Я начала узнавать новое о себе. Если ограничиваться пятью часами сна, можно устать до полного равнодушия к происходящему вокруг. Если не есть до самого ужина, то не будешь чувствовать ничего, кроме болезненных спазмов в желудке.
Кейт Расселл — «Моя тёмная Ванесса»
— Да что с ним?! — Лучше помоги завести. — Он пьяный? — Скорее укурился. — Заткнитесь и помогите! Это не может быть про него, хотя под иллюзию проиходящего подходит складно. Так и вкладывается в царящую в голове неразбериху. В сложную бессвязную чушь, окутавшую сознание. Чимин вяло ведётся, когда его куда-то увлекают. Совсем не сопротивляется, плывёт по безразличному течению, поддаётся. Заботы, ответственность, установки — всё меркнет. И голоса на фоне совсем размываются, хоть он и перестал плакать ещё где-то по дороге. Щёки покалывает от приливов тепла, слегка немеют ноги. Он сидит на диване, но голова всё равно кружится. Юнги что-то спрашивает, прикасается к лицу, чтобы привлечь внимание. Чимин пытается его оттолкнуть, но не может попасть по маячащей возле лица руке. Злится и откидывается на спинку дивана. Юнги спрашивает, останется ли он на ночь, но Чимин не отвечает и лишь отстранённо наблюдает за разворачивающейся перепалкой. — Он тут будет спать? — уточняет на удивление недовольный Чонгук. Рядом с ним стоит не сильно радостный Тэхён в футболке и коротких шортах. Чимин успевает даже подумать, что Ким выглядит в чужой квартире абсолютно по-домашнему. — Я не хочу, чтобы он снова просыпался со мной в одной постели и потом ненавидел меня, — без необходимости огрызается Юнги, тем временем пытаясь уложить разомлевшее тело по горизонтали. — Тут Тэхён спит, если ты не заметил! — восклицает Чонгук, сверкая глазами. В последний раз он был таким агрессивным перед дракой. Наверно, Чимин прервал их во время ссоры. — Заметил! — ворчит Юнги. — Могу я тоже разместить своего гостя в общей комнате? Мы платим пополам, если ты не забыл! — Я уже пообещал ему место, а ты так поступаешь! — Имей совесть! Он и так здесь уже прописался. Перепалка взглядами, вздох поражения. Перспектива спать с объектом своих воздыханий в одной постели. Почему они так злятся? Чимин удивлённо хмыкает. Чонгук явно хотел бы спать с Тэхёном. Так в чём проблема? И Юнги хочет затащить Чимина в свою постель. Так из-за чего они ссорятся? Губы сами собой растягиваются в ехидной улыбке. Трезвые люди кажутся смешными, так что Чимин просто падает. Отпускает себя и исчезает в темноте. Засыпает спокойно и безмятежно впервые за этот год.***
Удивительно, как далеко способны завести размышления о слабости. Любишь себя, любишь других, временами тонешь в уважении, в благодарности. Но вмиг всё ломается, и ты видишь — конструкция изначально была шаткой. Все с самого начала не внушало доверия, а слабость не возникла из ниоткуда. Она была твоей частью всегда. Чимин сжимает волосы на голове и подрагивает от холода. В тонкую щель врывается острый пронзительный ветер. Наверно, это помогает спасаться от духоты и перегара. Чимин ненавидит свой собственный новый запах, но холод ненавидит едва ли не в той же степени. Колючий, беспощадный, доставляющий только боль. Хотелось бы верить, что физическое недомогание полностью обтачивает неровности душевные. Ты способен переживать, только когда находишься в хороших условиях. Когда ты в тепле, когда ты сыт, когда есть крыша над головой. Чимин сидит в чужой комнате и не представляет себе момент возвращения домой. Живот стягивает от голода и тошноты, голова снова раскалывается и к этому добавляется ощущение болезни, но Чимин всё равно ненавидит себя. Сидит на диване, обнимая себя за колени, и ненавидит, ненавидит, ненавидит… Остаётся только раскачиваться монотонно и безумно, или отпустить нервный тик. Это осознание собственной пленённости. Чимин сжимается в приступе тошноты и видит в темноте глаза своего отца. Такие же обречённые, он только сейчас это понимает. Только сейчас улавливает — этот человек ему роднее и ближе, чем обожаемая мать. — Проснулся? — сбоку звучит голос Юнги. Его снова всё понимающий взгляд. Его необъяснимое сочувствие, которое так не вяжется с подкинутыми испытаниями. Хороший коп, плохой. Он словано играется. Подбрасывает солому в опасно тлеющее пламя, а потом показывает, как греть об него руки. Чимин не отвечает. Как будто имеет на это право, сидя в его квартире, на его диване, с его сочувствием на плечах. Обременительно. Чимин слабак, и сочувствие ему никакое не нужно. «Лучше веди себя нормально!» — так и хочется выкрикнуть. Чимин ещё не сказал ни слова, но чувствует, как подбирается истерика. Юнги садится напротив. — Расскажешь, что произошло? — миролюбиво интересуется он, как будто у самого в жизни вовсе не происходит нечто странное. Чимину и от этого прямо сейчас тошно. Кто-то умеет скрывать своё поражение. — В тебе вчера как будто был не только алкоголь. — Стараюсь соответствовать образу. Жестокая болезненная правда. Юнги мгновенно меняется в лице и уже проклинает себя за намёк на наркотики. Где вообще Чимин смог бы такое найти? Это удивительно, как человек максимально далёкий от подобной жизни, умудряется вляпываться в неприятные ситуации. И это даже не вся проблема. Юнги осторожно осматривает его ссутуленную фигуру и вспоминает о других таблетках. Вспоминает, о том, что Чимин ввалился к ним в квартиру без личных вещей, что не вспоминал вечером ни о каких таблетках, не суетился даже сейчас, хотя о необходимости регулярных приёмов, очевидно, помнил. — Ты нормально себя чувствуешь? — осторожно спрашивает Юнги, и бури боясь, и желая в чём-то удостовериться. У человека на диване настолько тяжёлый враждебный взгляд, что внутри загорается чёрный азарт. Как же быстро он расцветает. — Я в принципе не могу сейчас чувствовать себя нормально, — опасно усмехается Пак, одним не скрытым чёлкой глазом заглядывая собеседнику в самую душу. Волосы у него теперь с вкраплениями серебряного. Зелень вымылась, а обесцвеченные пряди остались. Юнги зачем-то вспоминает, как массировал ему голову мыльной пеной, смывая краску. Чимин улыбался и отплёвывал воду. Они шутили, смеялись, и вот где они сейчас. — Тебе не нужно домой за таблетками? — прямо спрашивает Юнги, попадая в самую точку. — Мне нужно в СПИД-центр, — продолжает дико улыбаться Чимин, возвещая о том, куда он не пойдёт точно. У Юнги по коже пробегает странный холодок. — Мне нужно принять тот факт, что мой отец скоро умрёт, что мать его заразила, что я помимо ВИЧ умудрился подхватить влечение к парням!.. Голос срывется, Чимин кричит на замершего в лёгком шоке Юнги. Это истерика, но что с ней делать? — Она либо была одной из тех сумасшедших, которые не верят в существование вирусов, либо специально его покалечила, либо была маргиналкой. А я не знаю! Не знаю, что из этого хуже. Знаешь, именно таким и приписывают распространение ВИЧ. А ещё геям. Забавно, да? — он и правда смеётся. Над собой, над ситуацией, над судьбой, в которую вовсе не верит. — Повезло мне стать доказательством того, что все предрассудки — правда. Как бы не хотелось верить в обратное. Отец уже выгядит, как живой труп, она по-прежнему молчит о том, что сделала, а я сижу в твоей квартире. Снова. Да пошло оно всё! Как же он ненавидит холод. Мерзкий, пробирающийся под самую кожу. И жизнь эта, точно такая же. Никакой стабильной температуры. Часто бывает комфортно? От силы пару недель в году. А остальное время для чего? Пустая трата. И эти мысли — тоже слабость. Сжечь бы всё до тла!.. — Я могу тебя выслушать, — осторожно шепчет Юнги. — И что потом?! — выкрикивают ему в ответ, опасно кренясь с дивана. — Что ты сделаешь? Ты мне ничем не поможешь. Ты только и делаешь, что расшатываешь меня. Сказать, что Юнги тревожно — это не сказать ничего. Ему вообще редко свойственно это чувство, но сейчас оно поглощает. Спокойная с виду оболочка внутри бьётся, опасно трепещет. Чимин смотрит