Закрой уши и слушай

Комната для занятий была погружена в полутьму. Дверь заперта. Защитные сигиллы наложены по всем шести направлениям. Кристаллы кварца, для усиления магии, лежали по границе внешнего круга. Вия, в черной мантии с малиновой подкладкой, скрестив ноги, сидела напротив жаровни в центре круга. Ароматические свечи трещали, когда клубы дикой энергии пролетали над пламенем. Живот подводило, в висках стучало. Это все было по-настоящему. Не учебное задание. Не игра. Не эксперимент из любопытства или со скуки. С кончиков пальцев струилась ее магия. Дикая магия некроманта, которую нужно было подчинить своей власти и направить своей волей и намереньем. Смей. Умей. Владей. Действуй. И да будет по воле твоей. «Ключ к магии — воля мага. Не ожидай чьего-то соизволения. Бери свое. А что — твое, определяешь только ты сама.» Справа от нее лежал небольшой пучок шерсти. «Повелевай». Плоть от плоти мертвеца. «И бери свое». Уголок клюва Вии дернулся в улыбке. «Промедление убивает вдохновение». Она встала. Мантия колыхнулась черной волной. Рука протянулась над жаровней, выпуская пучок шерсти. Как в замедленной съемке, он спланировал вниз, прикоснулся к углям и зашипел, будто от боли. Октавия наклонилась и вдохнула дым полной грудью. Раз. Второй. Третий. Из клюва доносился тихий клекот. Руки двигались сами собой, вычерчивая узор, подчиненный внутреннему ритму. Тот, что откликался на призыв. Вызывая тень. Октавия втянула воздух. Вбирая ее в себя. Иссушенную. Испуганную. Податливую. «Покажи мне», — приказала она. Очертания комнаты задрожали, будто видела она их сквозь стекло, по которому бежали потеки воды. Свечи шипели, какие-то выстреливали пламенем, какие-то гасли. Аромат благовоний сменился запахом паленой шерсти, на языке появился резкий металлический привкус. Вия опустилась на колени, откинулась назад, упершись руками в пол, и закрыла глаза. Чернота под веками замаячила красными точками, и она закрыла глаза за закрытыми глазами, проваливаясь в черный коридор, сосредотачиваясь на пульсации, с которой ее сжимали его стенки. Ее подхватило, и она понеслась вперед. Все быстрее, быстрее, пока на какой-то момент не потеряла ощущение, где верх, где низ, где право и где лево… и снова сделала волевое движение, закрывая глаза и здесь. А потом раскрыла их. В полутемной комнате. Она смотрела. Рука пошевелилась, и она ощущала ее. Не как свою собственную, это было скорее как тень ощущения. Она была зрителем, ловя отблеск воспоминания тени. Воспоминания, подсвеченного и оживленного ее волей, как кинолента подсвечивается ярким светом прожектора. Пленка двигалась, и ее мастерство заключалось в том, чтобы позволить ей скользить, подчиняясь внутренней логике, чтобы не спалить киноленту, не оказаться выкинутой обратно, в черное пульсирующее пространство. — Ты проснулась? — она едва не отпрянула назад, теряя контроль, но все же в последний момент уцепилась. Тело повернуло голову. Губы раздвинулись в улыбке. — Не слишком ли для тебя рано, птенчик? — раздался голос. Октавия чувствовала, как вибрирует горло, но это был не ее голос. Ниже, более глухой, ворчащий. — Для тебя — никогда не рано. — Тогда с добрым утром. — Утро… надо… сделать… добрым. — Вия не видела, потому что тело закрыло глаза, но она чувствовала, как к нему прикасаются. Горячее дыхание, а потом легкое пощипывание клювом сначала предплечье, потом ключица, шея, а затем клюв оказался прижат ко рту тела… И тут на долю мгновения ей захотелось отпрянуть. Как когда видишь кошмар, усилием воли выпрыгнуть из сна, а потом как можно скорее забыть. Потому что еще немного — и как раз забыть уже точно не получится. Какая-то ее часть билась в панике, но другая, куда более сильная и целеустремленная, наоборот, подавалась вперед, вместе с телом, впитывая его ощущения. И всего было сразу ошеломительно много. Ворчание, от которого гудела грудь. Прикосновения пальцев, зарывающихся в мех груди тела и медленно скользивших вниз, слегка дразня