Не убивай в себе кринж, убей ту часть, которая кринжует

Арсений не всегда сам может объяснить, почему на него это так действует. Это то самое чувство, когда возбуждаешься прежде всего головой и сердцем, поэтому оно глубже и объёмнее, затапливает постепенно, как фокус с аквариумом и наручниками. Шлепок по заднице, который ему отвешивает Антон, когда Арс в очередной раз отказывается мыть посуду, не возбуждает сам по себе, но вся ситуация действует почти гипнотически. Осознание себя частью иерархии, частью системы, с чёткими и понятными границами, которые он помогал устанавливать, успокаивает и расслабляет, выпуская из застенков скрытые желания. Шлепок горит фантомной болью, ощущается ярко, будто клеймо в форме ладони Шаста, пока Арс моет посуду, и не исчезает, когда он приходит к тому на диван извиняться. — Ну и что это такое? — с притворным недовольством спрашивает Антон, когда Арс, жмурясь, трётся щекой о его плечо и просяще поскуливает. — Что за котячьи нежности? Накосячил, а теперь ластишься? — Я же всё помыл, — заискивающе тянет Арс, оплетая его руками и зарываясь лицом в шею. Антон хмыкает. — После того, как получил по попе. Ну что ты трёшься? — Он вздыхает и обнимает Арсения одной рукой, гладит его по ударенной ягодице, и Арсений ёрзает, стараясь подставиться получше, ловит каждый взгляд, чтобы предугадать мысль и исполнить её. Антон может трогать его везде, где ему захочется, прикасаться к нему как угодно, вертеть им, как вздумается, Арсений послушная кукла в его руках, податливая глина, из которой можно лепить что угодно. Тело Арсения не принадлежит ему в такие моменты — оно всё для Антона, и когда оно попадает к нему в руки, то наконец-то расслабляется, будто чувствует, что за него взялся человек понимающий, настоящий профессионал. Из рук зажатого неумехи, мучающего несчастную скрипку, оно переходит к виртуозу и становится, наконец, драгоценной Страдивари. Оно словно оживает, чувствует больше и ярче, и Арсений ощущает себя желанным, обожаемым и любимым, это всё для него — овации, восторженные лица, бархатная обивка футляра, бережные руки, знающие, как извлекать из него нужное звучание. Когда Антон говорит «ты мой хороший» — Арсений верит в это, когда называет ласковым котёнком — Арсению действительно хочется таким быть. Шастун не требует и не угрожает, но добивается послушания одной лаской и заботой, так, что его хочется слушаться, ему хочется отдать свою душу на сохранение. Он вкладывает её в руки Антона, прижимаясь к нему, как Белый клык к Уидону Скотту. Его, не сломавшегося под жестокостью Северной глуши, смог приручить только один человек, восставший против её воли. В присутствии Антона Арсений расцветает, как растение под лучами солнца, тянется к нему, закутывается в его тепло и позволяет себе раствориться в нём. Арс из тех людей, которые постоянно забрасывают своего партнёра вопросами в духе «ты на меня злишься?», «ты вздохнул как-то не так, тебе что-то не понравилось?», «я что-то не так сделал?». Но с Антоном ему впервые всё предельно понятно. Сделал что-то не так — получил наказание, не получил — значит, всё так. Если плохие поступки караются, значит, все остальные поступки не могут быть плохими — такая система постепенно складывается в голове Арса. Конечно, он не включает в неё по-настоящему плохое, типа измен или насилия, но всякие мелкие, бытовые ситуации, уже не вызывают такого всплеска тревожности, не заставляют исподтишка докапываться, что было не так, и тревожиться ещё больше, когда от него недоумённо отмахиваются, мол, ты чего, всё окей. Ему намного спокойнее теперь воспринимать это «всё окей» — раз Антон так говорит, значит, это правда и нечего переживать по этому поводу. — Я больше не буду. — Он осторожно берёт свободную руку Антона и гладит ею себя по голове, с удовольствием подмечая, как подёргиваются уголки любимых губ в попытке сдержать улыбку. — Я буду слушаться папочку. Антон зарывается пальцами в его волосы и мягко почёсывает, и Арсений блаженно прикрывает глаза. — Тебе повезло, что ты такой милый, — с тяжёлым вздохом говорит Антон. — Невозможно на тебя ругаться, вот что с тобой делать? — Любить, кормить, никому не отдавать? — мурлычет Арс, умильно заглядывая Шасту в глаза снизу вверх. — Не отдам, — кивает Антон, и Арсений плавится от прорывающихся собственнических ноток в его голосе. — Насчёт кормить уже не уверен после сегодняшнего. — Ну Анто-о-о-он, — ноет Арс, тычась носом в его щёку. — Ну прости-и-и. Я обещаю хорошо себя вести, честно-честно. Антон не выдерживает и всё-таки широко улыбается, и Арс против воли начинает улыбаться тоже. Он вполне мог бы заменить лакмус, когда дело касается Антона, впитывая и отражая мельчайшие изменения в его настроении. — Прощаю, — целует его в висок Антон, и в душе Арсения воцаряется покой. Осталась только маленькая деталь… — Не отдашь, будешь кормить, а ещё? — требовательно спрашивает он. — А что ещё? — с притворным недоумением хмурится Антон. Арс обиженно выпячивает нижнюю губу, и Шаст не выдерживает и фырчит от смеха. — Ну конечно, я тебя люблю, хороший мой, что за вопросы? Арсений прижимается к нему крепче и зажмуривается. — И я тебя люблю, — шепчет он. На языке Арсения это означает «отдаю себя в твои руки, поступай со мной как знаешь», и он уверен, что Антон его поймёт — как всегда.