Закрой уши и слушай

— А, Столас! Добрый день! — После пятого гудка видеозвонок, наконец, был принят. — Привет, папа. — Столас нервно ходил по библиотеке с планшетом. Перья были встрепаны, халат болтался на исхудавшей фигуре как на вешалке. Он нервно завел руку за голову, теребя перья. — Октавия у тебя? Октавия не появлялась в усадьбе уже второй день. Вначале это было неприятно, слегка тревожно, но предсказуемо. Столас уговаривал себя, что девочке надо дать пространство и не лезть в ее слабопонятные подростковые дела. В конце концов, Октавия — крайне благоразумная девочка. Благоразумная и осторожная. Разумеется, в ее возрасте это естественно — бунтовать против гиперопеки родителей и отстаивать свою самостоятельность, но все же… Не стоит сбрасывать со счетов, что любой младший Гоэтия может стать крайне привлекательной целью. Хорошо, если дело кончится банальным похищением с требованием выкупа, но ведь существовал и куда более опасный подпольный рынок, в котором дети демонов ценились как крайне ценные объекты для совершения ряда темных ритуалов. Проще говоря, как жертвы. И, хотя об этом и не говорилось так прямо, тема для Гоэтия была весьма злободневной. Так что, да. Злобная, но очень правдивая поговорка: Что нужно от Гоэтии? Их деньги и их тела. На второй день Столас уже начал всерьез психовать. Пытался звонить Октавии, но получал лишь сообщения: «Все нормально, пап. Я у дяди.» А когда вечером попытался позвонить, то ни до Октавии, ни до Андре дозвониться так и не удалось. Надавить на Стеллу предсказуемо не получилось. Трубку она, похоже, не брала принципиально, и куда-то уехала. Как удалось позже выяснить у водителя — к брату. Когда она все же соизволила ответить, заявила, что несколько дней побудет с ним, а Октавия психанула и уехала к деду. После нескольких минут пререканий и обвинений в паранойе, до нее удалось-таки донести, что весь вечер телефон Октавии не отвечал ни на звонки, ни на сообщения, и лишь тогда она, кляня его на чем свет стоит, поднялась в ее комнату и сообщила, что телефон остался на зарядке. Телефон был отправлен с бесом к дочери, но ждать сил уже никаких не было. Так что, скрепя сердце, Столас все же набрал отца. — Нет. — Видео мигнуло, и показало Паймона, бегущего по беговой дорожке тренажера. Черная майка обтягивала накаченную фигуру, подчеркивая мускулы железного пресса и широкой груди. Белым на ней была надпись «Самый сексуальный мужик в мире». Явно подарок одной из младших жен. — Что? Но Стелла сказала, что она поехала к тебе. — А, ты в этом смысле. Ну да, она сейчас поехала с бабушками тусить. Смотреть какой-то фильм. Я попросил ее за ними присмотреть, как старшую, чтобы они опять во что-то не влипли. Сам знаешь, молодежи надо давать возможность побеситься, желательно на чужой территории. А то они в последний раз такую вечеринку закатили, что пол этажа ремонтировать пришлось. И кусты под окном пересаживать. Эх, молодость — молодость… Сам он при этом якобы случайно выпятил грудь и поиграл мускулами. Явно давая понять, что поговорка: «Если бы молодость знала, если бы старость могла…» — это явно не про него. Столас закатил глаза. — Пап, твоя последняя жена хоть возраста согласия достигла? — Уже достигла. — Самодовольно заявил Паймон. — Три дня всей семьей гуляли. Да ты не бледней! Он махнул рукой и расхохотался. — Все с ней хорошо. Поцеловал в лобик, поздравил и спать уложил. Что я, по-твоему, голодный зверь что ли? Пусть привыкнет, обживется. Тут дело тонкое. Юные души — такие ранимые, их надо по перьям гладить, доверие заслужить. Это дело не дней, иногда даже не месяцев. Долго аккуратно зажигаешь искорку, тщательно лелеешь, чтобы потом, в один прекрасный момент, она распустилась огненным фейерверком. Да, Столас, лучший способ сохранять в душе искру — держать возле себя тех, кто сам так и искрит! Впрочем, твоя супруга — здесь приятное исключение. До сих пор горжусь, что удалось тебе первому урвать такую красавицу! Столас молча сглотнул почти сорвавшиеся слова, решив перенаправить разговор в куда более продуктивное русло. Но отец его перебил. — И, кстати, там будет этот парень, сынок Малфаса. Абсолютно случайно так получилось, что ему