на неё озлобленно, ждёт очередной глупости или нотаций. Все и так знают, как правильно, но что толку? От этого никак не легче. Слушать это нет никакого смысла. Чимин знает, что нужно успокоиться, съездить в СПИД-центр и поговорить с матерью. Зачем предлагать ему это снова и снова? Это тот случай, когда нужно… — Поедешь в одно место со мной? Это какая-то шутка? Чимин снова смеётся, понимая, что такими детскими уговорами его собираются отвезти в больницу. — Что? — Я сегодня еду рисовать одного парня. Поехали со мной. Развеешься. На второе «что?» у Чимина сил не хватает. Он шумно закрывает лицо ладонями и громко стонет от абсурда, непонимания и облегчения. Всё куда-то катится, но этот человек всё продолжает подкидывать ему хорошие или плохие неожиданности.***
Приходится снова надеть чужую одежду, позавтракать на чужой кухне, идти за чужим человеком по направлению, попробуйте догадаться, снова чужому. Чимин недоверчиво косится по сторонам из-под капюшона толстовки, шагает за Юнги, под конец начиная неприятно мёрзнуть. Вчера он умудрился прийти в одной футболке и распахнутой куртке. Теперь саднило горло, но ещё не успевали закрасться мысли о том, насколько опасно ему сейчас болеть. Все те далёкие предостережения о пониженном иммунитете становились актуальными вновь, и Чимин умудрялся обходить их стороной. Он словно позволил себе выйти в опасный неконтролируемый отпуск. Отдых от собственной осточертевшей жизни. Это и страшно, и так правильно для него сейчас. Они заходят в старый многоквартирный дом, поднимаются на два пролёта и оказываются в коридоре, по ощущениям напоминающем общежитие. Чимин и представить не может, что это за место и кто здесь может жить, так что в любом случае удивляется. После обшарпанного, неприятно пахнущего коридора, они оказываются в довольно неожиданном месте. От подобного строения ждёшь маленьких комнат, нагромождения мебели и старых вещей, обилия людей, обделённых возможностью жить более достойно. На деле же квартира походит на современную студию. Чимин удивлённо осматривается, отставая от уверенно шагающего вперёд Юнги. Светлые стены, открытое пространство, намекающее на снесённые перегородки, яркая мебель, кричащие аксессуары. Из жителей встречаются только молодые приветливые люди, указывающие на то, что в квартире проживает компания друзей или какое-то творческое объединение. Чимину это всё чуждо, так что он ищет глазами Юнги. Так и ждёт, что Мин тоже в этом месте будет выглядеть чужеродно, великодушно составит Чимину компанию, но выходит совсем наоборот. Юнги с улыбкой здоровается с каждым встречным, шагает вглубь большой комнаты и вдруг встраивется в неё так органично, что отделить его от этого становится сложно. Чимин обнаруживает, что длинные, собранные в пучок волосы Юнги являются не самой распространённой у парней причёской, что его потёртая дублёнка скорее всего окажется раритетной, а надписи на брюках — самодельными. Удивительно, насколько это не бросалось в глаза раньше, но Юнги явно способен нести в себе лёгкий налёт неформальности, и здесь это ощущение раскрывается как никогда сильно. — Я тебя заказываю, а ты ещё и опаздываешь, — мужской и подчёркнуто манерный голос вырывает Чимина из размышлений и заставляет ещё сильнее съёжиться. За огромным домашним деревом в довольно причудливом кресле сидит парень. На нём одни только джинсы, и те совсем рваные, подогнутые на правой ноге до самого колена. На открытых участках тела тату, по стилю очень схожие с серыми рисунками на брюках Юнги. Волосы у него белые и очень коротко подстриженный. Чимин с трудом, но всё же признаёт хотя бы себе, что парень очень симпатичный. — Ты мне вообще-то не платишь. Натурой разве что, — замечает Юнги, скидывая верхнюю одежду и проходя к уже подготовленным принадлежностям. Чимин пугливо жмётся к стене. — Ничего, что я с другом? — Если его застенчивости не трудно находиться в окружении незнакомых людей, проблем