Пепельное, без всякого просвета небо далеко впереди сливается с таким же пепельным морем. И никак не отличишь, где море, а где небо. Не разберёшь, где мореплаватель, а где само это море. И так же трудно провести грань между реальностью и движениями души.
Харуки Мураками — «Кафка на пляже»
ZOLOTO — Прикоснись ко мне
Он прямо напротив. Чуть покачивается и невыносимо улыбается. Так открыто и мягко — душу наизнанку выворачивает. Собственные руки на чистой обнажённой красоте — его ноги. Такие ровные и сильные. «Ты такой голый» — перед глазами вспыхивает и Юнги смеётся тепло и любовно. Забирается лицом под его одежду, поцелуями выбивает смех из-под кожи. Тело у себя на коленях так глубоко выворачивается, словно совсем ни за что не держится, не цепляется в этом мире. Опускась обратно, Чимин кажется уже совсем другим человеком. Живой, красочный, ещё более красивый. Ещё через секунду Юнги крадётся между его ног, целует гладкую кожу без капли пошлости. Только с чистым поклонением. Он с ума сошёл? Нет, просто умеет смаковать. Мир меняется вспышками. Его волосы и зелёная стена позади окрашиваются в розовый. Ему так идёт. Юнги блаженно улыбается, снова оказываясь под ним, у его ног, пригвоздённым его улыбкой к постели. Пока этот пьяный взгляд блуждает по пространству, он ощущает спиной продавленную подушку. Это его комната? Его дом? Странно. Почему Чимин здесь? Его лицо, чужие глаза. Юнги моргает, прогоняя это, и теперь точно видит — они сидят в его комнате. Она странно вращается. Это не Чимина качает, это весь дом обратился кораблём на волнах. Его Чимин раскачивает или порывы морского ветра. Юнги смотрит на окно и слышит крик волн, врезающийся в распахнутое стекло. — Останешься со мной? — с глухой надеждой просит Юнги. Когда такое было? Ни жалости к себе, ни сострадания, а теперь на коленях стоит. Только в ответ тишина. Чимин слышит всё и загадочно улыбается. Как будто и не здесь вовсе. Он точно находится в этой комнате? Один вопрос, и он соскальзывает с чужих коленей, а Юнги не успевает ухватить. Так больно, что тело, надломленное, торопится за ним. За его лёгкой фигурой. Улыбка, волосы мерцают разными цветами, а на теле только длинная свободная кофта. Чтобы ноги были видны. Юнги нужно изливаться восхищением к каждому его лёгкому шагу. Он идёт следом, содрогается от каждого босого движения по коридору. Обычно здесь темно, но сегодня откуда-то пробирается светлая влажная серость. Тучи над головой, вот-вот польёт дождь. Красивая погода, чувственная. Юнги улыбается и торопится за своей уходящей звездой. Живой, бьющейся, яркой. Чимин оборачивается напоследок, а потом шагает за угол, и Юнги срывается с места, чтобы нагнать пустоту. Это чувство такое знакомое и болезненное — не находить его за поворотом. Когда нутром ощущаешь, что увидеть его больше не удастся, но надежда — такая страшная штука. Юнги в отчаянии бросается куда-то вперёд, бежит по удлинившемуся коридору родного дома, встречает не существовавшие ранее углы. Одному так страшно, стены давят, жуткий ветер бьёт в лицо и распахнутые окна хлопают под его напором. Юнги путается в развевающихся занавесках, отвлекается на звуки голосов и едва не кричит в отчаянии. — Не уходи! — требует у своего прекрасного видения и наконец вырывается на улицу. Он уже далеко, но всё ещё здесь. Юнги громко выдыхает мягкий приятный бриз. Буря осталась в бескрайнем доме. Здесь, на берегу, всё совсем иначе. Высокая плотная трава обнимает по пояс, но Юнги только восхищённо смотрит, как та расступается перед ногами Чимина. Покоряется его шагам к обрыву… Юнги с замиранием сердца выкрикивает тишину ему вслед, но ничего не может изменить. Чимин слышит его немой голос, оборачивается и сквозь сотни километров протягивает руку. Свою улыбку, свой взгляд, своё лучащееся нутро. Юнги идёт за ним, ни