***
Погода здесь удивляет лёгкой переменой. Воздух такой же влажный, но по-весеннему тёплый. Ветер сбивает с ног, но всё равно кажется мягким, совсем не колючим. Деньги и обострённое желание увидеть всё самое-самое позволяли путешествовать по всему миру, но уголки родной страны так и остались нетронутыми. Чимин шагает по тихим улочкам и видит — красиво. Неожиданно красиво и умиротворённо здесь. Кажется, так это настроение подходит Юнги, что все прошлые встречи буквально кричат — в Сеуле он точно в клетке. Наверно, долгие годы тихо мечтает, как однажды вернётся сюда. Такая жизнь ему к лицу — Чимин в это ещё больше верит, когда останавливается на пороге указанного дома. Тот выглядит настолько непривычно, что адрес приходится проверить дважды. Ошибки быть не могло. Старый на вид, но довольно внушительный дом покоится в отдалении от других. Обдуваемый влажным порывистым ветром, одиной, отличный от окружения. Чимин приглядывается внимательнее — это точно дом, в котором вырос Юнги. Дверь открывают быстро, на пороге встречает мужчина средних лет, пытающийся выглядеть приветливо, но слабо в этом преуспевающий. Чимин на минуту подвисает, рассматривает узнаваемые черты. — Здравствуйте, вы по объявлению? — с сомнением в голосе уточняет хозяин дома. — А… нет-нет, я… я к Юнги, — теряется немного Пак. Лицо мужчины хмурится ещё сильнее. — Друг? — быстро спрашивает он. Чимин молчит в лёгком ступоре. — Молодой человек? Рот приоткрывается от удивления. — Понятно, — вздыхает мужчина, так и не услышав ответа. — Он гуляет, — довольно небрежно бросает он. — Можешь поискать на берегу. Не найдёшь — заходи и жди дома. — С-спасибо, — с запинкой кивает Чимин и, неловко раскланявшись, уходит. Дом стоит к морю «спиной», так что Чимин обходит его по приглаженной ветром траве. Косится на серо-голубое здание, отмечает, что многие детали сделаны на европейский лад, из-за чего картинка всё больше кажется нереальной. Море, дом на берегу, тёмная история, человек, сидящий у самого обрыва. Чимин громко вздыхает и увереннее шагает к Юнги. Найти его оказалось несложно, но теперь на душе всё тяжелеет — Юнги сбежал в уединение, но всё так и кричит о том, что он хочет быть найденным. — Привет, — Чимин останавливается у него за спиной и старается звучать довольно строго. Шум волн и ветра скрадывает нотки волнения в голосе. Оказывается, встреча эта жутко непредсказуема. Многое в Юнги, на самом деле, такое. Не предугадаешь ни слова, ни единой реакции, даже поворота головы. Он не смотрит, но кажется, вздрагивает от неожиданности. Сидит в расслабленной позе, но руки сцеплены в замок. — Привет, — медленно отвечает он, всё так же не двигаясь. Заставляет подстроиться под себя, снова прогнуться. Если раньше подобные вещи оставались незамеченными, теперь это начинает злить. Чимин, обретая какую-никакую почву под ногами, меняться по чужой воле больше не хочет. Сопротивляется хотя бы из упрямства. — Не хочешь объясниться? — изнутри рвётся пока что мелкими вспышками. Чимин скрещивает руки на груди, топчется на месте и, понимая, что его совсем не слышно и он своим приездом и так показал покорность, садится рядом в полоборота. Юнги переводит взгляд. Согласен сотрудничать? Выглядит неожиданно жалобно. Все преждевременные обвинения в чужом высокомерии рушатся — ему просто больно. Чимин размягчается немного и внимательно следит за каждым мелким движением. — Помнится, ты злился, что я бегаю от тебя и не даю ответов, — замечает Пак. — Если тебе не нравятся такие вещи, но ты делаешь их сам, это уже напоминает насилие. — Если ты переживаешь трудные моменты побегом, но не понимаешь чужого побега — это тоже отдаёт насилием, — вторит ему Юнги. Чимин зло вздыхает. Над ним снова как будто издеваются. Отвечать на подобное хочется только колкостями, но это всегда неверный путь. Нужно быть честным. — Я хочу знать, почему ты мне отказал, — прямо заявляет он, снова включая мамин строгий