тоже захотелось сходить на этот же фильм. Ну я и заказал им весь ряд. — Паймон подмигнул Столасу. — Что я, думаешь, дурак старый, ничего не понимаю? Пусть ребятки поварятся в своем соку. Пообщаются в неформальной обстановке, без лишних глаз. Найдут общие точки соприкосновения. Может, даже пообжимаются в темноте чуть-чуть. Войдут, так сказать, во вкус. Понадкусывают запретный плод. Глядишь, мостики друг к другу и наведут. Я же видел, как он на нее зыркал. Твоя недотрога, разумеется, букой на него глядела, но это у подростков обычное дело. Если тебе пирожное в горло пихают, то ты отплевываешься. А вот положат на стол, да из комнаты выйдут — так ворованное в сто раз слаще. — То есть, ты без моего ведома устроил моей дочери свидание? — Вспыхнул Столас. — А что тут такого? — Искренне недоумевающе покосился на экран мобильника, закрепленного в тренажере, Паймон. Рука потянулась куда-то вбок, вернувшись с бутылкой воды, из которой тот, запрокинув голову, сделал несколько глотков. Передав обратно, потянулся к пульту тренажера, меняя темп. — Я — ее дед, так что все под строгим контролем. Его родители, как понимаешь, тоже в курсе. Ничего плохого не случится. Это я тебе гарантирую. — Ты же обещал не вмешиваться до ее совершеннолетия. — А я и не вмешиваюсь. Я только слегка подталкиваю в нужном направлении. Столас, сынок. Ну, серьезно. Тебе пора уже отпускать хватку. Она не будет всю жизнь под твоим крылышком. Птенцов надо ставить на край гнезда и подталкивать, чтобы они полетели. А что ты делаешь? Со своим шурином? Вместо одного гнезда, вы ей два слепили! Я еще тогда был против всей этой затеи. — Пап, у нас последнее время в доме… не самая лучшая обстановка. Так что, думаю, ничего особо страшного в том, что она будет проводить какое-то время у Андре, нет. — В доме и не должно все быть слишком гладко и комфортно. Тогда не будет никакого стимула из него вырваться. — Наставительно заявил Паймон. Подняв руку, он вытер со лба пот, затекающий под маску. — А что вы делаете? Балуете, вместо того, чтобы стимулировать вить собственное. Честно говоря, Столас сам был не в восторге от предложения Андре, переданного через Октавию. Хотя дочь скорее поставила его перед фактом, чем спросила разрешения. И, в глубине души, он ее понимал. Последнее время обстановка в доме была, мягко говоря, не самая здоровая. И он прекрасно осознавал, что запрети он это, Октавия начала бы… искать другие варианты. Куда менее для нее безопасные. Андре, по крайней мере, действительно был способен предоставить ей безопасный угол, в который можно спрятаться, когда со Стеллой у них все было… не совсем хорошо. Точнее, когда дом превращался в полноценный Ад. Вия, такая похожая на него по характеру Вия. Тоже не борец. Тоже предпочитала замкнуться и забиться в угол, а не идти на открытый конфликт. Тем более с матерью, от одного присутствия которой в комнате замирала и начинала все ронять из рук. Может, иногда она и вспыхивала, но быстро угасала, подмятая под себя Стеллой. Что Стелла великолепно умела делать — так это давать понять, что любое сопротивление ее воле — неприемлемо и крайне болезненно наказуемо, так что не стоит даже пытаться. Вот он и не пытался. Не ради чего было. Лучше избегать, тем более, что возможности позволяли. — Столас! — Одернул его Паймон, вырывая из не самых радужных размышлений. — Что? — Тот поднял экран планшета, который он опустил, снова уставившись на отца. — Вообще-то это не слишком хорошо, что твоя дочь проводит с дядей больше времени, чем со сверстниками, ты не находишь? Если уж у нас об этом разговор зашел… — Пап. Мы с тобой как-то поднимали эту тему. — Знаю-знаю. Хорошо. Признаюсь. Я был не прав. Тогда. Это «Тогда» Паймон по-особенному выделил тоном. Столас осоловело уставился на экран. Паймон потянулся к экрану, что-то нажимая на тренажере, останавливая его. Сошел с дорожки. — Все, Апис, на сегодня тренировка закончена. Свободен! — Он махнул рукой в сторону. Мимо дорожки к выходу из спортивного зала вразвалочку пошел грешник-бык в оранжевой футболке, которая буквально обтягивала его перекаченный торс как вторая кожа. Столас лишь мельком увидел, как тот хлопнул дверью, выходя