за что не отстанет от своего прекрасного видения. Проклятый дом за спиной давно растворился, перестал создавать преграду движению воздуха. Юнги ощущает прикосновения сквозь одежду. Или он обнажён? Какая разница, пока Чимин так пламенно улыбается? И всё идёт к обрыву. — Не надо, — просит Юнги, сбиваясь, шагая устало и медленно. — Мне не страшно, — ветер доносит его голос в ответ. Юнги замирает в своём отдалении и вдруг верит его улыбке и взгляду. — Всё хорошо, — обещает он и искренне целует воздух между ними. Юнги задыхается от прикосновения губ к своей коже. Настоящее, не фантомное. Он замирает, прощупывает эту сладость, и не боится ещё мгновение, пока не открывает глаза, пока не видит красивый умный прыжок. Чимин отталкивается своими невероятными ногами от упругой травы, та подкидывает его тело в воздух, а оно искусно извивается в каком-то спортивном движении. Юнги с нечеловеческим воплем падает на землю, преодолевает всё расстояние между ними. Лежит на самом краю, точно выискивает монстра под кроватью, что точно жил там в детстве. Может, вместе они выпустили его снова? Юнги смотрит, как Чимин падает. Не несётся в бассейн ровно и правильно. Падает спиной вниз и со слезами на глазах тянет руки навстречу. Юнги лежит на обрыве, цепляется пальцами за траву и землю, и через секунду видит свои же руки на инвалидной коляске, по бокам от остывающего тела. Чимин всё несётся вниз, а он смахивает это наваждение, снова немо распахивает губы и кричит, кричит, срывает голос. Секунда до столкновения с бездной. Юнги верит, что там их ждёт другой мир? Чимин улыбается ему снова и исчезает в искрящейся пене. Сердце больше не бьётся. Юнги помнит его прикосновения, его кожу на своей и губы, что обнимали даже на расстоянии. Что-то отчаянное и громкое внутри, завывающее, безысходное. Оно вдруг вторит виртуозному танцу на воде. Снова эти ноги, они плывут над спокойным морем в собственном движении, и обладатель их иногда показывается. Юнги плачет от восторга и, когда Чимин из этой бездны улыбается ему и кивком головы просит сделать шаг, ломается окончательно, замирая жуткой закостенелой фигурой.***
Чимин стоит в тишине и смотрит на чужой беспокойный сон. Юнги хмурит брови, часто делает глотки воздуха, бормочет что-то и цепляется пальцами за одеяло. Глазные яблоки вращаются под опущенными веками, что он видит? Чимин вспоминает короткое признание. «Не люблю спать, — ночью Юнги печально улыбнулся в темноте, — во сне не убежать от переживаний». Так что его тревожит? Чимин просыпается на диване в гостиной, уже покинутой новогодним волшебством, и робко шагает на просьбу не уходить. Комната Юнги, в котрой Пак после произошдешего спать, конечно отказался, кажется тихой и тёмной. В ней было бы спокойно, не дрожи в самом углу Юнги. Полутораспальная кровать у стены, нагромождение вещей в маленьком пространстве, распахнутый шкаф. Чимин вспоминает, как проснулся здесь в жутком смятении, и теперь чувствует, что может «похвастаться» новыми впечатлениями. Они абсолютно перебивают то утро. — Прости, — не до конца осознавая происходящее, Чимин с улыбкой извиняется перед Юнги сразу после того, как отталкивает его. — Грубиян, — подхватывает Юнги, когда они уже возвращаются в тепло небольшой гостиной. — Что тебе не понравилось? — возмущается он, конечно, говоря о своих внезапных объятиях. Само собой он понимает, что так встревожило Пака, но так же предпочитает его этим неудобством задавить. — Такие объятия с парнем — это странно, — заявляет Чимин, неловко останавливаясь у спинки кресла. Не начал истерить только потому, что за вечер насмотрелся проявлений тактильности между Чонгуком и Юнги. Видимо, у этих ребят подобное в порядке вещей. Только Чимин такое не приемлет. В его понимании парень может обнимать так только девушку и, конечно, никак не его. — Не