***
Как-то так выходит, что они после встречаются. Чимин несколько дней отчаянно врёт себе, запрещает, проводит остаток отпуска в номере, спасаясь от холода и опасных мыслей. Как-будто дни, проведённые в коконе, способны защитить от всего плохого. Хосок убеждает в обратном, но друга его не переубедить. Считая, что он таким образом бережёт себя, на деле Чимин погружается в ненависть и непонимание, закапываясь в этих мерзких чувствах с головой, топя себя окончательно полным игнорированием матери. Если бы Хосок не оповещал её о здоровье сына, она бы уже приехала и собственноручно выкопала его из какого-нибудь снежного завала. Если бы всё было так просто. Чимин надеется, она думает, что это ссора заставила его так отстраниться. Говорить с ней о несуществующем отце невообразимо. Чимин настолько не представляет себе этот разговор, что даже по приезде домой молчит и лживо извиняется за тишину. Мама злится, но тоже не спешит демонстрировать свои эмоции. Чимин прячется от неё в комнате, всё больше хочет встретиться с Юнги, а через пару дней уже сидит в ресторане напротив незнакомого мужчины. Уж точно не своего отца. Это ведь невозможно. Просто незнакомец, неловкая встреча, деловое предложение. Не более, не менее. — Здравствуй, — пытается улыбаться он, вместе с дыханием выталкивая из себя тяжёлый сиплый свист. Такой пронзительный, что у Чимина в одно мгновение на глазах наворачиваются слёзы. От понимания, мгновенного принятия и ужаса. От осознания и дикого страха перед всем, что ему сейчас расскажут. От правды, к которой он вовсе не готов. Чимин громко сглатывает и очевидным образом демонстрирует своё смятение. Упавшее сердце, чувство безысходности во вдыхаемом воздухе, губительное осознание своего прошлого. Его родители — не он сам, но они создают его каждую секунду своей жизни. Как бы далеко один из них не скрывался всё это время. Они всегда были и навсегда останутся его, Чимина, неотъемлемой частью. Он не дышит, словно боясь впустить в себя чуть больше того, что и так невыносимо. Жгучая концентрация осознания, ужаса и жалости. Не к этому умирающему человеку — к самому себе. Перед глазами проносятся все визиты в СПИД-центр, каждый шаг в коридорах специализированной больницы, при котором личная драма разбавляется всеобщей. Место, которое ты посещаешь с рождения, а значит пропитываешься всей его тяжестью. Чимину посчастливилось родиться во времена активных разработок терапии, но это никогда не отменяло страхов перед плохим исходом. Люди, которых уже постигла следущая стадия, не могли не вталкивать в голову мысли о смерти. Люди, которые к ней неумолимо приближались. Такой же человек сидел прямо сейчас напротив, и Чимин понял это так отчётливо, что внутри всё натужно защемило. — Чимин? — зовёт это тяжёлое, неправильно сломленно существо. Точно взывает из какого-то потустороннего мира. Чимин не верит в сказки, он вообще ни во что, кажется, верить не умеет. Он просто существует в пустом пространстве, и теперь жутко пугается, потому что монстры всё-таки существуют. Они олицетворяются неправильностью жизни. Они, на деле, преследуют Чимина на протяжении всего пути. Мужчина всё ещё улыбается. Смотрит с опаской и тяжестью, всё видит на лице сына и всё прекрасно понимает. — Я подожду, если тебе нужно собраться с мыслями, — он качает головой. — Ты заразил её, — со слезами на глазах вдруг выпаливает Чимин. Давит это внутри, но всё равно отчётливо видит родителей молодыми и глупыми. Парень, ведущий распутный образ жизни, неверие в собственный диагноз, незащищённый секс, больная мать, больной ребёнок. Безумная, глупая история, которых так много в этом мире, что к горлу поднимается тошнота. Чимин вспоминает своих ровесников, с которыми знакомился в специальном детском лагере в горах. Слишком умные для их лет глаза и жуткие рассказы о собственном появлении на свет. Часто именно такие люди знают о своём