Закрой уши и слушай

Гор чем-то злобно гремел в ванной комнате. Что-то громыхнуло, упало и разбилось. Раздался заглушенный дверью мат. Андре со стоном завалился на кровать. Поднял руку, уронил предплечье на лицо, заслонив глаза от бьющего света. Казалось, в одну секунду нервная сила, пульсировавшая в нем и поддерживающая все утро, вытекла, как гелий из прохудившегося шарика. И теперь он мог только лежать, пустая тяжелая оболочка, в которой лишь теплилась искорка сознания. — Ну почему я все только порчу… — прошептал он. Подташнивало. Голова тупо пульсировала. Перед глазами все вертелось в каком-то смутном сизо-красном тумане. «Не сердись». Звезды, как же жалко это звучало… Какой же он жалкий. Слабый и жалкий. Сплошное разочарование. Одно дело — поддаваться, когда другой чувствует твою силу, и с почтением и тайным торжеством пользуется моментом, зная, что ты отпустил на какое-то время руль и дал ему вести, и совсем другое, когда видит и чувствует твою слабость. Знает, что ты не справляешься. Да, хорош, маркиз Гоэтии, не способный справиться с собственным телом и эмоциями. Стыд затопил невыносимо жаркой волной, жгущей хуже расплавленной лавы. Все ведь так отлично складывалось. И, как всегда, когда он уже поверил, что все как всегда под контролем, он напрочь забылся и упустил тот момент, когда нужно было перенаправить его внимание, не дать увидеть эти чертовы позорные раны. Сам, своими руками разбил тот образ, который с таким тщанием создавал. Самоуверенный, самодостаточный, порочный, неуязвимый, властный, знающий, как разрулить любую проблему, щедро снисходящий к чужим слабостям… А теперь кто он в его глазах? Жалкое ничтожество, цепляющийся за него, умоляющий о снисхождении. Дал понять, как зависит от него, от его мнения, от того, что ему так важно, чтобы тот сейчас был с ним рядом. Какое покровительство, какую опору может дать такое ничтожество? Ярость, которую пришпорил стыд — это было хорошо. Это была энергия, которой все же можно было воспользоваться. Хотя бы для того, чтобы оторвать каменеющее тело от кровати, заставить встать, запахнуть халат, поднять немеющую руку и нарисовать в воздухе сигиллу, открывающую переход. Нет, он не бежит. Он отступает. Отступает, чтобы перегруппироваться. Подумать. Придумать, как все исправить. Хотя, что тут можно теперь исправить… Презрение — вот что он увидел в его глазах. Презрение к слабаку, который распушал перед ним свой павлиний хвост, кормил надеждами, а теперь бессильно валялся на кровати и как ребенок умолял его не ругать за плохой поступок. Отвратительно. Он просто отвратителен. Всегда кончается именно этим. От него отворачиваются с отвращением за то, что он такой, какой он есть. Такой, какой он есть, он никому не нужен. Андре сделал шаг вперед, проваливаясь во вращающийся водоворот прохода. ============== Комната встретила его темнотой и тишиной. Его убежище. Его логово. Место, где можно зализать свои раны. Пара шатких шагов, чтобы добрести до кровати и рухнуть на нее — вот на что хватило его запала. Ярость — хорошее топливо, но оно слишком быстро кончается. И остается только пепел. Пепел, и мертвенный холод. Сидящий в костях, затапливающий тело, стекающий ледяной изморосью с пальцев. Холод и одиночество. Одиночество — это хорошо. Он привык к нему. Выпестовал в себе убеждение, что это именно то, что ему идеально подходит. В конце концов, все всегда сводилось именно к этому. Все попытки согреться о кого-то другого — лишь иллюзия. Он слишком холодный, чтобы другому человеку было с ним комфортно. Тошнота усилилась. Он перевалился на бок, подтянув к животу колени. Попытался дотянуться до одеяла, но после пары тщетных попыток оставил эту затею. Чертова Стелла. С ее идиотскими попытками кого-то ему