разочаровывай меня, — заявляет Юнги, мгновенно ломая всю шуточную атмосферу. Он ещё не успел распланировать их с Чимином чудесную совместную жизнь, но сталкиваться с глухой стеной всё же не хотелось бы. Чимин вопросительно смотрит, с подозрением теряя беззаботную улыбку. Чем он может разочаровать Юнги? — Расскажи-ка мне, а что плохого в крепких мужских объятиях? Юнги в прямом смысле наступает, удерживая неприятный зрительный контакт. Хочется опустить голову и не отвечать ему. Тем более что ответ абсолютно очевиден. — Ничего хорошего, — тихо мямлит Чимин, прижимаясь к спинке кресла, цепляясь за обивку пальцами. Взгляд так и скачет по комнате, никак его не унять. Что за волнение? Чимин испытывал подобное, когда ему предложили поцеловать ушибленное место. Парень предложил. Звучит безумно. — Ах, ты у нас по девочкам, — с издёвкой догадывается Юнги. Его вздох касается лица. Это чувство граничит с болью — настолько он близко. Чимин может только малодушно кивнуть. — И часто ты обнимаешься так с девочками? — окончательно добивает его Юнги, останавливаясь прямо напротив, упираясь руками в кресло по обе стороны от Чимина. Можно с лёгкостью оттолкнуть. Пак на это имеет все шансы. Только тело почему-то не слушается, и мышцы все словно задубели. Наверно, от мороза. Ноги Юнги ему не обнял. Юнги целует его в щёку. Чимин зажмуривает глаза за секунду до и готовится к самому худшему. Всё тело вытягивается струной, он подскакивает на носочки, накрепко замирает. Не бьёт его, не отталкивает, не кричит. Правда в том, что он никогда не обнимался с девушками. Девушки никогда не целовали его даже в щёку. Он даже не думал в таком ключе о девушках. Ни о ком не думал. В чём тогда разница? В том что он не знает, окажет ли такой эффект женское прикосновение. В этом кроется огромный нерешённый вопрос, и кажется, только нагло улыбающийся Юнги абсолютно всё о нём знает. — Ты очаровательный, — говорит он, имея ввиду вспыхнувшие щёки и растерянный взгляд, — нелегко тебе придётся, но цени и это время. Чимин быстро выходит из его комнаты. После той странной сцены он не мог даже говорить. Только кивнул на предложение постелить ему в гостиной, неопределённо качнул головой на пожелание спокойной ночи и ещё несколько часов лежал в темноте и повторял в голове услышанные слова. Смысл их доберётся до осознания очень не скоро, и в пути этом ему ещё много достанется. Только как ценить это безумие? Чимин и не собирался слушаться. Он идёт домой сквозь метель и ощущает, как с ним неизбежно приключается то же ужасное первое ноября. Он даже встречает в прихожей поспешно собирающегося Тэхёна. Разве что в этот раз парень не обжимается с Чонгуком после совместной ночи, он тихо сбегает до его пробуждения. Чимин смотрит на него и ничего не может поделать с чувством отвращения. Они занимались сексом? Совсем рядом, прямо за дверью. Наверно, начали, когда они с Юнги ещё смотрели салют. Короткая, бесчувственная и во всех смыслах неправильная связь. Такое вообще может быть правильным? Тэхён словно стыдится тоже. Не говорит ни слова, только покидает квартиру, не желая контактировать с невольным свидетелем. Чимин недолго стоит перед дверью и выходит следом. В подъезде холодно. Чимин впервые замечает кривую «не падай духом где попало» и тяжело вздыхает снова. Правильные вещи, сказанные в неправильное время, могут только всё испортить. Кто вообще считает хорошим делом пачкать общественную собственность? Некоторым людям только и нужно, что разрушать всё. Когда идешь сквозь метель, словно теряешь само ощущение жизни. Весь целиком уходишь в сопротивление стихие и перестаёшь чувствовать пространство и время. Только шаги навстречу ветру, мелкий лёд в лицо и снежные заносы под ногами. Чимин не замечает, что идёт к автобусной остановке. Не вызывает такси, даже не ищет маршрут