прочь. Через десяток секунд перед камерой снова появился Паймон. Завозился, доставая телефон из крепления. Картинка задрожала, камера выхватила пол, ряд тренажеров, маты для занятий гимнастикой с большим экраном перед ними, подиум с шестом и стойку с разложенными гантелями и весами для тренажеров. Какое-то время размашисто покачивалась в такт шагам, показывая половину большого пальца, зажимающего камеру, и пол. После чего опять появился Паймон, на этот раз с полотенцем, висящим на шее. Тот пристроил телефон на углу какого-то тренажера, уселся на скамейку и принялся вытираться. — Столас. Я тут подумал… От этого начала у Столаса перья на холке встали дыбом. Он, не глядя, подошел к своему креслу и присел, поставив планшет на подставку. — Ты же знаешь, я хочу для Октавии всего самого лучшего. Всегда хотел. Она — одна из моих самых любимых внучек. Прилежная, деликатная, аккуратная, так любит своего дедушку… Очень плохое начало. — И у меня такая мысль возникла… может, мы с тобой не туда смотрим? Может, Октавии в принципе понравятся мужчины… более зрелые? И поэтому она не может наладить контакт со сверстниками? — ЧТО? — Столас наклонился к экрану. — Ты о чем… Я даже думать отказываюсь о том, что… — Ну… — Паймон пожал плечами. — Среди Гоэтия ведь есть достаточно завидные партии. А разница в возрасте — это просто распространенный предрассудок. С которым я, по мере сил, борюсь. Так, подожди беситься, ты меня сначала послушай, хорошо? — Паймон замахал рукой перед камерой. — Не отключайся, пожалуйста, просто выслушай. А я выскажу свои соображения, пойдет? — Папа! — Ох, как же с тобой вечно сложно! — Паймон завел глаза. — Ну в кого ты такой своенравный? Твоя мать была такой покладистой женщиной, да примут ее душу звезды. Так вот! Паймон сложил ладони домиком и воззрился в камеру. — Октавия всю свою жизнь провела под крылышком тебя и твоего шурина. Братьев и сестер у нее нет. Обучение в основном было домашнее. Особых контактов, кроме учебы, со сверстниками она, как я знаю, не заводила. Общество более взрослого мужчины ей привычнее. Она чувствует себя в нем комфортнее. Защищенней. Чувствует и по опыту знает, что на такого мужчину можно положиться. Привыкла, когда с ней обращаются как с любимой девочкой. Балуют, потакают капризам, опекают всячески и оберегают. Может, и ставят иногда в угол, но в целом видят дальше и в конечном итоге все обращается к ее пользе. Взрослый состоявшийся мужчина может предложить ей гораздо больше. Это — не потенциал, который неизвестно, выстрелит еще или так и останется вечным приживалой при более влиятельном сюзерене, без шансов на продвижение. С тобой-то я с самого твоего рождения был уверен, — быстро добавил он. — Ты еще вот-такенным совенком показывал такие результаты что в магии, что в науке, которые далеко переплевывали твоих сверстников. Вот и устроил тебе зеленый свет к самым высшим должностям, как только ты смог по возрасту на них претендовать. И, к чести своей, не ошибся. А могу ли я то же самое сказать хоть о ком-то из ее поколения? Паймон горестно покачал головой. Ну, в последнем заявлении рациональное зерно, как бы ни хотел от этого откреститься Столас, действительно было. Это было правдой. Среди сверстников Октавии из магов, как ни парадоксально, особых успехов никто не показывал. Точнее, из тех, кто показывал, не осталось в живых. Тренировки — далеко не самое безопасное дело. А девочки-маги, понятное дело, в данном случае не подходили. — Взрослый мужчина может сразу дать ей все, что необходимо для счастливой жизни. Защищенность и опеку, которая так для нее важна. Состояние. Богатство. Титул. Уверенность в завтрашнем дне. Зрелое отношение опытного человека, уже многое испытавшего и пережившего в жизни. А Октавия, честно говоря, может, и не красавица, но из великолепной семьи. У нее большой потенциал, который передастся ее детям. Она умна, у нее спокойный характер. Не без придури, конечно, но это с возрастом пройдет. И она из моего дома. Последнее Паймон снова выделил. — Так что… Подумай. Опять же, не отвечай на эмоциях. Подумай о ее благе. То, что у нее до сих пор не возникла ни с кем особо крепкая связь, только играет нам на