подобрать. Как это в ее духе — засунуть пальцы в рану, разбередить ее в полной уверенности в своей правоте. И с такой энергией гнуть свою линию, что он привычно начинал идти у нее на поводу, незаметно поддаваясь и начиная верить, что вот на этот раз он точно справится. Не замечая, как в очередной раз завязает в то же самое болото привязанности, которая заставляет его выкладываться все сильнее. Идиот. Да в чем эта самовлюбленная дура Стелла виновата? Как будто он не знал, что думать — это не ее забота. Андре зажмурился, сглотнул, поборов очередной приступ тошноты от крутящегося перед глазами водоворота. Он был один. И будет один. И это не изменить. Но от этого было так погано, так невыносимо плохо… холод сковывал тело, подбирался к самому сердцу. И он не выдержал. Из клюва донесся тихий клекот. Глаза сморгнули каплю, покатившуюся по перьям к клюву и застывшую одинокой льдинкой. Это вырвалось из него само. Отчаянный, болезненный зов, на секунду вспыхнувший в груди яркой теплой вспышкой. О комфорте. Об утешении. Чувствуя, что так, как сейчас, он просто не может. А когда он открыл глаза, она лежала рядом. Повернувшись к нему, подперев рукой щеку и улыбаясь. — Привет, — прошептала она. Ее голос был легким перезвоном льдистых колокольчиков. Уголок рта чуть приподнялся, растягивая клюв в полуулыбке. И он ответил: — Привет, Тави. ========== — Я тебя выдумал. — Я знаю. Она, как всегда, была совершенна. Непослушные перья уложены в сложную прическу, которую венчала бриллиантовая легкая диадема в виде обруча. Стрелки, подчеркивающие глаза. Ненавязчивый со вкусом макияж. Белый кружевной пеньюар под малиновым бархатным халатом, скрадывающим изящное худощавое тело, подчеркивающим цвет ее глаз. Улыбающаяся, ласковая, роскошная, и при этом такая домашняя, что сердце сводило от нежности. Такая… своя. — Что, все так плохо? Ее голос шептал как ручеек в талом снеге. Андре тихонько кивнул. Тави скривилась, поправила выбившиеся из прически несколько перьев. — Ты же знаешь, я всегда была рядом. Достаточно только позвать. — Ты — моя греза. А я не хочу жить в иллюзии. — Все живут в иллюзиях. Просто ты умеешь создавать такие иллюзии, что куда лучше реальности. А большинство живут в неумелых поделках, которые им навязывают другие. И тщетно пытаются найти в них то, что так не хватает в жизни. А у тебя настоящий талант создавать их. Она рассмеялась. Как колокольчик. — Твои отношения — всегда иллюзия. Так что — какая разница? Ты всех пытаешься заманить в сказку. Где ты — всевластный и прекрасный снежный король, способный подарить весь мир, и пару коньков в придачу. Одну — богатством и роскошью, исполнением любого, даже самого причудливого каприза. Другого — потаканием стыдным и потаенным извращенным желаниям, которые и проговорить-то невозможно, чтобы не сгореть от похоти. Гора — властью, надежностью, возможностью отдаться полностью и без оглядки в полной уверенности, что контроль всегда у тебя. И чем больше их желаний исполняется, тем сильнее они привязываются к тебе. Своему всесильному прекрасному демону. Ты опутываешь их все сильнее, привязываешь прочнее, стараешься больше, ведь чем ты становишься нужнее, тем они ближе. Тем меньше вероятность, что они тебя оттолкнут. И ты отчаянно приучаешь их видеть в себе только свою сильную сторону. То, что ты можешь дать. — Но всегда кончается тем, что я не могу отдать достаточно. — А ты сам? — Что? — непонимающе переспросил Андре. — Почему ты не хочешь дать им увидеть тебя целиком? Таким, какой ты есть? — Потому что я — демон. А это — то, что от демона и ждут. Исполнения своих желаний. Только ради этого и отдаются — чтобы получить что-то взамен. Такой, какой я есть, я никому не нужен. Разве ты не понимаешь, Тави? Девушка недовольно