Песня ветра

      Дима открывает двери морга после первого же звонка Антона, и тот шмыгает в помещение, отвешивая приветственный салют одному из помощников судмедэксперта, имени которого он, конечно же, не помнит. Он изо всех сил старается забыть о вчерашней картине, которая всю ночь не давала ему спать, но толку в этом практически нет — мёртвая девушка всё равно упорно стоит перед глазами.       — Ты чего так рано сегодня? — интересуется Дима, провожая его к помещению с холодильными камерами. — Я думал, как обычно, после десяти приедешь. Время только восемь, а ты как штык на работе.       Антон молча закатывает глаза, потому что уже три человека с утра удивились его пунктуальности, коей он, к слову, вообще никогда не страдал. Сначала Катя встретила его с улыбкой и монологом о том, где это вообще видано, чтобы Антон Шастун прибыл на работу даже раньше подполковника и своих сотрудников, затем Егор удивлённо салютовал, проходя мимо и отчитываясь, что они с Эдом поехали по поводу какого-то дела, теперь вот ещё и Дима туда же.       — Да я уснуть всю ночь не мог после вчерашнего. Вот и поехал сразу на работу, — поясняет задумчиво. — Всё понять не могу, почему Фантом вдруг тактику изменил? Раньше его убийства не были такими кровавыми. Да и жертва вовсе не студентка.       — А что по этому поводу думает твой новый напарник? — Дима выдвигает каталку из холодильника, и их взору предстаёт накрытое белой простынёй тело.       — Арсений? — зачем-то уточняет Антон.       — А у тебя что, напарников много? — Дима фыркает показательно, откидывая простыню. — Что я тебе могу сказать? Я насчитал порядка двадцати восьми ударов ножом.       Антон морщится неприятно, разглядывая бледный, уже отмытый от крови, труп:       — Убийца был в гневе?       — Не думаю, — Дима трёт переносицу, предварительно сняв с глаз очки. — Раны нанесены с особой жестокостью — это да, но если бы убийца был зол или находился в шоковом состоянии, то они бы несли иной характер, здесь же, — указывает рукой на один из следов, — ровные края, все удары были с одной силой и под одним углом. Важных органов задето не было. Как я и сказал вчера, жертва была ещё жива, когда он вспорол ей живот, — теперь он показывает на ранение в области брюха, откуда вчера свисали органы.       — Думаешь, убийство запланированное? — Антон глаза прикрывает и сам накрывает труп простынёй, не желая больше его разглядывать.       — Думаю, что это очередное послание, — Дима закатывает каталку назад и закрывает камеру. — Фантом пытается нам что-то сказать. При чём это «что-то» связанно с газетой Белого. Сначала он проник в редакцию, теперь убил помощницу самого Руслана. Всё это не просто так. Ты так и не ответил, что там Арсений думает?       — Он говорит, что нужно с Белым пообщаться, но ехать со мной к нему отказался напрочь. Знаешь, — Антон подходит к кулеру, набирает себе воды в пластиковый стаканчик, делает пару глотков и только после этого снова начинает говорить: — Мне почему-то кажется, что Арс с Русланом знаком куда ближе, чем он сам говорит.       Дима ведёт плечами:       — Ты не спрашивал у него самого?       — Спрашивал, конечно. Но это бесполезно. Если Арсений не захочет сам о чём-то рассказать, то никогда не расскажет. Ёбанная загадка, а не человек.       — Ну, у всех нас есть вещи, о которых не хочется говорить. Ты сам-то ему много о себе рассказываешь?       — А я должен? — Антон брови удивлённо вскидывает.       — Доверие порождает доверие, друг мой, — Дима хмыкает. — Чего ты вообще ждёшь от людей, если из тебя самого всё приходиться силой выбивать?       — Не приходится из меня… — Антон не договаривает, потому что Дима прав. — Арсений вчера мне про родителей рассказал, — вспоминает он. — Про то, что с ними случилось. Ты же это имел ввиду, когда про его прошлое заикнулся, да?       Дима кивает:       — Вроде того. У него там мутная история с предками, я сам подробности все не знаю, мне Катя рассказывала, а она от кого-то из сотрудников Руслана узнала, — он хмыкает тихо. — Не важно в общем, хорошо, что он сам тебе рассказал, а не кто-то другой. В любом случае первый шаг к доверию он уже сделал, теперь твой черёд.       — А ещё он поцеловал меня позавчера, — не затыкается Антон.       Дима аж свистит, удивлённо уставившись на него.       — Нихуя… и как… То есть, вы теперь вместе?       — Да я в душе не знаю, Поз, — Антон разводит руками. Правда ведь понятия не имеет, что там в голове у этого Арсения. Они не договорили вчера, не выяснили, в каких они сейчас отношениях, потому что их прервали новостью о трупе, а после уже как-то не до откровенных разговоров было.       — Ладно, я, конечно, рад за тебя и всё такое, но мне работать нужно. Там Егор и Эд поехали за матерью погибшей, а мне нужно с формальностями закончить, пока их нет, так что вали работать, — вполне себе серьёзно говорит Дима. — Ты вроде к Руслану собирался?       — Да понял я, что ты не хочешь обсуждать мою личную жизнь, — усмехается Антон, топая к выходу. — Мог бы сразу так сказать.       — Иди уже, — Дима возвращает ему улыбку, окликая уже у двери: — Шаст?       — М-м?       — Не дави на него, — просит вкрадчиво. — Он сам всё расскажет, когда время придёт, я уверен.       Антон кивает в ответ с тихим «спасибо» и выходит из помещения морга уже в более приподнятом настроении. Дима от части прав, Арсений уже начал открываться, да и сам Антон заверял его, что не требует что-то себе рассказывать. Так чего теперь суетиться?       Может потому что этот придурок с утра трубки не берёт и не отвечает на сообщения?       Да, наверное, именно поэтому.       Что Антон должен думать, когда после всех откровений, Арсений просто уходит в тотальный игнор?       На улице он оказывается через пару минут, попутно здороваясь с проходящими мимо коллегами, улыбаясь Кате, которая тащит кипу документов в архив и отдавая честь Павлу Алексеевичу, находящемуся снова — и кого это вообще может удивить? — не в духе.       Свежий воздух помогает немного разгрузить мысли. Антон закуривает, выдыхает облако дыма и достаёт из кармана телефон, набирая номер, совсем недавно занесённый в список контактов, — прежде он и подумать не мог, что ему вообще хоть когда-то понадобится номер Арсения и тем более понадобиться ему звонить.       «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети», — раздаётся на том конце сухим, безразличным к обстоятельствам и людям голосом.       Ну конечно, кто бы сомневался?       Либо этот умник выключил телефон, чтобы его не доставали звонками после вчерашней прогулки на место преступления. Либо просто добавил в чёрный список Антона — о причинах этого даже думать нет желания.       Что ж, если Арсений не хочет работать, заставлять его никто не будет. Именно с этими мыслями Антон идёт к своей машине, садится за руль и выезжает со стоянки, направляясь в сторону издательства, которым заправляет Руслан Белый. Нужно попытаться понять, что такого могла узнать его сотрудница, что Фантом решил убить её, притом таким жестоким способом — это ведь совсем не в его стиле.       Офисное здание скандально известного издательства «НовСити» встречает своей первозданной серостью и нелюдимостью даже в подогреваемом летом городе — московский асфальт начинает понемногу накаляться, утомлённый и разнеженный солнцем, большие окна многоэтажных зданий сверкают солнечными зайчиками под влиянием ярких лучей, и только этот шедевр архитектурной мысли полностью отражает суть его владельца.       К Руслану идти одновременно не хочется до сводящих крепким и абсолютно противным чаем внутренностей — Антон успел хлебнуть это стаканчиковое пойло, — и хочется с упёртостью заправского ищейки. Антона буквально тянет в это место и в это время, а столько лет в полиции научили чуйке, если не слепо верить, то хотя бы к ней прислушиваться.       Пальцы зудяще покалывает от одной мысли об очередной сигарете, лёгкие хочется обжечь до внушаемого ощущения удушья — мол, не покурит, не выживет, — и пока зажигалка чиркает искрой огня, накидываясь на неохотно поджегшийся табак, Антон видит, стремительно выходящего Его.       Арсений.       Кого-кого, а Арсения Антон не спутает ни с кем абсолютно. Эта прыгучая и уверенная походка, чересчур натянутые напряжением плечи, до неприличного вздёрнутый нос в невербальной уверенности — Арсений тот самый человек, который сможет попасть к терапевту без записи, обойдя всех записанных на одиннадцать старушек. И Антон не знает, зачем думает про поликлинику и бабушек.       Чего Антон не знает ещё — своего порыва затаиться в листве густо зелёного дерева у бордюра. Не знает, но затаивается. Задерживает горячий дым во рту, раздувает щёки, чтобы втянуть их снова через толику секунды, чувствуя, как никотин скребёт корень языка. В голове множество вопросов, но один в приоритете: «Почему Арсений не сообщил ему о своём решении повторного визита в новостное издание?»       Тот скрывается на парковке, Антон чётко отслеживает траекторию его движения, слышит едва уловимые ветром отзвуки короткого разговора с таксистом, — Антон не сомневается, ведь подошёл Арсений именно к машине с соответствующим коробом на крыше, — а затем и садится внутрь, трогаясь и уезжая восвояси — судя по направлению, домой.       Окурок небрежно летит на землю, претаптывается ребристой подошвой. Теперь желание навестить Руслана точно не преувеличено. Теперь Антону безумно хочется узнать, какие дела у этих двоих и как всё это с делом связано. И он идёт к зданию, минуя парковку и проходящих мимо сотрудников офиса, заходит в большие двери, игнорирует вопрос девушки с ресепшена и следует прямиком к лифтам.       На нужном этаже всё иначе. Руслан очень быстро навёл порядок, после недавнего разгрома офиса, и теперь это место выглядит куда лучше, чем в прошлый визит Антона и его сотрудников.       — Руслан Викторович у себя? — спрашивает у молоденькой секретарши.       Та поднимает на него ленивый взгляд, моргает пару раз и качает головой:       — Руслан Викторович никого не при…       — Капитан Шастун, следственный отдел, — перебивает Антон, показывая удостоверение. — Я тут по делу. И к Вам, кстати, тоже есть парочка вопросов. Скажите, когда вы последний раз видели Родину Марию Витальевну?       — Я… — девушка с ярко накрашенными губами и длинными, явно нарощенными, ресницами теряется на пару секунд, часто моргая. — Я видела её вчера, тут, в офисе. После она домой ушла, и я тоже. Это ужасно, то… что с ней сделали. Но я ничего не знаю. И Руслан Викторович тоже. Я была дома, а он в командировке… — лепечет без остановки.       — Я сам спрошу у него, где он был, — прерывает её Антон. — Адвокат ему пока не нужен, даже такой симпатичный, — он натягивает улыбку и, больше не говоря ни слова, идёт к кабинету Руслана. Стучит, но ответа не ждёт, открывая двери и переступая порог: — Можно?       В кабинете пахнет дорогим коньяком и каким-то освежителем воздуха, — что-то с незаморочливым названием вроде: «Средство для устранения неприятных запахов — Сила камыша», — Руслан даже в лице не меняется, когда видит перед собой Антона — явно был готов к подобному визиту. Только брови заламывает в ироничном выражении, великодушно махнув рукой на одинокое кресло напротив себя.       — Капитанам полиции всё можно, очевидно, — хрипя своим прокуренным насквозь голосом, — заходите, раз уж пришли.       Антон глаз с него не сводит, пока идёт к предложенному кресту и усаживается поудобнее, складывая руки на столе, пытаясь принять максимально непринуждённую позу.       — Вам уже сообщили о том, что произошло вчера с одной из Ваших работниц? — спрашивает спокойно, пытаясь эмоции на лице Руслана прочитать.       — Конечно меня, как её руководителя, одним из первых поставили в известность. Вы не осведомлены, как работает процесс привлечения близких к делу жертвы? Сначала предупреждают ближайших родственников и друзей, потом начальство, если таково имеется, — ни один мускул даже не вздрагивает на хмуром и грузном лице. Руслан отрывается от бумаг нехотя, смотрит на Антона так, будто тот ему приходится малолетним племянником, битый час задающим очередной глупый вопрос из разряда: «Почему дождь мокрый?»       — Да, всё верно, — Антон кивает, голову на бок склоняя, — но только в том случае, если это самое начальство не входит в круг подозреваемых. Скажите, где Вы были в ночь с четверга на пятницу?       