руку. Возможно, она и не возникла именно потому, что предлагали ей не то и не тогда. — То есть, ты предлагаешь попросту взять и опять же, через голову Октавии, договориться о браке? — подытожил холодно Столас. — Я предлагаю посмотреть на проблему, которую создает твоя дочь, шире. Как ты иначе представляешь подобную помолвку? Разве у самой Октавии есть возможность познакомиться с кем-то из мужчин не ее возраста? Разумеется, я не буду все делать сам. Ты же, все-таки, ее отец. Я подберу определенных кандидатов, ты их рассмотришь, хорошенько с каждым познакомишься, удостоверишься в гарантиях, которые они смогут предоставить, и только после того, как вы заключите сделку и он подпишет брачный контракт, можно будет говорить о свадьбе. Я ни в коем случае и не думаю исключать тебя из процесса, насчет этого ты можешь быть на сто процентов уверен. — Я даже… — Столас, сына, прошу тебя. Не говори сразу «нет». Просто дай этой идее, так сказать, созреть. Обмозгуй ее. Поживи с ней какое-то время. Паймон вздохнул. — Октавии, честно сказать, сильно повезло. Повезло, что у нее есть я. И ты. Те, кто готовы заботиться о ее будущем. Да, возможно она будет не первой женой такого человека. Возможно даже далеко не второй, не третьей и даже не четвертой. Но ты уже будешь знать, как он себя проявил. А не ставить на темную лошадку. У такого брака куда больше шансов стать по-настоящему счастливым. Вот… Паймон гордо расправил грудь, показывая надпись на майке. — Видишь? Я же не заставлял мне ее дарить. — Папа, это стеб… — Я знаю. Но это добродушный стеб. Мои жены любят меня. И я вижу, что действительно любят. Потому что я знаю, как сделать женщину счастливой. — Папа, колись. — Столас вздохнул, откидываясь в кресле. Паймон демонстративно скривил клюв от вульгарности. — Это же не из благих намерений ты предлагаешь. Кто там у тебя на примете? Кому ты пообещал мою дочь? — Столас пытался сдержать накатывающую злобу. В висках застучало. Когти нервно скребли по столу. — Эхм… — замялся Паймон. — Ну что ты так сразу… Я же говорил, у меня есть несколько кандидатов… — То есть. Давай проясним. За моей спиной, не смотря ни на какие наши совместные договоренности, ты сначала пытаешься свести мою дочь с этим… вороненком? А потом, на всякий пожарный, если не выгорит, уже пообещал ее каким-то старикам, пытаясь сейчас навешать мне на уши лапши и убедить, что делаешь это исключительно исходя из ее блага, а не провертываешь свои какие-то очередные мутные делишки? И пытаешься создать иллюзию выбора, чтобы я якобы «выбрал» из уже отобранных тобой кандидатов? Так я понимаю? — Столас, ты сгущаешь краски. — Я не сгущаю краски! Я вижу, как ты вертишься, как уж на сковородке, чтобы продать мою дочь! И, зная, как я к этому отношусь, пытаешься представить, что это моя идея и мой выбор! Чтобы замазать меня по уши и сделать вид, будто ты сам здесь ни при чем. И для убедительности приплел сюда меня и Андре, косвенно обвиняя, что мы сами виноваты в том, что Октавия до сих пор ни с кем не встречается. — Вот я же говорил, что ты сразу все перевернешь с ног на голову… — недовольно проворчал Паймон. — Не надо меня лечить, папа. Я тебя достаточно знаю. И твои увертки — тоже. Скажи, чтобы Октавия мне перезвонила, когда придет. Все. Конец связи. Столас раздраженно прервал вызов. Взял планшет и положил его экраном на стол. Вот поэтому он и не хотел звонить отцу. То, что тот не связывался с ним, если только не по делу или ему было что-то от него нужно… к этому он уже привык. Смирился, за все эти годы. В конце концов, Паймон был не самым плохим отцом. Пусть он и появлялся лишь изредка, мерцая громадной неясной тенью на горизонте его одинокого детства, но все же был. Самый умный, самый сильный, ради кого сделаешь все, чтобы только он тобой гордился. Чтобы заслужить его уважение. Его любовь. Все детство и юность прошли под этой всеми поощряемой, но такой недостижимой целью — заслужить отцовское одобрение. Такой же недостижимой, как облака на горизонте. Столас нервно перевернул планшет. Отложил. Потянулся к стопке бумаг и гримуару. Взял ручку в пальцы. Тоже отложил. Нервная энергия потряхивала его и требовала выхода. А самым лучшим вариантом