скривилась. — Кому я нужен таким, какой я есть на самом деле? Думаешь, я не понимаю? Сам по себе я не интересен. Замкнутый, въедливый, раздражительный, злопамятный. Злобный и эгоистичный. Даже родная сестра общается со мной только тогда, когда я могу ей быть чем-то полезен. Любой разговор по душам с ней всегда кончается тем, что она выливает на меня свои проблемы и переживания. И это… не хорошо и не плохо. Просто так есть. Так мир устроен. Надо себя красиво подать, чтобы привлечь чье-то внимание и тебя выбрали. Внешность, деньги, власть. Этого ищут. Этого от тебя ждут. Нужно соответствовать чужим ожиданиям. А когда находится то, что ты дать не сможешь — от тебя отворачиваются и начинают искать кого-то другого. Попросту отбрасывают. Вот и все. — Ты скрываешь себя под тщательно сотканной личиной и бесконечно бежишь к цели. — Так и есть, Тави. Так и есть. Все говорят, что в аду жар. Но на самом деле ад холоден. В нем вечная зима. А знаешь, в чем особенность зимы? Тави кивнула. — Зимой надо укутывать себя десятком одежд, — продолжил Андре. — Прятать свою суть. Нужно бесконечно двигаться, ставя перед собой цель и достигая ее. А если ты обнажишься, покажешь себя таким, какой ты есть на самом деле, остановишься и просто будешь самим собой — ты замерзнешь насмерть. И умрешь. Так что — да. Либо ты используешь, либо тебя используют. А обычно — и то, и другое. Я лишь потому живу, что когда-то посчитали, что будет достаточно перспективным оставить в живых выродка и дать ему шанс. И всю жизнь я доказываю, что достоин. Что я — лучший выбор. — А ты сам не устал от такой гонки? — Устал, Тави. Так устал… — Андре на секунду прикрыл глаза. — Это безнадежная гонка. Ад — это безнадежность. Он перевел на нее взгляд. Слегка улыбнулся. — Даже если будешь идеальным, всегда найдется то, что ты не можешь сделать. И ты становишься чьим-то разочарованием. Снова в груди кольнула тупая боль. Он слегка пошевелился, пытаясь устроиться поудобнее и не отводя от нее взгляд. На долю секунды контуры совушки расплылись, и он запаниковал. Но через мгновение она снова была здесь. Умная, чуткая, понимающая, умеющая так внимательно слушать. Тави заговорщицки ему улыбнулась. — Но ведь ты не обязан бесконечно бежать, Андре. Андре… От этого тепло разлилось где-то под сердцем. И захотелось протянуть руку, дотронуться до нее… но он себя остановил. Нельзя. Нельзя дотронуться до иллюзии. — Ты всегда так хорошо меня понимаешь. — Мы можем ускользнуть, Андре. Хочешь? — Но… — Тихо. — Она прижала палец к клюву. — Тихо-тихо. Пока нас никто не видит. Я буду с тобой. Провожу тебя. Тебе достаточно только остановиться. Прекратить свой бег. Свой бесконечный бег. И все произойдет само собой. Ты же знаешь. Всегда знал. Чтобы не возвращаться, надо всего лишь не захотеть возвращаться. Глаза Тави мерцали в темноте малиновым огнем. — Ради чего тебе раз за разом возвращаться? Ради работы? Где тебе через полтора дня найдут замену? Люцифер даже не заметит, максимум пожмет плечами. Ради сестры? Она скорее будет возмущаться, что больше не на кого перекладывать ворох проблем и лить в уши свои вечные сожаления о бездарно проебанной жизни. Увлечений? Которые только отвлекали от тягучей тоски, которая без них становилась нестерпимой. Тебе надо всего лишь перестать хотеть продолжать. А тело все сделает само. Андре посмотрел на нее долгим взглядом. Тави покачала головой. — Ты же знаешь, что этого никогда не будет. Самое жалкое — надеяться, что греза и реальность поменяются когда-то местами. — Да, — пошептал Андре. — Я только ее напугаю. Она живет свою жизнь. И чудесно счастливо проживет ее без меня. Может, вспомнит потом. Пару раз. Как в детстве читал ей книжку. Как отмазывал от мамы. Кормил пирожными. Таскал с