Не убивай в себе кринж, убей ту часть, которая кринжует

Арсений всерьёз рассматривает вариант подсыпать Стасу в чай какого-нибудь слабительного длительного действия. Да вот только приведёт это к эффекту, противоположному желаемому, — тот стопроцентно начнёт посылать Антона ещё и вместо себя в командировки, и тогда Арс совсем свихнётся. Голос Шаста, искажённый динамиком, звучит слишком бодро для его полуночи: сказывается разница часовых поясов. Так далеко от Арсения он ещё не уезжал с тех пор, как они начали встречаться, и это почти пугает. Умом Арс, конечно, понимает, что Казахстан — это не другой край мира, но расстояние всё равно ощущается невыносимым. — Мне сказали, что завтра на «Байтерек» отвезут, — оживлённо тарахтит Шаст. — Сфоткаю вид сверху и отправлю Позу, чтоб дрожал. Стебаться над Димкой, безусловно, святое, но Арсений тут, вообще-то, скучает, мог бы и уделить немного внимания! — Я всё время сбиваюсь и говорю «Астана» вместо «Нур-Султана», пытаюсь извиняться, но от меня все отмахиваются, мол, мы сами путаемся… А мне всё время кажется, что есть какой-то лимит, по превышении которого меня не выпустят из страны. — Пусть только попробуют, — мгновенно ощетинивается Арс. — Я прилечу и отгрызу им головы. Шаст смеётся. Арсений не видит его (фейстайм отказался сотрудничать, поэтому они разговаривают без видео), но знает, что тот запрокинул голову и сморщил нос. — Мой герой, — с нежностью говорит Антон, и Арсения переёбывает тем, как сильно он скучает по его присутствию рядом. — Когда ты приедешь? — хнычет он, не выдержав, хотя прекрасно знает ответ — через девять дней, восемь часов и плюс-минус сорок минут. — Двадцатого, Арс. Ты же знаешь, тут многообещающий проект. Арс знает. Как знает и то, что, если Антон успешно закроет эту сделку, ему, скорее всего, предложат повышение, которое будет означать, что он сможет не мотаться по всей стране (и даже за её пределы, пусть и ближайшие) так часто. Но это не мешает ему перевернуться на бок, сгрести в охапку подушку и проныть в телефон: — До-о-олго. — Знаю, — виновато говорит Шастун. — Но время быстро пройдёт, вот увидишь! — Неправда, — упрямится Арс. — Ты это просто так говоришь! — Я тебя когда-нибудь обманывал? — слышится лёгкий укор в голосе Антона, вынуждающий Арса заёрзать на кровати. Из глубины сознания против воли поднимается то самое капризное и хрупкое, что может существовать только рядом с Шастом, пусть физически он и не с ним. — Я к тебе хочу, — почти шепчет Арс, зарываясь лицом в подушку. Он не уверен, что Антон сможет его так расслышать, но, может, оно и к лучшему — он же не виноват, что Арсений такой… беспомощный без него. Но Антон каким-то образом всё равно слышит, будто у него включено распознавание голоса и перевод его в текст, потому что его тон приобретает те самые оттенки (пусть проклятая связь и не передаёт всю их глубину и бархатистость), которые действуют на Арсения, как пение сирен на моряков — неважно, что она с ним сделает, до тех пор пока мягкий голос проговаривает: — Я тоже, котёнок. Арсений прикрывает глаза и подтягивает колени к груди. Без Антона ему холодно и пусто, и он представляет прижимающееся к нему со спины тёплое тело, представляет обнимающие его руки и щекотное дыхание на шее сзади. Он всегда чувствует себя максимально защищённым в такой позе: роста Антона хватает и для того, чтобы положить ему подбородок на макушку, и для того, чтобы сгибы их колен и бёдер идеально совпадали. В его воображении Антон шепчет что-то ему на ухо, пуская мурашки, ведёт ладонью по бедру, подхватывает под коленом и тянет на себя — он иногда так делает просто, чтобы сделать, ему нравится, как покорно Арсений позволяет управлять своим телом… — Ты вздыхаешь так. Возбудился от одних разговоров? Арсений резко распахивает глаза. Он сам не заметил, как начал