Закрой уши и слушай

Ноги сами понесли ее прочь. Сжатые кулаки, сгорбленные плечи, ком в груди, рваный вдох, маскирующий пытающийся вырваться всхлип. Просто идти дальше. Дальше и дальше по коридору. Пока двигаешься — думаешь о движении, а не о том, что осталось за спиной. Ковер шушит под шаркающими ногами. Деревянные шелковистые перила льнут к ладони, издавая медовый запах полироли. Она поймала себя на том, что спускается вниз по лестнице. И правильно. Ей не хотелось сейчас быть в доме. Доме, где она… Где она чужая. Теперь чужая. Да и… да и всегда была. Девчонка, которая чересчур загостилась. «Вы, птички, как влюбляетесь, сразу начинаете гнездышки вить…» — вспомнилось высказывание Ральфа. Ну, да. Со стороны всегда виднее. То, как она начала активно обживать свои комнаты… Впрочем, какие — свои? Выделенные ей из жалости, чтобы она могла пережидать бури в родном доме. Который теперь с большой натяжкой она могла назвать своим. Остановилась. Потянуло сесть на ступеньку, обхватить голову и просто тихонько завыть от безнадеги. Нет, нельзя. Только переполошит дядю и… и его Гора. Его Гора. Не надо было подсматривать. Но она просто не могла остановиться. Бес попутал. Она хмыкнула, представив себе ехидного ухмыляющегося беса с громадными рогами, подталкивающего ее к двери, держащего за руки и заставляющего стоять и смотреть. Дурь — валить на кого-то то, что делаешь сама и по своей дурацкой воле. Прошаркав по громадному холлу, в который спускалась лестница, она подошла к входной двери и толкнула ее, повернув бронзовую ручку. Вышла на крыльцо. Около ворот в темноте маячила фигура гончьей — охранницы. Едва заметно теплился алый огонек сигареты. Гончая подняла руку, махнув ей. Октавия помахала в ответ. И указала в сторону дорожки в парк. Та кивнула. Хозяйка хочет пройтись перед сном. Все нормально. Может, действительно стоит пройтись? Она засунула руки в карманы, повертела головой. Ветерок слегка шумел в листьях деревьев, тихо ухнул сыч, пронесшийся над головой. Теперь, по крайней мере, она сама себе хозяйка, и может бродить по парку усадьбы хоть до рассвета, если ей это приспичит. Будем благодарны звездам за небольшие радости. Ночью парк выглядел по-другому. Более диким. Живущем своей жизнью. Бесы — садовники не шныряли, окапывая и подвязывая кусты, цветы не выпячивали свои бутоны на гордость хозяину, соревнуясь между собой, кто красивее. Его собственное время, когда он был самим собой. Вот поэтому Октавия, как и папа, больше любила ночь, чем день. Потому что ночь — это твое собственное время. Время, которое ты уделяешь тому, что тебе нравится. Когда ты можешь побыть самой собой. Ноги несли ее вдоль клумб, беседок, ажурных скамеек, небольших фонтанов. Она протянула руку, провела по сонным листьям кустов возле дорожки. У ее папы была какая-то особая связь с растениями, если бы так сделал он, то листья тут же ткнулись бы ему в ладонь, оплетая запястье, требуя внимания и ласки. И он тотчас остановился бы, тихо начав беседовать и поглаживать их, держаться за веточки. Для него растения были такими же разумными существами, как животные или люди. Может, даже куда более любимыми, чем они. Кусты слегка отстранились от прикосновения, и Октавия отдернула ладонь. Нет, это был не ее сад. Здесь она тоже была чужая. Гостья, тревожащая полусонную дрему. Хотя… да. Все же тут было ее место. Свернув с главной дорожки, она потопала по боковой тропинке вдоль небольшого говорливого ручейка. Поднялась на небольшой пригорок. И посмотрела с него вниз. Перед озером, возле подновленной беседки, раскинулся небольшой розарий. Ее розарий. Тот самый, который она высаживала из черенков земных цветов, оживленных ее магией и магией ее папы. Кусты белых цветов почти незаметно покачивались, издавая одуряюще сладкий аромат. Октавия смотрела на него с затаенной гордостью. То, что здесь не было бы, не приложи она своих усилий. Не настояв на этом. Белые розы… Она спустилась по дорожке и подошла к скамейке. Уселась, потянулась к ближайшему кусту. Дотронулась до розы. Втянула ее приторный аромат… Те самые розы, которые дарил ее дяде Гор. Улыбка завяла, рот скривился, будто она раскусила кислый леденец. Это тогда казалось таким забавным. Курьезным. Надо же, у дяди появился ухажер. У холодного, подчеркнуто дичившегося малейшего прикосновения дяди. Подтрунивать над ним, спрашивая, не спешит ли он на свидание, когда тот явно