в картах. Просто идёт, полагаясь на воспоминания о вчерашней прогулки с Юнги. Голову поднять сложно, но Чимин делает это. Смотрит на белую массу между верхушек домов и вспоминает, как ночью её разрывали красочные фейерверки. Снег и ветер терзают открывшуюся шею, и Чимин сжимается снова. Не на что там смотреть. Дома он ждёт того же приветствия, что и первого ноября. Всё в сущности должно остаться прежним — только месяц сменился и год успел перевалить в новый. Чимин заходит в дом, но мама не встречает его на пороге. Внутри сразу же растекается мерзкая тяжесть. Чимин не кричит «привет» и, конечно, не поздравляет пустоту с Новым годом. Он медленно раздевается и шагает в неизвестность. В гостиную, откуда тихо звучит телевизор. Кажется, у них всё-таки были свои традиции. Чимин с тяжестью осознаёт это слишком поздно. Каждое первое января они варили себе кофе и до полудня сидели перед телевизором. — Я вернулся, — возвещает Чимин, ожидая язвительного «я вижу» или чего-то в этом роде. Мама не оборачивается, молчит и только убавляет звук телевизора. Медлит ещё пару секунд. — Мне не нравится твоя новая компания, — холодно повторяет она, по-прежнему не глядя на сына. — Зато мне нравится, — тихо бросает Чимин и уже делает два резких шага к лестнице. — Там кое-что для тебя на кухне, — успевает крикнуть она, и Чимин, кусая губы от напряжения, заставляет себя остаться. На столе красочный конверт, не предвещающий ничего хорошего. Мама никогда не дарила ему подарков на Новый год. У них в семье вообще такое не принято. Чимин читает яркие буквы и хмурится. Сертификат на поездку на горнолыжный курорт на двоих. Чимин всё ещё ненавидит зиму и лыжи.***
— Чего приехать решил? — спустя пять минут неловкого молчания спрашивает Сокджин. Он забирает Юнги прямо с причала и первые минуты встречи просто ворчит по поводу того, что брат пренебрегает авиаперелётами. Юнги решает не вдаваться в подробности своей несостоятельной жизни. — Так Новый год же, — пожимает плечами он, на пассажирском седении в машине старшего брата ощущая себя максимум на двенадцать лет. Вся эта взрослая деловая аура Сокджина сама по себе заставляет принижаться, хотя Юнги априори нечем похвастаться. В сравнении с этим успешным владельцем туристического агенства он завидный никто. — Не помню, когда ты в последний раз был таким сентиментальным, — хмыкает Сокджин. — Раз в год и палка стреляет, — притворно улыбается ему Юнги и дальше они снова едут в тишине. В родной дом на берегу он должен был вернуться в ноябре. Это оставалось последней семейной традицией, и может показаться странным, что Юнги, будучи главным заложником ностальгии, первым её и нарушил. На самом же деле ничего удивительного тут нет. Нахождение в кругу семьи никогда не сглаживало боль утраты, и двадцатипятилетие ухода матери Юнги проводить дома тоже не хотел. Тяжёлые события легче переживаются с понимающими людьми, но, так уж вышло, ни брат, ни отец связи Юнги с мамой никогда не понимали. Заходя домой, Юнги первым делом обнимает папу и отвечает на тот же неудобный вопрос о пропущенном визите. Как будто Мин Сондэ тоже переживает о распаде семьи и отдалении младшего сына. Как будто он не обожает всем сердцем Сокджина и не думает, что Юнги им с женой немного не удался. — Ты надолго домой? — интерисуется Сондэ, распаковывая привезённый Сокджином ужин. Юнги косится на блюда из дорогого ресторана и с натянутой улыбкой в очередной раз вспоминает, что Сокджин обеспечивает вышедшего на пенсию отца полностью, помогает содержать большеватый для одного человека дом и вообще является живой иконой в их семье. Юнги же в свою очередь сам едва сводит концы с концами и папе, конечно, никакой помощи не оказывакет. — На пару ночей, — отвечает Юнги. Выходные позволяют отдохнуть подольше, а любимые берега Чеджу и вовсе того