Мы были одной семьей. Дети, как животные. Выросшие среди убийц и грабителей. Все были такими. Мы все пришли в Общество Душ поодиночке, помогая друг другу обрести семью. Это место слишком жестоко для детей.
© Абараи Ренджи (Bleach)
1988 год
Тренировки были назначены вдали от Сейретея, в лесу дальних районов Руконгая — самых дальних, опасных и бандитских, где души не жили, а выживали, отчаянно борясь за каждый новый день и выгрызая свою удачу из чужих глоток. Здесь часто появлялись Пустые, и Хисока немного, совсем капельку волновался, пока не увидел ждущую его Унохану — ее спокойствие передалось ему, кутая в ароматы горечавки. Остановившись перед капитаном, он поклонился, выпалил: — Учите меня, пожалуйста! Унохана одобрительно кивнула. — Приступим, Куросаки-кун. Скажите, что я сейчас чувствую. Честно, все, что ощущаете, не бойтесь оскорбить меня или быть дерзким. Оскорбить ее… немыслимо, как плюнуть в лицо божеству. Невообразимо. Но если бы она сказала — Хисока сделал бы все, что угодно, хотел бы того или нет, а приказы не обсуждаются. Если Момо чувствовала к Айзену то же самое, он ее понимал. Прислушавшись, он даже закрыл глаза, чтобы не сбиться. Уловил тот самый постоянно исходящий от нее легкий интерес… и почти ничего, кроме. Она не запрещала себе ярких чувств, просто не испытывала их. — Вы… вам немного интересно. Вам нравится пейзаж, вы получаете от него эстетическое удовольствие. И… — Хисока удивленно добавил, ощутив кое-что еще, — вы испытываете… это не волнение. И не беспокойство. Нерешительность? Да… нерешительность. — Верно, — Унохана спрятала руки в широкие рукава косоде. — Видишь ли, у меня еще ни разу не было учеников, которых я обучала бы кидо. Не кайдо и не зандзюцу, а кидо… и я не знаю, с какой стороны к этому подступиться. Но я гарантирую тебе, что на наших уроках, даже если они станут опасными, ты в полной безопасности. Пусть я и не обучала мастеров кидо, думаю, кидо — одна из тех материй, которую ты должен понять сам. Ты уже умеешь управлять своим духовным давлением? Один из первых уроков, азы. Лучше всех получилось у Хинамори. Воспоминания о ней саднили досадой. — Умею. На семь баллов из десяти. — Сейчас ты скрываешь духовную силу? Хисока растерялся. — Нет. — Нет? — Унохана вскинула бровь. — Но она скрыта. Я не чувствую тебя. Прямо сейчас — ты слышишь мои эмоции? — Да, — все это почему-то настораживало. Будто он делал что-то неправильное или нехорошее. — Значит, когда ты сосредоточен на ком-то, то твоя собственная реяцу центрируется на тебе одном и потому становится столь неощутимой… — задумчиво проговорила Унохана. — Неплохо. Даже я не ощутила бы… Но Сой Фонг, думаю, тебя бы поймала. — Пф, куда ей, раз даже вы!.. — вырвалось у Хисоки, но он осекся, споткнувшись об осуждающий взгляд. Окатило волной стыда: у-ва-же-ни-е, твердил Генгоро-сенсей, твердил по слогам, изо дня в день, а он так пренебрежительно отозвался о той, кого не знал. — О, мне приятно, что ты столь высоко меня оцениваешь. И ты прав. Моя сила высока — но я не главнокомандующая Оммицукидо. Оммицукидо? Хисока похолодел, надеясь, что никто из Отряда Тайных операций не находился поблизости и не слышал его. Что такое Оммицукидо, им рассказывали; это были такие же азы. Есть три военные организации: Готей-13 — аналог армии, Кидосю — что-то похожее на сверхсекретную организацию волшебников среди простых людей, и Оммицукидо, очень похожее на Федеральную Службу Безопасности мира живых: полицейские, разведчики, спецагенты. А он такое брякнул. — Теперь я чувствую твою реяцу, — весело сказала