пытался поскорее свернуть разговор. Спрашивать при встрече, как у него дела с Гором и хихикать, когда тот начинает фыркать и забавно ерошить перья. Это казалось чем-то таким несерьезным. Еще одной игрой. Нащупать уязвимое место в таком неприступном ледяном совершенстве и периодически надавливать, глядя, как он начинает дергаться — в этом был совершенно особый кайф. Надо же, дядя не всегда такой высокомерный зануда. Это было… даже в какой-то мере мило. Только сейчас это уже не казалось ни забавным, ни милым. Неожиданно все стало по-серьезному. В какой момент Гор из забавного курьеза стал настоящей… проблемой? — Это вы все виноваты! — прошипела она. — Если бы не вы! Если бы Гор не был таким настойчивым! Ярость снова всколыхнулась в груди. Малиновые угольки податливо раздулись в яркое урчащее голодное пламя. Захотелось вскочить и выдрать с корнем эти наглые торжествующе глядящие на нее цветы. Плевать на ощерившиеся шипы. С наслаждением ломать стебель за стеблем, глядеть, как они падают, теряя свое белое оперенье на землю, и топтать их. Пока ни одного не останется. Показать, кто здесь главный. Кто тут хозяйка! Но, стоило протянуть руку, как бутон нежно, как котенок, ткнулся к ней в ладонь. Октавия замерла от легкого доверчивого прикосновения. Волна ярости схлынула, стухла, снова обратившись в потянутые пеплом угольки. Они не виноваты. Их жестоко выдернули из своего мира, чтобы они умирали здесь. И это она — та, кто дал им жизнь. Кто выходил их. Дал им призрачный шанс, которым они воспользовались. Кто сделал ад их домом, в котором они ухитрились прижиться. Разве они виноваты в том, что просто хотят жить — и быть счастливыми? Разве Гор виноват в том, что хочет быть счастливым с Андре? Она передернула плечом. Было странно и непривычно называть дядю по имени, даже так, в мыслях, наедине с самой собой. В этом было что-то… как будто переступаешь невидимую запретную черту. Что-то внутри сопротивлялось, шикало на нее, но именно поэтому Октавия упорно повторила: «Андре». И прислушалась к своим ощущениям. Она невольно съежилось. Словно сейчас кто-то точно на нее наорет. Поставит на место. Это было как вызов. То, что мама, наверняка, назвала очередным мелким подростковым бунтом. Но это было серьезнее. Будто она заявляла, что тоже ему ровня. Имеет право называть его по имени. Как мать, как отец. А не детским, шепелявым «дядя», словно неоперившийся птенец. И, если так, то и она имеет право, чтобы ее принимали всерьез. Гор ведь… он тоже выдернут из своей привычной жизни. Переехал сюда, в Пентаграмму. Просто пытается наладить здесь свою жизнь. Найти того, кто ему близок. Но, звезды, почему из всех демонов, грешников и бесов он выбрал именно его? Хотя… что уж в этом удивительного? Он сильный. Уверенный в себе. Настойчивый. Ценящий себя. Выбирающий лучшее. И, как положено в аду, пройдет по любым головам, чтобы этого добиться. А она… она даже не препятствие. Кто будет воспринимать всерьез истеричную диковатую девчонку, путающуюся под ногами? Октавия потянула клювом воздух и всхлипнула. Раз. Второй. А потом расплакалась. Весь этот безумный, бесконечный день разом навалился на нее, будто гранитная плита. И она, обхватив себя руками, подтянув к груди колено, самозабвенно разрыдалась. В голос, не стесняясь. Потому что кто услышит ее здесь? Рыдала, самозабвенно выплескивая всю боль, всю обиду, всю горечь, страх, ярость, скопившиеся в ней, как гной в нарывающей ране. И больше всего, всем сердцем, ей хотелось, чтобы сейчас рядом с ней сейчас был папа. Потому что он всегда понимает без слов. Не требует никаких объяснений. Не будет читать нотации. Не станет лезть в душу, растравливая и без того кровоточащие раны. Просто прижмет к себе, и будет тихонько укачивать, пока она будет выплакиваться в его плечо, горько, некрасиво, захлебываясь, не одергивая, не выдавая отвратительно фальшивое «держи себя в руках» или приторное «все будет хорошо». Потому что он понимает, что такое — когда тебе настолько плохо, что ты ничего не можешь сделать, только пытаться выдавить из себя ту боль, которая не дает тебе жить дальше. И просто будет рядом с ней, его несчастной маленькой девочкой. Она провела тыльной стороной запястья по лицу, размазывая слезы. Почему этот мир такой несправедливый? Почему она сама такая злая? Почему не может радоваться за дядю? За то, что он теперь счастлив? Что он нашел себе кого-то, кто