когтями. Нарастающее голодное томление внизу живота, разгорающееся от каждого прикосновения. Резкий поворот головы тела и то, как челюсти слегка сомкнулись на предплечье, наказывая за промедление. Хохоток, отчасти знакомый, но куда теплее, чем она когда-либо слышала. — Какая ты нетерпеливая… — Какой ты медлительный. Бедро приподнялось и потерлось о перья. Еще раз, еще. Возбуждение яркой искрой вспыхнуло от сладостных прикосновений, а чужие пальцы, когтя мех, добрались до соска и сжали его, отчего тело жадно выгнулось. В груди зарокотало довольное ворчание. — Нравится? — Еще! — Тело потерлось еще резче и настойчивей, смакуя ощущения. Теплая успокаивающая нега окутала ее. Не хотелось торопиться. Не хотелось прерывать это томное ощущение, будто лежишь в горячей ванне, когда пальцы сами собой опускаются по телу все ниже, до источника зудящего напряжения. Тело вывернулось, рука толкнула другого в плечо, переворачиваясь, стряхивая с себя чужой вес. Распластывая послушно подчиняющегося партнера под собой. Ладони сомкнулись на чужих предплечьях, фиксируя, вдавливая их в постель, а ноги обвили послушно приподнятое бедро, о которое тело начало медленно с силой тереться, постепенно наращивая темп. Голова наклонилась, щека терлась о мягкость перьев манишки. Ощущения сплелись, впитывая ее в себя, размывая грань между собственным телом и телом, в которым она прибывала. Каждое движение было гармонией, согласованным танцем, в которое вплетались ее ощущения, а воля, казалось, сплелась с волей тени, так, что уже невозможно было определить, где ее, где чужая. Нос щекотал легкий пушок. Она чихнула и засмеялась, и услышала в ответ легкий воркующий клекот. Левая рука под ее ладонью слегка дернулась и потянулась. Она отпустила, позволяя ей подняться и поддерживать себя за талию. Настойчивый зуд в паху разгорался, она сменила позу, чуть откинувшись, чтобы движения были более мягкими, плавными и раскачивающимися, с большей амплитудой. Каждый рывок приносил еще больше изысканного наслаждения. Из горла начались доноситься ритмичные стоны. Все сознание, казалось, сосредоточилось там, в той точке, где пах терся о мягкость перьев, с каждым движением посылая вверх, по позвоночнику, новую волну все более сильного жаркого удовольствия. Сильнее, быстрее. Дыхание стало прерывистым, ворчливым. Ничего не имело значение, только двигаться еще быстрее, еще резче, усиливая ритм, заставляя искры удовольствия сливаться в одну нарастающую, приливную волну. Свободная рука хаотично блуждала по телу внизу, зарываясь в перья, прикасаясь к мягкой, обжигающе-горячей и такой нежной коже. Легкие спазмы начали сводить пах, а от одного особо резкого движения тело, которое Октавия делила с гончей, вздрогнуло от смеси возбуждения и боли. Все внизу сжалось, умоляя о разрядке, с уст сорвалось жалобное поскуливание. Рука, держащая другое предплечье, отпустила его и рванулась между бедер, безжалостно теребя особо чувствительную точку, пока другая оперлась грудь, практически перенеся на нее вес тела, вдавливая другого в кровать и фиксируя под собой, угрожающе выпуская когти и не позволяя пошевелиться. Спазм еще сильнее скрутил низ живота, спина выгнулась, острая, почти болезненная и такая сладкая волна затопила сознание, напряженная томная пульсация взорвалась молнией наслаждения, прокатившейся внутри и взорвавшейся в основании черепа, моментально сделавшей голову легкой и сознание прозрачным и плывущим. Лоно сжималось от сладостных спазмов, каждая клеточка пульсировала теплым, затопляющим и удовлетворенно-полным удовольствием. Октавия, ошеломленная, на долю секунды потеряла контроль, расплавленная затопившим ее переживанием, и уже не осознавала, как тело, что она делила, расслабившись, свернулось на боку на кровати. Она могла только тяжело дышать, сознание как бешенное металось между ее собственным и этим, заимствованным телом, пытаясь уцепиться хоть за что-то. Лупа, наконец, приоткрыла глаза. Расплывчатая картинка была якорем, за