дышать чаще, представляя Антона рядом с собой. К лицу мгновенно приливает жар, и он смущённо лепечет: — Н-нет, я… я не… В голосе Антона та самая улыбка, одновременно насмешливая и нежная, которой умеет улыбаться только он и только для Арсения, когда он тянет: — Обманывать нехорошо, малыш. Что ты там такое себе напредставлял? Хочешь поговорить об этом? «Поговорить» — в смысле… Арсений нервно сглатывает. Несмотря на частые командировки Антона, секс по телефону в их жизни случался достаточно редко, и перспектива ляпнуть что-нибудь не то пугает. Шаст, видимо, понимает его замешательство, потому что предлагает: — Давай я скажу, что бы я сделал, если бы был с тобой? Хочешь? Арсений неопределённо мычит, зарываясь горящим лицом в подушку. Антона он мог бы слушать вечность, если бы не был уверен, что умрёт от смущения ещё в самом начале. — Как ты лежишь? — спрашивает Антон. — В клубочек свернулся, да? Ты часто так лежишь, когда тебе грустно, ты такой котёнок, это совсем неудивительно. Я бы прижался к тебе сзади и обнял бы, и поцеловал в шею, и за ушком тоже, и прикусил бы его, ты всегда так очаровательно фырчишь от щекотки, мяукаешь что-то, хочется ещё что-нибудь такое сделать. Арсений был прав, он умрёт от смущения в самом начале, то есть прямо сейчас. — Потом я бы оттянул ворот твоей футболки и поцеловал тебя в плечо, и тоже куснул бы. — Зачем ты всё время кусаешься? — вырывается у Арсения скуляще. Ему не нужно всё это представлять, потому что воспоминания об описываемых действиях свежи — на плече ещё видно след от зубов Антона, который тот оставил позавчера. — Хочу тебя пометить, — без промедления отвечает Шастун, и Арсения будто кипятком ошпаривает. — Мне нравится видеть на тебе свои следы. И тебе тоже нравится, не думай, что я не знаю. Конечно, Арсению нравится. Это, наверное, единственное проявление собственнической стороны Антона, которое тот себе позволяет, и оттого носить на себе признаки его страсти так сладко. Он специально давит на укус на плече и вздрагивает от остаточной боли, приносящей с собой вспышку удовольствия. Тело реагирует на него участившимся пульсом и потяжелевшим дыханием, и Арсений ёрзает, невольно потираясь наполовину вставшим членом о зажатую коленями подушку. — Всё ещё утверждаешь, что не возбудился? — хмыкает Антон. — Думаешь, я не знаю, как ты дышишь, когда тебе хорошо? Я все твои звуки наизусть знаю, запиши их на диктофон и включи мне среди ночи, я все обозначу — как ты скулишь, когда я тебя вылизываю, как вздыхаешь, когда целую запястья, как стонешь, когда медленно вхожу в тебя после долгого перерыва, и как… — Антон, — жалобно всхлипывает Арсений. — Пожалуйста, хватит, я сгорю сейчас. — Обожаю, как ты смущаешься, — охотно меняет тему Антон, вот только непонятно, к лучшему ли это. — Краснеешь, щёки горят, губы закусываешь, просишь прекратить, глаза прячешь, но, если за подбородок тебя поднять и в них заглянуть — блестят, довольные такие, умоляют, чтобы не останавливался. Я бы мог вечность говорить тебе, какой ты красивый и замечательный, только чтобы ты так на меня смотрел. Ты часто говоришь, что я тебе больше даю, чем ты мне, но я никогда не испытывал такого же восторга, как когда ловлю такой твой взгляд — открытый, доверчивый, сияющий, ты не представляешь, что ты со мной делаешь, Арс. Внутри всё переворачивается, рвётся на части, сгорает и восстаёт из пепла, хочется завопить от счастья и ужаса одновременно, слова мягким пухом ласкают самое нежное и ранимое в сердце, приглушают все остальные звуки, как первый снег, встретивший наутро за распахнутой дверью. Всё это будоражит не тело, а саму душу, воздействует напрямую на центр удовольствия, из-за чего возбуждение, расползающееся по венам, ощущается глубже и острее. Член уже течёт, пачкая ткань штанов, и Арсению невыносимо хочется к