тон, — если я тебе больше не нужен, так и следует говорить. Я помучил тебя неопределённостью, но это не повод мне мстить. Ты сам не жалел меня и допытывался, вот и я бу… — Ты мне нужен, Чимин. Слова тонут в ветре. Он словно всё набирает обороты, разгоняется. Сейчас закружится вихрем и унесёт их прочь. В море сбросит и не будет больше боли. Чимин именно с этого обрыва спрыгнул во сне Юнги, и это было страшно. Юнги закрывает глаза, мотает головой. Ему не это нужно. — И что тогда… — не унимается Пак, находясь в явном смятении и от волнения начиная ещё больше шуметь и ещё больше требовать. Юнги снова смотрит в самую душу, да так жалобно, что все слова иссякают. Больно ему в той неисчисляемой степени, что хочется прикоснуться и забрать хоть немного. Такая боль не уходит даже с разрешением проблем. Она покоится на сердце всегда и в трудную минуту только вспыхивает. Никогда не уходит на совсем. — Это дом моей матери, — признаётся Юнги, кивая на здание и лишний раз пробегаясь взглядом. Он не пускается в объяснения, не рассказывает ничего, не облачает чувства в слова — Чимин и так понимает. Ему можно сказать два слова, и он обязательно поймёт каждую нотку. Разве можно его такого от себя отпускать? Лишиться его, кажется, теперь равно лишиться последнего. — Он выставлен на продажу. — С деньгами проблемы? Юнги кивает. Чимин имеет представление о том, сколько может стоить подобный дом, а ещё прекрасно понимает, каково это, быть беспомощным. Выход всегда найдётся, как ни крути, но проблема и не в этом кроется. Имей Юнги моральные силы — ограбил бы ради такого дела банк. Свернул бы горы, но сохранил такое важное для себя место. Надлом тут гораздо глубже — он в личном разочаровании. В тягучем чувстве внутри, в слабости, в осознании необходимости отпустить. Это гораздо сложнее, чем поиск денег. — Это не должно касаться тебя, — проговаривает Юнги, — прости. Это не безразлично. Чимин чувствует, что внутри снова разрастается дурацкая надежда. Вера во всё самое лучшее. Юнги сейчас больно, но и это он переживёт. Главное — это не безразличие. — Море тоже от мамы, — вдруг поясняет Юнги. Дышать становится легче. Они с Чимином общаются на каком-то неведомом глубинном уровне, но разве можно пренебрегать словами? — Я не верю в сказки, мне просто нравится думать, что там, — он подбирает с земли маленький камень и бросает с обрыва, — много всего неизведанного. Люди в космос летают, а там, на глубине всё ещё остаётся целый мир. Хочется прервать его и заявить, что в оправданиях его мысли не нуждаются. Надломленный перепалками с отцом, Юнги слишком уверовал в собственную незрелость. Наверно, со стороны его таким и видят — инфантильный нежный мальчик, к тридцати годам всё ещё верящий в русалок. Но всё гораздо проще. Юнги сбегает от реальности, часто путается в тонкостях воображения, но сами чувства свои черпает из действительности. Картинка складывается постепенно, но сразу же так ладно, что сомнений не остаётся. Юнги не аморфный безвольный сказочник. Он исследователь. Надломленный чем-то, затихший на долгие годы авантюрист, в подростковом возрасте мечтавший уехать в Сидней или Сиэтл и постигать гидробиологию в местном институте. Только сломалось в нём что-то, старые раны дали о себе знать, сложились обстоятельства, а потом и годы утекли. Заземлился, остыл, сменил ориентиры и обрёл новые стремления. Вот только прошлое так просто не отпускает. Да и нужно ли? Юнги ещё только предстоит в этом разобраться. Чимин смотрит на него и понимает — он вовсе не такой. Родство между ними никуда не денется, но и пропасть просто так не затянуть. Раскрываясь, они приобретают новые краски. Смешение — вовсе не плохо, это просто нужно принять. Как и то, что заготовленный сценарий уже давно оборвался — дальше только чистый экспромт. Юнги, по-своему Чимина измучивший, и не задумался, что с полученным человеком будет в последствии делать. Чимин, рьяно поддававшийся его