было заняться полезным делом — это успокаивало, приводило разум в порядок и давало чувство удовлетворения и ощущения собственной значимости. Но голова была слишком занята для приведения в порядок записей и составления астральных астрологических карт. В нем все прокручивался предыдущий разговор. Значит, лучше заняться работой для рук. Оранжерея. В ней всегда найдется дело. Встав с кресла, Столас рассеянно щелкнул пальцами, гася свечи, и пошел переодеваться в свою комнату. ======== Когда Стелла вселилась в усадьбу… «Именно вселилась. Как злой дух», — поморщился про себя Столас, — оказалось, что пространство, которое он привык считать своим, сжалось до буквально нескольких мирных островков, в которых можно было найти надежное убежище. И одним из таких островков стали его оранжереи. Слишком душные, слишком грязные, слишком влажные и абсолютно неинтересные для Стеллы. Цветы — еще куда ни шло, но эти бесконечные лианы, кусты, трава и торчащие под изломанными углами палки… Что в них может быть такого? А когда Столас, тыкая в какую-то невзрачную травку или порываясь выковырять из горшка корешок, пытался пояснить, насколько он редок и какими драгоценными свойствами обладает, это только навевало на его жену тоску. Так что она всеми правдами и неправдами старалась держаться от них подальше. Совершенно неожиданный плюс. Столас открыл дверь и зашел внутрь. Машинально погладил гигантскую росянку, тут же потянувшуюся к нему, проверил автоматический полив мандрагор, взял несколько палочек и веревок — подвязать чересчур обвисшие лианы. Нет, вначале он искренне хотел, чтобы все «мое» стало «нашим». Возможно, действительно близкое знакомство (дружбой их отношения Столас никак не мог назвать, как ни пытался себя заставлять, даже мысленно) — это одно, а вот совместная жизнь — это совсем другое. И совместная жизнь сгладит все шероховатости, которые были между ними во время помолвки. По крайней мере, так считал отец. А в том, что касалось отношений, Столас доверял отцу. Куда больше, чем самому себе. Тем более, жизнь показала, что то, что хотелось ему, было совсем неправильным. В стольких смыслах, что пальцев на руках не хватит пересчесть. Хорошая вещь — механическая работа. Ощипываешь пожелтевшие листья. Брызгаешь на зараженные паутинчатой тлей из пульверизатора. Выпрямляешь и поддерживаешь чересчур разросшиеся ветви, пока подвязываешь их к основе. И думаешь… Думаешь… Думаешь… Сначала просто допускать мысль, что твой отец не прав, кажется кощунством. Чем-то невообразимо порочным. Претендующим на самый страшный грех, страшнее и невозможнее всех в аду. Потом ты потихоньку начинаешь допускать в свою сознание эту мысль. Она мучает тебя, ты сам себе кажешься отвратительным. Рушащим что-то сокровенное, что является опорой твоей души. Что-то незыблемое, на что всегда можно было опереться и положиться. А потом, в один прекрасный день, колосс на горизонте сдувается в такого же человека, как и другие, окружающие тебя. Со своими достоинствами и недостатками. Видишь, как он совершает ошибки. Что бывает неправ. Вы начинаете расходиться во мнениях. Сначала кажется бесконечно важным его переубедить. Не просто доказать свою точку зрения, а именно переубедить, чтобы вы снова оказались на одной стороне. Но сначала ничего не получается. Он каждый раз безжалостно доказывает, что ты неправ. Что ты глуп. У тебя не хватает опыта. Ты не можешь достаточно широко смотреть на вещи. И ведь часто в итоге он оказывается прав. Его авторитет для тебя слишком весом, а себе ты не доверяешь. Каждая твоя ошибка у тебя перед носом. Десятки каждый день. Куда тебе до совершенства… Но… не всегда. И не во всех вещах. Потому что иногда надо не доказать истину, а выбрать сторону. Это принципиально разные вещи. И то, что у вас разный взгляд на вещи, сначала ранит тебя, вселяет неуверенность. Пока в какой то момент не доходит — а ведь ты имеешь право на свое мнение. Как-то так оказалось, что у тебя появились свои ценности, убеждения и позиции. И тут внезапно выясняется, что по ряду вопросов вы уже противостоите друг другу. И тут так важно не сломаться. Не прогнуться перед авторитетом. Не нападать, но держать оборону. Любить