***
— Как вы достали! — громко восклицает Джисон. Его слова вынуждают Хёнджина оторваться от Феликса и глянуть на друга с виноватым видом. Они втроём решили провести свой будний вечер за игрой в приставку, но такой сосредоточенный на игре Феликс вызвал нестерпимое желание поцеловать его, что Хёнджин и сделал. Опять. Возможно, стоит быть чуть сдержаннее и не лезть к своему парню с бесконечными поцелуями, но у Хёнджина не получается удержаться. Он чувствует себя каким-то подростком, который не может контролировать любовные порывы. За последние три с небольшим недели, что длятся их отношения, они успели позажиматься везде, где нет посторонних глаз: украдкой до пар, во время перерывов в укромных уголках кампуса, после занятий и дома. Однажды Хёнджина так перекрыло, что он даже поцеловал Феликса на самой паре, пока никто не видел. Дома же, где есть только Джисон, сдерживаться ещё труднее. Остаётся надеяться, что за наступившие летние каникулы Хёнджин сможет насытиться Феликсом сполна и станет чуточку легче. Феликс широко улыбается, получая толчок в бок от Джисона, и оставляет финальный короткий поцелуй на губах Хёнджина, который тут же плавится от этого мягкого прикосновения. В голове тысячи звёзд, а сам он словно парит в невесомости — ну вот и как можно отказаться от таких ощущений? Парни возвращаются к прохождению игры, а Хёнджин забирается на диван с ногами, умещаясь под боком Феликса и внимательно следя за происходящим на экране. Внезапный скример заставляет вздрогнуть от неожиданности, на что Феликс чуть сжимает его коленку, успокаивая и посмеиваясь. Почему эти двое так любят хорроры? Неужели нельзя выбрать что-то поспокойнее? — Хёнджини, ты такой трусишка, — шепчет ему Феликс, не отрываясь от игры. — Он в детстве ложился со мной спать после просмотра ужастика. Один боялся, — смеётся Джисон, припоминая их давние ночёвки у него. — Хотя с тех пор мало что изменилось, — он тянет уголок губ в усмешке, а Хёнджин показывает ему язык в отместку. Такой забавный детский жест вызывает новый приступ смеха. — Мог бы и не рассказывать об этом, — обиженно ворчит Хёнджин. Хоть в каких-то жизненных аспектах перед Феликсом хочется казаться сильнее. Однако резкое появление монстра на экране чуть ли не останавливает сердце в груди, и Хёнджин со сдавленным стоном утыкается лицом в плечо своего парня. Видимо, хорроры всё же не войдут в список его храбростей. — Феликс смирился с твоим храпом, примет и то, что ты… Ай, блять! Джисон не договаривает: сам пугается скримера и не успевает вовремя среагировать, из-за чего его персонаж погибает. — И кто тут говорил про трусость? — злорадно хихикает Хёнджин, на что получает щелчок по макушке от лучшего друга, который дотянулся до него, перекинув руку через Феликса. — Эй! — Времени уже дохрена, кстати, а мне завтра с раннего утра в суд, — говорит Джисон, поглядывая на часы и потягиваясь со стоном умирающего кита, пока Феликс сохраняется. — Ты домой или как? Хёнджин сжимает бедро своего парня, привлекая внимание, и наклоняет голову вбок в немом вопросе. — Оставайся, если хочешь. Губы расплываются в улыбке: ночевать у Феликса доставляет Хëнджину нереальное удовольствие. Обычно они болтают чуть ли не до самого утра обо всём на свете и до безумия много целуются. Ещё и кошмары в руках Феликса практически не беспокоят, позволяя нормально выспаться за те несколько часов сна, что у них остаются после долгих разговоров. Джисон, замечая его улыбку, закатывает глаза: — Предатель. Ты так скоро совсем сюда переедешь. Тебя дома практически не бывает, а я, вообще-то, приготовил твой любимый самгёпсаль. — Так может, тоже останешься? — предлагает Феликс. — Чтобы смотреть, как вы тут лобызаетесь? — фыркает он. — Нет уж, спасибо. Кончики ушей жжёт от стеснения. Хёнджин подталкивает друга в сторону коридора, пока Феликс остаётся прибирать мусор после их перекуса. Джисон что-то тихо ворчит себе под нос, натягивая кеды, а