который сознание Октавии уцепилось и постепенно начало подтягиваться обратно. — Ну, теперь утро доброе? — Андре, подгребя под локоть подушку, лежал к ней лицом. Протянув руку, он поправил прядку шерсти, упавшую Лупе на глаз. — Вполне. — Гончая мотнула головой, игриво прикусив его за палец. Она лежала в зеркальной позе, — Не понимаю, что я трахаю — мужчину или перьевую подушку. Она подалась вперед, прижавшись к нему животом. — Какой ты теплый и мягкий… — Она зевнула. — Ну вот, если еще полежу, то меня опять будет клонить в сон. Нахмурившись, воззрилась на него. — Чего лыбишься? Тот пожал плечом. — Мне нравится на тебя смотреть. — А еще что тебе во мне нравится? — Лупа лукаво прищурилась, высовывая язык. — Ой, ну начались эти бабские вопросы, — поморщился Андре, заведя вверх глаза. — Это как по минному полю ходить. Вот сейчас не отгадаю, и ты опять полдня будешь на меня дуться. — Не буду-не буду, — по-девичьи хихикнула Лупа, протягивая руку и вырывая из предплечья Андре перо. Тот чуть дернулся, та успокаивающе погладила его по руке, а затем потянулась и лизнула место, из которого его только что вытянула. Тот расслабился, протянул руку и, поймав Лупу за запястье, потянул к себе, прижав к своему боку. Она начала медленно размеренно его поглаживать, то против роста перьев, то по нему. — Ты такой голодный на прикосновения… — протянула она. — Так любишь, когда к тебе прикасаются. Андре курлыкнул в ответ. Лупа чуть подползла поближе, чтобы доставать и до спины. — Все птицедемоны такие? — Она с любопытством развернула к нему уши. — Ну, спасибо, что спрашиваешь. — А не пошла проверять на практике? — С тебя станется… — с деланым ворчанием Андре потерся щекой о подушку. — Не, я своего птенчика ни на кого не променяю, — самодовольно выдала Лупа. Выпустила когти, чтобы слегка почесывать кожу при поглаживании по росту перьев, и ослабляя давление, когда рука двигалась против. — Ну, а все же? — Ох… — Андре сощурился. Дотронулся до пушистого меха на груди Лупы. — Мне нравится твой мех. Какой он нежный и пушистый. — Ну, это не ответ! — Надулась Лупа, не прекращая его поглаживать. — Вон, купи себе горностаевую шубу и гладь ее, если это все, что тебе от меня надо. — Вот! — Андре погрозил ей пальцем. — О чем я и говорил. — Так. Ладно. А еще? — Твоя фигура? Это, надеюсь, тебя не выбесит? — А если бы я была толстой? — капризно протянула Лупа. — Ну, тогда нам потребовались бы еще подушки! — засмеялся Андре. — И пришлось бы разучить несколько новых поз. Ты же не хочешь раздавить своего птенчика? — Предположим… — Лупа включилась в игру, оживленно добавив. — А что еще? — То, какая ты. Бесстрашная. Бесшабашная. И отчаянная. То, как ты меня схватила за руку и поволокла за собой… это меня, честно, из колеи выбило. Лупа фыркнула. — Ну, тут я даже извиняться не буду. По трезвым глазам я от тебя бы шарахнулась на другую сторону улицы. — Нет, — Андре покачал головой. — Не шарахнулась бы. Не наговаривай на себя. А еще… Оживленная. Всегда полная энергии. Какая ты открытая и любопытная. Как ты умеешь отдаваться тому, что ты делаешь, на полную катушку. Веселиться — так до упада, плакать — так навзрыд, будто мир вокруг тебя рушится. Какая ты своенравная и настырная. Как ты во всем ухитряешься найти свою интересную сторону. Как ты упорно добиваешься своей цели. Какая ты умная… — Так, ну все, захвалил… — притворно заворчала Лупа. — Про ум — вот, признайся, ты так не думаешь, а просто вставил напоследок, чтобы меня не обидеть. — Тебя так приятно делать счастливой. — Продолжил Андре. — Ты прямо вся светиться начинаешь. Вот как сейчас… Рука потянулась и погладила Лупу по голове. Та утробно зарычала и подалась вперед, смакуя ласку. — Как хорошо и спокойно, когда мы вместе вот так, лежим, или идем по улице, или сидим и едим завтрак, и ничего не беспокоит, ничего дурного не вспоминается. Как ты ухитряешься создать уют везде, где находишься. Что иногда даже не надо говорить, чтобы тебя понять. — Просто я тебя