отца, и при этом быть с ним не согласным. Это сначала разрывает на куски. Взрывает голову. Кидает из крайности в крайность. Но со временем острота переживаний притупляется. И ты начинаешь учиться лавировать. Не давить слишком сильно, но и не поддаваться. Избегать острых углов. Гасить первые огоньки до того, как они упали на сухой хворост, грозя обернуться пожаром. Горечь, тягучая, как деготь, скапливается в глубине, на дне твоей души. Которую до конца не вымоют ни слезы, ни улыбки, ни крепкие объятья, ни прекрасные моменты, которые вы продолжаете разделять. А потом ты делаешь еще один шаг. И начинаешь понимать, что далеко не все, что он делает, делал для тебя в твоей жизни, было тебе во благо, как ты раньше свято верил. Верил ему на слово. Ведь он так часто это говорил. И вот здесь просто оборона — уже не проходит. Здесь уже приходится сражаться. Просеивая каждое слово через сито, ища, обходя и обезвреживая все ловушки, вычисляя манипуляции. Отстаивая и утверждая свое. У него есть тайный козырь. Тебе ведь до сих пор хочется ему доверять. Потому что он твой папа. Глупый аргумент. Но ребенок внутри тебя до сих пор хочет, чтобы папа был всегда прав и тобой доволен. Потому что так правильно, вот и все потому что. А взрослый в тебе видит, что происходит, анализирует, разрабатывает стратегию, и… разрывается между тем, чтобы отстоять свое и пойти на уступки. Потому что не хочешь делать ему больно и его обижать. Потому что ты все равно его любишь. Любишь. Не смотря ни на что. Звезды, ну почему все так сложно… А самое поганое, в аргументах отца ведь действительно было рациональное зерно. У Вии и правда так мало опыта. Как она выберет? На чем будет основываться? Разве не проще ли будет… чуть-чуть помочь? Отец руководствовался своей логикой, когда выбирал невесту. Хорошее происхождение, перспективные связи, красивая внешность, приблизительно тот же возраст, что и у сына. Искренне считая, что этого вполне достаточно. Впрочем, за исключением возраста, ровно по тем же параметрам он подбирал и своих жен. И у него все работало. Только с ним не вышло. Но, может, не вышло именно потому, что он брал не те критерии? Если посмотреть на вопрос с другой стороны, разве это не его долг — сделать все возможное, чтобы его дочь была счастлива? По-настоящему счастлива? Не в какой-то краткий миг, а долго, всю свою жизнь? Возможно, с его стороны как раз и является малодушием отстраниться, и позволить молодой девушке самостоятельно сделать выбор, который во многом определит всю ее будущую жизнь, а не помочь? Аккуратно направить в нужную сторону, во время подхватить и перенести через опасные места, подсветить фонариком то, что нужно, и заострить внимание на красных флагах? Ветка вырвалась, хлестнув его по лицу. Столас отпрянул. «Красные флаги». Как будто они его остановили… ======== Сколько же лет назад это было… Столас тогда точно так же сбежал в свою оранжерею. Под предлогом, что надо срочно рассадить рассаду, проведать лилии… впрочем, его невесту это не особо интересовало. В кой-то веки ей было не до него. На этот раз она приехала вместе с братом, сиятельным маркизом Андреальфусом, и сейчас они оживленно обсуждали дизайн ее будущих покоев. Столас уже успел отвыкнуть от своего будущего шурина. Последние пару лет они встречались лишь мельком. Андре, активно строящий карьеру, отдалился и от него, и от собственной сестры, даже съехал из фамильной усадьбы, арендуя роскошные апартаменты где-то в центре Пентаграммы. Он даже помнил, как Стелла подняла дикий скандал, когда в самом начале попыталась по своей привычке, не спросясь, нагрянуть «в гости, проведать братика», но дрожащий бес-ресепшионист так и не впустил ее, несмотря на громы, молнии и обещания стереть его в порошок за оказанную непочтительность. Судя по всему, навлечь гнев одного из высших он боялся куда сильнее, чем скандала, поднятого вздорным демоном-лебедем. Тогда же между братом и сестрой и начался раздор. — Представляешь, он так и не пригласил меня к себе. Как будто что-то скрывает. Или кого-то! — со значением тыкала она пальцем. — Так и знала, что не просто так свалил. Впрочем, запала на расследование подробностей у нее надолго