собой в человеческий мир. Тайком покупал игрушки, которые Столас считал взбалмошным капризом. Утешал, когда задачка не решалась. Или вообще не вспомнит. Детство очень быстро забывается. Ты всегда была такой искренней и солнечной, Тави. Умная, сильная и проницательная. Мне так не хочется, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Если бы я мог… — Но ты не можешь. Ты же знаешь. Все будет хорошо. — Да. Он сморгнул. — Это тяжелее всего, — пожаловался он. — Отпустить. За все это время… Ты — будто часть меня. Я смотрю на вещи и вижу, что тебе понравилось бы, а что-нет. Я знаю тебя лучше, чем ты знаешь саму себя. И ты — самое лучшее, что есть от Стеллы и от Столаса. Все же этот говнюк прав, Тави. Ты того стоила. Тави грустно с сочувствием на него посмотрела. — Тебе же все равно надо меня отпустить. — Может, действительно так будет к лучшему. Лучше, чем вечность без надежды. Он прикрыл глаза и перекатился на спину. — Просто перестань сопротивляться. И это будет легко. Будто взлететь и плыть по небу. Бесконечный полет. К звездам. В тишине и спокойствии. Где никому и ничего от тебя больше не будет надо… Голос Тави убаюкивал. Тяжесть снова навалилась на грудь. Но на этот раз он не хотел бороться. — Все будет хорошо… Это он сказал? Или Тави? Не важно… Теперь ничего было не важно. Дышать было так тяжело. Он и не осознавал, какой это на самом деле было тяжелой работой. Кто говорил, что мотор-это сердце? Мотор — это легкие. Сжимаются и распрямляются. Раз за разом. А ведь можно просто прекратить. Это ведь так просто… Просто… Полететь к звездам… ………… ……… …… …. .. . — Ах, вот ты где, ебаный придурок!!! Свет ударил по глазам, взорвался алым под прикрытыми веками. — Чтоб тебя на куски разнесло, тварь ты уродская! Я, мать твою, каблук чуть не сломала, пока по твоей гребаной лестнице сюда поднималась! Так и знала, что ты здесь развалился! Эгоист клятый! Вопль Стеллы хлестнул по нервам как раскаленный кнут. Андре скривился, приоткрывая правый глаз. За левым взорвалась сверхновая головной боли. — Гор чуть с ума не сошел, когда не нашел тебя в комнате. Какого хуя мне еще и твоего ебаря успокаивать? Думаешь, у меня своих дел нет? Когти яростно впились в плечо, тряся его как тряпичную куклу. — Стелла? Что ты… — О, значит, все же ответил! Что, опять, решил прикинуться мертвым? Два раза со мной этот трюк не пройдет. Андре приподнялся, опершись на локти. — Оставь меня в поко… Оплеуха была настолько сильной, что голова мотнулась к плечу, а шея тонко хрустнула. — Да я сейчас тебя своими руками задушу, недоносок. Давай его сюда! — Что? — Что? Что значит «что»? Ты где его вообще добыл? — Руки Стеллы начали бесцеремонно шарить по халату, выворачивая карманы. — Ага! Вот он! Ай, блядь, жжется! — Стелла отбросила кинжал на пол и тут же ногой отшвырнула его в сторону двери. — Не трогай. Я обещал его отдать… — Мне похер, кому ты что обещал! Ты, блядь, мне обещал! Или забыл? — В верещащем голосе прорезались истеричные нотки. Стелла вообще умела крайне пронзительно вопить, но сейчас Андре не удивился бы, если бы люстра взорвалась от особо проникновенных обертонов. — Какого хрена твою дурацкую башку опять закантачило? Андре сел, потирая ноющую щеку. Теперь голова болела так, что он, казалось, видел звуки, а не просто слышал. — Когда успел? Я всего-то оставила тебя на пару минут со Стола… — Стелла, взлохмаченная, со встрепанными перьями, казалось, в два раза увеличилась в объеме, когда все оперенье у нее разом встало дыбом. — Столас! — прошипела она настолько зловеще, что Андре аж передернулся. — Этот ебаный ублюдок? Что он тебе сказал? — вопрос был явно риторический. Вскочив, она начала хаотично метаться по комнате. Ваза с цветами, неудачно стоявшая на столе, полетела в