Антону от одного вида этого типа мерзко и то, что они с Арсением явно мутят что-то за его спиной, только сильнее подогревает неприязнь. Хочется поскорее закончить этот разговор и уйти. А ещё лучше привлечь Руслана хоть за что-то, чтобы посидел в изоляторе суток пятнадцать. Глядишь, разучился бы представителям органов дерзить.       — В ночь с четверга на пятницу где был, Вам сказать? — Руслан только усмехается, расслабленно так в кресле своём назад откидываясь, будто ни одного грешка за душой не имеет. А он имеет. Хотя бы тот самый, который гласит: «Не прикасайся руками своими грязными к Арсению Попову, да не судим будешь». Новый Завет с недавних пор уверовавшего в некоторые моменты Антона. — А на каких основаниях меня подозревают?       «Хотя бы на тех, что ты конченный мудила», — Антон с таким трудом сдерживает это в себе, что приходится горло прочистить перед тем, как начать говорить:       — На основании того, что слишком много совпадений в последнее время, не находите? — он брови вскидывает, копируя жест собеседника и откидываясь на спинку кресла. — Слишком уж много происшествий вокруг Вашей вшивой газетёнки и Вашей персоны лично, — руки в замок складывает, пытаясь себя чем-то занять, только бы не накинуться на этого хмыря, пытаясь ответы силой выбить. — Отвечайте на вопросы, или я отвезу Вас в участок. И, опережая Ваш вопрос, на основании препятствия следствию.       Смех Руслана уж точно в списке находится одним из последних звуков, которые Антон хотел бы услышать в ближайшее тысячелетие. Но кто вообще прислушивается к желаниям Антона? Точно не мироздание. У Руслана смех скрипучий, вызывающий головную боль и судорогу в икрах.       — Наша беседа записывается, капитан Шастун, не переходите на личности и уж тем более не отзывайтесь нелицеприятно о нашем издательстве. Конечно, в правде на бумаге приятного мало, но и Вы поймите, народ хочет быть вовлечён в чудовищные события и оставаться в курсе происходящего. Не наша вина, что Вы уже год не можете закрыть это дело, — Руслан даже не старается смягчить свой преувеличенно лилейный тон, и смотрит так, что становится ясно: прекрасно знает, что актёр из него плохой, подлизываться и не собирался. — Не думали, что меня хочет кто-то подставить? Или закрыть меня на пару суток — просто Ваша личная прихоть? С четверга на пятницу я трахался, капитан. Это могут подтвердить минимум три человека: администратор отеля «Гамма», горничная и мой «ночной интерес».       — Я обязательно уточню, были ли Вы в этом отеле, — Антон губы в неприязненной гримасе тянет. — Ваши сотрудники сказали, что Вы были в командировке в Питере, секретарша это подтвердила. Хотите сказать они врут?       — Хочу сказать, — без доли замешательства, сукин сын, — что мои сотрудники знают только то, что им иерархично положено. Я должен был лично позвонить своей секретарше и сказать, что прилетел на день раньше, чтобы поебаться?       — Соблюдайте субординацию, Вы разговариваете с сотрудником полиции при исполнении, — Антон голос свой не узнаёт, хриплый от отвращения к этому человеку. Головой встряхивает, и оглядывает кабинет вокруг, пытаясь хоть какой-то намёк на былое присутствие Арсения тут найти и думая, как бы об этом спросить, не вызывая подозрений. — Ещё слово о Вашей бурной сексуальный жизни, и я точно Вас в обезьянник отправлю, а повод найду, не сомневайтесь, Руслан Викторович. Мне нужно имя и контакты Вашей партнёрши или… партнёра, который может подтвердить Ваше алиби.       — Вы сами в состоянии пробить отель и сотрудников, а затем и заглянуть в журнал регистрации гостей, если для Вас это будет являться чем-то настолько важным. Не хочу собственноручно подставлять своего визави, — Руслан плечами пожимает абсолютно невозмутимо. И от этого так пальцы чешутся просто сжать их в кулаки и врезать ему хорошенько за эту непретенциозность. — Сами понимаете, личное — не публичное.       Кто бы знал, с каким величайшим удовольствием Антон достаёт из кармана брюк сложенный в два раза лист и протягивает его этому уроду надменному, а ещё, каких сил ему стоило выбить эту бумажку у Павла Алексеевича, всеми Богами клянясь, что это необходимо для продвижения расследования с мёртвой точки.       — Подпишите это, и считайте, что мы закончили, — просит он, улыбаясь, на сей раз искренне — торжествуя чужому негодованию на лице и своей маленькой победе. — Всё верно, это подписка о невыезде. Не покидайте город до тех пор, пока следствие не даст Вам добро, — и ручку сам из подставки берёт — дорогую такую, коллекционную, — протягивая её Руслану.       — Забавно, капитан, что Вы из-за своего личного неприятельства будете тянут это дело ещё очень долго, клюя не на тех, — размашистая подпись, после краткого изучения документа, приносит облегчение, но вместе с ним и злую досаду. В голове слишком много мыслей, подозрений и в них же противоречивых сомнений. А что если Руслан действительно просто тошнотный ублюдок, и Антон мешает работу с личной жизнью? А что если… — Полагаю, на сегодня мы с Вами закончили? У меня очень много работы.       — Со своим делом я разберусь сам. И у меня нет к Вам личной неприязни, поверьте — слишком много чести для такого человека, как вы, — Антон поднимается с места, забирает лист, складывая его обратно в карман, и идёт к выходу, но вспоминает про ещё один интересующий его вопрос, самый важный сейчас, кажется, до пугающего чувства в груди — мерзкой и тошнотворной ревности. — И ещё кое-что. Скажите, а зачем к Вам приходил мой напарник?       Нормальный ведь вопрос, верно?       Антон просто хочет знать, чем промышляет его… Арсений.       Просто Арсений.       Улыбка, болезненно выжженная в центре сетчатки, кажется, останется в памяти навсегда. Всезнающая, маслянистая и снисходительная. Такая, после которой обычно говорят: «Прости, чувак, я сосался с твоей девушкой на вписке», — совершенно без крупицы сожаления.       — Почему бы Вам не спросить у него лично? Хорошего дня, капитан.       Да, вопрос отличный. А ответ — ещё лучше. Действительно, почему бы не спросить у самого Арсения? Может, потому что Антон не понимает, можно ли ему доверять даже после их откровенного разговора?       — Увидимся, — Антон двери за собой с тихим хлопком закрывает.       Ему нужно подумать.       И покурить.