возникновении гораздо больше, чем другие. Часто им приходится знать горькую правду и неприятные подробности. Часто это является неотъемлемой частью их жизней. Чимин не может сдержать слёз, потому что никаких блоков в нём больше не существует. Прожив всю жизнь с глупой верой в то, что отца просто нет, он вдруг осознаёт, что является обыкновенным продуктом этого мира. Таким же неправильным, как и многие другие. Его не держала вера в собственную исключительность, но она всегда ненароком имела место быть. — Не совсем так, — его улыбка становится снисходительной. Тяжелый взгляд, горечь на губах, тронутые болезнью черты. Чимин смотрит на всё это и больше не сомневается, что отец у него есть и всегда был. — И как же? — зло шепчет он, проклиная самого себя за ссору с матерью. Она не заслужила всего этого. Им сейчас движет одно только желание защищать её от этого человека. — Следовало догадаться, что Хисы тебе не расскажет, — с пониманием кивает он. В нём столько от умирающего человека, что смотреть на него становится совсем невыносимо. Он словно уже не может тратить силы на обиды и злость. Иначе кончина настигнет ещё раньше. — Наверно, это её дело, — добавялет Юджон. — Спросишь как-нибудь. У меня к тебе другой вопрос. — Мне всё равно, — импульсивно выплёскивает из себя Чимин, решительно отодвигаясь от стола, чтобы встать. «Не совсем так» в ответ на обвинение в заражении может значить только, что заразила его как раз мама. Вот только Чимин знает её лучше, чем кто-либо. Человек с таким высоким чувством ответственности просто не споосбен быть халатным по отношению к чужому здоровью. Они никогда не рассказывали, но он и без того точно знал, как всё было. Он заразил её, она не узнала своего статуса, родила, когда было уже слишком поздно, оборвала все связи с подонком. Это аксиома. Чимин злится, но всё ещё не является тем человеком, который станет швырять в агрессора посудой. Глубокий вдох, это не имеет никакого смысла. Нужно просто уйти и снова забыть о его существовании. Не хочется с ним взаимодействовать. Зачем он вообще согласился прийти? Наверно, догадывался, что человек этот решил увидеть сына перед смертью. Увидел. Больше не нужно. Чимин встаёт, не позволяя себе даже смотреть на него, и уже шагает к выходу. — Это она меня заразила, — неожиданно злобно бросает мужчина, вместе со словами снова выталкивая из себя свою болезнь. Словно пытаясь возвести свой упрёк в абсолют. Чимин не слушает. Не награждает его прощанием и даже полным ненависти ёмким словом «лжец». Уходит прочь, настолько мастерски блокируя в голове все лишние мысли, что на пороге дома улыбается. Заходит на кухню и ставит на стол коробку с маминым любимым гуакамоле и заводит с ней неловкий диалог, который быстро топит лёд и к вечеру возвращает им нормальные отношения. Мама здесь и она достаточно настрадалась. Никого другого просто не существует. Чимин знает это и улыбается в корне лживо, неестественно настолько, что даже сам с трудом улавливает фальшь.***
Возвращение на тренировки знаменуется отказом от пластырей на рёбрах. Чимин напряжённо смотрит на уже полностью заживший рисунок через маленькое зеркало в дверце шкафа, старательно не отводит взгляд от ушедшей под кожу краски. Чёткие контуры, жутко реалистичное изображение и мерзкая надпись, которая Чимину в последнее время начинает казаться откровением. «Голый» звучит как шутка, «обнажённый» — уже совсем другое дело. Если слова эти никак не касаются одежды, они затрагивают нечто более глубокое и опасное. Много потребовалось времени, чтобы осознать, что в ту ночь Чимин был перед Юнги с оголённым нутром. В самом ярком и откровенном своём проявлении. Раскрепощённый, свободный, лёгкий — всё то, чего сам Чимин в себе с ужасом сторонится. Пугающие далёкие слова, которые Юнги показались очаровательными. Чимин вообще себя перед ним именно таким и ощущает, и всякий раз, думая о