насквозь вижу, — засмеялась Лупа. — Да. — Неожиданно серьезно кивнул Андре. — И это тоже. Видишь. Но в хорошем смысле этого слова. Это должно пугать, на самом деле… но почему-то от этого на душе как-то легче становится. Лупа внезапно посерьезнела. Потянула руку, которой гладила Андре, к себе. Обняла подушку. — Мне иногда страшно становится. — Вдруг призналась она. — Как-то все… Ну, не знаю… Будто когда мы вместе, это — одна половинка жизни, а когда я закрываю дверь и оставляю тебя — начинается совсем другая, и то, что происходит здесь — это просто какая-то сказка. Как фильм, который я смотрю. Да, хороший, да, который хочется пересматривать без конца, но, не знаю… не настоящий какой-то. — В смысле? — Знаешь, несколько лет тому назад был один популярный фильм. Ну, мы все, девчонки, на него ходили. Ну, ты наверно, знаешь — про девушку, которая приехала в глубинку к своему отцу, и встретилась там со своим старым детским приятелем, который был оборотнем, а потом познакомилась с роскошным богатым вампиром, который в нее влюбился, и долго потом выбрать не могла. В конце она выбирает вампира, и он обращает ее и включает в свою семью. А их дочь выходит замуж за ее детского товарища. И все счастливы. Ну, там конечно приключения, ее преследуют и пытаются убить, все дела… — Вот с вампиром меня еще никогда не сравнивали! — Андре засмеялся, перекатился на спину, поднял руки, изображая когти. — Рррр! У меня и клыков-то никаких нет. — Я не о клыках… Клыки у меня самой есть. Если что — мало не покажется. Я о том, что когда смотришь — тебя захватывает, а потом, после просмотра, какой-то приторный привкус остается. Выходишь из кинозала и как-то особо остро понимаешь — так не бывает. Вот и сейчас. Будто я пытаюсь жить как в этом фильме, а реальность упорно под него не прогибается. — Эй! — Андре сел в кровати, положив руки на колени. — Детка. Ну что ты? У тебя все хорошо? Может, я могу чем-то помочь? — Обеспокоенно спросил он. Лупа привстала и резко дернула его на себя так, что он повалился на бок. Охватила его руками. — Обними меня, — тихо попросила она, зарываясь щекой в пушистые перья на груди. И почувствовала ответные объятья. — Что ты. Что… У нас же все хорошо… Все хорошо, правда? — Правда… Давай еще полежим. Только ты меня не отпускай, хорошо? Ты же меня не отпустишь? — Не отпущу. Рука потянулась, натягивая на них обоих одеяло. Оно окутало их теплым коконом. В котором было мирно, хорошо и тепло. Глаза закрылись. Сознание Лупы начало тускнеть, пока она проваливалась в сон. Октавия мысленно начала отпускать связь, дрейфовать в волнах темноты обратно. И все шло хорошо. Пока тьма внезапно не сошлась вокруг нее жестким черным туннелем. Повеяло холодом. Октавия резко дернулась, пытаясь перехватить контроль, но туннель быстро завращался, мерцая холодными ало-голубыми искрами. — Воровка… — прошипело у нее над ухом. Она попыталась сконцентрировать волю, шарахнуться в сторону, пробивая стену тоннеля, но ее несло. Затягивало в водоворот, жестко кидая из стороны в сторону, переворачивая, так, что она теряла ориентацию, где верх, где низ. Она безмолвно закричала, еще раз сосредотачиваясь, пытаясь вспомнить ощущение тела, очертания комнаты, но тьма затопила ее поле зрения. Осталось только направление, по которому ее несло, треся тошнотворной вибрацией… Пока не выкинуло в пустоту. ========= Октавия почувствовала, как ударяется о песок и, переворачиваясь, катится вниз с песчаной дюны. Локоть болезненно ударился о камень, колючка впилась в щеку, вырывая перья. Она в панике завизжала, прижимая руки к лицу, сжавшись в комок. Последние несколько метров она съехала вниз, больно стукнувшись головой о землю, и, почувствовав, что больше никуда не движется, помедлив пару секунд, открыла глаза. Она смотрела на красное небо, затянутое перистыми облаками. Подняла руки. Повертела перед собой. Подтянула колени. Села. Заполошено оглянулась. Справа и слева была пустыня. От конца и до края — невысокие барханы