требуют. Вот только больше двух дней Юнги в родном доме не продержится, а снимать жильё в туристическом центре даже зимой не хочет и пытаться. Первые пару часов общения они даже кажутся нормальной семьёй, но Юнги прекрасно знает, как быстро это даст трещины. Уже завтра утром папа начнёт ворчать на него и осуждать каждую мелочь. Успевай только сбегать на улицу или к себе в комнату. Они ненавязчиво обсуждают прошедший праздник. Папа рассказывает про встречу с друзьями семьи и интересуется, как поживает Чонгук. «Тот шумный парень», — так и хочет съязвить Юнги, припоминая лёгкую неприязнь Сондэ к лучшему другу сына. Сокджин скромно упоминает корпоратив, чем провоцирует вопросы об обожаемой отцом Шин Хваён. — У нас тут свадьба не за горами, — заявляет отец, — не отставай, Юнги. — Ты женишься?! — искренне удивляется чуть более осведомлённый в отношениях брата Юнги. — Пока что не собирались, — сдержанно улыбается старший. — Он скромничает, — отмахивается папа, — а ты, Юнги? Нашёл себе кого-нибудь. — Да так… — загадочно пожимает плечами он, — общаюсь с одним парнем. Отец только мягко кивает. Всесторонний успех старшего сына позволяет ему полностью пустить жизнь пладшего на самотёк. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не создавало проблем. После ужина с посудой суетится папа. Сокджин удаляется покурить, на что получает замечание о том, что без этой вредной привычки цены бы ему не было. — Он так вообще вознесётся, — издевается Юнги, увязываясь за братом на улицу. На заднем дворе он усаживается на холодный, припорошенный снегом столик и с интересом наблюдает за тем, как идеальный во всех отношениях Сокджин достаёт из кармана своего дорогущего пальто пачку сигарет и довольно нервно борется с зажигалкой. Колёсико соскальзывает, огонь так и убегает на сильном ветру. Сокджин облегчённо выдыхает, только когда проглатывает спасительную дозу никотина. — У меня большие проблемы с постройкой новой виллы, — внезапно делится Сокджин. — И мы расстались с Хваён ещё в начале декабря, — бесцветно бросает он. — Давно пора было, — кивает Юнги. Если смотерть со стороны, отношения их строились исключительно на статусности обоих. Идеальная пара со стороны — владелец десятка шикарных гостевых вилл и директор крупного экскурсионного агентства. Они часто появлялись на важнейших мероприятиях здесь и в Сеуле, блистая ослепительными улыбками и грамотными диалогами, ничем не отличающимися от разговоров по работе. — Папу когда обрадуешь? Он, наверно, от вас уже детей ждёт. Сокджин только мелко кивает. — Нужно было, как я, сразу заявлять, что ты по мальчикам, — добродушно подсказывает Юнги, — и никаких проблем. — У меня на мужчин не стоит, а так бы с радостью, — иронизирует Сокджин, с непроницаемым лицом стряхивая пепел с сигареты. Вариант не посвящать отца в личную жизнь и не позволять ему оценивать каждый свой шаг, он даже не рассматривает. Юнги временами его даже жалеет. Конечно, когда он не занят тем, чтобы находить надостатки в себе и злиться от их контрастности с братом. — Я к тому, что хватит видеть во мне грёбаный идеал, — вдруг тем же ровным тоном просит Сокджин и, туша сигарету, уходит в дом. Юнги ещё немного сидит на холоде и нехотя идёт следом. Перестать жалеть себя по причине собственной несостоятельности? Попроси что попроще. Хочется написать Чимину, да только после его тихого утреннего побега как-то страшно. Так и ускользает от него этот человек, но Юнги уже чувствует — не убежит. Тоже заинтересован. Юнги так и не пишет сообщение. Наверно, догадывается, что Чимин рано или поздно заведёт диалог и сам.***