себе прикоснуться, но внутри словно светофор загорается, не пуская на ту сторону. Вот только кнопка на пешеходном переходе Арсения подписана не «ждите», а «просите». — Папочка, — едва слышно шепчет Арсений. — Да, маленький? — тут же откликается Антон. — Можно… можно мне себя потрогать? — А ты хорошо себя вёл? — с той самой любимой и ненавистной улыбкой говорит Антон. Арсений утвердительно угукает, отчаянно надеясь, что Антон этим удовлетворится, но тот недовольно цокает: — Ну нет, котёнок, я так не понимаю. Не понимает он, как же. Издевается! Хочет, чтобы Арс всё это вслух произносил, и неважно, что от него уже почти пар идёт! Будь Антон рядом, Арсений бы точно его пихнул. Но его рядом нет, он выжидательно молчит на другом конце провода, а Арсово тело изнывает по прикосновениям, поэтому в конце концов Арсений сдаётся: — Да, я хорошо себя вёл, папочка. — Умница. Можешь себя потрогать при одном условии — ты будешь говорить всё, что делаешь. Арсу на секунду кажется, что он ослышался. Нет, а что, он в детстве болел отитом, он знает, что при высокой температуре может закладывать уши, а то и вообще слух повредиться. А температура у него сейчас явно выше нормы, иначе почему он так вспотел? — Что? — переспрашивает он онемевшими губами. — Будешь проговаривать всё, что делаешь, — чётко повторяет Антон, и вся надежда на временную потерю слуха рассыпается в пыль. — Я не могу, — в ужасе говорит Арс. — Я не буду, Антон. — Можешь, — невозмутимо отвечает тот. — И будешь. Иначе я тебе не разрешаю. «Не разрешаю» — это запрещённый приём, и Антон это знает. Арсений может делать всё, что угодно, но ему невыносимо, до боли в сердце хочется, чтобы Антон ему это всё разрешил. Самое простое действие приобретает небывалую глубину и значимость после того, как на него получено позволение Шаста, и сейчас всё существо захватывает желание его заслужить. Поэтому он сглатывает и тихо шепчет: — Хорошо, папочка. — Какой ты у меня молодец, — почти мурлычет Антон, и собственное послушание вновь ощущается, как что-то само собой разумеющееся. Арсений отодвигает подушку и переворачивается на спину, включает динамик на телефоне и прикрывает глаза. — Что ты сейчас делаешь? — Пока ничего, — говорит Арс. — Ты же не сказал, что можно. — Ты прав, котёнок, прости. Можешь делать, что тебе приятнее. Арсений глубоко вздыхает и медленно заползает ладонями под футболку. Он ещё в подростковом возрасте понял, что начинать таким образом намного приятнее, чем сразу хвататься за член, и Антон его мнение разделял, выцеловывая и поглаживая каждый сантиметр его тела, иногда чересчур старательно, так, что Арс уже сам начинал хныкать, чтобы тот переходил к делу. — Не забывай говорить, что ты делаешь, — напоминает ему голос Шаста из трубки. — Я… трогаю свои соски, — выдавливает из себя Арс. — М-м-м. Они у тебя такие чувствительные, грех не приласкать. Ты просто гладишь или сжимаешь пальцами? — Второе, — шепчет Арсений. — Что второе? Ну конечно, не стоило и пытаться увильнуть. — Сжимаю, — отчаянно жмурясь, говорит Арс. — Хорошо. Будь я рядом, знаешь, что бы я сделал? — Что? — Догадайся. Арсений прикрывает глаза. Антон перед его мысленным взором нависает над ним, ухмыляется и склоняется к груди. — П-прикусил бы? — всхлипывает Арсений. — Именно, малыш. Ты всегда так поскуливаешь сладко, голову мою к своей груди прижимаешь, хочется подразнить тебя ещё больше. Давно хочу купить тебе зажимчики, кстати, что ты об этом думаешь? Арс судорожно вдыхает. Зажимы для сосков — это так… — Н-не надо, — жалобно хнычет он. — Это же больно. — Не бойся, маленький, — ласково говорит Антон. — Если всё правильно сделать, то больно не будет. А я всё правильно сделаю, не сомневайся. Со мной ведь не страшно? Арсений тихонько скулит, сжимая сосок чуть сильнее, подсознательно пытаясь представить, как