как только выпрямляется, смотрит на Хёнджина со всей серьёзностью. — Ты же знаешь, что я просто шучу? — спрашивает он, на что Хёнджин утвердительно кивает. — Я искренне рад за тебя, правда. Феликс замечательный, и я вижу, что он делает тебя счастливым. Только не забывай обо мне, ладно? Я скучаю по нашим разговорчикам перед сном и даже по твоим ледяным ступням. В плечо прилетает слабый толчок кулаком, Джисон выглядит весьма смущённым своей откровенностью. Хёнджин же переполняется радостью до самых краёв сердца: теперь у него есть замечательный друг и не менее замечательный парень. Просто нужно научиться распределять время между ними. — Прости, Сони. У меня так долго был только ты, а сейчас и Феликс… — объясняет он, но Джисон и так всё понимает, перебивая его. — Знаю. Мне тоже непривычно, что теперь ты залезаешь в кровать не только ко мне. Но мы справимся с этим, верно? Ты же мой бро. Хёнджин стискивает его в объятиях, трясь носом о пухлую щёку. Как бы ему ни нравился Феликс, Джисон всё ещё остаётся его самым главным человеком в жизни, и никто не сможет этого изменить. Они вместе прошли через слишком многое, чтобы так просто отказываться от таких важных отношений, а любовь и дружбу Хёнджин ещё научится совмещать. — Я безумно люблю тебя, Сони, — в подтверждение своих слов он крепче прижимает друга к себе. — И я люблю тебя, Хёнджини. Они замирают в объятиях, передавая друг другу искреннюю привязанность, которую невозможно полноценно выразить словами. Столько раз Джисон впускал его в свою кровать, спасая в детстве от просмотренных ужастиков, а позже, когда им перевалило за двадцать, спасая от ужасов закоулков клуба. Джисон — гораздо больше, чем просто друг. — Ведите себя прилично, — говорит на прощание Джисон, игриво подмигивая, а Хёнджин закатывает глаза и закрывает за ним дверь. Вот уж как нельзя их отношения с Феликсом называть, так это неприличными. К сожалению. Поэтому остаётся лишь грустно вздыхать, надеясь, что возбуждение рано или поздно вернётся. Хоть Феликс и убеждает его, что всё в порядке, почувствовать себя полноценным молодым парнем, который познаёт все прелести интимной жизни, неимоверно хочется. Как и перестать думать, что однажды Феликсу это всё надоест. Они вместе чуть меньше месяца, и пока ему сдерживаться нетрудно. Но что будет дальше? Через ещё месяц, полгода, год? Будет ли ждать его Феликс так долго, когда вокруг множество парней, которые могут дать ему всё? Сможет ли Хёнджин вообще стать нормальным? Отгоняя от себя неприятные мысли, он направляется на кухню, откуда доносится шум, и застаёт Феликса спрессовывающим коробки из-под пиццы, которую они умяли втроём. Хёнджин подкрадывается сзади, окольцовывая талию своего парня, и целует его в плечо. — Кажется, Джисон ревнует, — говорит Феликс, скидывая коробки рядом с урной и поворачиваясь к нему лицом. — Самую малость. Он просто не привык. — Мне уже пора выгонять тебя отсюда, чтобы ты проводил с ним больше времени? Феликс смотрит на него с такой нежностью, что Хёнджин чувствует, будто превращается в мягкую вату. И как он вообще умудряется действовать на него подобным образом? — Только если я засяду у тебя на целую неделю. — Договорились. Посмеиваясь, Феликс целует каждую его родинку на лице, а кончиками пальцев поглаживает шею. Приятно. Хёнджин многое бы отдал, чтобы вычеркнуть из жизни ту самую мрачную, грязную сторону, оставив лишь место для света. Чтобы всегда было вот так: растекаться от ласки Феликса, смеяться над глупыми шутками Джисона, а всё оставшееся время посвящать изучению космоса. И никаких сальных взглядов, отпечатков рук и сгнившей души. — Чем займёмся? Хотелось бы чем-то пикантным и в горизонтальной плоскости, но игра в одни ворота не вдохновляет. Хёнджин вздыхает, предлагая не самый приятный, но очень необходимый вариант: — У нас там проект по гелиосейсмологии… — Ты серьёзно хочешь заниматься этим? Когда мы остались одни, а впереди два