Чимин смотрит на взятый в какой-то момент новогодней ночи контакт и, хмурясь, блокирует телефон. Вечер был прекрасный, и, Пак точно помнит, он думал, что хотел бы проводить таким образом время почаще. Только странные действия Юнги никак не могли пройти бесследно. Он демонстрирует симпатию. Эта дикость не умещается в голове. Но раз не умещается, почему в таком случае он может об этом думать? Пугается мыслей о том, что поцелуй в щёку был чрезвычайно волнительным, что непредсказуемость Юнги вселяет азарт, что обрывочное общение с ним кажется комфортным и мягким… Почему он боится этого, но продолжает думать? Чимин сидит на подоконнике, сквозь иней смотрит на ровные белые горы. Он в ненавистном до глубины души снежном плену, в стилизованном особняке в глуши, в остатках новогодней атмосферы, которая тяготит без соответсвующей компании. Хосок улыбается обветренными губами и несёт другу стакан ароматного грога. У обоих ломит мышцы и тело всё разомлело от согревающей ванны. Сегодня они осваивали сноуборды. Точнее Хосок с восторгом впитывал новые навыки, а Чимин без конца ныл, беря себя в руки только на особо людных участках трассы. Кончик носа и пальцы немели от жгучего мороза, слезились глаза, саднило мягкое место от частых падений, и отдышка вконец замучила, но Чимин всё равно старался. Старался извлечь удовольствие из маминого подарка и только сидя на скамейке подъёмника, терзаемый колючим снегом, едва не расплакался в признании своей искренней ненависти ко всему холодному и зимнему. В комфортабельном коттедже ему, конечно, лучше. Пока снег кружится в воздухе и хрупкими горками укладывается прямо по ту сторону, ему легче. Уютно даже, спокойно, только рука всё тянется к телефону. Хочется позвонить Юнги и рассказать, как прошёл день. Передать впечатления так же открыто и просто, как это вышло в новогоднюю ночь. Чимин никогда не позволял себе быть настолько свободным, так что собственные крики «салют!» так и продолжают преследовать в воспоминаниях. Пребывающий в восторге от горнолыжного курорта Хосок вряд ли сможет понять. С мамой они теперь общаются трёхминутными пустыми созвонами. «А больше никого», — вдруг совсем грустно вздыхает Чимин. Страшно, что Юнги бы его обязательно понял. Страшно, что желание хотя бы написать ему не отпускает целый вечер. Страшно, что Чимина не смог даже отпугнуть риск симпатии со стороны парня. Это всё ещё неприемлемо, но, может быть, они смогут подружиться? Никогда ещё Чимин не испытвал такого странного притяжения к человеку, никогда ещё не искал хоть какого-то сближения. Если персона Юнги при минимуме поробностей смогла так его привлечь, разве можно это упускать? Для человека, осознающего своё глубокое одиночество, это было бы просто глупо. Хосок читает вслух оставленную персоналом брошюрку. Чимин слушает и слегка отрешённо отвечает ему, с каждым глотком пряного напитка всё меньше морщась от «предвкушения» предстоящих ему приключений. Ему быстро становится всё равно, и только сердце громко вздрагивает, когда звучит телефонный звонок. Чимин обязательно проклянёт себя чуть позже, но трубку в тот момент он берёт с очевидным восторгом. Только звонит ему некто неизвестный. Чимин хмурится и берёт трубку. — Привет, — звучит незнакомый мужской голос. — Отдыхаешь? Голос принадлежит явно взрослому мужчине. Угадать, кому именно, не просто в принципе, как бы сильно Чимин не напрягался. — Надеюсь, мой подарок пришёлся тебе по душе. Странный дискомфорт нарастает глубоко внутри. Его границы встречают преграды в виде покровов тела, давят и вызывают лёгкую тошноту. — Кто это? — с трудом находит силы на вопрос Чимин. Он меняет позу, пытаясь избавиться он неприятного липкого чувства на коже. Самые худшие предположения скачут в голове одно за другим. — Прости, мне следовало представиться, — вздыхает мужчина, — и связаться с тобой многим раньше… Меня зовут Им Юджон. Чимин никогда не слышал этого имени. — Я твой отец. Всё понятное и закономерное, что осталось у Чимина в жизни, окончательно обрушивается в этот самый момент.