизнь. Капля по капле. Странный способ убийства, замедленный… но это уже неважно. Важно другое. Куросаки-кун, ты эмпат? — О-откуда вы?.. — Значит, моя догадка верна. Не переживайте, я никому не скажу: это врачебная тайна. Но это вам мешает. Из-за этого вы могли погибнуть и подвергнуть опасности товарищей. Тем не менее, вы шинигами и вам необходимо учиться, а в одиночку это затруднительно или нереально. Также нереально служить в Готей-13, избегая общества людей и командной работы. Вот и все, подумал Хисока. Правда вскрылась. — Теперь вы исключите меня из Академии? — У меня нет такого права, — в синеве ее глаз мелькнула улыбка. — И я не разглашаю врачебных тайн. — Но как тогда… — Кроме того, что ты — эмпат, у тебя высокий потенциал в кидо. Точнее, высок он именно потому, что ты — эмпат. Этот дар помогает тебе ощущать не только чужие эмоции, но и реяцу… а ощущать духовную силу — первый этап на пути ее контроля. Другими словами, ты можешь развить свои способности так, чтобы иметь возможность контролировать их, как реяцу. Звучало это логично и одновременно чересчур хорошо для правды. — И как я это сделаю? — Я тебя научу, — просто сказала Унохана. — Н-научите? Снова слишком хорошо, чтобы быть правдой — стать учеником самой капитана Уноханы. Такой невероятно сильной, что — Хисока чувствовал — Айзен и Ичимару рядом с ней оба, как слепые котята. Но зачем ей такой ученик, как он? — Когда мы впервые встретились, — заговорила Унохана, отвечая на его немой вопрос, — я увидела в тебе мечника. Угадай, когда? — Когда я уклонился от вашей атаки? — попробовал Хисока. — Нет. Раньше. Когда ты упал на колени от моего духовного давления. Ты был напуган, ты боялся меня, боялся за свою подругу, ты был выбит из колеи, но ты не выронил из рук ту палку, которую считал оружием, и не выронил инстинктивно. Тогда я поняла, что из тебя может быть толк… приходи в Четвертый отряд после обеда, когда твои раны затянутся. Думаю, завтра. А пока отдыхай… — она прислушалась к чему-то. — …если получится. Абараи-кун, Кира-кун, Хинамори-сан, входите. Незаметно Унохана их покинула. Ренджи плюхнулся на соседнюю кровать, Кира присел на стул, Момо — на постель Хисоки. Легкая ревность Киры тяжестью оттянула плечи. — Ты нас так напугал! — сказала Момо. — Мы думали, ты ранен! Или отравлен Пустым! — А ты перенервничал, да? — Кира уточнил это без тени насмешки. — Вроде того, — нехотя признал Хисока, решив казаться трусом — все равно лучше, чем одиночество. — Забудьте, я в порядке. — Пустые на самом деле жуткие, — Ренджи потер затылок своим привычным жестом. — Нет ничего стыдного в том, чтобы их бояться. Это сейчас у нас есть мечи и кидо, и, может, однажды мы будем крошить этих тварей в капусту, как Айзен, но пока мы даже не знаем имен своих мечей… А когда-то у нас с Рукией и мечей не было. Мы жили впятером, я, она, Райто, Юкари и Дайго… воровали воду и еду, бродяжничали, но это еще ничего. Пустые… — Ренджи поежился. Воспоминания мучили его. — Сначала сожрали Дайго. Пустой поймал его лапами и отгрыз голову. Потом… Юкари. Тварь разорвала его напополам. Хуже всего было с Райто. Пустой каким-то образом овладел им… хотел заставить его… хотел, чтобы он… Рукию… — кулаки на коленях Ренджи сжались. Его злость хлестнула плетью. Момо прикрыла рот ладошкой — без лишних уточнений было понятно, что Пустой хотел, чтобы Райто сделал с Рукией. — И я… я его… я думал, он мой лучший друг. Так оно и было. Но он был сильнее Рукии, и он почти схватил ее, а я поднял камень с земли, и… и… мы с Рукией чудом удрали. С тех пор… в общем, я надеру зад любому Пустому. Но они жуткие и гадкие. То, что молчал Ренджи, Хисока слышал даже отчетливее его слов: среди их компании духовная сила была только у него и Рукии, и он, хотя любил своих друзей, мог бы сгрести Рукию в охапку и притащить в Академию, и пусть бы она считала его мерзавцем и предателем, зато не падала бы в голодные обмороки, но и не простила бы его, навеки отвернувшись. Когда он был вынужден убить Райто, когда они наконец оторвались от Пустого, которому надоело их преследовать, Ренджи лежал, уткнувшись лицом в колени Рукии, почти без чувств. Такой самоуверенный, наглый, бесцеремонный Абараи Ренджи. От Киры и Момо веяло стыдом — они ни разу не встречались с Пустыми. Как и Хисока. — Кому-то растрепете, — сказал Ренджи, — убью. Да что вы такие кислые? Мало ли, какая хрень творилась с нами в детстве? Мы взрослые! Сегодня мы всем это доказали! Мы спасли семпая, а Хинамори похвалил капитан! От нее полыхнуло жгучей волной: благодарность, восхищение, уважение, обожание — положительные эмоции, обычно Хисоке было хорошо от ее положительных эмоций, но сейчас — будто облили чем-то едким. — Я теперь точно знаю, — сказала она. — Я вступлю в Пятый отряд. Сделаю все возможное, чтобы служить под началом Айзена-тайчо. — Втрескалась, — заржал Ренджи. Кира скис, отведя взгляд. Хисока закрыл глаза. Втрескалась… почему ему не все равно? Почему одиночество разверзается ямой под ногами и тянет внутрь? Почему улыбка Айзена была такой фальшивой?