нелепом рисунке на коже, хочет увидеть и Юнги. Словно его взгляд способен напомнить о скрытом и прекрасном. Словно Чимину сейчас как никогда необходимо напоминание о собственной чистоте. Тренировка проходит ровно. Чимин никогда не хватал звёзд с неба, просто держался в рядах сильных пловцов. Это всегда оставалось неизменным, не вызывало тревог и не добавляло гордости за себя. Бассейн — нечто, всегда остающееся стабильным. В спорте всегда всё расставлено по местам, и это Чимину нравилось. Это успокаивало всю жизнь, и только сейчас вдруг совсем ещё ненавязчиво стало наскучивать. Пока что тихо, совсем робко что-то шепчется внутри и наговаривает непривычные мысли. Чимин кивает Чонгуку и Тэхёну в знак приветствия. После Нового года Чон стал ещё более дружелюбным, но внимание своё ощутимо переключил. Не сказать что Чимину одиноко без него, но мысли о том, что приятная компания иногда необходима, его всё же посещали. Ненавязчиво и совсем мягко. После налаживания отношений с мамой Чимин снова перестал нуждаться в стороннем общении. Кто знает, как долго продлится это лживое спокойствие. Объявляется перерыв, в который Чимин решает в одиночестве уйти в раздевалку. Наверно, неправильно отгораживаться от людей, если тебе плохо. Чимин это осознаёт всё лучше. Уходя, закрываешься ещё сильнее. Но ведь ему вовсе не плохо. Откуда же тогда это чувство внутри? Умение Юнги появляться в подходящие моменты можно считать без малого чудом. Учитывая его работу, его частые появления в бассейне вообще можно считать привычными, но Чимин всё равно испуганно вздрагивает. Можно шутить, что они не общались с прошлого года, ведь почти так это и было. Неловкость, утренний побег, бесконечное желание позвонить. — Привет, — легко и непринуждённо улыбается Юнги, как будто прямо сейчас он — человек, лишённый малейших проблем. Даже больше — как будто он человек, обделённый умением видеть несчастья напрочь. Лёгкий, свободный, необычайно живой. Сколько в этой маске от самого Юнги? — Привет, — робко кивает Чимин, проглатывая всё своё желание высказаться. Их в комнате двое, и прямо сейчас хочется выкрикнуть отчаянно «у меня есть отец!». Как будто Чимин снова не перестал верить в его существование. Хочется, чтобы собственный голос врезался в стены, отскакивал, растрескивая краску, и попадал точно в Юнги. Точно в его всё понимающую душу. Он подходит к замершему Чимину, расслабленно опирается плечом о дверцы шкафчиков и с интересом наклоняет голову. — Ты сбежал утром, — констатирует очевидное он, как будто это было нечто неожиданное. Как будто он, пугая Чимина собой ночью, не был уверен, что не увидит его утром. Как будто не было понятно, что они не скоро смогут поговорить. Чимин молчит, цепенея то ли от возмущения, то ли от очередного взрыва непонимания к самому себе. Такие действия от мужчины должны казаться ему омерзительными, должны вызвать желание оттолкнуть. Но Чимин вместо этого размышляет, что приемлемо, а что нет. Он думает, какую поблажку Юнги дать, чтобы оставить рядом. Как будто действия с его стороны всё ещё не очевидные, как будто ситуацию ещё можно как-то спасти. Юнги же в этот момент напрочь лишает его какого-либо выбора. Давит на горло, перекрывая все сомнения. — Ты мне нравишься, Чимин. Слова перекрикивают стук сердца в голове. Беспорядочное биение, не дающее сосредоточиться на услышанном. Подступающая паника и очередная порция отрицания. — Я вижу, ты хочешь со мной сблизиться, но имей ввиду, дружить мы с тобой не будем, — продолжает напирать Юнги. Наступая и морально, и физически. Чимин теряется, отступает, позорно думает, что в его мыслях в отношении Юнги и так ни разу не проскальзывало слово «дружба». Гадкое, никак не уходящее осознание. Кто он такой, если чувствует одновременно отвращение и интерес? — Я посмотрю? — между делом спокойно спрашивает Юнги, кивая на неприкрытую татуировку. Въевшийся след от