месяца, чтобы выполнить его? — Феликс заигрывающе дёргает бровями, перенаправляя взгляд на его губы. Хёнджин облизывает их на автомате, ощущая, как пересохло горло. Феликс всегда ведёт себя так, словно у них и нет никакой проблемы в сексуальном плане — это даже заставляет ощутить себя нормальным, правда, ровно до того момента, пока обстановка не накалится до жгучего желания. И вот тогда осознание собственной дефектности бьёт суровой реальностью по голове. — Тогда посмотрим что-нибудь скучное? Феликс согласно кивает, быстро целует его неприметную родинку над губой и ведёт обратно в комнату. Собственно, так примерно и проходят все их три недели отношений: Хёнджин остаётся у Феликса, они включают какой-нибудь фильм на фоне, а сами вылизывают рты друг друга. В целом неплохо, но хотелось бы большего. Вот и сейчас, пока на экране мелькает неизвестная мелодрама, Хёнджин раскрывает губы, чтобы позволить языку Феликса проникнуть в его рот. Всё же целоваться с ним потрясающе. Пальцы приятно покалывает от желания прикасаться к золотистой коже, в груди разгорается горячее солнце, под веками проносятся звезды, а сердце сходит с ума, заходясь в бешеном темпе. Хёнджин цепляется за своего парня: сжимает шею, стягивает волосы, проникает ладонью под футболку, оглаживая живот, очерчивает новые веснушки на ушах и щеках — растворяется в нём целиком и полностью. Феликс же осторожничает и не пересекает оговорённые границы, которые они выявили путём проб и ошибок: всё, что выше талии и ниже коленей — свободная для касаний зона. Остальное же — серая, которая вызывает приступы неконтролируемой паники. Феликс спускается рукой, останавливаясь прямо на сердце, которое тут же отзывается учащённым биением, будто пытаясь проломить преграду из плоти, чтобы целиком отдаться во власть любимого человека. Хочется проникнуть к Феликсу прямо под кожу, слиться в нечто единое и неделимое, но Хёнджин лишь обхватывает губами его язык, медленно посасывая и играясь с ним собственным. Из горла Феликса вырывается тихий стон. Довольный такой реакцией, Хёнджин чуть улыбается и проводит зубами вдоль языка — теперь Феликс даже вздрагивает. В воздухе начинает витать сексуальное напряжение, когда Хёнджин принимается за мочку уха, на которой виднеются рыжие крапинки, а затем движется вдоль шеи, оставляя на ней десятки маленьких поцелуев. — Что ты делаешь, Хёнджини? — шепчет Феликс сквозь сбивчивое дыхание. — Люблю тебя. И он действительно любит, всасывая в рот участки кожи, из-за чего на них появляются небольшие покраснения. Хёнджин любит, как умеет и как может любить, оставляя следы своих чувств на эпидермисе и где-то в сердце. Рукой он поглаживает подрагивающий низ живота Феликса, ловя новые несдержанные вздохи и получая взамен такие же трепетные прикосновения губ к шее. В груди вспыхивает солнце, обдавая своим жаром внутренности — кажется, будто плавится каждая клеточка тела. Так приятно, так хорошо, так хочется большего: под Феликсом, на Феликсе, вместе с Феликсом. Но член не подаёт признаков жизни, даже когда небольшая ладонь подбирается под коленку, лаская чувствительное место, а затем мягко оглаживает голень. Однако это не останавливает — Хёнджин переключается на ключицы: выцеловывает, покусывает, щекочет языком. Любит. — Хёнджин, — зовёт бархатный голос, а пальцы тянут за волосы, заставляя оторваться, — нам нужно остановиться. Горячее дыхание опаляет ушную раковину и вызывает стаю мурашек. Однако Феликс сам противоречит своим словам, присасываясь к месту за ухом — Хёнджин уверен, что там останется засос, — спускаясь после этого к ярёмной вене. — Ты же сказал, что нам нужно остановиться. В ответ раздаётся мычание, посылающее мелкие вибрации — думать становится всё сложнее. Да и как можно думать, если Хёнджин сгорает, будто комета, в руках возлюбленного? — Нужно, — след от слюны появляется в надгрудинной ямке. — Но ты такой невероятный, красивый, чувственный. Не могу