на нём будет ощущаться зажим. — Если ты правда не хочешь, то не нужно, — немного сбавляет обороты Шастун, и Арсению одновременно хочется его стукнуть и упасть перед ним на колени. — Я просто подумал, что… — Я хочу, — торопливо говорит Арс, пока тот ещё что-нибудь себе не накрутил. — Просто… — он смущённо умолкает. К счастью, Антон правильно понимает его молчание. — Просто хочешь, чтобы тебя поуговаривали, да? Маленький, ну ты же знаешь, я тебя не обижу. Просто хочу повесить на тебя бубенчики, чтобы звенели при каждом движении. Ужас, какой ужас, что за слова и почему они его так заводят? Это просто кошмар, как его остановить, а главное, как остановить собственное бешено бьющееся сердце и горячее возбуждение, лавой растекающееся по телу? — Хорошо, папочка, — всхлипывает он. — Если ты обещаешь, что больно не будет… — Обещаю, малыш, — довольно говорит Антон. — Что ты теперь делаешь? Арсений отдёргивает руку от своего живота, который только что бессознательно поглаживал. — Ничего, — краснея, бормочет он. — Арсений, — укоризненно тянет Антон. — Ну-ка, выкладывай. — Я… правда ничего, просто… глажу живот, — почему-то говорить это смущает ещё больше, чем про соски. Антон мечтательно вздыхает. — У котёночка мягкий животик, — говорит он, и Арс забывает, как дышать. Это так стыдно и так хорошо, что хочется умереть и воскреснуть снова. — Скучаю по нему. Будь Антон рядом, Арсений бы уткнулся лицом ему в грудь, но у него нет такой роскоши, так что вместо этого он зарывается лицом в подушку. Почему-то вот так, по телефону, всё ощущается ещё более стыдным и неловким, присутствие Антона как будто неполноценное, недостаточное для полного погружения. Это всё ещё его ласковый, уверенный голос и его излюбленные слова и фразы, но без его надёжных рук и блеска зелёных глаз нет возможности заземлиться и успокоиться, прижаться к нему в поисках защиты от собственных раздирающих чувств. Антон любит перемежать нежные обращения с короткими поцелуями в шею, в плечо, в щёку, в лоб, будто ставит запятые и всё никак не может закончить предложение. Он словно говорит их прямо в кожу Арсения, запечатывает их в ней, минуя уши и мозг, зачастую ложно интерпретирующие сказанное. Арсений эти ласковые слова буквально чувствует, когда Антон шепчет их прямо ему в душу, согревая её тёплыми выдохами. Но сейчас Арс вынужден только слушать, не имея возможности заглянуть в любимые глаза и увидеть в них подтверждение произносимых слов, и от этого к горлу подкатывает ком. — А сейчас ты что делаешь? — спрашивает Антон, и Арс с трудом возвращается в реальность, с удивлением отмечая, что тело ушло в самоволку. — Я… сжимаю свои бёдра… как ты делаешь… — Маленький, — голос Шаста смягчается нежностью. — Скучаешь по мне, да? Ну не волнуйся, я скоро приеду и залюблю тебя по самую макушку. И сожму, и раздвину, и вылижу, и поглажу… Арсений скулит, сжимая руку на собственном бедре сильнее. Антон любит его ноги и не стесняется об этом говорить, особенно когда покрывает поцелуями-укусами внутреннюю поверхность бёдер, прижимая за тазовые кости к кровати и не позволяя никуда дёргаться, а то и под коленями подхватывает и держит ноги раздвинутыми, вылизывает паховые складки, нежно целует выпирающие косточки на щиколотках, проходится языком по своду стопы и пальцам. Арсу всегда в эти моменты хочется закрыть лицо руками, но не смотреть на это он тоже не может, поэтому оставляет себе щёлочку между пальцев, и Антон всегда смеётся с этого. Воспоминания слишком горячие, и Арсений невольно стонет, запуская руку в штаны и обхватывая напряжённый член. — Арс? Не забывай говорить, маленький. — Я… двигаю рукой по члену, — вне себя от смущения выдавливает Арс. — Медленно или быстро? — М-медленно… — Почему? — Арсений слышит хитрую улыбку Антона. Знает же, гад, но специально хочет услышать! — Потому