его любит, ценит, заботится о нем? Кто станет его семьей? — А я? Что, разве я — не его семья?! — прошептала она, всхлипывая. «Ты же понимаешь, что это другое… — голос папы был как всегда тих и деликатен. — Да, ты всегда будешь частью его семьи, но это… Это другое. Мы все ищем то, что нам нужно. То, чего мы жаждем в глубине души. Как бы ни старались этого скрыть за парадным ледяным фасадом. Ему нужен ровня. Тот, не о ком нужно постоянно заботиться, но тот, кто способен взять на себя ответственность. Встать плечом к плечу. Он старше. У него другие потребности. Ему нужен зрелый человек. Тот, кто сможет понять его и позаботиться о нем тоже. Но даже главное не в этом. Понимаешь, он должен его… кхм… привлекать.» Даже в голове Октавии голос папы деликатно кашлянул, произнося последнюю фразу. «Без этого…» Октавия представила, как отец растерянно пожал плечами. — Я все понимаю, папа. Я — некрасивая. Так, сойдет. Но не красавица. Далеко не красавица. Да, уж. Она всхлипнула, потерла глаза и откинулась на спинку скамейки. Куда ей до атлетичного подтянутого Гора. Или до стройной Лупы с ее пышными формами и роскошным мехом. Она даже не в мать. А такая же долговязая и тощая, как отец. Доска с перьями. — Но он же совсем его не знает! Не знает так, как знаю его я! — С яростью выкрикнула она. Тишина парка поглотила ее выкрик. Лягушки самозабвенно квакали в осоке. Цикады оглушительно трещали. Каждый искал свою пару. Чтобы слиться с ней в самозабвенном остро-сладком наслаждении. «И что, ты всерьез думаешь, что для кого-то это действительно важно? — зашипел в ухо ехидный голос матери. — Поправочка. Для кого-то настоящего? Не выдуманного персонажа любовного романа для подростков? В котором на пятьсот страниц главные герои долго налаживают между собой отношения, прежде чем перейти к главному блюду? Уже пора повзрослеть, моя дорогая. Реальность — это не гламурные фантазии. Не бесконечная мелодрама, где главные герои ломают комедию, долго заслуживая свое право на то, чтобы слиться в экстазе. Реальность куда больше похожа на порноролики с адтуба, которые ты смотришь с фальшивого аккаунта. Да, не говори, что не смотришь, я знаю. Все смотрят, даже если не признаются. Где завязка сюжета — глупая и фальшивая интрига на десять минут, а потом оба главных героя оказываются в постели, где и воплощают все свои тайные помыслы и фантазии. Где выбирают друг друга по двум критериям — насколько этот человек красив и насколько он покладист и доступен. И ты прекрасно видела, что у Андре с Гором все происходило именно по этому сценарию.» «Главный критерий для мужчины — сексуальная привлекательность.» Все же, что ни говори, а грешник-макака резал правду-матку. Ты можешь разбиться об стенку, пытаясь привлечь внимание, быть самой умной, самой близкой, но если этого нет, то… — То все понапрасну. Голос отца в голове растерянно молчал. Она подняла руку и утерла клюв рукавом. — То есть, все безнадежно, — прошептала она, еще раз всхлипнув. Слезы, наконец, перестали катиться по щекам. В груди было стыло и пусто. Все в конечном итоге упирается именно в это. Всегда упиралось. Все чувства. Переживания. Близость. Понимание друг друга. Все это яйца выеденного не стоит. Зря она взъелась на Рича. Устроила идиотскую детскую истерику. По-своему он был прав. Зачем играть в дурацкие игры, когда можно спрямить все углы и сразу перейти к сути? Как прав и Асмодей, вещавший, разложившись в на диване в камеру в своем канале на Адтубе, который она тоже тайком смотрела, как и все в аду. «Любовь — это фикция. Дурацкая игра эго. Похоть — основа всех отношений. Ладно, давайте скажем красиво. Страсть. Влечение. Зов плоти. Все равно, эти слова — только фантики, скрывающие суть. Без химии, которая между вами, никаких отношений нет и не будет. А то, что вы напридумываете у себя в голове — только мираж, который скрывает одно — вы хотите трахнуться с конкретным человеком. Так позвольте этому случиться! Закройте этот гештальт, и забудьте. И, как король похоти, я честно вам скажу — мир не клином сошелся на той дырке или том члене, о котором вы мечтаете». — Смирись. — Она сказала это чуть громче, приказывая себе. — Возьми себя в руки. Ты просто…просто… «Дурнушка.» — твердо шепнул голос матери. — «Дурнушка со вздорным характером, что еще хуже. Капризная, взбалмошная дурнушка». — Дурнушка. — тихо согласилась Октавия. Почему-то после того, как она