воле, теперь ощущает, что перехватывает руль. Вот только капитан обязан быть строгим — иначе корабль далеко не уйдёт. Чимин никогда не испытывал тёплых чувств к детям, травил себя раздражением к слабому и неокрепшему, а теперь смотрит на семилетнего мальчишку, у которого умерла мама, и одновременно хочет его пожалеть и отругать. Юнги прямо сейчас раздавленный, слабый и мягкий. Чимин кладёт ему руку на шею, перебирает короткие чёрные волосы, как это делал во сне отец. Учится у него силе и поддержки. Это не пренадлежит ему, но вкладывается в его идеальный образ. В сущность, которая человеком вовсе не является. Она — лишь одна из граней самого Чимина. У Юнги краснеют глаза, когда он поддаётся давлению чужой руки и налаживает зрительный контакт. В эту секунду всё кажется первозданно искренним и чистым. Никаких масок. Юнги поджимает дрожащие губы, и грубоватый тяжелый взгляд на нём становится вопросительным, но не распыляется на вопросы и тревогу. Сразу требует ответа. — Прости меня, — шепчет Юнги. Чимин вздыхает незнакомо и тихо. Долго смотрит, чтобы озвучить честное: — Меня не трогают твои слёзы. Юнги чувствует себя таким жалким. — Я не хочу тебя отпускать, — признаётся, переводя ладонь на чужое колено. Мечтая избавиться от ткани и чувствовать его кожу своей напрямую. — Послушай, — вздыхает Чимин, — для меня нормально, ощущать это… чем-то особенным. Но если ты на фоне своего опыта чувствуешь это так же, стоит зацепиться. Обидно лишиться чего-то важного по глупости, но глупостей в жизни очень много. — Ты ведёшь к тому, что ничего не получится, — горько усмехается Юнги, качая головой. — Я веду к тому, что нужно учиться справляться с мелкими трудностями и как можно чаще видеть это большое и сильное… Он запинается. Улыбается. Приподнятый вырвавшейся наружу правдой и твёрдостью, тянется за поцелуем сам. Юнги не двигается, и глаза у него закрыты, но ощущения с губ собирает по крупицам. Смотрит потом так же непроницаемо, но всё чувствует. Ничего не говорит, но очень много думает. «Для тебя и правда нормально ощущать это особенным», — замечает про себя, но не озвучивает. Похлопывает по колену и предлагает пойти в дом. — Останешься ненадолго? — спрашивает уже на пороге. Чимин прекрасно знает, он это только о своей комнате. Никаких разговоров с отцом, неловкого ужина, знакомства с братом и погружения в чужой очаг. Только комната Юнги, только личное и непонятное никому чувство. И правда особенное всё это, в чём бы не заключалось. Льётся со всех сторон причудливым светом. Для Юнги это вовсе не так, но Чимин сжимает его руку и шагает следом по неосвещённому коридору. Оглядывается, впитывает. Как это для Юнги, он обязательно разберётся. В комнате его сразу же целуют. Захлопывают дверь за спиной и к ней же прижимают. В голове бардак. Чимин успевает подумать, что прикосновения к шее отзываются ярче, но к губам больше затрагивают мысли. Губы — эмоциональная близость. Скорее разговор, чем попытка доставить удовольствие. На них они ещё общаются, на шее Юнги уже сам. Целует, кусается, намеренно позволяет себе следы — говорит что-то своё, пока Чимин разглядывает комнату сквозь расширенные зрачки. Так светлее, видно и больше, и меньше одновременно. Комната очень маленькая — скорее всего изначально и вовсе не предназначенная для жизни. Здесь односпальная кровать, кресло у подоконника, узкий шкаф. Он и для одежды, и для книг, и для воспоминаний. Открытые полки покрыты пылью, бумага пожелтала на свету. Света здесь много — он льётся из двух окон без штор. Для такой крошечной комнаты два окна на ближайших стенах — это много, но ей это к лицу. С некоторых ракурсов кажется, она и вовсе не обременена стенами. Парит в воздухе, полностью отдаваясь морскому воздуху. На губах ощущается укус. Долгий, но совсем безболезненный. Тонкое давление на кожу. Чимин смотрит вопросительно, с опаской. — Как ты справляешься с тем, что тебе не нравится в себе? — вдруг словно