нет, — пожимает плечами парень и даже не утруждает Чимина знакомством. Это и к лучшему. Пак неловко замирает в стороне и принимается наблюдать за происходящим. Он не глупый и флирт распознавать умеет. Но вот на то, чтобы понять отношения этих двоих, ему сноровки не хватает. Юнги и парень, которого он зовёт Ино, на протяжении всего часа работы перебрасываются шутками, улыбками и недвусмысленными взглядами. Чимин быстро решает, что они либо встречались раньше, либо периодически спят. Что точно странно — с Ино Юнги ведёт себя совсем не так, как с Чимином. За прошедшее время успело сложиться впечатление, что Мин из тех, кто просто ищет эмоций и несерьёзный связей. Он флирует не потому, что верит в настоящую любовь. Он делает это незамысловато, ради забавы и расслабления. Иногда казалось, что он просто играл, но теперь Чимин смотрит на происходящее совсем иначе. То, что он видит между им и Ино и правда похоже на игру. Обоюдную и приятную. Но с Чимином всё совсем не так, а ответить на вопрос, как именно это складывается у них, он пока не может. Что ещё больше удивляет в происходящем, это сама работа Юнги. Чимину ни секунды не кажется, что он смотрит на настоящего художника. Юнги рисовать определённо умеет, но до чего-то выдающегося ему явно далеко, а в данный момент он как будто и вовсе не старается. Сначала, глядя на разрозненные разводы, сложно вообще уловить в них силуэт человека. И что-то подсказывает Чимину, когда Ино увидит причудливые тени вместо собственного портрета, ему это только понравится. Это всё вообще не похоже на вызов художника ради выполнения серьёзной работы. Чимин так и видит, как эти двое лежали в постели или выпивали в баре, как Юнги сделал Ино комплимент в собственном стиле с упоминанием картин и искусства, а парень в ответ засмеялся и стал выпрашивать картину, чтобы повесить над кроватью. А теперь они просто встречаются раз в месяц ради незамысловатого флирта, поднятия настроения и, как приятный бонус, новой детали интерьера. Если Юнги всё же можно считать человеком искусства, то эту работу точно нельзя причислить к чему-то сокровенному. Чимин очень неожиданно для себя злорадно улыбается. На картине угадываются ноги Ино и нет никаких отсылок к морю. Это убеждает, но странное жгучее чувство внутри заглушить до конца сложно. Чимину оно не нравится, но природу его понять сложно. Они много улыбаются друг другу, и Чимин вдруг думает, что всё-таки может их связывать. Может быть, вовсе не бессмысленный секс. Видеть настолько мягкую улыбку на лице Юнги и вовсе странно. Человек, казавшийся персонажем явно отрицателным в жизни Чимина, и так красиво улыбается. Плохие люди так не умеют, так что Чимин ловит этот изгиб губ и всё сильнее теряется. Ино часто меняет положение, мешает писать себя, а Юнги усмиряет его не упрёками. Он с улыбкой сетует на то, как красиво Ино сидел секундой раньше. Чимин по прошествии часа кусает губы до крови и лёгких болезненных ощущений. Комплименты предназначаются не ему, но почему его это так сильно касается? Юнги снова по-доброму ворчит на Ино и поясняет, что теперь тот выглядит ещё привлекательнее, но это нужно успеть запечатлеть. Он что-то видит в динамике, в самом факте перемен, и это Чимина тоже отчего-то очень волнует. Парень под чужими словами сияет ещё сильнее, словно источает замеченные художником черты. Настолько расцветает, что Чимин снова улавливает причудливую мужскую красоту, увиденную словно глазами Юнги. Ино в какой-то момент рывком встаёт и натягивает футболку. — Я не закончил! — восклицает Юнги, глядя на свою модель с укором. Чимин стоит поотдаль, но слова их отчётливо слышит и от неожиданности тоже весь подбирается. — По памяти воспроизведёшь, — усмехается Ино. Он заправляет футболку в джинсы, подходит к Юнги и всё с той же улыбкой целует его в щёку. Юнги в ответ даже не вздрагивает. Не проявляет особого восторга или отторжения. Как будто поцелуй может быть