произнесла это вслух, стало легче. Будто она сама, своими руками переломила ту опору, за которую все это время отчаянно цеплялась. Похоронив надежду, которая все равно все это время предательски теплилась в груди. Перед глазами всплыла картинка, которую она уже так долго лелеяла, позволяя ей всплывать только в постели, укутавшись в одеяло… … Как она стоит на балу, в потрясающем платье. Музыка начинает играть, и она шествует вперед, и толпа, с восхищенным шепотом, расступается перед ней. А она идет, пока последняя пара не вспархивает с ее пути, и перед ней оказывается Андре. Он беседует с кем-то, держа бокал шампанского. Шутит, смеется. И тут краем глаза замечает ее. И тут же осекается, ошеломленно глядя на нее. Она перехватывает его взгляд и улыбается совсем чуть-чуть, краешком клюва. И пока он смотрит на нее, подходит, не глядя вынимает бокал из его пальцев и ставит на поднос подлетевшего беса в ливрее. Сжимает его пальцы. А он, восхитительно прекрасный, в белом камзоле с золотой вышивкой, настолько совершенный, что сердце перехватывает, смотрит на нее так, будто увидел впервые. Будто она его луна и звезды. — Я никогда не видел тебя… такой… — шепчет он восхищенно. И она, лишь чуть склонив голову, улыбается ему. А затем, отступая на полшага, берет его другую руку и уверенно кладет себе на талию. — Это белый танец, — шепчет она. — И я хочу разделить его с тобой. Он смотрит на нее, нерешительно, удивленно, с благодарностью и восторгом. А она начинает кружить его в танце. Он подхватывает движение, и начинает уверенно ее вести. И они кружатся, кружатся, как две планеты, в чудесном идеальном вечном танце, таком же совершенном, как танец светил на небосводе. И каждый, каждый, кто видит их, думает только одно. «Они предназначены друг для друга». Сколько этой фантазии? Сколько месяцев? Сколько лет? Она даже уже не помнит. Казалось, что она была всегда. Ее тайна. Ее утешение. Ее мечта. — Этого никогда не будет. — Произнести это вслух было все равно, что резать ножом по живому. Но иногда так и надо. Просто отрезать то, что предательски тянет назад, в сладкое марево фантазий. Терпкое, как приторное дыхание роз. Мать в ее голове рассмеялась. «О, не вини его. Посмотри на себя. Подумай. А если бы он не был таким привлекательным? Шутка ли, первый красавец-холостяк ада! Ожившая картинка. Да, не принц из сказки, всего лишь маркиз, но — прекрасный… А если бы твой дядя был жирным пингвином? Или отечным индюком? Что, ты так маялась бы? Мечтала о нем? Ворочалась бы в своей девичьей кровати, лаская себя под фантазии об его прикосновениях? Вообще, думала бы о нем, когда он пропадал с твоих глаз? Важна ли была бы для тебя душевная близость, комфорт, его хорошее отношение? Ты бы пользовалась его расположением, принимала, как должное, а потом отворачивалась и мечтала о ком-то другом. Ком-то загадочном, прекрасном и недостижимом. Потому что так мы устроены. Так мир устроен. Так ты устроена. И ты — ни капельки не лучше. " — Я никогда бы!.. «Прекрати. Будь с собой честной. Красота решает. Красота — самый важный аргумент. То, что я в тебя, тупую овцу, вдалбливаю с пеленок. Он не был бы тебе нужен, если бы не был так красив. Ты просто выбрала самое лучшее из того, что тебе доступно, как только в тебе появилась потребность выбирать. А недоступность только раздразнила аппетит.» Она встала со скамейки. Вдохнула полной грудью. Подняла взгляд. С небес на нее рассеянно смотрела полная луна. И спустилась к берегу озера. ===== Малютка-Октавия скакала, пытаясь попасть в ногу с быстрыми шагами своей матери. Мама была сегодня в прекрасном настроении. Такая фантастическая редкость, что Вия боялась сделать снова что-то не так. Да и сад сегодня, казалось, пытался ей подыграсть. Солнце слепило сквозь ветви, грея долгожданным весенним теплом, цветы распускались наперебой, превращая клумбы в затейливый узорчатый ковер. Вия подставляла клювик солнцу и радостно щурилась, поглядывая снизу вверх на маму, а та, небрежно куря сигарету, трепала ее по голове. Мир был идеален. А мама ударилась в воспоминания. — Ах, мы так чудесно проводили здесь время, когда Столаса привозили к нам. Вон там, видишь то дерево? Он выцарапал перочинным ножиком сердечко и наши имена. Вот, смотри, еще видно. Надо же, каким оно уже стало толстым. Почти заросло, но все еще разглядеть можно. Октавия, свернув с дорожки, подбежала к дереву, в сторону