оторваться, — шёпот поднимается выше, оставляя за собой влажную дорожку. — Люблю тебя. Хочу тебя. Поцелуй выходит глубоким, жадным, жарким. Феликс заполняет собой все мысли: отпечатывается запахами, звуками, вкусами, словно чернильная краска въедается в плоть — не стереть даже со временем. Он позволяет чувствовать себя правильным, неразрушенным: Хёнджина любят, Хёнджина хотят. И это не то животное, похотливое влечение — желание Феликса искреннее, чистое, пропитанное нежностью и любовью. Кажется, они оба забываются в ощущениях, потому как Хёнджин чувствует поднимающуюся к бедру ладонь — он тут же перехватывает руку своего парня, предотвращая непоправимое. Феликс разрывает поцелуй — приходится подавить разочарованный вздох — и встревожено смотрит на него: — Прости, я забылся. — Всё нормально, нормально, — Хёнджин притягивает его обратно для нового поцелуя, но он заканчивается слишком быстро. — Думаю, сейчас нам действительно стоит остановиться, — зрачки Феликса расширены, щёки покрыты лёгким румянцем, а влажные губы так и притягивают взгляд. Останавливаться очень не хочется, хоть Хёнджин и знает, что не сможет ему ничего дать. — И мне нужно отойти в туалет. У меня тут… — он краснеет ещё больше, глазами указывая вниз. Хёнджин понимающе кивает — такое у них происходит не впервые — и провожает Феликса грустным взглядом, откидываясь на спинку дивана. Может, в следующий раз стоит ему помочь? Дать Феликсу взамен хоть что-то, отплатить за всю его любовь и заботу. Хотя бы руками, а в идеале вообще ртом — для этого же собственный стоящий член не нужен, верно? И если с рукой всё понятно — по крайней мере, Хёнджин надеется, что не растерял все свои навыки за пару лет, — то с минетом гораздо сложнее: их он ни разу в жизни не делал. А если у Феликса больше, чем у него? Как такой в рот вообще запихивать? Теперь все мысли заняты именно этим. Хёнджин поглядывает на дверь туалета — в принципе, у него есть ещё минут десять, пока Феликс будет разбираться со своей проблемой, так что… Не медля больше и секунды, Хёнджин лезет в телефон, чтобы нагуглить соответствующие уроки. Он натыкается на какое-то видео, где парень объясняет, как доставить своему партнёру «нереальное удовольствие», и заглатывает огромный фаллоимитатор — Хёнджин давится от одной только мысли. И как эту штуковину в рот уместить? Внимательно слушая советы, Хёнджин надувает щёки и вбирает их внутрь, приоткрывает губы, пытаясь понять, насколько широко нужно будет раскрыть рот, разминает челюсть, в голове делает пометки о стимуляции яичек с головкой и чувствует себя очень глупо. Ну точно подросток перед первым сексом. Он настолько увлекается изучением новой информации, что даже забывает, где именно находится, поэтому вышедший из туалета Феликс заставляет подпрыгнуть на диване. — Что там у тебя? Ты весь красный. Кажется, после этой фразы Хёнджин становится ещё краснее. Он быстро блокирует телефон, пряча в карман джинсов, и невольно смотрит в область паха Феликса. Остаётся надеяться, что размеры у него поменьше, чем на том видео. — Да ничего, — робко бормочет Хёнджин. — Продолжим или?.. Они возвращаются к просмотру фильма, уже не так активно целуясь и сохраняя рамки приличия. Когда время приближается к полуночи, они забираются в кровать: Хёнджин привычно устраивается на груди Феликса, рукой окольцовывая талию, а тот обнимает его за плечи. Cпокойно, комфортно и тепло. Хёнджин не отказался бы проводить так каждую ночь. — Завтра Соджун работает? — интересуется Феликс. — Да, у него смены все выходные. — Тогда я могу не переживать, — на макушке чувствуется лёгкий поцелуй. Действительно, с приходом Соджуна работать стало намного проще: он, как и обещал, теперь проверяет кабинки каждые пять минут, не позволяя клиентам распускать руки. Правда, остались и самые упорные, которые продолжают дрочить, не стесняясь, или умудряются облапать в перерывах между проверкой, но это всё равно куда лучше, чем