неволнительным. Чимина сейчас никто не видит, но непониманию его настолько нет предела, что он хотел бы быть замеченным. Эта странная картинка так застревает в памяти, что Чимин замирает и долго держит её в голове. Не отпускает, даже когда парень уходит, а Юнги наконец обращает на него своё внимание. — Мой бывший, — легко поясняет он, а Чимин не находит никаких слов, чтобы ответить. Ему так странно, ведь слова, само их сочетание оказывается абсолютно незнакомым. «Бывший» и «мой» относительно другого человека — это так далеко и странно, что Чимин не может и вообразить, не может объяснить себе, что эти слова могут значить. — Иди посмотри, — зовёт Юнги миролюбиво, конечно, понимая, что происходит у Чимина внутри. Подойти к нему хочется, но голова сама отрицательно качается из стороны в сторону. Чимин, точно упрямый ребёнок, отнекивается от желанного просто из принципа. Отказывается, не позволяет себе, лишает себя. — Она обыкновенная, — вдруг говорит Юнги, возвращая Чимину и прошлые мысли, и былую уверенность в чём-то настолько неизведанном и шатком. «Обыкновенная, значит, не такая, как для тебя». Это совсем по-разному — рисовать на заказ и рисовать по собственному порыву, просто увидев человека на другом конце улицы. Это Чимин понимает слишком хорошо и от волнения снова кусает губы. Юнги перебрасывается парой фраз с ещё несколькими знакомыми, и после они с Чимином уходят к следующей и ещё более интересной части их импровизированного и абсолютно дружеского свидания.***
Они курят на балконе. На всё том же узком балконе, где холодно без куртки и свет доходит лишь от далёких уличных огней. Машины проносятся где-то очень глубоко внизу, на уровне глаз только звёзды, и кажется, словно объятия с парнем — это никакая не аморальщина. Чимин думает так, уже когда выходит на ледяной пол в накинутой на плечи куртке. Просит не включать свет, когда Юнги кричит из гостиной и предлагает сделать это. Чимин пока что не готов. Не хочется видеть то, что сам собирается сделать. И это он вовсе не о протянутой сигарете. Чимин смотрит на огонёк как завороженный. В этот момент почему-то кажется — это точка невозврата. Как будто баловство с алкоголем было не серьёзной угрозой, а это — уже совсем другое дело. Чимин как-то сразу понимает, что в кривом косячке вовсе не обыкновенный табак, и это ему импонирует не до конца. Происходящее довольно быстро встаёт на свои места. Хэллоуинский коктейль сомнительного состава, необычные друзья Юнги, тщательно скрываемая тоска на его лице. Чимин не боится произносить это слово вслух, потому что ещё один ярлык, ещё одна опасная дорожка. Если травку хотя бы раз в жизни закуривает парень с ВИЧ-инфекцией, то он сразу распространитель, враг общества и вообще не заслуживающее жизни существо. Самое страшное в такие моменты, что Чимин этим стереотипам о себе охотно доверяет. Ведётся, не беря во внимание тот факт, что лёгкими наркотиками балутся многие, и ужасно это не только для ВИЧ-положительного. Это страшно для всех. Чимин не протягивает руку, только смотрит. Кусает губы до крови, словно это споосбно его защитить. Словно пыпущенный яд способен отпугнуть от него загадочно улыбающегося Юнги вместе с его сомнительными способами убежать от реальности. Словно на нерешительный отказ этот человек не способен подойти и выдохнуть белую газообразную отраву прямо в лицо, точно на распахнутые истерзанные губы. Чимин не бежит от этого и даже позволяет себе прощупать горечь кончиком языка. Сладкая. Такая заманчивая. — Персональную порцию не предоставлю, — пожимает плечами Юнги и плотно затягивается, пока на губах не расцветает дурацкая улыбка. — Я и в этом не дотягиваю до брата, — смеётся он, — папа ругает его за курение, но Сокджин травит себя только неплохим табаком. Чимин даже не задаёт вопросов. Просто готовится к предстоящему монологу, откладывая в голове, что у Юнги есть брат Сокджин, которого в их семье возвышает отец. — Нверно, надо