***

      Антон приезжает в участок спустя примерно полчаса, полностью погруженный в свои мысли настолько, что даже внимания не обращает на Эда с Егором, которые как два попугая-неразлучника проходят мимо, оповещая, что у них есть какое-то важное дело, по которому они вынуждены уехать на неопределённое время. Не обращает внимания и на дежурного, который пытается сообщить, что подполковник очень хочет получить отчёт по вчерашнему убийству.       Он распахивает двери кабинета и тут же на пороге замирает, потому что прямо на столе Егора, который стоит аккурат напротив двери, сидит Арсений с таким видом, будто ему в кашу с утра плюнули и заставили это съесть. Антону даже не по себе становится — он-то рассчитывал, что напарника сегодня не будет, и у него появится время обдумать случившееся в последние дни, включая разговор с Русланом.       — Привет, — Антон здоровается глупо совершенно, проходя вглубь кабинета и прикрывая за собой двери, а Арсений всё продолжает его абсолютно нечитаемым взглядом сверлить. — Почему на звонки не отвечал? Я волновался. Всё нормально? — правильно, лучшая защита — это нападение. Только не тогда, когда ты говоришь таким тоном, будто провинился заведомо в чём-то.       — Было, — кивок Арсения не привносит хотя бы толику ясности в витающее в воздухе напряжение. Антон начинает подозревать, конкретно так догадываться, что именно произошло. Но до конца не может поверить в эту детскую подставу. Насколько же этот Руслан змея подколодная? — А потом мой напарник пустился в абсолютный детский сад. Почему не поздоровался, если видел меня у офиса, не объяснишь, Антон?       Вертикальная морщинка между бровей, в строгости образовавшаяся и замершая на бледной коже, сурово темнеющий взгляд, закрытая поза — существует хоть что-то в этом мире, что действительно не подойдёт этому человеку? Арсению даже замкнутым и злым быть красиво.       Красиво, Антону нравится, но не тогда, когда эти эмоции направлены на него.       — Арсений… — Антон вздыхает, не зная, что сказать в своё оправдание. Он ужасен, да. Он вечно лезет не в своё дело. И он, кажется, крепко так влюблён в этого человека. Влюблён до глупой беспочвенной ревности и совершенно идиотских поступков. — Ну не смотри на меня так, пожалуйста. Да, я увидел тебя у офиса Руслана. Да, не поздоровался. Да, быть может, не имею права в твою жизнь лезь, но… — давай, думай, что «но». — Но ты трубку с утра не берёшь, потом без моего ведома к Белому едешь. Что я должен был думать?       — Ты должен был спросить у меня, — Арсений осаждает тут же, с заправским рефлексом следователя. Глаза свои щурит невозможные просто; в кабинете свет искусственный, кидает причудливые тени от ресниц ему на щёки, скулы острые подчеркивает — пальцем проведи и порежешься. Арсений вообще сейчас очень острый на вид. Исхудал будто ещё сильнее с момента последней встречи, а прошло времени даже меньше суток. Антон точно с ума сходит со своими эмоциями и нищенским волнением. — У меня, Шастун, а не у Руслана. Не думаешь, что так было бы правильно — взять и спросить, чёрт возьми, у меня?       — Нет. Нет, не думаю, — Антон руки на груди складывает, пытаясь показать, что его ничуть не смущает и не пугает напор Арсения. Да и как он вообще пугать может? Он даже сейчас таким хрупким кажется, будто его в ладонях спрятать можно. — Не думаю, потому что ты всё равно бы не сказал правду. Я уже спрашивал тебя о Руслане и о том, знакомы ли вы. Напомни, что ты мне ответил? Только не надо сейчас врать, что ты ездил к нему по нашему делу. У тебя нет полномочий проводить независимое расследование. Пока мы работаем вместе, ты делаешь то, что говорю я.       — Я правильно понимаю, — тянет так, будто половину слов Антона сейчас просто фильтрует, хваткой Цербера вгрызаясь в интересующие его факты, — то есть ответу Руслана ты бы поверил с большей вероятностью, чем моему? Ты слишком много от меня требуешь, Антон: Открыться тебе здесь и сразу, в то время, как ты пытаешься обсудить меня же за моей спиной. Ты не думаешь, что это слишком? Я тружусь на благо дела равносильно с тобой, а ты относишься ко мне, как к балласту. Всё верно. Мы работаем вместе. Мы напарники. Я тебе не мальчик на побегушках. Так в чём проблема задать вопрос мне напрямую?       — Проблема в том, что ты не умеешь говорить правду. Избавь меня от сказки о том, что у вас с Русланом только рабочие отношения. Это я уже слышал, как и кучу другого вранья. А ещё проблема в том, что я не знаю, могу ли тебе доверять, — слова вылетают прежде, чем Антон успевает их обдумать. — То есть… Я не это хотел сказать…       Смех Руслана и его улыбка не последнее, что Антон до нестерпимого не желает видеть и слышать в этом мире. Первое место с конца в ненавистном списке теперь навеки отдано этим скорбно поджатым губам. Те в линию одну растягиваются, бескровную и молчаливую. И столько в этом жесте разочарования и нежелания продолжать разговор, что лучше бы Арсений вспылил, высказал ему опять, что обо всём и всех думает, харкнул в лицо на крайний случай — Антон бы ему даже подсказал куда целиться, чтобы обиднее было, — но Арсений просто молчит.       Молча встаёт со стола, поправляет свою роковую классику костюма тройки, — он сегодня впервые в полноценно официальном и сдержанном, от этого не менее волнующим, и была бы другая ситуация и настроение, возможно, Антон ему об этом даже бы рассказал, — и спокойно, без суеты и мельтешения, покидает стены кабинета, кидая на прощание только:       — Меняйте напарника, капитан. Без доверия подобные дела не делаются.       — Арсе… — Антон было с места срывается, желая пойти за ним, но сам себя одёргивает, врастая в пол и замирая в одной позе. Если в кабинет кто зайдёт — решат, что у него инсульт или паралич. — Какой же ты придурок, Шастун, — выдыхает с полным разочарованием к самому себе, трёт устало переносицу и всё же идёт к выходу из кабинета, но только для того, чтобы выйти на улицу и снова закурить.       Арсений — призрак. Другого объяснения у Антона просто нет, потому что его уже и след остыл, будто он не просто уходил, а буквально убегал из участка. И погано так на душе от этого, что самому себе в лицо плюнуть хочется.

Вы 12:15:

Извини.

      Сообщение отправляется адресату, а Антон окурок скручивает в урну и, вздохнув тяжело, возвращается к себе в кабинет.