Унохана. — Ты только думал, что умеешь это контролировать. И это зависит от твоей эмпатии. Эмпатия заменяет рейкаку. Что получится, если их объединить… Куросаки-кун, через месяц вы должны знать имя своего занпакто. Вот вам и ответ. Совсем это не ответ. Хисока думал, они будут действительно тренироваться, что Унохана чему-то его научит, а не отмахнется — иди медитируй в обнимку с мечом. Он и так старался узнать его имя, как мог. — Да, сенсей, — кисло выдавил он. — Я могу идти? — Ты куда-то спешишь? — Н-но, — замялся Хисока. — Вы же сказали… — Я сказала — через месяц, а не прямо сейчас. И знаешь, как лучше всего понять свой меч? — Как? Синева ее глаз полыхнула отблеском пожаров. — В бою.***
Кто она, Рукия не знала. Никто из их компании дворняжек из Инудзури не знал: оказались в Руконгае детьми, выросли, и все. Но если Ренджи имел фамилию, то она всегда была просто Рукия. Родственников у них не было и быть не могло — переродиться вместе с близким человеком и не разлучиться — редкостное везение. Рукия отчаянно цеплялась за свою семью; так и говорила Ренджи: она не бросит их, уйдя в Академию. Не бросит, а он пусть делает, что хочет; но и он не бросал — ни их, ни ее. Ренджи, смешной, раздражающий, грубый, веселый, иногда невыносимо нежный — он перестал быть другом, как только их губы впервые соединились. Они ничего не говорили об этом, все было и так ясно, ясно, что любят. Ощутимо. По глазам, по прикосновениям. Пропасть между ними росла вместе с силой Ренджи. Он пока не знал имя своего меча, но вскоре — Рукия была уверена — узнал бы. Шикай — прямой путь в Готей-13. Они могут поступить в один и тот же отряд, но разница в звании может разделять их, разлучать, и что, если разрыв будет чересчур велик? Что, если она будет тормозить его? Если он специально — ради нее — станет отказываться от повышения? Если он не захочет ни расставаться с ней, ни ранить его гордость, и та сила, что жила в его теле, пропадет впустую? Рукия не хотела быть балластом. Даже среди их курса — она понимала, что посредственность; Ренджи был откровенно плох в кидо, но это с лихвой компенсировало его мастерство мечника, одного из лучших среди новичков. Сидя на ветке дерева, она прислонилась затылком к теплому, нагретому солнцем стволу. После полевой тренировки, где студенты, в том числе Абараи, выжили только чудом, Рукия избегала его — узнав, что произошло, привычно накричала: дурак, зачем рискуешь! — а потом избегала. Иначе могла бы расплакаться; Ренджи бы над ней не смеялся, но показывать кому-либо свою слабость, даже тому, кого она знает с детства… недопустимо. Почему, Рукия не знала. Почему-то. — Эй! Рукия-сан! Голос, зовущий ее снизу, принадлежал не Ренджи, и никому из товарищей. Вздрогнув и чудом не свалившись с дерева от удивления, Рукия спрыгнула, поклонившись Генгоро-сенсею. — К тебе… — он выглядел не менее растерянным, чем она. — …посетители. И только посмей вести себя дерзко! До конца жизни будешь тогда отвечать за унитазы! — Что за посетители? — вопрос прозвучал не совсем уважительно, но, вопреки своим словам, Генгоро даже не заметил. — Клан Кучики. — Что? — и без того большие глаза Рукии распахнулись еще шире. Кучики. Один из четырех благороднейших кланов Сейретея. Что им могло понадобиться от нее? В додзё, где ее ждали, Рукия входила с ощущением, будто идет то ли к престолу божества, то ли на казнь, и миллион раз пожалела, что не обладает грацией гейко, которые умели открывать и закрывать дверь особым способом. Отодвинув сёдзи, пораженно застыла, не зная, преклонять колени, кланяться