не хватило. Или она вошла во вкус единовластного владения усадьбой, в которой брат теперь появлялся лишь набегами. Пару месяцев назад он неожиданно вернулся. Не объясняя причин, просто перевез вещи и вселился обратно в свои покои. Стелла сначала злорадствовала, но потом как-то подозрительно притихла. И теперь хвостом ходила за своим братом. Привычные встречи стали реже. Столас даже как-то сам задал вопрос, в чем дело, но она только отмахнулась, что-то пробормотав о том, что ему она сейчас нужнее. Ну, нужнее — так нужнее. Столас уже давно выяснил, что вмешиваться в их семейные дела — себе дороже. И просто пользовался возможностью немного побыть наедине с самим собой. Будущая свадьба неумолимо приближалась. Разумеется, играть ее нужно было при наиболее благоприятном расположении светил, что давало ему еще немного времени. Только… для чего? Он давно, так давно, сколько себя помнил, болтался в обступившей его вязкой пустоте, в которой ему не на что было опереться. Обдумать свое решение? Но оно было уже давно принято. Настолько давно, что было даже не решением, а свершившимся фактом. С которым он… смирился, что ли? Да, скорее всего. Смирился. Все равно ведь… выбора — то у него не было… — Выбора? Столас ошарашенно встряхнулся, выдернутый из своих невеселых размышлений, и сообразил, что последнюю фразу, скорее всего, сказал вслух. Дурацкая привычка разговаривать со своими растениями. Он обернулся через плечо. Андреальфус, облокотясь на косяк раскрытой двери в оранжерею, стоял и вопросительно смотрел на него. Бровь была иронично заломана. — Прячешься здесь от моей дражайшей сестры? — продолжил он, и, привычно не спрося разрешения, плавно вплыл внутрь. — Можешь не бояться. Она настолько увлечена просмотром каталогов мебели, что даже не заметила, когда я ушел немного прогуляться. Дай, думаю, поищу своего будущего зятя. И, как ожидал, нашел его роющегося в грязи. — Забыл тебя поздравить с новым назначением, Андреальфус, — холодно обронил Столас. — Ну да. Которое, надо сказать, я полностью заслужил. В отличие от некоторых… — Андреальфус подошел к орхидее, наклонился, провел пальцем по ее нижней губе. — Которые всегда росли в тепличных условиях, извини за каламбур. Под крылышком у своего высокопоставленного отца. И уже с детства занимали трон. Привычная ехидная колкость. — Знай свое место, Андре, — одернул его Столас. — Маркиз — это высокая должность, но я — принц. Столас уставился на профиль Андреальфуса. Неуловимо похожий на свою сестру, только жестче, угловатей. Что-то в нем изменилось. Черты заострились, глаза запали, в привычных изящных жеманных жестах появилось что-то агрессивное. Звериная затаенная энергия. Орхидея попыталась укусить за подставленный палец, но не успела — хватка ловких пальцев на ней сомкнулась, раздавливая хрупкие лепестки. — Не смей трогать мои цветы, — взорвался Столас. — А то что? — Андреальфус принялся мять цветок. Столас, отбросив лопатку, которой выдавливал в грунте лунку, вскочил и, быстро подойдя к шурину, ударил того по руке. — Надо же! Пытаешься показать хватку, — осклабился Андре, перехватив другой рукой запястье Столаса. Холодные пальцы сомкнулись, болезненно впившись в плоть, заламывая руку и притягивая его к себе. Столас попытался вырвать руку, и другой вцепился в предплечье Андре. — Хочешь поставить меня на место? От прикосновения по руке будто пробежала электрическая искра. Жаркая и томная. Боль в заломанной руке смешивалась с чем-то… пряным. Острым. Упоительным. — Мягкий, нежный, такой ранимый совенок… — пропел, издеваясь, Андреальфус. Андре тихо захихикал. Глаза угрожающе блеснули аквамариновым светом. Он сильнее сжал руку, а затем чуть ослабил хватку и перехватил чуть повыше, снова с силой сомкнув пальцы. Явно наслаждаясь этой нечаянной игрой. Своей силой. — Ты же знаешь, что я лучше тебя. Сильнее. Умнее. — Пальцы сжались, оставляя на коже синяки. — Думаешь, только из-за того, что у тебя лучше происхождение, я теперь буду подчиняться твоей власти? Бегать у тебя на побегушках? У своего смазливого, робкого зятя? Андре приблизился. Настолько, что Столас чувствовал жар, исходящий от его тела. Искристое покалывание раздразненной