***

      День проходит незамеченным. Антон слоняется по участку тенью неприкаянной и на вопросы коллег о том, что с его настроением, отвечает крайне односложно. В голове туман сплошной и куча вопросов к самому себе, главным из которых на периферии сознания мелькает: «Когда он, чёрт возьми, успел так безбожно вляпаться в чувства к Арсению?»       В квартире тихо. Настолько тихо, что впервые стены пустых комнат будто давят. Хочется выйти на улицу и подышать воздухом, но погода снова разыгралась не на шутку, и последние несколько часов без остановки идёт проливной дождь. Антон только на балкон выходит, курит несколько сигарет сразу, принимает прохладный душ и снова в одной футболке на балкон возвращается.       Ответ на его сообщение так и не приходит, как и на несколько других, отправленных в течении дня, с просьбами поговорить и не обижаться на фразу, кинутую в сердцах. Антон ведь правда не думает так. Ладно, быть может он действительно не до конца доверяет Арсению, но только лишь потому, что тот что-то скрывает постоянно. Но это ведь не значит, что он ему совсем не верит.       Антон старается.       Правда старается.       К десяти часам вечера, после кучи неотвеченных звонков, нервы сдают окончательно. Антон сам не до конца понимает, почему ему так важно поговорить с Арсением и всё ему объяснить, но чувствует, что должен. Именно поэтому он заходит в квартиру с прохлады ночной улицы, пробивающейся сквозь открытое окно лоджии, идёт к себе в комнату и наспех накидывает первые попавшиеся джинсы и толстовку. Берёт ключи от машины и ищет в телефоне сообщение с адресом, который и так помнит отлично, но решает удостовериться на всякий случай.       А затем рвётся к входной двери с таким напором и напряжённой упёртостью, будто если сейчас не решится, не вытолкнет своё долговязое тело за порог, так и останется гнить в самобичевании и гордости наедине с собой. А этого не хочется. Это недопустимо в подобной ситуации, не тогда, когда человек действительно интересен, какие бы разногласия между вами ни вспыхивали, а хочется правду узнать, докопаться до истины, чего бы это ни стоило в его-то положении.       Дверь распахивается так порывисто, что в лицо врезается волна сквозняка — холодный воздух такой влажный от концентрации в нём озона и савана дождя, что становится зябко даже в помещении.       Вот только, казалось бы, откуда в парадном настолько явное веяния непогоды?       Вместе со сквозняком в лицо врезаются и перечные нотки знакомого до боли парфюма. Арсений стоит, вымокший до нитки и напуганный, наверняка едва успел отскочить от внезапно оживший и раскрывшейся настежь двери. Как Антон его не пришиб — загадка. Загадка и изворотливость Арсения.       У того по лицу беспрестанно текут ручейки воды, срываются с невозможно напитавшихся ливнем волос; увесистым объёмом скапливаются под подбородком и с оглушительным стуком срываются каплями на пол — за несколько секунд формируется не хилая такая лужа.       — Если ты внезапно захотел меня убить, — хрипит в преддверии простуды, — для этого существуют более безболезненные методы… — и после заминки секундной выдыхает уверенно, заглядывая прямо в душу своими водянистыми глазами: — Я могу зайти?       Он вообще сейчас сам будто олицетворение дождя на этой чёртовой улице. Словно ещё мгновение промедления, и стечёт бесшумным потоком вниз, затекая во всевозможные щели, срываясь водопадом вниз по лестнице, иссякая навсегда.       — Господи, Арсений! — Антон от шока отойти не может, пялясь на своего внезапного гостя абсолютно удивлённо, точно призрака увидел. — Заходи! — отходит на шаг, пропуская в квартиру и дверь закрывая. — Ты чего тут? Мокрый весь. Пешком, что ли, шёл?       Да, Антон не нашёл ничего умнее спросить.       — Шёл, бежал, ещё немного и пришлось бы плыть, — Арсений выдыхает в неудовольствии. — Ненавижу синоптиков.       — Ты совсем сумасшедший? — Антон головой качает, ещё раз оглядывая это явление с ног до головы. — Заходи давай, я найду, во что тебе переодеться. Ты дрожишь весь, и губы у тебя синие.       Он Арсения в сторону ванной комнаты толкает, а сам уходит в спальню на поиски чистой одежды. Мыслей, после этого неожиданного визита, только больше раза в два становится. И Антон головой встряхивает, даже думать сейчас не желая о причинах этого ночного визита и о поведении своего напарника в целом.       Найдя в шкафу футболку, спортивки и полотенце, возвращается в коридор, где Арсений всё ещё мнётся у двери ванны. Забавный такой, мокрый, взъерошенный — точно воробушек, попавший под воду, — смотрит исподлобья, глаза свои невозможные щуря, и будто сказать что-то хочет, но так и не решается.       — Держи. Если хочешь, можешь душ принять. А я пока тебе что-нибудь горячего заварю, — Антон улыбается, переваливаясь с ноги на ногу, и протягивает Арсению одежду.       — Даже трусы? Ты серьёзно? — у Арсения смешинка в голосе и в лучистых морщинках у внешних уголков глаз. Он из вороха протянутых вещей нарочито неспешно боксеры с интересом выуживает, рассматривая в свете коридорных ламп. Те, благо, хоть без идиотского принта. — Ты очень радушный хозяин, Антон. Спасибо, — скрываясь за дверью в ванную комнату с тихим хихиком.       Антон ещё пару секунд как истукан на дверь пялится, а после всё же находит в себе силы сдвинуться с места. Заходит на кухню, попутно с себя толстовку стягивая, потому что дома достаточно тепло, ставит чайник и достаёт из подвесного шкафа две кружки. Но насыпать кофе или закидывать чайный пакетик не торопится — понятия не имеет, что любит Арсений. Судя по тому, что на работе тот постоянно кофе хлещет, ответ очевиден, но время-то уже позднее.       Господи, Арсений в его ванной. Он припёрся к нему домой в десять часов вечера, вымокший до нитки и…       А зачем, он, собственно, пришёл?       Антон вздыхает, решая не играть в экстрасенса, перебирая возможные версии. Просто ждёт терпеливо пока Арсений выйдет из ванной и расскажет о целях своего визита. И тот появляется на пороге кухни спустя десять минут — как раз, когда закипает чайник, — мокрый всё ещё, но теперь уже из-за горячего душа, жаром пышущий и в его одежде утопающий. Уютный такой, домашний, что по спине рой мурашек пробегает.       — Тебе чай или кофе? — Антон не спешит спрашивать самое главное, потому что не уверен, хочет ли знать ответ.       — Кипятка с сахаром и лимоном, — говорит с нечитаемым совершенно выражением лица, то ли шутит в который раз, то ли действительно что-то странное пить собирается. И за стол тихо садится, аккуратно так стул отодвигает, будто шумом боится эту иллюзию обыденности разрушить.       Антон понимает этот страх — не понимает, почему боится Арсений.       — Лимона нет, — Антон улыбается мягко, на всякий случай проверяя холодильник, — извини уж, я не готовился к твоему визиту. Так что пей чай, — наливает в кружку с пакетиком чёрного чая кипяток и ставит его на стол перед Арсением, — и не выёживайся.       — Нет уж, — Арсений улыбку возвращает с кошачьим прищуром и смех тихий подавить не может, плечами подрагивая и в ладонях лицо разморенное душем пряча, — тогда кофе. Чай сами уж пейте, радушный хозяин.       Антон глаза закатывает со смешком:       — Какой же ты… невыносимый просто, — ворчит тихо, но всё же забирает кружку с чаем в сторону, а Арсению кофе в другую закидывает, заливает кипятком и ставит на стол. Садится на стул соседний и сахарницу к нему подталкивает. — Всё хорошо? Вам нравится обслуживание в нашем кафе? — дразнится бессовестно совершенно.       — Знаете, — Арсений языком прицокивает нарочито задумчиво, на спинку стула локоть свой по дон-жуански закидывая, — не хватает винной карты и десертов. Но официант просто очаровашка, даже в чашку не плюнул.       Антон смеётся тихо, устраиваясь на стуле поудобнее, делает глоток несладкого чая, морщится неприязненно и взгляд Арсения ловит, ровно такой же, как собственный — вмиг ставший задумчивым.       — Арсений, зачем ты тут? — спрашивает всё же, отворачиваясь и переключая внимание на обстановку вокруг — на что угодно, только бы не глаза в глаза.       Приятная душе и дружелюбная атмосфера рассеивается в момент, словно мираж в пустыне.       — Я пришёл с тобой поговорить, — Арсений ложку держит, как истинный аристократ, сахар этот в кофе размешивает, ни разу по стенкам чашки звонко не ударяя. Даже раздражает эта аккуратность на пару с молчанием.       — Поговорить, а не помолчать, — Антон старается не давить, но задатки следователя своё берут, и даже стыдно как-то за самого себя в моменте становится.       — Не помолчать, — Арсений, видно, на конфликт не настроен совершенно, сдерживает рвущиеся с языка ответы, более ёмкие и колкие, — Антон чувствует, — предпочитая улыбаться уголками губ в продолжительной задумчивости. — Руслан мой бывший. Хотя наши отношения и отношениями-то можно было назвать с горем пополам.       — О… — очень лаконично, Антон, молодец. — То есть, ничего себе. А как вы… нет, стой, я не уверен, что хочу знать, — он головой встряхивает. — Нет, я уверен, что не хочу знать. Хотя, всего один вопрос, — снова взглядом цепляется за глаза напротив. — Ты всё ещё что-то чувствуешь к нему?       Арсений фыркает так, что от души отлегает ещё до ответа. Хоть ревность, увы, не исчезает никуда.       — Тошнота считается? — губы опаляет жар кофе, заставляет их вспыхнуть красноватым от температуры. Красиво. — Нет, Антон, уже давно ничего не чувствую, предпочёл бы вообще ничего личного с ним не иметь и не пересекаться. Но ради дела пришлось воспользоваться «старыми знакомствами», — выдыхает спокойно, едва уловимо опаляя лицо Антона кофейным ароматом. — Я ездил к нему исключительно по делу. Сам, потому что в твоём присутствии он бы мне точно ничего не сказал. Я надеялся, что Руслан хоть как-то поможет следствию, если я обращусь к нему напрямую. Но, увы, зря потратил своё время и нервы. Этот мудак и согласился-то на встречу, видно, чтобы просто довести меня до ручки.       — Почему сразу мне не сказал? Просто, чтобы я не думал, что ты какие-то дела за моей спиной мутишь, — Антон до сахарницы дотягивается, закидывая пару ложек в чай, потому что невозможно просто это дерьмовое пойло в себя вливать. — Ты со вчерашнего вечера на звонки не отвечал. Мне показалось, что между нами начало налаживаться, и что я… заслужил твоего доверия, хотя бы капли.       Очередной глоток кофе Арсений сопровождает со взглядом в упор. Он смотрит на Антона безотрывно, будто взвешивая в своей голове, насколько откровенным он готов быть сегодня. Но всё же на попятную не идёт, подаваясь немного вперёд от волнения.       — Не в доверии дело. Не люблю лажать. Хотел сначала всё сделать, а уже после гордо предоставить тебе на блюдечке. Даже сейчас признаваться в том, что потратил столько времени и ресурсов на человека, который с самого начала не собирался вообще никак помогать делу… чувствую себя таким тупым бараном, чтоб ты понимал. Просто невероятно тупым и бараном, — глаза смиренно прикрывает и расслабляет мимику до волнительно приоткрывшихся едва губ.       Антон фыркает совершенно беззлобно:       — Ты действительно баран, Арсений. До чего ты в следующий раз додумаешься? В перестрелку полезешь, чтобы мне что-то доказать и окружающим? — он руку вперёд тянет, поправляя чёлку Арсения, спадающую на лоб, влажную всё ещё после душа. — Мы напарники, помнишь? Давай в команде работать и не заниматься самодеятельностью.       — Да, я помню. Ты говоришь, я делаю, — глаза внезапно приоткрывает и смотрит так пристально, конечно их разговор неудачный в участке помнит. Как можно было вообще надеяться на то, что это стороной пройдёт и забудется?       Антон и не надеялся.       — Извини меня, — не по себе как-то от этого взгляда становится, но Антон не тушуется: смотрит в ответ, губы пересохшие облизывает и головой еле заметно качает. — Я не должен был так с тобой разговаривать. Да и вообще… Давай сойдёмся на том, что мы обсуждаем дело и делимся своими догадками, не занимаемся самодеятельностью и не рискуем жизнями зря. Мы на равных, Арсений, но я хочу, чтобы ты понимал границы дозволенного и не подставлял меня перед начальством. А ещё я очень хочу тебе доверять, и я верю. Не подведи меня.       Арсений вздыхает как-то рвано, томным взглядом своим из-под ресниц густых на губы незаметно поглядывая, — думает, что незаметно, но тут ведь речь идёт о майоре.       — Ну что ж, я рад, что мы смогли нормально всё обсудить… — перестук пальцев по стенкам кружки выдает волнение Арсения с потрохами, но он всё равно старается говорить уверенно, закусывая нижнюю губу. — И за душ с трусами отдельное спасибо. Мне наверное… пора домой? — вопрос будто задаёт, спрашивает, заведомо не желая получать утвердительный ответ.       Ну что же ты сложный такой всегда, Арсений?       Антон смотрит на него не моргая, сгладывает и еле заметно головой качает из стороны в сторону. Не хочет он, чтобы Арсений уходил, отпускать его не хочет до зудящего чувства под лопатками и нервно потеющих ладоней. Ребёнком себя маленьким чувствует, которого спать отправляют, а он очень хочет досмотреть фильм и плевать, что утром в школу вставать рано.       — Нет, не… Не уходи… то есть… — он губу закусывает, улыбается и тянется вперёд, накрывая губы Арсения своими. Целует осторожно, вкрадчиво, проверяя реакцию, руки на загривок перекладывает, поглаживая пальцами, и шепчет прямо в поцелуй: — Задержись, там ведь дождь всё ещё.       Арсений задумчиво смирнеет, только пальцы прохладные чертят шейные позвонки, аккуратно так, будто примеряясь для более смелых действий, зарываются в русые волосы на затылке, сжимают мягко, подушечками кожу головы массируя. И всё глаза в глаза. Антон наблюдать неприкрыто может, как у Арсения зрачки незаконно расширяются, небесную синь под собой погребая — он не меньше Антона поцелуем этим доволен. Дышит шумно приоткрывшимся ртом, улыбку уголками губ хитро тянет. Понимает — не в дожде дело.       