или сразу падать в догэдза, умоляя о пощаде (не зная, зачем они пришли, Рукия строила много версий, и многие версии предполагали, что она чем-то провинилась). Их было четверо, но значение имели лишь двое. Другие двое — охрана… или, скорее, сопровождение для красоты и демонстрации значимости рода, потому что от седого старика и молодого мужчины в дорогих одеждах веяла такая сила, что они сами бы могли размазать обоих своих телохранителей одним щелчком. — Вы — Рукия-сан, верно? — спросил старик. — Я… да, Кучики-сама, — наконец выйдя из оцепенения, Рукия поклонилась. — Для меня огромная честь лицезреть… — Да-да, — старик поднял руку, пресекая ее лепет. — Не стоит так переживать, Рукия-сан. Думаю, нам стоит представиться. Меня зовут Кучики Гинрей. Это мой внук и нынешний глава рода, Кучики Бьякуя. Кучики Бьякуя был просто до неприличия красив; длинные волосы цвета воронова крыла, в которых белел кенсейкан, тонкие изящные черты, серо-голубые глаза и осанка, которой позавидовал бы император. Он молчал, но не сводил взгляда с Рукии. — Рукия-сан, — снова заговорил Гинрей. — Мы предлагаем вам вступить в клан Кучики. Что? В клан Кучики? Она? Они издеваются? Нет, такие, как они, не издеваются, зачем им издеваться, зачем им тратить время на бродяжку из Руконгая? Зачем она им? Чтобы потянуть время и дать себе возможность собраться с мыслями, Рукия снова почтительно поклонилась. — Это величайшая честь, Кучики Гинрей-сама, и я чрезвычайно польщена тем, что ваш высочайший взор коснулся такой, как я, однако смею ли я даже помыслить о столь огромной чести? — как у нее вышло произнести все это без запинки, для самой Рукии осталось загадкой. — Ты похожа на мою жену. Голос Бьякуи был низким, мягким и обволакивающим — но холодным. От всей его фигуры веяло морозом. Рукию пробрала дрожь: на жену? Ей предлагают… брак, что ли? — Не бойся, — неожиданно мягко продолжил Бьякуя. — Если ты дашь согласие вступить в клан Кучики, то будешь моей сестрой. Какой тогда смысл, раз она похожа на жену, чуть не ляпнула Рукия. Подумалось: возможно, жена Бьякуи бесплодна или потеряла ребенка, либо ребенок умер совсем маленьким, и, где-то случайно заметив похожую на себя (и, возможно, на потерянную дочь) девушку, аристократка захотела замену-игрушку. Или, наоборот, тосковала и чахла, вследствие чего муж решил найти для нее развлечение. Или им двоим нужны наследники, и они врали другим семьям, что наследник есть, но не выходит из дома или находится где-то в другом месте (как живут аристократы, Рукия представляла очень смутно), а когда вопрос о наследнике встал ребром, они быстро нашли подходящую по внешности… тогда почему сестра? — Мы заберем тебя из школы, — продолжил Гинрей. — Ты сразу же поступишь на службу в Тринадцатый отряд. Без экзаменов. Конечно, если согласишься. Только последняя дура на ее месте бы отказалась. Положение, которое ей предлагали, было слишком прекрасным, чтобы быть правдой, но даже если статус «сестры» сменился бы на статус наложницы… Гинрею это уже не нужно, а Бьякуя невозможно прекрасен. Рукия отвесила себе мысленную затрещину: идиотка, о чем только думает? Красивый аристократ — не причина, чтобы под него ложиться; и еще — Ренджи, что будет с Ренджи? Если она станет Кучики, то покинет Академию. Если она станет Кучики, а Ренджи останется руконгайцем, дворняжкой, никем… — Рукия! Сёдзи шумно стукнули, отворяясь. — Рукия, я сдал! Я сдал второй экзамен! Если сдам еще один… — Абараи осекся, столкнувшись взглядами с Кучики, и пристыженно замолчал, прикусив язык. Повисшая тишина