которого махнула мама. Там действительно все еще было видно нацарапанное в коре чуть выше ее головы неуклюжее сердечко, в котором были вписаны буквы «С + С». Хотя… Октавия пригляделась повнимательнее. Одна буква как будто была расцарапана. Словно ее кто-то хотел соскрести с коры. Она нахмурилась, перевела взгляд на мать, уже ушедшую вперед по дорожке. — Но тут…. — она осеклась. Что-то ей подсказывало, что не стоит заострять на этом внимание. Мама могла рассердиться. А она точно не хотела ее злить. Только не сейчас. Вия развернулась, стремясь догнать мать. Но в последний раз все же повернула свою совиную головку на сто восемьдесят градусов и прищурилась. Если хорошенько рассмотреть… По-моему… Букву не просто соскребли. А попытались что-то нарисовать поверх. Что-то похожее на «А». Но, может, это ей показалось? В любом случае, это не имело сейчас значения. Она, вприпрыжку, перескакивая через корни, припустила вслед за ней. Мама, похоже, не заметила, что дочь где-то замешкалась, и продолжала вещать: — Тут мы охотились на землероек. Столас однажды так увлекся, что провалился в яму с их подземными ходами. Мы с Андре долго над ним смеялись. Я предлагала его оставить тут на ночь, но Андре сбегал за веревкой и вытащил его. А, жаль. Говорят, они бывают бешенными. Интересно было бы посмотреть, если бы одна из них его покусала, и он бегал бы потом с пеной у рта. Стелла хохотнула, выкидывая окурок щелчком на траву и поджигая следующую. — А вон на том дереве у нас были качели. Я сидела, а мальчишки меня раскачивали. Я однажды пожелала почувствовать, каково это, когда летишь, и тогда Столас притащил доску и веревки, а Андре залез на дерево и привязал их. Он всегда любил лазать по деревьям. Однажды я даже сделала солнце. Было здорово. Как будто действительно летишь… — Стелла вздохнула. — Жаль, что я не умею обращаться в настоящую птицу, как они…. — А еще? Что вы еще делали в детстве? — Прочирикала Октавия. Это было упоительно и здорово — узнавать, как мама, папа и дядя играли в детстве, когда ее еще не было. Дядя такие вещи не рассказывал. А папа, когда она задавала подобные вопросы, только грустно улыбался и трепал ее по голове. — А еще мы играли в пиратов. Искали здесь запрятанные сокровища. Даже однажды вызывали ведьму из озера. — Настоящую ведьму? — Ахнула Октавия. — А что, дядя тебе не рассказывал? — Оживленно покосилась на нее мама. — Самую настоящую. Под этим озером спит ведьма. И если ее разбудить и принести ей в жертву мышь, она исполнит твое желание. Ну, если ты ей понравишься, конечно! — А ты ей понравилась? — озадаченно спросила Вия. — Спрашиваешь! — Хохолок на затылке Стеллы приподнялся вверх, как будто сам подобный вопрос был оскорблением. — Разве я могу кому-то не понравиться? Мальчишки, конечно, перепугались. Столас вообще столбом застыл. А Андре она захотела утащить к себе. Так что мне пришлось их обоих спасать и уговаривать ее, чтобы она их отпустила. Вия зачарованно глядела то на мать, то на озеро. Оно казалось совсем безобидным в дневном свете. То, что под гладью вод пряталось настоящее чудовище было завораживающим. Она отошла от мамы, протопала по песчаному берегу и заглянула в темную воду. На секунду ей показалось, что под гладью воды что-то действительно шевельнулось. С писком она отпрянула от воды ринулась к маме, обняла ее и спрятала клюв в пышные юбки платья. — Не бойся, дуреха! — Рассмеялась Стелла. — Для того, чтобы она проснулась, надо прийти сюда в полнолуние. А таким маленьким девочкам выходить ночью из усадьбы нельзя. Слышишь? Вия съежилась от превентивного подзатыльника. На глазах выступили слезы — и от испуга, и от внезапной незаслуженной боли. — Ты ведь будешь хорошей девочкой и не станешь пытаться будить ведьму? — Не стану. — Пообещала Вия. — Вот и умница. А то за тобой глаз да глаз нужен. Вертлявая, как бес. Вот, посмотри на себя! — Стелла приподняла пальцем за подбородок ее голову. — Чего расхныкалась? Тени же поплыли. Дуреха. Пойдем домой. Пора обедать. Схватив дочь за руку, Стелла развернулась и потянула ее за руку обратно, мимо полуразвалившейся беседки. Октавия бросила последний взгляд на озеро. Эта часть парка была не такой ухоженой — скорее всего, потому, что из усадьбы особо не была видна, и бесы ленились приводить здесь все в порядок так, как в парадной части парка. — Мама… — чирикнула Вия, впрепрышку поспевая за Стеллой. — А ты… Ты что