что ты так делаешь, — скулит Арс, невольно подаваясь бёдрами вверх. — Всегда дразнишь меня… — Ничего не могу с собой поделать, котёнок, — совершенно неизвиняющимся тоном говорит Антон. — Если бы ты не скулил так сладко, может, и не дразнил бы. — Так нечестно, — хнычет Арс. — Я маленький, а ты надо мной издеваешься. — Я не делаю ничего, что тебе бы не нравилось, — фыркает Антон, и Арсений готов его убить. Вовсе необязательно говорить это вот так в открытую! Должна же быть хоть какая-то загадка в нём! И нет, его вовсе не кроет от одной мысли о том, что он для Антона настолько открытая книга, которую тот выучил практически наизусть. Арсений мстительно решает не говорить ему, что делает дальше, но упускает тот факт, что место, к которому он перемещается, невероятно чувствительное, и не может сдержать скулежа. — Арсений, — тут же раздаётся строгий голос Антона, от которого Арс вздрагивает. — Если ты не будешь говорить, что делаешь, я запрещу тебе себя трогать. — Прости, папочка, — мгновенно идёт на попятную Арсений. — Я… Я глажу под… под… — Под яйцами? — Да, — выдыхает Арс с горящим лицом. Как же ужасно называются все интимные части тела! — Молодец. Но не трогай свою дырку, хорошо? Хочу, чтобы она успела по мне соскучиться. Господи, у него вот вообще никакого стыда нет? Как у него язык поворачивается говорить такие ужасные вещи так легко? Да ещё и по телефону! Когда человек рядом, всегда можно перестроиться на ходу, если видишь, что что-то не зашло. По телефону или при общении текстом же приходится рисковать без возможности увидеть реакцию, и все вроде бы уже привычные слова застревают в горле и отказываются произноситься. Называть Антона папочкой, когда его рядом нет, смущает в сотню раз больше, а произносить все новые неудобные слова вообще подобно смерти. Но у Шаста, по всей видимости, всё наоборот — он как будто ещё больше отпускает себя, говорит всё, что в голову взбредёт, не видя, но предугадывая реакцию Арсения. Может быть, это из-за того, что он не отвлекается на то, чтобы ещё и прикасаться, и контролировать другие аспекты их секса, возможно, это его освобождает в какой-то степени. Мысль отзывается одновременно радостью и печалью, и Арсений обещает себе подумать об этом попозже и обсудить с Антоном. — Арс? — зовёт его тот, не дождавшись ответа. — Хорошо? — Хорошо, папочка, — бормочет Арсений, с трудом вспоминая, на что соглашается. — Умница. Какой же ты у меня молодец, котёнок, просто золото, а не мальчик, я так скучаю по тебе, так хочу поскорее к тебе вернуться и залюбить с ног до головы. — Я тоже скучаю. — Арсу невыносимо хочется кончить, он уже на пределе, но одновременно хочется продлить момент, остаться в нём подольше, чтобы продолжать вслушиваться в ласковый голос. — Ты у меня такой послушный, ласковый котёнок, всегда так хорошо себя ведёшь, правда ведь? Не совсем правда. Арсений очень старается, но иногда случаются… он называет это «промашки», но на самом деле в глубине души он знает, что это вовсе не случайность, а подсознательное желание в очередной раз попробовать на прочность границы их общего мирка, убедиться, что они всё ещё есть и всё ещё прочные и нерушимые. И сейчас ему тоже надо в этом убедиться — что даже если Антона нет рядом, правила всё равно действуют, и им нужно следовать так же неукоснительно. — А если нет? — тихонько спрашивает он. Антон издаёт вопросительный звук, и Арс откашливается и повторяет погромче: — А если всё-таки потрогаю? Антон ориентируется мгновенно — видимо, пролистывает книгу души Арсения на нужную главу и действует по инструкции: — Тогда придётся тебя за это хорошенько наказать. Перекину тебя через колени и буду шлёпать, пока не попросишь прощения. Антон всегда так хорошо его шлёпает — размеренно, сильно, контролируемо. Его ладонь настолько большая, что