их первой ночи, от него уже не избавиться. Юнги протягивет руку к окаменевшей статуе и прикасается. Чимин крупно вздрагивает. — Руки холодные, — бездумно шепчет он, вместе с этим выталкивая из себя густую непонятную массу диссонансов и страхов. Для него всё это неприемлемо, но руки холодные. Это всё, что он прямо сейчас ощущает. Юнги слышит его слова и даже немного больше. Заглядывает в глаза, чтобы убедиться, и вдруг ошпаривает своей ледяной ладонью чужую кожу. Напоминает, что Чимин перед ним обнажённый. Пак зажмуривает глаза, кусает губы в своей невыносимой манере и в ужасе бросается спиной на шкафчики. И там сталкивается с металличским холодом, теряется между ощущениями и боится открыть глаза.Troye Sivan — Rush
— Я понимаю, это страшно осознавать, — мягко шепчет Юнги, ладонью высасывая всё тепло из чужого тела, — начни с малого, — советует он на грани с издёвкой. — Когда вернёшься в бассейн, присмотрись повнимательнее, — шепчет этот змей-искуситель на самое ухо, задевая губами кожу и заставляя в очередной раз вздрогнуть от подступающего волнения. Чимин не открывает глаза, пока Юнги тихо не покидает комнату. Дыхание так и не возвращается, и каждый шаг даётся с трудом. Только сердце бьётся в странном неровном ритме. Чимин откровенно боится того, что может увидеть в обыкновенном для себя месте. Он провёл среди полуголых парней столько времени, что жутко становится, только теперь всё иначе. Он вдруг боязливо шагает по коридору и ловит первое оцепенение, когда мимо кто-то проходит. Чимин не смотрит, снова закрывает глаза и, с шёпотом Юнги в ушах, делает шаг за дверь. Свет ослепляет и знакомый запах заставляет почувствовать себя безопасно. Глаза открыть нужно. Чтобы убедиться, что Юнги не прав. Это ведь так важно? Между ними не дружба — всего лишь упрямая конфронтация. В которой необходимо одержать победу. Чимин ощущает даже запал и решительно подниматет веки, но тут же чувствует, как глаза накрывают причудливые линзы, полностью переворачивающие реальность. Или же позволяющие увидеть правду. Из воды в заплыве выныривают не одногруппники, а… Чимин кусает губы от волнения — никогда себе такого не позволял. Но он видит их спины. Словно впервые ощущает, что перекаты мышц под ровной кожей — это красиво. А на ощупь они какие? Наверно, горячие. Странно, что вода от столкновения с ними не вскипает. В воду с вышки срывается слаженная, ровная конструкция. Собранные по крупицам частицы, одно ровное движение. Чимин непроизвольно выдыхает, когда тело пловца плавно входит в воду. Внутри что-то шевелится, и Чимин непроизвольно переступает с ноги на ногу. Мимо проходит парень в плавках. Они все тут такие. Всегда были, но… Влажная синтетическая ткань плотно обхватывает крепкие бёдра. Над линией гидрокостюма мелкие ямочки. Чимин громко сглатывает. Тут всегда было так душно? Щетина на лице и зализанные назад волосы — это тоже красиво. Он ведёт рукой по голове, прикрывает глаза, смахивая с кожи мелкие искрящиеся капли. Чимин отступает в смятении — позади пусто. Но ему каждую секунду кажется, что за спиной всегда стоит Юнги. Шепчет своё на ухо и обжигает дыханием, от которого мурашки бегут. Чимин теряется, не ожидая его исчезновения, но громко проглатывая разочарование. Невыносимое липкое чувство так и покрывает изнутри. Противно это или сладко? «Так нельзя» и «это то самое» перемешиваются, мерцая на растревоженном фоне из обломков прошлой жизни и жалких попыток взлететь. Медуза на рёбрах жалит до судорог, и Чимин не может пошевелиться. Вспоминает ощущения от плавания в открытом море, мамин удаляющийся силуэт. Одиноко, но сколько силы в каждом самостоятельном шаге. И как же одолевает острое желание проглотить то, что Юнги в него так старательно вталкивает. Мурашки на теле шевелятся с диким своеобразием. Это рука Юнги обжигает раскрашенные рёбра. Он тоже красив обнажённым? Не попробуешь — не узнаешь.