с редкими жухлыми кустарниками. А чуть правее — шоссейная дорога. В двухстах метрах от нее на дороге стоял мотоцикл. И, привалившись к нему, спиной к Вие сидел мотоциклист в шлеме. Тяжело опершись на руку, Вия поднялась. Охнула, прижав руку к стрельнувшим болью ребрам. Чуть не потеряла равновесие, но выровнялась. Кожа зудела от песка, забившегося между перьями. Вия распушила их и встряхнулась, вытрясая песчинки. И медленно двинулась вперед. Мотоциклист не шевелился. Сидел, привалившись к своей машине, широко расставив ноги и положив руки на колени. Не дойдя нескольких шагов, Вия по широкой дуге начала его обходить, чтобы зайти спереди. Когда она ступила на трассу, мотоциклист подтянул к себе одну ногу и повернулся к ней. На Вию глядело зеркальное забрало шлема, в котором отражалась она. Встрепанная, испуганная и удивленная. Руки мотоциклиста двинулись вверх, снимая шлем. Перед ней сидела Лупа. Более взрослая, чем та, которая была на фотокарточках. В шерсти прибавилось светлого тона, лицо стало более скуластым и жестким, но это явно была она. Лупа сидела, не шевелясь, и глядела на нее. Вия, помедлив, сделала еще несколько шагов, пока не остановилась прямо перед ней. — А я думала, что быстро смогу скинуть тебя со своего хвоста, маленькая воровка воспоминаний. — Раздался лающий голос. — Но ты, блядь, упорная. Хотя мне почти удалось. Ты почти от меня отцепилась в самом начале. Что, понравилось? Лупа оскалилась. Желтые зубы блеснули в тусклом красном свете. — О, это даже близко около не все, что мы там с ним вытворяли. Думала, у тебя хватит деликатности смотаться. — Ты не имеешь права отказать в том, что требует твой повелитель, — Вия попыталась сказать это холодно и размеренно, как и полагается некроманту при общении с тенью, но голос предательски сорвался. Она сглотнула. Да. Уж. Это вовсе не было похоже ни на одно из тренировочных погружений. И уж совершенно точно никогда тень не пыталась таким экзотическим способом заставить ее прервать контакт. — Да, верно. Но я могу начать отвечать несколько… издалека, — осклабилась Луна. — И если бы ты была хорошей девочкой, то не стала бы подсматривать, как трахают твоего дядю. Впрочем, в данном случае — даже участвовать. Что, под хвостом так зудит, что плевать на все приличия? Лупа положила шлем рядом с собой. Встала. Кожаные штаны, кожаная куртка в заклепках, наручи с шипами, тяжелые берцы до середины лодышек. Она стояла, чуть наклонив голову, излучая злобную холодную опасность. — Ты — лишь тень. — Сглотнув, ответила Октавия. На этот раз получилось куда более уверенно. — У тебя нет власти надо мной. Лупа иронично покачала головой. — Здесь — моя территория. Здесь место, где гниет моя плоть и распадаются кости. Мой чудный муженек даже не удосужился забрать мое тело. Так, оттащил к ближайшей канаве и прикопал в песочке. Да, разумеется, мотоцикл ведь куда дороже. Из него можно выжать какие-никакие деньги. А что выжмешь из трупа? Знаешь, что? Она сделала шаг к Вие, ткнув в нее пальцем. — Он ведь мог остановиться. Посадить меня сзади. Да, это замедлило бы движение. Да, был риск, что ангелы ворвутся в убежище. Но он мог хотя бы попытаться! Она выкрикнула это так громко, что Вия невольно дернулась. — Но, нет. Он воспользовался возможностью избавиться от своей стервы-жены, которая пилит его за то, что он валяется на диване с бутылкой пива и тупеет перед телевизором, вместо того, чтобы хоть что-то сделать в своей блядской жизни! Причем так, чтобы никто его в этом не упрекнул. Наоборот, хлопали по спине, утешали, говорили — какой герой! Пожертвовал самым дорогим ради стаи. Она с силой ударила кулаком по сидению мотоцикла. Тот слегка покачнулся. — Знаешь, сколько я здесь сидела? Два часа! Два долбанных часа! Самые долгие два часа в своей жизни. Целую долбанную вечность! Что, это не так интересно? Не хочешь послушать, каково это было? Когда сначала паникуешь, потом пытаешься починить этот долбанный драндулет, а затем сморишь на горизонт, и