мной бы посмеялись, заяви я, что иногда бегу от реальности таким образом. «От чего тебе бежать, Юнги?», — он смешно пародирует незнакомые Чимину интонации. — «Ты ведь просто никак не успокоишься», — выходит с тяжёлым обречённым вздохом. Чимин чувствует, как быстро становится сложно дышать. Маленькую лоджию заполняет дым и резкий, концентрированный дух Юнги. Не дух даже — сама его душа. Яркая и надорванная, она Чимину роднее, чем весь этот сломленный человек целиком. — Куда им понять, почему окно в моей комнате разбито, — шепчет он, глядя пустыми глазами в пол, — они и не знают, что я чувствую, когда вижу его заколоченным. Чимин не может оторвать от него глаз. Впивается взгядом в его бесстрастное лицо, во всё его тело и в частности в опущенные руки. Чимин видит движение и непроизвольно зажмуривается. Не сразу понимает, что то было простым фантомом. Он видит, как Юнги в порыве острой душевной боли разбивает окно собственной комнаты кулаком. Осколки сыплются к его ногам и туда же капает алая тёплая кровь. Чимин видит шаткие очертания чужой комнаты, чужого разбитого окна, чужого мира, заключённого в крошечном пространстве. — У тебя нет матери, — вдруг догадывается Чимин, зачем-то эту мысль озвучивая. Отвечают ему сначала грубым взглядом, а потом ещё более грубой интонацией: — Есть. Что значит время для самой настоящей бессмертной любви? — Но в семье сейчас только отец, — бесстаршно продолжает Чимин, не уточняя только о разводе. Тут явно сокрыто нечто более сложное, неземное. — А у тебя только мама, — замечает Юнги, а Чимин в отличие от него свои эмоции сдерживает, — по всем канонам мы могли бы свести их вместе. Но я своего отца никому не посоветовал бы. Чимин думает не больше секунды, мягко баллансируя между привычным обожанием и тотальным надломом. Вечный идеал и корень всех бед. — Моя мать тоже не подарок, — признаёт он и дышать с этого момента становится многим проще. С плеч словно скатился груз глубокого слепого повиновения. А без него только страшно — крутая неопределённость. С ней Чимин рано или поздно обязательно справится, и пусть в это пока верит только Юнги. Они стоят в тишине ещё долго. Догорает окурок, холод становится настойчивым и ощущение опасности только нарастает. Раньше Юнги смотрел на огонёк в своих руках, теперь оставался только Чимин. Сжавшийся, напряжённый, решающийся на что-то Чимин. Чимин, который больше, чем обычно, думает о родителях и глубоком символизме их крепких фигур. Чимин, который косо поглядывает на стоящего напроив парня. Чимин, которому очень трудно здесь находиться, но сдвинуться с места ещё сложнее. — Знаешь, я тоже примерно до твоего возраста был уверен, что я гетеро, — так же внезапно и беззаботно выдаёт Юнги. Чимин нервно дёргает головой, до ужаса боится поднять взгляд и утонуть в опасной истине. — Знаешь, как прозрел? — Юнги задаёт вопрос и совсем не ждёт разрешения продолжить. — В двадцать четыре учился в аспирантуре и иногда вёл занятия у школьников. Чимин забывает, как дышать, и глаза закрывает, чтобы прогнать мерзкое предвкушение. — Один парень присматривался ко мне на каждом уроке, а я и не замечал, пока он однажды не втолкнул меня в лабораторию и не стянул с меня брюки. Чимин качает головой. Не бывает так. Это всё не правда. Простая выдумка, чтобы заставить его что-то почувствовать. Ведь невозможно такое в жизни? — Он мне отсосал, а я даже не смог его оттолкнуть. Потому что было дико приятно. Гораздо лучше, чем с любой девушкой. И самое худшее — возбуждал меня именно факт того, что он парень. Ни внешность, ни взгляд, ни его глупый детский флирт. Мне было всё равно на разицу в возрасте, на риск разоблачения, на факт нахождения в публичном месте. На собственные стоны мне было наплевать. Просто крышу сносило от того, что мой член во рту держит парень. Тошнота подбирается к горлу. Чимин отчётливо видит, что на коленях перед Юнги сидел взрослый парень с уже прекрасно