пожелала? — Я… — Стелла промолчала, вздохнув. Отпустила руку Октавии, потянулась за еще одной сигаретой. — Я пожелала… Вия шестым чувством почувствовала, что этот вопрос не надо было задавать. Мама как-то разом сникла. Рот скривился, она с усилием затянулась, выпустив клуб вонючего дыма. А потом, переведя взгляд на Октавию, как-то фальшиво ей улыбнулась. — Я загадала, чтобы у меня появилась ты, моя звездочка. Вия тут же горделиво нахохлилась. Надо же! Мама потратила свое желание, чтобы у нее… Чтобы у нее появилась Она! Мама ее любит! Мама — самая лучшая в мире! — То есть, получается, эта ведьма — это типа как моя волшебная крестная из сказки? И я могу с ней подружиться? — с нажеждой чирикнула она. — Ну, знаешь ли, крестные разные бывают… Скорее, она как злобная крестная. Которая исполняет желание только наполовину. И так, как ей этого хочется, — Скривилась Стелла. — Нужно было точнее формулировать… — пробормотала она под нос. — А не лепетать про «Звезду ада»… ======== Вия присела на корточки. Из темной глади воды на нее смотрела плоская круглая мордашка совы. С большим клювом. С встрепанными перьями. С дурацкой царапиной вдоль клюва. «Что ты хочешь?..» Этот голос не был похож ни на мать, ни на отца. Глухой, на грани слышимости. Хитрый. Шипящий, будто говорящий одновременно пытался втянуть воздух и говорить. Словно из сна. Странного, полузабытого сна… Вия должна была испугаться. Ну, хотя бы встревожиться. Но она не чувствовала ничего. Только пустоту. Пустоту и холод. — Почему так? — прошептала она, глядя в черные воды. — Я ведь так хочу… Чтобы хоть раз… Хоть один только раз… Но это было по-настоящему… Она всхлипнула. — А потом… Пусть… Смешно. Просто смешно. Неужели она, Октавия Гоэтия, взаправду верит в какую-то детскую сказку, которую ей сочинила ее мать? Перед глазами снова встала картина, которую она видела там, спрятавшись в коридоре. Подглядывая из-за двери, как воровка. Гор, склонившийся над Андре. И тот, прильнувший к нему всем телом, закрыв глаза, самозабвенно целующий его. И снова ее омыла волна ярости. Злобной, бешеной ярости. Под ногами пискнула мышь. Когти молниеносным движением сомкнулись на трепыхающейся тушке. Сомкнулись, ломая хребет. Мышь обмякла, даже не успев заверещать. Вия сложила пальцы лодочкой, глядя на трупик. Изо рта мыши выступила кровавая капля. Если бы… Если бы она могла точно так же свернуть шею Гору… Размахнувшись, она зашвырнула трупик в воду. Он канул в нее без всплеска, будто всосанный в темную и неподвижную воду. Ярость схлынула так же резко, как и появилась. По хребту продрало холодом. Казалось, вода слушает ее. Внимательно прислушивается к ее дыханию. Впитывает в себя ее мысли. Вия резко поднялась. Чушь. Детские сказки. Она что, всерьез рассчитывала… на что? Ей не восемь лет, чтобы верить, что если задуешь все свечки на торте, то твое желание исполнится. Желания надо исполнять самой. Потому что никому, кроме нее самой, эти желания не нужны. И она сама никому не нужна. Развернувшись, она пошла по тропинке обратно. А хохот, который, казалось, она слышала вслед… был просто кваканьем лягушек. Или криком бородатой неясыти. ======= Гор выбрался из-под одеяла. Спустил ноги на пол. Сладко потянулся, бросив мимолетный взгляд на полуразряженный телефон, лежащий на тумбочке. Полдевятого. Пройдя по спальне, подошел к паре бутылок воды, стоявших на сервировочном столике с завтраком, который уже успел вкатить в спальню услужливый бес. Что ни говори, а персонал у Андре действительно был вышколен выше всяких похвал. Незаметный и услужливый. В меру запуганный, в меру преданный. То, что надо. Свернув крышку, сделал добрый глоток, смывая утреннюю сухость в горле. Встал перед большим ростовым зеркалом возле шкафа с одеждой. Пригладил перья. Горделиво поиграл мускулами. Хорош. Ничего не скажешь. Но, чтобы поддерживать форму, даже в аду надо прикладывать усилия. Полагаться на одни заклинания — самонадеянно и глупо. Да и время для утренней пробежки есть. Он наклонился и порылся в спортивной сумке, которую вчера бросил на пол перед гардеробом. Добыл оттуда беговые шорты, свободную майку. Натянул, порылся в боковом кармане и добыл ободок наушников с костной проводимостью. Пара кругов вокруг усадьбы — поразмяться, привести голову в порядок и спланировать день. Боковым зрением он увидел в зеркале какое-то шевеление на кровати. Из щели между одеялами за ним