понимаешь, что все. И не можешь с этим смириться! Те долбоящеры, которые говорят, что перед неизбежной смертью происходит смирение, ничего не знают ни о смерти, ни о смирении! И когда уже почти растворяешься, когда тебе уже действительно становится уже почти все равно, приходишь ты. Чертова любопытная девчонка! Которая из своей прихоти, из-за своей похоти оживляет тебя и использует, чтобы посидеть и посмотреть порнушку в 5Д и подслушать идиотские постельные разговоры с бывшим хахалем, который плюнул на тебя десятилетия назад! Лупа размашисто подошла к Вии. Наклонилась над ней. — Ты хоть представляешь, как это больно? Как больно все это вспоминать? Переживать заново? Когда у тебя ничего нет, кроме воспоминаний. От которых ты так тщательно пыталась избавиться. Вспоминать что-то хорошее и осознавать, что этого у тебя вообще никогда больше не будет? — Ты — тень. Ты обязана отзываться на призыв. Давать ту информацию, что мне нужна. И уходить по приказу. — Вия выпрямилась и холодно посмотрела на Лупу. — Подчиняйся мне, или ты испытаешь такие муки, какие и вообразить себе не можешь. — О, да. Вы, долбанные демоны, ко всем относитесь как к своей собственности. — Лупа развела руками и хлопнула себя по бедрам. — Все вам только должны. Вон, какой гонор. Даже завидно. А что ты мне сделаешь, маленькая шлюшка, если я сейчас подниму этот камень и буду молотить по твоей тупой куриной башке, пока не размажжу ее в кашу? Лупа наклонилась, явно пытаясь выполнить свою угрозу. Вия среагировала тотчас же. Пальцы начали выписывать сигиллу, клюв зашептал гортанные переливы заклинания. Малиновая молния сорвалась из параболической сети, сплетенной пальцами из малиновых нитей, и ударила в песок прямо перед Лупой, поднимая столб пыли. Та отпрянула, чертыхаясь. — Много что сделаю. — Прошипела Вия. Еще одна молния ударила в руку Лупе, и та, с воем, закрутилась на месте, хлопая по рукаву куртки. — Я много что могу сделать, чтобы поставить на место зарвавшуюся стерву. — О, какая ты шустрая. — Лупа выпрямилась. Рукав дымился, обнажая темноту, скрытую под внешней скорлупой оболочки. — Только об одном не подумала. Как ты отсюда выберешься? Здесь двести миль в обе стороны по пустыне. А скоро взойдет солнце. Как думаешь, далеко ты сможешь проплестись, пока тебя не сморит жара? Не хватит солнечный удар? И ты будешь валяться здесь, пока твой иссушенный трупик будут обгладывать стервятники. Так что, милая, у нас тут патовая ситуация. Ты, конечно, можешь меня уничтожить, но я — твой ключик к тому, чтобы вернуться. — Что ты тогда хочешь? — Вия попыталась сказать это небрежно, но на самом деле ей хотелось прямо сейчас рухнуть на асфальт и завыть от отчаяния. Как она могла быть настолько… легкомысленной? С другой стоны, да, это было возможно, что неупокоенный мертвец затащит оператора к месту своего захоронения, но дело в том, что по большей части некроманты и работали на месте захоронения, по крайней мере, техника безопасности требовала предельно ясно разузнать все возможные обстоятельства и место гибели тени. И в случае, если останки были доступны лишь частично, работали, обычно, с подстраховкой. Нет, конечно, ее принялись бы искать. Может, мама и не спохватилась бы, но папа бы точно почуял, что что-то не так. Но зная, что она опять уехала к дяде, он, возможно, поднял бы тревогу слишком поздно… А дядя и не знал, что она к нему поехала. А сука Элиса отвечала только на прямо поставленный вопрос, который, разумеется, вряд ли придет в голову ему задавать. Волна паники поднялась и попыталась захлестнуть, разразившись истерикой. Но совушка, сжав пальцы, вонзила когти в ладони. Боль подействовала отрезвляюще. По крайней мере, голова снова начала работать. Она твердо, не отводя взгляд, всматривалась в глаза Лупы. Глаза светились малиновым светом. От перьев исходила слабая малиновая аура. Та злобно хохотнула. Сощурилась, всматриваясь в глаза Октавии. Вия не отвела взгляд. А затем Лупа повернулась к Вие спиной и