холодила кончики пальцев. — Похоже, — проговорил Гинрей, — здесь не лучшее место для беседы. Мы вас оставим. С нетерпением будем ждать вашего решения, Рукия-сан. Когда они шли к выходу, она запоздало поняла еще одно, чего не сразу сообразила от шока — кроме кенсейкана и дорогих одежд, на Бьякуе Кучики был белый хаори. Кандзи «шесть», изображение камелии. Капитан. Думая, что говорить с Кучики было тяжело, Рукия ошибалась — еще хуже было остаться наедине с Ренджи, только что счастливым от своего успеха, и вмиг оторопевшим, будто на его радостный возглас она пронзила его мечом. Смотреть ему в глаза Рукия не решалась. Если она уйдет, если бросит его — это будет предательство. — Ух, ну и сила, — Ренджи потер затылок. — Вот что значит — капитан. Чего они от тебя хотели? — Они… Время пришло. Пора расставить все точки над «і». Пора решить, кто они друг другу — друзья или нечто большее, потому что если Ренджи любит ее, если действительно любит, а не ищет в ее объятиях тепла и утешения, то не отпустит ни в какой, даже королевский клан. Рукия подняла глаза. — Они хотят, чтобы я присоединилась к семье Кучики. Шок на лице Ренджи был бы смешным в любой другой ситуации. Хотелось бы ей засмеяться, сказать, что пошутила, чтобы он сгреб ее в охапку и мстительно защекотал. — Если я соглашусь, то уйду из Академии и сразу вступлю в отряд. Пропасть между ними медленно разверзалась — Рукия почти что видела ее, черную непреодолимую бездну. Как иронично, она боялась, что так будет из-за силы Ренджи, а вышло — из-за нее. — Ренджи, это… Сильные руки схватили ее за плечи — сейчас обнимет, так крепко, как умеет он один, скажет: пошли к черту эти аристократы, мы сами всего добьемся, вместе, как всегда, так было и так будет, потому что я люблю тебя. — …это же замечательно! — выпалил Ренджи. — Если ты станешь аристократкой, ты же будешь купаться в роскоши! Будешь есть все, что захочешь, у тебя будет своя комната, еще и Академию сразу закончишь… ох, я тебе завидую! И улыбался во весь рот. Широко, радостно, действительно был за нее счастлив — придурок. Значит, все, что между ними было — выдуманное и детское. Все — ненастоящее. Все, что ненастоящее, можно отбросить, не испытывая боли. Положив руку на предплечье друга, Рукия убрала его ладонь со своего плеча. Шагнула вперед — следом за Кучики. Не нужно заставлять их ждать долго. — Спасибо… Ренджи. По щеке скатилась непрошеная слеза. Рукия не обернулась, хотя отчаянно хотела. Пропасть между ними раскинулась на многие мили вдаль и вширь, пропасть, где светила луна, а пес мог лишь лаять на нее, но не схватить.***
Успешная сдача экзаменов отмечалась в пятом бараке. Сенсеи великодушно сделали вид, что ничего не подозревают: студенты — не дети, саке не повредит, пусть повеселятся в пределах разумного. Еду и алкоголь достал Миямура — его семья была очень богатой и он мог позволить себе устраивать такие вечеринки хоть каждый день, как сам хвастался, заодно демонстрируя новое золотое кольцо на пальце. Поначалу он предлагал праздновать не в бараке, а в очая, но Кира возмутился, что среди них есть девушки, а Шишио напомнил, что одно дело — шуметь на территории Академии, и другое — в общественных местах. Поэтому они просто сдвинули кровати к стенам, уставили переносной стол кучей всего, и расселись кто где. — Держи! — Ренджи бросил в руки Хинамори плитку шоколада с персиковой начинкой. Она поймала, довольно улыбаясь. — С тебя еще персики. — Пф, я тебе их в любом саду нарву, — захохотал Абараи. — В любом! Можешь выбирать! Он смеялся, он был веселым, но