при соприкосновении с задницей Арса оставляет след, покрывающий почти всю ягодицу целиком, и он так крепко его держит, иногда недовольно цокает, или строго отчитывает, или заботливо уточняет, всё ли хорошо, всегда чувствует, когда Арсению нужна передышка, позволяет цепляться за свою ладонь или ногу. Один раз он посадил Арса на себя верхом и шлёпал прямо так, пока Арсений обнимал его за шею и всхлипывал ему на ухо. — Ты же попросишь прощения, Арс? — продолжает тем временем Антон. — Ты же будешь хорошим мальчиком? Я знаю, ты умница и быстро поймёшь, что был неправ, тебе обычно хватает двадцати шлепков для этого. Тот факт, что Антон отслеживает такие вещи, простреливает голову Арсения навылет, прошивая его возбуждением, и он, не сдержавшись, громко стонет, чувствуя подступающий оргазм. — Может, это не совсем правильно говорить, но мне нравится тебя шлёпать, знаешь? Нравится, что ты лежишь или стоишь послушно в той позе, в которую я тебя поставил, нравится, как ты вздрагиваешь и всхлипываешь, как у тебя срывается голос, когда тебе нужно считать, но больше всего мне нравится тот факт, что ты сам от этого тащишься. Тебе хорошо, когда немножко больно, да? И когда стыдно тоже, да? А тебе стыдно, я знаю, тебе ужасно стыдно, и что ты провинился стыдно, и что в таком унизительном положении находишься стыдно, и что я всё вижу и всё замечаю — тоже. И потом ты сидишь у меня на коленях, заплаканный, но довольный, жмёшься так сладко, такой мягкий и податливый, мне дышать тяжело становится, Арс. Я столько нежности, как к тебе, ни к кому не испытывал, веришь? Арсению сложно в это поверить, но он старается изо всех сил каждый раз. — Папочка, можно мне кончить? — горячечным шёпотом просит он, с трудом удерживая себя на грани. — Пожалуйста, можно? — Можно, малыш. Давай, кончи для меня. Разрешение становится финальным аккордом этой симфонии, и Арсений со всхлипом кончает себе в ладонь, дрожа всем телом и мотая головой, отчего телефон скатывается с подушки и падает в щёлочку между матрасом и изголовьем. Арс матерится вслух, нашаривает салфетки на прикроватной тумбочке, вытирает ладонь и живот и приступает к нелёгкой задаче по выковыриванию телефона из его темницы. Когда он с помощью вешалки всё-таки его выуживает, Антон уже сбросил вызов, а на экране горит сообщение от него: «Позвони, как достанешь». Арсений набирает его и с тревогой («Ты не должен бояться мне звонить», — втолковывает ему Антон, но пока безрезультатно, слишком много неприятного в Арсовой жизни было связано со звонками) вслушивается в долгие гудки, пока они не сменяются весёлым «алё?» — Снова привет, — смущённо говорит Арс. — Прости, телефон упал. — Не извиняйся, я так и понял, — хихикает Антон. — Что, так хорошо было? — Отстань, — бурчит Арсений, снова зарываясь носом в подушку. — Ни за что, — расслабленно смеётся Антон, тоже, по звукам, устраиваясь в кровати. Арсений прикрывает глаза и снова представляет его рядом, с рассыпавшимися по подушке кудряшками и уставшим, но довольным взглядом. Тело расслабляется, убаюканное привычным сопением, и Арсений зевает, чувствуя, как его мягко обволакивает сон. — Всё хорошо, Арс? — в конце концов подаёт голос Антон. — Да, — тихо отвечает тот. — Только тебя нет. Антон вздыхает. — Я знаю, малыш. Я скоро приеду. Потерпи ещё чуть-чуть, хорошо? — Хорошо, — так же тихо говорит Арс. Ему хочется сказать что-то Антону, чтобы он понял, насколько сильно Арсений ему благодарен и как ему всё понравилось, но слова не идут, увязая в наползающем мареве сна, и он может только выдохнуть: — Я тебя люблю. — И я тебя люблю, — тут же отзывается Шаст с бесконечной нежностью в голосе. — Спи, солнце. Завтра позвоню. Арсений сонно прощается и кладёт трубку. Пусть такое общение и не заменит ему Антона рядом, выдерживать расстояние становится капельку легче.