подошла к своему мотоциклу. С размаху села на землю. Подтянула к себе колени. — Ничего. Ничего я не хочу, — горько прошептала она. Повернув голову, она покосилась на совушку. — Я все проебала в своей жизни. Свою стаю. Свои мечты. Свои единственные относительно нормальные отношения. Своих детей. Все проебала. Что я могу хотеть? Октавия помялась, а потом, шаркая подошла к ней. Присела на колени. — Но ведь наверное у тебя есть что-то? Какие-то незавершенные дела? В чем я смогу помочь? — Тихо спросила она. Лупа подняла голову. Теперь ее взгляд был не угрожающий, а какой-то тусклый. Она покачала головой. — У меня все дела незавершенные. Так что, это, наверное, теперь не имеет значения. Мои дети меня знают только по фотографии, так что попрощаться с ними — какой толк? Они давно уже меня забыли. Отомстить мужу? Ну, это было бы весело, раньше… но опять же, какой смысл? Что это изменит? Он был козлом, а теперь это — старый козел, который уже наверняка допился до состояния дебилизма. Я хотела славы. Быть журналистом. Вести настоящие расследования. Я же гончая, в конце концов, у меня и нюх был, и хватка, и темперамент… Но я даже не доучилась. Рванула замуж и забросила все это дело. Стала долбанной домохозяйкой средней руки. И продавщицей на полставки в местном супермаркете. Блестящая карьера. — Саркастически скривилась она. Вия протянула руку и дотронулась до ладони в кожаной перчатке. С пальцев соскочила малиновая искра, ужалившая руку. Та дернулась от боли, но не отстранилась. Вия начала медленно поглаживать ее пальцы. Большой палец дернулся и в ответ погладил ее по ладони. — Не надо, девонька. Ничего мне больше не надо. — А… Андре? — было как-то неловко называть дядю по имени. — Ты… не хочешь… с ним попрощаться? — Робко вставила Вия. Лупа подняла голову. Глаза ее были черными. Две дыры во мрак. Неожиданно она потянулась к Вии, охватила ее руками и притянула к себе. Та, замерев от неожиданности, позволила притянуть к себе в объятья. Лупа, прижав ее к себе, начала тихонько раскачиваться. — Ох, дуреха! — прошептала она, уткнув подбородок ей в макушку. — Видит Бог, какая же ты дуреха! Романтичная нескладная дуреха. Вия почувствовала, как перчатка ерошит ей перья на макушке и нахохлилась. С клюва сорвалось тихое уханье. Щеки залились краской. Руки перехватили ее за предплечья и слегка отстранили от себя. Лупа смотрела на нее, нахохлившуюся, с горящими щеками, и улыбалась. Отпустив, она уткнулась лицом в открытую ладонь и отрывисто залаяла, смеясь. — Так ты что, серьезно? Детский сад какой-то. Милая, а тебе никто не говорил, что влюбляться в своего дядю — это глупость несусветная? Вия надуто молчала. — И весь сыр-бор из-за этого? Вот это я понимаю… Так ты из-за этого? Не из любопытства? — Я хотела узнать, что ему в тебе нравилось! — Выпалила Вия. — Что есть в тебе такого, что нет во мне? Может, если я смогу как-то измениться… — Ты не сможешь измениться, — прервала ее Лупа. И ткнула в нее пальцем. — И никогда не верь мужчинам, когда они пытаются тебе угодить и городят всякие глупости в постели после секса. Ты такая, какая ты есть. Со своими достоинствами и недостатками. И точка. Никто не может сказать, за что именно он тебя любит. Это как… я не знаю… можно разобрать по мазкам картину, которая тебе нравится, но ты ведь не сможешь сказать, вот почему именно она тебя задевает, а другие — нет. Это как магия. Здесь столько всего намешено… Оно просто случается. Иногда сразу, иногда — в какой-то момент, когда вы уже какое-то время вместе. Здесь и насколько вам хорошо вдвоем, и его характер, и то, как он выглядит, и как себя ведет, и как к тебе относится, и как ведет себя с другими, и… все так намешено. А когда ты пытаешься что-то вычленить — всегда получается какая-то глупая пафосная хуйня. — А ты его любила? — тихо спросила Вия. — Я… наверно, да. В какой-то степени. И уж точно не за его долбанную магию и безумные амбиции. И не за вечное ворчание. — Лупа хихикнула. — И не за то, что он