стену. — Я его с дерьмом смешаю. Нет, лучше. Я вырву все его цветочки, до единого, и засуну их в его мерзкую смазливую пасть! Ты! Она повернулась к Андре. — Вставай! Андре со стоном подполз к краю кровати, спустил ноги. Стелла подлетела к нему, грубо схватила за руку, заставляя подняться. — Мигом вставай! В ванну! Сию минуту! — Стелла, я сам… — Сам ты уже дров наломал. Так что давай, резво, кабанчиком метнулся в ванну. Скинув каблуки, чтобы не мешали, Стелла потащила Андре на буксире за собой, злобно бурча: — Одного ребенка мне мало, так еще и брат-дебил. Угораздило же… Звезды, вот за что мне все это! На секунду отпустив руку, она метнулась к ванной, что-то колдуя над смесителем. — Дай мне просто немного полежа… ААААА! Прямо в лицо ударила струя ледяной воды. Стелла мстительно водила лейкой, окатывая его водой с головы до пят. Халат, свободно болтающийся на плечах, тут же промок. Но боль пошла на убыль, сменившись волной адреналинового жара. Тут же ледяная вода сменилась кипятком. — Будешь мне тут возникать, придурок суицидный! — Хоть отвернись, ради звезд, — проныл Андре. — Я — замужняя женщина. Думаешь, я на голого мужика не насмотрелась? Лезь в ванну, пока я сама тебя туда не затащила. Струя воды ударила в стену. Андре, воспользовавшись возможностью, стряс с себя тяжелый халат и послушно залез в ванну, скорчившись на дне. На этот раз струя была умеренно горячей. Почти теплой. — Показывай. Андре послушно протянул руку. Поток воды сосредоточился на ней, смачивая перья. Перешел на спину. На ноги. — Вот молодец. — Стелла слегка сбавила тон. — Не переживай, братишка. Я его так уделаю, живого места не останется. Так надеру тощую задницу, он у меня месяц стоя есть будет! — Стелла. Ты все не так поняла… — вода тут же направилась прямо в клюв. Андре, отплевываясь и захлебываясь, закрутил головой. — Все я так поняла. Вас вдвоем оставлять нельзя было. Ох, дура я дура… — Ну, здесь не могу не согласиться, — вставил шпильку Андре, и уже морально подготовился к еще одной струе воды в клюв, но вместо этого лейка шлепнулась на пол, а Стелла плюхнулась на колени и резко его обняла, притянув к себе. — Не надо, Андре… — Она всхлипнула, прижимая его голову к своему пышному бюсту. Андре принялся было извиваться, пытаясь высвободиться, но она только сильнее сжала его, и, наклонив голову, прикусила клювом за загривок. Андре инстинктивно замер. Стелла отпустила захват, продолжая притягивать к себе, покачиваясь из стороны в сторону. — Я так испугалась, Андре… Так испугалась… Когда тебя увидела… — Всхлипнула она. — Я уже подумала… Подумала, что… Она разрыдалась во все горло. Самозабвенно и истерично. Андре не сопротивлялся, только вцепился руками в борт ванной. Наконец, Стелла его отпустила. И села на пол, прямо в лужу на полу в своем шикарном расшитом платье. — Анд…дре… — Всхлипнула она. — Ты же… Ты же меня не оставишь? Да? Мы же с тобой… Мы же… Мы… Вдв… Вдвоем, помнишь… Вдвое… Андре потянулся к ней. Протянул руку, прижал ее голову лбом к своему лбу. — Да, помню, сестренка. Помню. Мы с тобой. Вдвоем. Против всего этого мира. — Д… Да. — Прорыдала Стелла. — Ты забыл? — Нет, сестренка. Не забыл. Никогда не забуду. Стелла строптиво отдернулась. С вызовом посмотрела на него. Тушь размазалась по лицу. Идеальные стрелки поплыли. Половина алмазов, приклеенных к перьям, растерялись. — Я помню, — соврал Андре. Стелла недоверчиво моргнула. А затем лучезарно улыбнулась ему. Как солнце засветилось. Стелла нащупала его руку и сжала. Андре положил на ее руку свою. Сжал в ответ. И искренне улыбнулся. Пару секунд они так и сидели, глядя друг на друга. А затем Стелла резко вскочила, дернув Андре на себя вверх. — А теперь, говнюк, шуруй перевязываться. А я буду тебя контролировать.