между делом спрашивает Юнги и тянет за собой дальше. — Не знаю, — теряется Чимин, в задумчивости позволяя усадить себя на кровать. Тело сразу же тонет в объёмном жёстком матрасе. Лёгкая дезориентация пугает, но только до секунды, когда Юнги садится сверху. Накрывает тяжестью своего тела бёдра и хищно смотрит в расширившиеся от удивления глаза. — Столько всего в себе не нравится, и никуда от этого не денешься, — как зачарованный продолжает он, пытливо разглядывает. Выражает своё восхищение или злится на себя снова. Границы у любви к себе настолько тонкие и сложные, что это чувство путается с другими. Чимин часто корит себя, ругает, но кажется, по-настоящему умеет уважать. Юнги же держится уверенно, но на деле так много в себе не понимает. Это прячется, но препятствует каждому шагу. Чимин смотрит на него исподлобья и снова чувствует себя более уверенным и крепким. Как будто отнял у Юнги всю его напускную стабильность. Теперь тряска раздражает, но Юнги не успокаивается. Балансирует на чужом теле и смотрит в душу. Чимин его без всяких мыслей целует. Тянется вопреки давлению и целует смелее и крепче, чем раньше. — Почему ты до сих пор уверен, что я тебе отвечу? — страшно спрашивает Юнги, разрывая поцелуй, глядя не с издёвкой, скорее с чистым удивлением. Не перестанет Чимин его поражать. Они проводят этот день вместе, но Юнги прямо сейчас настолько остро не понимает самого себя, что для других такое же непонимание кажется очевидным. Так почему кто-то продолжает к нему тянуться? — Ты ответил, — упрямо замечает Пак. Он может и выглядит загнаным, но в происходящем между ними уверен точно. — Может быть, я в ступоре, — Юнги пожимает плечами и клонится вперёд, заставляя вжаться спиной в гору подушек. Они уже окружают Чимина со всех сторон. — И я в ступоре, — продолжает отбиваться он. — Не знаю, что делать, — напирает Юнги. — И я не знаю, — подхватывает Пак. — Но ты делаешь. — Потому что хочу, — ответы вылетают один за другим, и удержание обороны придаёт сил. — А ты хочешь? — Безумно. Но потом будет сложнее. — Но это будет того стоить? — Каждую секунду. Юнги перехватывает его руки и заводит над головой. Нагибается ещё сильнее, окончательно топя чужое тело в собственной постели. Снова целует, снова в шею. Их маленькая странность. В ней уважение и память о первом шаге. В ней же укусы, от которых совсем непонятно становится. — Больно, — врёт Чимин, скорее желая напомнить, что он всё ещё здесь и он всё ещё не лишился чувств. — Мне тоже, — через секунды ожидания на самое ухо шепчет Юнги. Тихо и слабо совсем, потому что чудес не бывает. Сильные чувства отвлекают внимание, но не отнимают проблемы напрочь. Поцелуи спасают жизни только в сказках, а в сказки Юнги, как выяснилось, не верит.19. Только вопрос
7 апреля 2024 г. в 13:02
Часто для разрушения нерешительности хватает одного единственного шага. Ты боишься, сомневаешься, многое теряешь, но потом однажды действуешь и после этого больше не можешь остановиться.
Чимин не теряется, когда слышит ответ Юнги. И почему-то даже не думает, что это конец. Упрямство и самолюбие — гремучая смесь. Чимин, прошедший за последние месяцы массу испытаний, попросту не готов это дело бросить.
Рассудительность быстро раскидывает всё по местам, запрещая думать закономерное «я какой-то не такой» или «я ему больше не нравлюсь». Во-первых, Чимин на все сто процентов такой, и для этого понимания достаточно было всего пару раз поймать взгляд Юнги на себе. Во-вторых, «нравлюсь» — это вообще не их слово. В их недоотношениях места ему нет — это чувство многим крупнее. Чимин это знает наверняка и после своего выступления в приподнятых чувствах едет прямиком в квартиру Юнги. Если разлюбил — пусть объясняется. Чимин не заслуживает быть брошенным в непонимании.
Страшно только, что адреналин публичного выступления слишком быстро рассосётся. Изменится тогда поведение Чимина или это теперь его новая неотъемлемая часть?