подсматривал ярко-голубой глаз. Улыбнувшись, Гор развернулся. Куча на кровати заполошенно зашевелилась, глаз скрылся, одеяла моментально скрыли предательскую щель. — Что, подсматриваешь? — Гор поиграл мускулами на груди. — И как? Тебе нравится, что ты видишь? Андре недовольно заворочался, а потом все же слегка присел, высовывая голову из-под одеяла. — Просто непривычно. — Что непривычно? — Рассмеялся Гор. — Что… Что здесь кто-то есть, — это прозвучало неожиданно робко. — Привыкай, детка. — Гор, улыбаясь, присел на край кровати, потянул одеяло на себя. Андре вцепился за край, не давая ему соскользнуть. Пару секунд они дурачились, играя в перетягивание одеяла, после чего Андре сдался. Гор наклонился и дотронулся клювом до его щеки. Ласково пригладил перья, теплые, взлохмаченные со сна. — Теперь ты меня часто будешь утром находить в своей постели, — прошептал он, поймав его клюв. Поцелуй был мягкий и ласковый. Андре, оторвавшись от него, курлыкнул и сощурился. — Уходишь? — Нет, сбегаю на пробежку и вернусь. А ты — будь паинькой. У тебя сегодня постельный режим. И тебе пора принять свое лекарство. — Не хочу… — закапризничал Андре. — Что я говорил? — мягко пожурил Гор. — Тебе теперь придется иногда меня слушаться. А сейчас я настаиваю, чтобы ты его принял. Андре со вздохом сел. Махнул, открывая портал. Из той стороны, что открывалась в человечий мир, раздались мерные грегорианские распевы. Андре, наполовину скрылся в нем. Через секунд двадцать он отпрянул, держа в руке хрустальный бокал, в котором плескалась алая жидкость, и взмахом руки закрыл портал. Исподлобья глядя на Гора, он отхлебнул жидкость и попытался поставить ее на тумбочку. Гор положил свою руку на запястье Андре, заставляя его снова поднести бокал ко рту. — До дна! — тихо, но настойчиво заявил он. Андре вздохнул и в несколько глотков залил в себя жидкость. Рыгнув, откинулся на подушки. — Ну, вот. Теперь буду все утро как дурной… — пожаловался он. — Кровь младенцев — это не хухры-мухры, вставляет так, что все перед глазами плывет. Они ее что, в салатницу налили? — Он придирчиво оглядел бокал. — Ну, судя по всему, что под руками было… Ладно, не буду придираться. Им еще сегодня и так родильное отделение жечь… А мне сегодня нужно вечером быть на балу… — Тебе не надо вечером быть на балу. Тебе вообще сегодня не надо нигде быть. Сегодня ты будешь лежать и спать весь день. Весь вечер. И всю ночь. — Гор… — вздохнул Андре. — Мне надо передать два артефакта очень важным демонам. Сегодня. И это строго конфиденциально. Я не могу вызвать доставку и просто отдать их курьеру. Он махнул на две шкатулки, стоявшие на секретере. Одна — побольше, продолговатая, с затейливой резьбой. Другая — узкая и длинная, обтянутая в фактурную кожу, и выглядевшая древней как само мироздание. — Я вполне смогу сделать это за тебя, — тихо предложил Гор. Андре резко выпрямился. Глаза блеснули холодным синим пламенем. Гор, не моргнув, выдержал взгляд. И продолжил. — Ты же сказал, что готов мне доверять. Я вполне справлюсь. Просто скажи, кому передать — и я это сделаю. Андре молчал, сверля его взглядом. — Я справлюсь. — Настойчиво повторил Гор. Игра в гляделки продолжалась. Пока Андре не моргнул, и не отвел взгляд в сторону. — Передай мне телефон. — Он оперся о локоть, натягивая одеяло на грудь, и протянул руку. Гор наклонился над ним, поправив подушку так, чтобы на нее было удобно упереться спиной, и только после этого взял с тумбочки телефон Андре. Тот быстро начертил на клавиатуре сложный знак, разблокировав его. Затем зарылся в фотогалерею. — Смотри. Первый артефакт передашь ему. — Он показал Гору одну фотографию. — Второй — вот ей. — Еще одна фотография. — И дай свой телефон. Я сейчас сделаю тебе доступ к почте. Гор протянул ему свой разблокированный телефон. Андре, порывшись в почтовой программе, ввел нужные данные. Телефон тренькнул, подтягивая переписку. — Вот это — их адреса. Вот. И вот. За полчаса перед мероприятием ты сообщишь вот этот адрес первому, и вот этот — второй. Они недалеко, буквально три минуты езды от зала. Передашь и скажешь, чтобы они списались со мной для дальнейших инструкций по пользованию. Справишься? — А то! — Вот на всякий случай…. — Андре снова перехватил свой телефон, отправляя на почту письмо с двумя фотографиями. — Чтобы ты не забыл и не перепутал. Я цветом пометил, какой артефакт кому. — Ты что думаешь, я