ауры. Видел сдерживаемую, тщательно отмеренную ярость, пылающую в глазах. Ощущал его власть над собой. В голове поплыло. Жар прокатился под перьями, взрываясь сверхновой под ребрами. — Ты все такой же. Как всегда. Слабый, уязвимый и нерешительный. Что-то щелкнуло в Столасе. Перед глазами поплыло. Перья встали дыбом. Тьма начала сгущаться. Когти сомкнулись на предплечье Андре. — О, что, решил показать характер? — засмеялся тот. Клюв исказился в гримассе. Он подался вперед. — Вот, что я тебе скажу… Но Андре ничего не успел сказать. Потому что Столас сделал рывок первым. Накрыв его клюв своим клювом. Андре замер, ошеломленный. Клюв, пораженный, поддался под неожиданным натиском и раскрылся. Столас сам не понимал, что творит. Что им движет. Чистое, незамутненное, дикое желание. Власть над ним дурманила сильнее, чем самое крепкое вино. И голодная, жаждущая пустота желала втянуть ее в себя, манила покориться ей. Отдаться целиком и полностью. Хоть так обрести опору. И то, что эту опору мог дать тот, кого он знал с самого детства, странным образом успокаивало. А затем Андре медленно начал отвечать на поцелуй. Хватка ослабла. Теперь рука лишь слегка удерживала его, так слабо, что Столас с легкостью мог сейчас вырвать руку. Но он не сделал этого. Позволял себя удерживать. Держать себя. Наконец, Андре отстранился. Он смотрел на Столаса с недоумением. Недоумением и какой-то робостью. На раскрасневшегося, чуть ли не плачущего взъерошенного Столаса. А потом сам подался вперед. И на этот раз поцелуй был медленный. Спокойный. Почти нежный. И долгий. Бесконечно долгий. А когда он, наконец, прекратился, Андре отпустил его. И сделал шаг назад. Еще один. Еще. Развернулся. И просто ушел. ============ Столас подошел к окну оранжереи. Кажется, еще немного — и он увидит Андре, быстро идущего прочь. Обхватившего себя руками, будто пытающегося спастись от неожиданного холодного порыва ветра. Он подошел к маленькому кустику, стоящему на солнечном островке. Октавия утащила в сад Андре почти все саженцы роз, заявив, что собирается сама развести розарий. Столас попросил оставить себе один отросток. Первоначальный цветок он давно отстриг, чтобы позволить проклюнуться из почки новым веткам. Тот долго словно застыл, не высыхая, но и не давая отростки. Дотронувшись до стебля, он пробежался пальцами по бархатистой поверхности. Подушечками пальцев прикоснулся к шипам. Повернул к себе ветку, выглядывая набухающую почку. Та, будто живая, попыталась вывернуться у него из пальцев. Роза, казалось, была единственным растением, недолюбливающим его. Капризная. Эгоистичная и своевольная. Если смотреть со стороны садовника, который требует от нее, чтобы она обязательно зацвела, и зацвела именно так и тогда, когда он требует. Для которого ценность любого цветка определялась той пользой, которую он мог ему принести. Столаса подмывало воспользоваться своей магией и подстегнуть растение, но хрупкому земному созданию и так приходилось адаптироваться к аду, так что принц, подумав, решил, что надо просто довериться его собственному темпу. Может, он не приживется. Может, приживется, но не сможет цвести. Может, в какой-то момент расцветет сам. Так что ограничивался своевременным поливом, прикормками и периодическим аккуратным перемещением из солнечного угла в тень и обратно. В конце концов… То, что он у него появился — уже само по себе было чудом. Их с Октавией совместным чудом. Которое не возникло бы, не доверяй она ему. Правда в том, что… Что так делать просто нельзя. Конечно, он знает, что для нее хорошо. Но он абсолютно не знает, что для нее нужно. Может, если бы он осознавал тогда, что нужно для него самого… Если бы у него была бы смелость желать и верить, что он имеет право… Все бы обернулось совсем по-другому. Может, он действительно слишком опекает Октавию. И его любовь к ней в какой-то момент может сделать его таким же слепым, как делала слепым его отца самоуверенность. Просто пусть вернется домой. А он… постарается вернуть ее доверие. Не чтобы руководить, а чтобы понять. И попробовать нащупать что-то вместе. Возможно, это будет куда лучшее решение. Ах, да. И розу самое время пересадить в открытую почву.