Хисока явственно чувствовал, как под этим показным весельем Ренджи рвется от боли, словно его изрешетили осколки стекла. Рукии среди празднующих не было. Перед последним экзаменом объявили, что она становится приемной дочерью семьи Кучики, соответственно, ей ни к чему сдавать тесты. В чем здесь дело, Хисока не знал — никто из них не знал, но он один чувствовал, насколько Ренджи больно — тогда и сейчас. Ему стало легче ощущать чужие эмоции благодаря медитациям — зря считал, что это глупо. Унохана показала, как, и Хисока по нескольку часов в день уделял общению с духом своего меча — точнее, попыткам докричаться, найдя его в белизне утреннего тумана, вязкой и густой, цветом похожей на молоко. Если бы не это, от кричащего внутри Ренджи Хисоку бы непременно вырвало, но он спокойно сидел рядом с Кирой, держа сакадзуки, наполненный саке. — С чего это подарки? — нахмурился Миямура. — Мы же не договаривались. — Вы — нет, а мы — да. Я сдал кидо только благодаря Момо-сан, — признался Ренджи. — Так что это не подарок, а благодарность. — Момо-сан подтянула тебя в кидо? — Кира кольнулся ревностью. — Тогда одной шоколадки маловато. Это был очень тяжелый труд. — Я же сказал, что еще персиков нарву, — не обиделся Ренджи. — Но труд правда тяжелый… в этой «Теории кидо» килограммов двадцать… Момо-сан, кто так хорошо поставил тебе удар? — Извини, — проворчала она. — Я не хотела. Но когда ты в десятый раз перепутал Бьякурай и Сокацуй… — Зачем мне эта чушь, когда я узнаю имя своего меча! — отмахнулся Ренджи. — Для галочки, и все. Ребята! Представляете, мы уже шинигами! Мы стали шинигами! Кампа-ай! Вскинув стакан вслед за всеми и выкрикнув «кампай», Хисока глотнул саке — раньше не пил ни разу. У жидкости был мутновато-желтый цвет, ореховый аромат, на вкус — терпкая, сладкая, с оттенком чего-то грибного… обжигающая гортань и за секунду туманящая разум. Пришел в себя Хисока на улице. Ренджи, хлопающий его по щекам, с облегчением выдохнул и уселся рядом — вне зависимости от времени года, сидеть на земле что в Руконгае, что в Сейретее, было не холодно, а шинигами не грозила простуда, как обычным душам. — Неужели нельзя просто использовать кайдо, — проворчала сидящая рядом Момо. — Я говорила, дай мне… — Да что ты знаешь, — огрызнулся Ренджи. — А я умею в чувство приводить. Хисока, ты как? — Нормально, — он потер лоб. Румянец стыда прилил к щекам — опять хлопнулся при Хинамори в обморок, что она теперь подумает… но кто знал, что у него непереносимость алкоголя… Рядом с Момо сел Кира, тихой тенью вышедший из барака. Хисока подтянул колени к груди. У них за спинами звучали веселые голоса, хохот, шутки — но идти к компании никому не хотелось. Вечер был хорошим, теплым, небо усыпали звезды, луна — Хисока внутренне напрягся — не полная, хотя близка к тому, но не хватает краешка, как будто кто-то отломил кусочек лепешки. — Вы извините, — сказал Ренджи, — но я выпью, — и отхлебнул прямо из бутылки. — Я тебя потом в казарму на своем горбу не потащу, — сказал Кира. — Сам дотащусь, не маленький. Хинамори разломила свою шоколадку и протянула кусочек Хисоке. Если Абараи громко, оглушительно и душераздирающе страдал, а Кира был грустен больше обыкновенного, ее внутренняя горячая яркая радость сияла особенно ярким теплом. Когда Хисока взял шоколадку, их пальцы соприкоснулись, и, хотя второй кусочек она так же протянула Кире, было в этом угощении что-то… интимное. — В какой отряд пойдете? — спросил Ренджи. — В Пятый! — сияние стало еще теплее и ярче. — Мои показатели подходят, Пятый отряд отбирает не