Они оба понимают.       — Ох, до сих пор дождь? — смешком и дыханием горячим контур пухлых губ Антона очерчивает, кудри меж пальцами перебирая. — Тогда конечно задержусь… останусь? — выдыхает едва вопросительно.       Антон задыхается от этой близости, губы облизывает и тянет Арсения на себя, заставляя с места встать и себе на колени перебраться. Руки ему на талию укладывает, сжимая слегка, и снова в поцелуй утягивает, в этот раз в более глубокий, языком в рот горячий проникает, исследуя. И ответ никому из них не нужен, потому что да — хочет, чтобы Арсений остался, потому что чувствует, что и сам Арсений этого хочет.       Он по дрожи его определить это может, по коже, бледной такой, гладкой до невозможности, она теплеет прямо под ладонями, разогревается, и парфюм Арсения от этого жара тела сильнее нос перцем щекотать начинает — приятная острота, Антон бы ей вечность дышал, была бы такая возможность.       А ещё остры поцелуи. Потому что Арсений будто дорвался, будто съесть его хочет, катая на языке их общую слюну и кусаясь-кусаясь-кусаясь, до припухающих и покалывающих губ. Они плавятся оба, тают, как пломбир на солнце, — Арсений уж точно. Податливый такой, льнущий к рукам, на коленях устраивающийся поудобнее.       Антон дуреет от чужого настолько обыденного действия. Казалось бы — Арсений просто поёрзал на коленях в поисках комфортного положения, а сердце из груди выпрыгивает только так.       — Арсений, — дыхание сбитое совершенно, будто они кросс только что пробежали, и странно от этого так — Антон впервые в жизни настолько заводится от простых поцелуев, что даже не по себе становится. Он отстраняется, разглядывая красивое лицо напротив, и губы в улыбке тянет. — Ты очень красивый, невероятно просто, — пальцами по подбородку проходит, каплю слюны с нижней губы собирает.       Антон вперёд тянется, переходя поцелуями на скулы, выцеловывает линию подбородка, дышит запахом Арсения — парфюм почти смылся под горячим душем, и сейчас остался только лёгкий шлейф и естественный запах кожи, пьянящий до одури. Он губами шею исследует, слегка кожу цепляя зубами, лижет широким языком и снова поцелуями покрывает, заставляя голову назад запрокинуть и дышать слегка загнанно.       Арсений ни слова ему против не говорит, податливый такой, каждый вздох его шумный мурашками по коже бежит, каждый взгляд из-под полуприкрытых век член в штанах крепнуть заставляет. Арсения хочется разложить здесь и сейчас, сорвать с него свои же тряпки, нагнуть хоть бы над этим самым кухонным столом, чтобы он кофе свой видеть мог во время каждого движения, вспоминая, какой Антон «великодушный хозяин».       Но мысли, желания — всё приходится обуздывать. Держать в руках. А ещё держать Арсения, чья талия тонкой такой ощущается в сравнении с ладонями Антона — широкими и большими. И от этих контрастов стонать в кожу сладкую хочется, мычать голодно в эту фарфоровую шею, чувствуя себя последним упырём в данной ситуации.       — Антон, ты меня с ума сводишь, — как же губам и голосу Арсения подходит его имя. Он будто создан для него. Сотворён, чтобы каждый день к Антону обращаться. Зубы под кадыком цепляют, ловят покрывшуюся цыпками, будто гусиную кожу. — Аккуратнее на шее… пожалуйста…       Какой капризный.       — Извини, — шепчет Антон, опаляя горячим дыханием, а после к губам возвращается, в очередной поцелуй утягивая.       Он рычит в губы тихо, потому что всё это — слишком. Слишком хорошо. Слишком горячо. Слишком лично. У него так давно никого не было, что он и забыл, каково это, когда тебя вот так целуют и касаются. Когда кто-то задыхается рядом с тобой, извивается весь, даже от мелких прикосновений.       Отстранившись, Антон снова смотрит Арсению в глаза, а в следующую секунду подхватывает под бёдра и встаёт с места. А Арсений явно не пушинка, и в других обстоятельствах Антон бы обязательно пошутил на эту тему, но сейчас всё, на что способен мозг и мышцы, напряжённые до предела, это на то, чтобы пронести его два шага и усадить на кухонный стол.       — Ар-р-рсений, — то ли рычит снова, то ли мурлычет он, протягивая букву «р», толкается бёдрами вперёд и слышит тихий несдержанный стон.       Арсений растерянный такой под ним, выгибается жадно, на столе смотрится, как главный десерт этого вечера. Антону даже не вовремя вспоминается предъява к его «кафе» — про отсутствие вина и сладкого. Ну что ж, Арсений напоролся на то, за что боролся. Вот ему и опьянение, и кушать подано, — правда, второе скорее накрыто официанту.       Но ведь Антон очаровашка, ему простительно.       — Господи-боже… — как прекрасен этот голос, захлёбывающийся в возбуждённом выдохе. — Иди сюда.       Противиться нет ни сил, ни желания. Не тогда, когда бёдра эти аппетитные в бока вжимаются совершенно недвусмысленно, когда Арсений руки тянет напористо, впиваясь разгорячёнными пальцами в плечи, когда вперёд подаётся, с ухмылкой хищной нижнюю губу зубами прикусывая, а прищур довольный такой и невероятно голодный.       Где-то на задворках сознания маячит мысль, что кухонный стол — не лучшее место для их первого раза. Антон эту мысль посылает куда подальше, потому что перед таким Арсением — распалённым, дышащим часто и дрожащим — он абсолютно бессилен. Он перед ним всегда был слаб, всегда сдавал позиции, стоило тому только глазами своими невероятными посмотреть, а сейчас между ними практически нет преград, кроме накопленной с годами недосказанности.       И всё же в Антоне ещё есть остатки здравого смысла и понимание того, что с Арсением не хочется вот так: быстро, пытаясь урвать выпавший момент. С Арсением хочется долго, мучительно тягуче и громко. Хочется слышать его, и самому говорить бесконечно всякий бред в духе: «Теперь ты только мой». С Арсением хочется надолго, а желательно — вообще навсегда.       — Останови меня, я сам не смогу, — просит тихо, не понятно, на что надеясь вообще: что Арсений действительно скажет ему остановиться или что попросит никогда не останавливаться.       — Анто-о-он… — и от этого только хуже становится.       Нетерпимее.       Плохо ты старался, Арсений.       Антон тянет футболку Арсения вверх, помогая вылезти из неё, целует в губы, снова к шее спускается, острые ключицы целует, кусает косточку, лижет размашисто, спускается ниже по груди, сосок на пробу языком лижет и за реакцией следит — боится что-то не так сделать. Угадать, что нравится, а что нет Арсению не просто. Он рукой попутно спортивные штаны — свои собственные — с чужих бёдер вниз тянет вместе с боксерами, замирает на пару секунд, разглядывая, и снова грудь выцеловывает.       