безмозглый бес? — с деланым недовольством сощурился Гор. Андре завел глаза. Гор забрал у него телефон и положил на тумбочку. — Все будет хорошо. Я справлюсь. В лучшем виде. Ты увидишь. И хватит морщиться. У тебя от этого морщинки вокруг глаз появятся, — курлыкнул Гор. — И я сразу стану некрасивым, — слегка улыбнулся Андре. — Ничего. Ты мне и таким нравишься. Сейчас вернусь с пробежки и посмотрим, как на тебя подействовало твое лекарство. — Неутомимый сукин сын, — делано проворчал Андре, откидываясь в постели. — Только недолго. — А перед уходом я проверю, чтобы ты принял полноценную вторую порцию, — пообещал Гор. — И возьмешь мое обессиленное невменяемое тело? — прищурился Андре. — Не, некрофилия — это не мой профиль. Тогда тебе надо было клеить Нуба. — Хохотнул Гор. И добавил шутливо-серьезным тоном. — Ты бы знал, какие слухи про него ходят… — Уволь, даже вникать не хочу в извращения твоей семьи. — Андре закрыл глаза. — Воды дашь? А то после крови у меня дикий сушняк прямо сразу начинается… — Сей момент. Гор встал, взял вторую бутылку и, заботливо свинтив пробку, протянул Андре. Тот отхлебнул, даже не приподнимаясь. Кашлянул, слегка захлебнувшись, и свернулся, перекатившись на бок. — Вернусь — и позавтракаем. Хорошо? Андре сонно кивнул, проваливаясь в дрему. Гор покосился на него. Взял свой телефон. Потянулся к другому…. — Слушай… Гор отдернул руку, повернувшись к Андре. Тот, не размыкая глаз, пробормотал: — Если ты уж стал лучшей подружкой моей сестры, попробуй выцыганить у нее мой ангельский кинжал, который она зажала. Его мне тоже надо передать…. — Андре зевнул. — Одной особе…. — Хорошо. Еще какие распоряжения будут? — Не-а. — Андре снова зевнул, отворачиваясь от Гора и завертываясь в одеяло поплотнее. — Давай, спи, чудо мое. — Чудовище…. — сонно поправил Андре. — Как скажешь. — Гор замер в неудобной позе на краю кровати, всматриваясь в лицо Андре. Спустя пять минут тот ровно и размеренно задышал. Еще раз, внимательно посмотрев на Андре, взял его смартфон, открыл экран блокировки и нарисовал загогулину. Тот тихо завибрировал, отказываясь открываться. Гор беззвучно чертыхнулся, попробовал еще раз. Еще. И еще. На пятый раз экран сбросился, открывая доступ к иконкам. Удовлетворенно кивнув, Гор нажал на боковую кнопку, снова ставя смартфон на блокировку. Взял свой телефон, навел на секретер, сделал бесслышную фотографию, прикрепил к держателю на предплечье и, тихо открыв дверь, спустился вниз по лестнице. ======= Обогнув дом, он остановился, сошел с дорожки и углубился в парк, ныряя между деревьями. Отойдя так, чтобы его не было видно с дорожки, достал свой телефон, и, разблокировав, нажал на иконку с посохом. …. Вход в Инферно подтвержден. Введите пароль для доступа в чат…. «Нуб. Ты онлайн?» «Как всегда, птичка моя. Ну как, какие успехи?» Гор ожесточенно забарабанил по виртуальной клавиатуре. Три фотографии упали в чат. «О! Неплохой улов!» «Он мне открыл доступ к ящику с перепиской.» «Шикарно. Сделай скрин.» Еще одна фотография улетела в чат. «Мне попробовать вскрыть шкатулки?» «Тебя матушка когда рожала, случаем, не долбанула головой об пол? Он же наверняка будет проверять, не сунул ли ты туда свой любопытный нос. Наверняка на них защитка от взлома, которая даст знать, если кто-то пытался вскрыть. Ничего, и этого пока достаточно. Информация — чудесная вещь, и стоит дороже золота, если знаешь, как правильно соединить нужные концы.» «Какой-то… хилый улов….» «То ли еще будет, Гор. То ли еще будет…» Гор сбросил чат, и, снова включив музыку, пробрался обратно на дорожку. Бег — хорошее кардио. На развилке он повернул на тропинку, поднимающуюся вверх по холму, к беседке с розами. Ритмичная музыка заполнила голову, выгоняя все непрошенные мысли. И какое-то липкое, мерзкое чувство, которое он никак не мог сформулировать, но которое будто засело в нем занозой. Он увеличил темп, пробегая мимо розария с белыми розами. Нога слегка подвернулась, попав краем кроссовки на камень, и он оступился, одной ногой угодив прямо в куст. Шипы злобно впились в лодыжку, царапая ее до крови. — Вот ведь мелкие паскуды, — пробормотал Гор, наклоняясь. Куст будто не хотел его отпускать, обвиваясь вокруг ноги. Гор злобно дернулся, высвобождаясь. И побежал дальше. На шипах одной из крупных белых роз повисла черная капля крови. Она раскачивалась, будто глядя ему в след. И, казалось, тихо злобно зашипела.