только мечников, и там всегда мирная и дружелюбная атмосфера… — И Айзен-тайчо, — поддразнил подругу Ренджи. — Абараи! — вспыхнула она. Сидела бы рядом — пихнула бы в бок или дала подзатыльник, но между ними был Хисока. — Да ладно тебе, не злись. Я тоже в Пятый пойду, — внезапно признался Ренджи. — Что? — опешил Кира. — А что? — Да ничего, но… и я в Пятый, — он хохотнул, потянувшись за своей захваченной из казармы бутылкой, наливая немного в сакадзуки. — После того случая с Пустыми Айзен-тайчо предложил мне вступить к нему. — И мне предложил, — озадаченно моргнул Ренджи. — Так это же здорово, нас выделил сам капитан! — Значит… мы трое в Пятый? — снова в Момо полыхнула радость: работать вместе с друзьями, становиться сильнее вместе с друзьями, не расставаться… и им она будет улыбаться каждый день, болтать о чем-то, угощать чем-то, они будут видеться с ней без препятствий, тренироваться с ней, они смогут защитить ее, если понадобится… а Хисока, отчаянно нуждающийся в ее тепле, поступит служить в Четвертый? Неужели Унохана-тайчо его не поймет? Да и говорил ли он ей о своем намерении служить под ее началом? — И я в Пятый, — сказал Хисока. — Мы почти как команда, — засмеялась Хинамори. — Интересно, кто первым станет офицером? Повезло Рукии-сан, она сразу… — увидев выражение лица Ренджи, Момо осеклась, сжалась, смущенно ругая себя. — Если ты любишь ее, — не выдержал Хисока, — то какого черта сначала отпустил, а теперь страдаешь? — Какого? — он сжал зубы. Хисоку ударило вспышкой злости — на всех сразу, на товарищей, на клан Кучики, на Рукию и больше всего на себя. — А что я должен был сказать? Что не отпущу ее, потому что люблю, да? И что потом? Кем бы она была со мной? Никем! А там… там у нее будет все. Еда, мягкая постель, горячие ванны, красивые вещи… У нее будет дедушка, у нее будет брат… что я могу ей дать по сравнению с Бьякуей? Ничего. «Вам троим легко говорить, — молчал Ренджи, но Хисока слышал, — вы не жили в Инудзури. Вы чистенькие, вы не голодали, не мерзли, ни в чем не нуждались, не убегали от Пустых, не воровали, вам никогда не понять, что это». — Это пока что, — заговорил Хисока. — Пока ты не можешь ничего. Но если ты станешь сильнее… вдруг ты сможешь достичь уровня капитана? — Да хоть Главнокомандующего, — смех Ренджи прозвучал лающе. — Плевать, чего я достигну. Я все равно руконгаец, понимаешь? А Рукия стала леди из клана Кучики. Если я стану офицером, то смогу иногда с ней разговаривать. Может, общаться. Может, даже дружить. Но не больше. У этой чертовой аристократии свои законы, им без разницы, у кого какое звание. Не того происхождения — и все, до свидания. Мне теперь до Рукии… — он вскинул голову вверх, — как до луны. Пойду в казарму, — махнув рукой, Ренджи встал, захватив бутылку. — Чтобы спокойно надраться и чтобы никто меня на своем горбу туда не тащил. Хорошего вечера. Его удаляющаяся спина источала отчаяние. Момо хотела вскочить и побежать за ним, но Кира накрыл ладонью ее руку. — Пусть побудет один, — сказал он. — Эти раны способен вылечить только один человек, но не ты, Момо-чан. «-чан», не уважительное «-сан». Момо не обратила внимания, а Хисока обратил, и ревность зашевелилась внутри змеиными кольцами — но он молчал, рассасывая за щекой кусочек шоколада, тающий на языке персиковым вкусом, слушал, как Кира с Момо болтают обо всякой ерунде, и радовался, что они не эмпаты и не понимают, как ему хочется прервать их, схватить Хинамори на руки и унести — неважно, куда. И все ей сказать. А что толку? Он все равно ничего не мог дать ей. Пока что.