сформированными мужскими чертами. С такими, которые не спутать с женскими. С такими, которые в ответ на возбуждение так и кричат — «ты крупно влип». — Он потом просто встал, улыбнулся мне, потрепал по щеке. Просто ушёл и потом как ни в чём не бывало ходил на мои занятия. На два всего, потому что я ушёл из университета через неделю. Сразу же устроился работать, чтобы забыться и не обращать внимание на то, что мир стал для меня чёрно-белым, а ярким подсвечивались только мужчины. Невероятно привлекавшие меня муж… — Прекрати, — взмолился Чимин, бездумно бросившись к стеклянной двери и запутавшись в простой ручке. Ладонь примёрзла к пластику и вернуться в тепло квартиры Чимин уже не смог. Только слёзы и согревали щёки. Это по коже катилась горькая неприкрытая правда. Чимин кусает губы до новых потоков отрезвляющей крови, а Юнги у него за спиной зажигает вторую сигарету. Для себя ли успокоение, или для этого дрожащего запутавшегося человека совсем рядом. И сам не знает, но улыбается уголком губ, когда Чимин бросает свои попытки сбежать и оборачивается, наконец смотрит своими тяжёлыми заплаканными глазами.Arctic Monkeys — I Wanna Be Yours
— Ты ведь хотел забыться, — усмехается Юнги, протягивая тлеющую сигарету. Чимин молча поднимает голову и смотрит пытливо. Юнги ведёт себя в точности как отец. Пытается преподать жестокий урок. Вот только Чимин и так схлопотал уже от него прилично. Успел выучить всего неправильного и лишнего. Он смотрит на очередную личную слабость в чужой руке и медленно качает головой. Юнги ему кивает и сминает свежую сигарету в пепельнице. У Чимина ещё нет зависимости, но от тухнущего в холодном пепле пламени глаза лезут на лоб. Так просто тоже можно. Так тоже может быть. Он смотрит на Юнги снова и сквозь остатки ускользающего дыма видит нечто, не поддающееся рациональному объяснению. Человек с глазами отца стоит возле крошечного окна и одной своей фигурой рассказывает о чём-то сокровенном. Чимин не знает, из-за чего окно в комнате маленького Юнги было заколочено, но точно видит как эти руки разбивались о стекло, как кожа расцветала порезами и кровавыми линиями. Капало на ковёр у детских ног, на белый ледяной подоконник. И зимний ветер врывался в окно вместе с несуществующим в этом мире морем. Парень, только что раздавивший лёгкий наркотик, бил окно в своей комнате не раз, и Чимин душу готов продать, чтобы понять его. Из-за чего люди рассекают руки до шрамов? Из-за чего так ярко изливаются? Ради чего вообще можно так гореть? Чимин зачарованно и испуганно шагает навстречу, закрывает глаза и проваливается в неровную дыру в окне. Та затягивает, затягивает и не даёт опомниться. Он целует Юнги в шею, потому что губы разрезаны осколками. Целует головокружительно громко и бесконечно. Просто бесконечно. Ровно столько требуется, чтобы без остатка иссякнуть в разбитом окне. Чтобы сквозь порезы и кровь прорваться наружу. Чтобы вдохнуть незнакомое море и проглотить его целиком, до последней капли. Чимин целует его шею, но даже так слышит, как стекло бьётся вдребезги где-то очень и очень далеко. Где-то в другой вселенной, в совершенно иной плоскости. Где его просто не существует, где его не прижимает к стене парень, где не больно, не страшно и не так плохо. Чимин задушено стонет и распахивает глаза, чтобы увидеть в чужих зрачках маленькие окна. Но эти глаза — и есть разбитые, неровные провалы. Острые, но так и тянущие спрыгнуть. Чимин поддаётся, придаёт себя снова, вопреки всему своему миру целуя заново, ещё более уверенно, до горячей влаги на щеках. — Ты в порядке? — спрашивает человек с разбитыми зрачками. — Тут очень холодно, — отвечает Чимин о несуществующем ветре. — Я чувствую себя живее, но мне больно, — признаётся он, тихо отпуская всё прежнее и такое неважное. Словно каждый сложный шаг — только путь к чему-то значимому. И тревоги эти, и осколки у чужих ног. Всё меркнет, и в момент нет ничего важнее этого чувства.