Соски торчащие такие, раскрасневшиеся от ласк, каждый выдох и мазок языком заставляет Арсения стонать. Он дёргается совершенно испытующе на этом долбанном столе — будь тот неладен — тонкий такой, гибкий и невероятно напряжённый. У Антона под губами сердце Арсения заполошно бьётся, по-птичьи так, совершенно трогательно — его хочется от мира этого спрятать. Арсения. Ну и его сердце конечно же. Чтобы только рядом с Антоном всегда было, ему принадлежало, никаких шагов влево или вправо — расстрел.       — Антон, — слышится сбивчиво и совершенно для Арсения нетипично. Он хаотичный такой сейчас, поплывший абсолютно, несобранный и очаровательно хрупкий. Настоящий. Антону это очень нравится. — Я не готовился, не думал, что мы сможем так удачно поговорить и всё выяснить… — губу свою тонкую прикусывает так смущённо, не картинка, а услада для глаз. Особенно, когда ладони его тонкие по плечам и спине в нежных касаниях линии на коже Антона чертят, а ещё сердечко и букву «А». Возмутительно хорошо. — Но я… и не смогу сейчас просто сесть за стол и делать вид, что ничего не происходило… — взгляд горящий в сторону отводит, а скулы то вспыхивают, горят соблазнительно смущением и не высказанными предложениями.       — Я понял тебя, — Антон его за подбородок перехватывает пальцами, заставляя себе в глаза смотреть, улыбается и чмокает в губы.       Отстраняется, стягивая с себя футболку и только сейчас замечая на ней огромное пятно — вот же позорник, лучше бы в толстовке оставался, — от джинсов своих избавляется и подходит вплотную, перехватывая Арсения за бёдра и рывком подтягивая к себе, ближе к краю стола.       Его удивлённый ах — услада.       Антон обхватывает член Арсения широкой ладонью и проводит несколько раз по всему основанию. Большим пальцем размазывает по головке каплю естественной смазки и в очередной раз ловит чужие уже истерзанные губы.       И как же это потрясающе — тут же чувствовать ответ. Арсений явно горит не меньше него: ситуацией этой, непредвиденной, но такой желанной. Он отвечает так, будто дорвался, будто насытиться Антоном не может. И эта покорность и охотность, жажда — всё это слишком. Но в то же время и мало. Не хватает.       Хочется сильнее, больше, хочется Арсения, мечущегося по столу этому кухонному, живот свой плоский втягивающего от удовольствия и упирающегося ступнями в поясницу Антона, — не разрешить в дальнейшем эту кухню покинуть, эту квартиру и дом. Навеки здесь остаться приказать, как младшему по званию, навсегда.       Антону сейчас даже на дело всё равно — как-то закроется, — не тогда оно волновать будет, когда пальцы Арсения тонкие его собственного члена касаются, давят на уздечку большим, оглаживают так дразняще, с нажимом, выдаивая из уретры крупную вязкую каплю.       Выдаивает каплю ему, а стонет в губы сам. Всхлипывающе так, жаром щёк опаляет при очередном глубоком поцелуе. Пить эти стоны хочется, ещё больше их из Арсения вырвать. Чтобы до голоса сорванного и сладких мольб.       — Мгм, — Антон сам стона тихого сдержать не может от прикосновений этих. Он вплетает вторую руку в волосы Арсения, чуть оттягивая их, заставляя голову запрокинуть назад, и впивается губами в шею. Руку горячую со своего члена убирает, чтобы оба сразу обхватить, — плоть к плоти прижать — до глухих стонов в унисон.       В этот момент в голове больше нет никаких мыслей и переживаний — вообще ничего нет. Только Арсений важен. Только он сейчас имеет значение. Если бы кто-то Антону сказал, что спустя два года взаимных упрёков и шуточек они будут касаться друг друга вот так, целовать, будто одним целым стать пытаясь, он бы решил, что это шутка. Просто потому что не бывает так хорошо.       Арсений под ним дрожит весь, подаётся навстречу руке и скулит на высоких нотах так, что приходится вернуться к его губам.       — Тш-ш, — шепчет Антон в поцелуй, — у меня стены очень тонкие.       — Очень тонкие стены… — на выдохе стонущем приглушённо в губы вторит, сучно так, не целует — каким-то актом поклонения занимается. Антону так никогда губы не вылизывали, не зацеловывали короткими чмоками, чтобы после впиться с новой силой и куснуть игриво до возмущённого рычания. — И очень злые соседи? — хихикает ни с чего этот Арсений, смешно ему от такой низкосортной шутки. Смешно настолько, что Антон и себя на улыбке ловит.       А потом крадёт эти смешки глубоким поцелуем, мычанием судорожным наслаждаться начиная — чувствует, как рука Арсения, скользнувшая на его бедро, дрожать провокационно начинает, и как собственный член подтекает совершенно откровенно.       Ну что, Арсений, уже не до комедии?       — Ты потрясающий, — как эти слова с губ срываются — Антон и сам не замечает. Впрочем, какая разница? Арсению хочется говорить, насколько он прекрасен, насколько красив, не только сейчас — всегда. И плевать, что он и сам это прекрасно знает, что обязательно бы съязвил в другой ситуации.       Антон двигает рукой чуть быстрее, чувствуя, что чужой член пульсировать начинает, видя, как яички в предоргазмной судороге поджимаются. Арсений выгибается в спине сильнее, и он, пользуясь его открытостью, льнёт губами к шее, спускается чуть ниже и прикусывает ключицу — Арсений ведь просил с шеей осторожнее быть, про остальные части тела речи не шло.       Антон мухлюет, это ясно, но то, с какой охотой Арсений навстречу губам податливо изгибается, как ноги разводит шире от мокрых и ритмичных движений ладони, как его ломает от удовольствия до закатывающихся глаз и губ приоткрытых в перманентно отобразившимся на них кайфе.       — Антон… по… погоди… — как же красиво и правильно эти ладони, Антоном нагретые, на плечи его широкие ложатся, ногтями по коже скользя до краснеющих борозд. — Анто-о-он… я сейчас… Боже мой, Антон! — Арсений отдышаться пытается, давит в плечи с нажимом и намёком замедлиться, не дать ему подойти и сорваться с края.       Антон это всё понимает. Он сам бы ещё оттянул их удовольствие, помучал, дал больше времени на это сумасшествие. Но он сам голодный такой, оргазм подступающий ощущает. И противостоять ему нет никакого желания, не тогда, когда бешеный этот — прекрасный до абсолютного значения — бёдра вверх вскидывает, задницей своей упругой к мошонке притирается — забывает уже, что оттолкнуть хотел, — чтобы ещё интимнее, на тонкой грани, ещё-ещё-ещё.       И Антон не останавливается, доводит обоих до грани, чувствуя, как чужой член в руке пульсирует синхронно с собственным, как струя горячей спермы на животы их стреляет, сопровождаемая громким стоном и дрожью в теле — Арсения буквально трясёт в лихорадочном экстазе, — и сам кончает спустя пару движений.       Они оба дышат тяжело, взглядами и ленивыми поцелуями обмениваясь. Антон притягивает Арсения к себе, обнимая трепетно, носом в сгиб плеча и шеи зарываясь, поцелуй короткий на горячей, влажной от пота коже оставляя.       — В душ? — спрашивает с улыбкой, отстраняясь и чмокая в нос кнопочный.       А Арсений кивает молчаливо, копируя его улыбку. И хорошо так на душе, спокойно в этот момент — Антону впервые за много лет настолько хорошо, что хочется остаться в этом мгновении, как минимум, навечно.