В подъезде решительности остаётся всё меньше, но Чимин представляет себе лицо Юнги и слышит, как наговорит ему правильных резких вещей. Тринадцатый, четырнадцатый, пятнадцатый этаж… Лифт едет бесконечно долго, но это подогревает. Чимин волнуется, но точно знает, что никакой это не конец.
Дверь после звонка открывается практически сразу. На пороге недовольный и слегка удивлённый Чонгук.
— А, это ты… — тянет он, окидывая Пака взглядом.
— Ты кого-то ждёшь? — виновато уточняет он, на этот момент уже сдуваясь и все предыдущие мысли ощущая странными и неуместными. Как будто действовал вовсе не сам.
— Нет, — грубовато бросает Чон и пропускает гостя внутрь. — Если ты к Юнги, то его нет.
— Что?..
— Уехал домой, — Чонгук спокойно пожимает плечами. — Чай будешь?
Чимин с минуту недоумённо на него смотрит и порывается даже спросить, что у Чонгука в голове? Персонаж этот со временем начинает казаться всё более глубоким и непонятным, а Чимину и так хватает трудностей с людьми.
— Ты не занят? — уточняет Пак, впрочем уже растёгивая куртку.
— Для рассказов об отчётном выступлении я всегда свободен, — подмигивает Чонгук и уходит на кухню. Надо же, запомнил. Со стороны он кажется человеком, вообще не обделённым общением и вниманием, но за знакомого всего ничего Чимина цепляется. Одиночество, выходит, способно задавить каждого?
Чимин садится за кухонный стол и не отазывается от домашних панкейков.
— Банановые, — бесцветно отмечает Чон под звук кипящего чайника. Выглядит он непривычно безрадостно.
— У тебя что-то случилось? — осторожно уточняет Пак, внезапно ловя себя на чувстве дикого голода.
— Одно слово, — Чонгук печально улыбается, вскидывая палец вверх, — Тэхён.
Чимин виновато поджимает губы. Знает, они не будут говорить об этом. И человек не тот, и чувства у Чонгука пылающие, ещё не до конца разложенные. Тэхён был здесь совсем недавно, и шлейф его стоит в воздухе.
— Хочешь выговориться? — для галочки спрашивает Чимин.
— Нет, — Чонгук спокойно качает головой. — А вот ты — да. Как прошло? Юнги, я так понимаю, не явился?
— Он приходил. Я предложил ему встречаться, он отказал и ушёл, — поспешно выдаёт Пак. — Выступление прошло неплохо.
Чонгук качает головой и молча уходит за чаем. Обвинительную тираду продолжить хочется, но Чон всё-таки отвечает:
— Я промолчу. Во-первых, кодекс бро, сам понимаешь. Во-вторых… — он задумчиво смотрит на оседающие на дно кружки чаинки. — Невозможно влезть в чужие отношения. Со стороны может выглядеть так, а на деле окажется совсем другое. Во всём только самим разбираться.
— Да, — Чимин виновато поджимает губы. В своём внезапном подъёме духа готов был уже высказать всё личное малознакомому человеку. Чонгуку он почему-то по умолчанию доверяет, но всё-таки осекается — это и правда неправильно. — Вообще-то я и хотел поговорить с Юнги. Ты не знаешь, где он?
— Знаю.
Чимин вопросительно вскидывает бровь, пытаясь прочитать его недовольное лицо.
— Кодекс бро? — уточняет.
— Кодекс бро, — утвердительно кивает Чонгук. — Он же по каким-то причинам тебе не рассказывает. Мне тем более не стоит.
Чимин раздосадованно цокает языком. Чонгук правильно мыслит, но тот факт, что с ним Юнги волнующими вещами делится, а с Чимином нет, вызывает укол ревности.
— Ты выглядел решительно, когда пришёл, — сжаливается над ним Чонгук, — есть кое-что, чем я мог бы помочь. Не хочешь смотаться на Чеджу?
— На Чеджу? — глупо переспрашивает Чимин.
— Я скажу тебе его домашний адрес.
Чимин мгновенно загорается заново и пламенно благодарит Чонгука за информацию. Утром следующего дня выезжает с уже чуть меньшей уверенностью и всю дорогу думает о матери Юнги, о его тёрках с отцом и братом, о расколотом по каким-то причинам окне.