своими когтями вечно мне что-то рвал в одежде. Я же говорю… многое было. И хорошего, и плохого. — А почему… — Почему я его оставила? Ну, знаешь… представь, что у тебя на одной чаше весов лежит любимый человек, а на другой — вся твоя жизнь, какой ты ее знаешь и всегда представляла. И которую считаешь правильной не только ты, но и все окружающие. Что ты выберешь? Не кидать же монетку. Наверное, я просто всегда была слишком рациональной, чтобы верить в сказки. А может, считала, что если что-то слишком хорошо, то под этим скрывается какое-то гигантское плохо. Ну, хоть в этом я не ошиблась. Так что… я не буду извиняться и говорить, что была не права. Я просто выбрала. Каждый имеет право на выбор. Вия потянулась и взяла руку Лупы между ладонями. — Я точно не могу тебе ничем помочь? Та пожала плечами. — Не знаю. Просто не знаю. Ты себе — то помочь не можешь, а лезешь тут со своей помощью. Я же говорю, дуреха. — Сейчас и ты будешь говорить, чтобы я выкинула чушь из головы… — Не буду. — Неожиданно жестко сказала Лупа. — Ты чувствуешь то, что ты чувствуешь. А то, что ты с этим сделаешь, уже твое дело. Вон, смотри, — она махнула рукой в сторону. — Что? — повернулась Вия. — Закат. Красиво, правда? Солнце садилось над пустыней, заливая перистые облака немыслимыми багрово-алыми всполохами. Какое-то время они сидели так рядом. И смотрели на небо. — Жаль, что со мной нет телефона. К такому зрелищу необходим подходящий саундтрек. — Да, жаль. — Протянула Лупа. — Ну, давай. Твори свои заклинания. Возвращайся. А я тебя подтолкну. Вия удивленно посмотрела на Лупу. Та скривилась, пожав плечами. — И не будешь требовать, чтобы я тебя больше не тревожила? — Почему? Как хочешь. Только ты ведь не захочешь. Живи своей жизнью. И дай мне постепенно забыть свою. Ну, давай. Лети, пташка. Вия подалась вперед и обняла ее. Кожаная куртка была жесткой и холодной, но на доли секунды ей почудилось, что она зарывается в пушистый теплый мех. И чувствует размеренное биение сердца. А потом Вия закрыла глаза. А потом закрыла глаза за закрытыми глазами. Приливная волна подняла ее и покатила на своем гребне вдоль вращающегося сжимающегося коридора тьмы, усеянного всполохами звезд и отблесками перистых облаков. ====== Открыв глаза, она уставилась на жаровню перед собой. Свечи почти потухли, только пара вне круга еще теплилась. По правилам, нужно было еще сотворить изгоняющее заклинание, запечатать пространство и произнести формулу подчинения и отпуска тени, но Вия не стала этого делать. Сейчас это казалось формальным и не важным. Скинув церемониальную мантию, она просто поднялась и подошла к стене. Шлепнула ладонью по выключателю. Комнату залил мерный ровный белый свет. Наклонившись, она стала подбирать огарки свечей, задувая те, что еще теплились, и складывать в жестяной ящик для отработанных магических принадлежностей. Взяла губку и затерла следы нарисованной на полу сигиллы. Вытряхнула в тот же жестяной ящик остатки пепла из чаши. Кристаллы положила обратно на полку. Подошла к столику, где в белом бумажном пакете лежал остаток пучка шерсти. Аккуратно свернула его и положила в карман. Включила кондиционер на проветривание. Открыла дверь и вышла в коридор. Мимо промчалась бес-уборщица. Повела носом. Осуждающе цыкнула языком и помчалась прочь. Вия проводила ее взглядом и пошла в свою комнату. Подойдя к секретеру, она положила бумажный пакетик к фотографиям и закрыла створку. А затем подошла к окну и села на подоконник. Ладони, ободранные о песок, слегка покалывало. На душе было как-то необычно тихо и спокойно. Она уставилась на небо, привычно поискав взглядом знакомые созвездия. Ничего не хотелось делать. Только сидеть и растворяться в этом приятном завораживающем покое. Хотя… Встав, она подобрала телефон, прокрутила пальцем адтуб и, найдя первый попавшийся канал с Lo-fi музыкой, поставила успокаивающую размеренную мелодию. Засунула в уши капельки наушников. Почему-то верилось, что эта ночь точно будет доброй.