было до появления Соджуна. Уровень удовлетворённости среди посетителей, конечно, ощутимо снизился, как и размер чаевых, зато танцоры воспряли духом, не опасаясь, что кто-то из их клиентов перейдёт грань дозволенного. И вроде бы всё хорошо, но… учёба сама за себя не заплатит, и Хёнджин уже прикидывает в голове, что ему придётся отработать лишние пару месяцев, если не объявится Хёкджэ, который подозрительно притих. Порой из-за этого тревога окутывает сердце — Хёнджин выискивает его в полумраке зала, озирается по сторонам на выходе из клуба и постоянно проверяет телефон на новые сообщения от незнакомых номеров. Но никаких намёков на присутствие Хёкджэ он не находит, отчего становится ещё неспокойнее. — Чаевых стало мало, — начинает осторожно он. — Возможно, мне придётся работать дольше, чем я планировал. Феликс молчит несколько минут, перед тем как сказать: — Ладно. Сухо, спокойно, но Хёнджин физически ощущает его недовольство: Феликс напрягается, тяжело дышит, сжимает руки в кулаки. — Злишься? — Хёнджин… — выдыхает он. — Тебе осталось оплатить лишь половину второго семестра. Не думаешь, что ты уже можешь уйти с этой работы и найти что-то другое? Время словно откатывается на четыре года назад, когда подобные разговоры постоянно начинал Джисон. Сдался он тогда лишь через полгода, так и не найдя подходящей альтернативы с достойным заработком. Приходится приподняться, чтобы заглянуть в глаза Феликсу: — Я уже пытался, Ликс. Везде, где бы я ни работал, мне приходилось тратить на это больше времени, а получать в разы меньше, — Хёнджин протягивает руку к веснушчатому лицу, успокаивающе поглаживая. — Я хочу уйти оттуда не меньше твоего, поверь мне. Поджав губы, Феликс кивает, словно сообщая, что разговор окончен, но Хёнджин нутром чувствует, что они к этому ещё вернутся. Собственно, чего-то такого он и ожидал — Феликс даже удивительно стойко держится, не особо наседая со своим мнением и довольно спокойно реагируя на его столь необычную деятельность. Просто беспокоится, как и Джисон, порой начиная подобные разговоры. Пытаясь задобрить Феликса и сгладить образовавшиеся углы, Хёнджин трётся носом о его челюсть. — Хэй. Обещаю, я буду осторожен. — Может, мне тоже пойти туда работать? Будем вместе с Соджуном гонять этих мудаков, — кажется, Феликс оттаивает: на его губах появляется лёгкая улыбка, а в карих глазах вновь плещется теплота. Хёнджин хихикает на это предложение, отчего Феликс возмущённо восклицает: — У меня ведь чёрный пояс по тхэквондо есть! У них завязывается шуточная перепалка: Феликс хвастается мускулами, а Хёнджин смеётся, получая в отместку порцию щекотки. Короткие быстрые поцелуи постепенно сменяются на медленные и глубокие, шутки превращаются в нашёптывание сентиментальностей и признаний в любви, а тепло от близости с родным человеком пробирается в самую душу. Зачатки ссоры испаряются под натиском эмоций. И пусть им придётся ещё не раз поднять эту тему, сейчас Хёнджин выбирает любить: выискивать новые созвездия из веснушек, целовать пухлые губы, замирать от низкого смеха, выводить узоры на золотистой коже и просто быть рядом.***
Из душного клуба Хёнджин выходит на такую же душную улицу. В начале июля свободно дышать в Сеуле просто невозможно — кажется, что влага забивается даже в нос. Сегодня ему пришлось отплясывать четыре часа без перерыва из-за заболевшего танцора, так что всё тело гудит от усталости. Он прикуривает сигарету, опираясь на стену здания, и устремляет взор в ночное небо, где виднеется огромная яркая луна и мерцающие звёзды, напоминающие веснушки Феликса. Красиво. Зажав сигарету в зубах, Хёнджин достаёт телефон, чтобы сделать фотографию и отправить её Феликсу. Чуть подумав, он также добавляет сообщение, растягивая губы в улыбке.among_the_stars: луна сегодня такая красивая
Поймёт ли его Феликс? Однако ответ на свой вопрос он не успевает узнать, так как дверь клуба открывается, а из неё появляется Соджун. — О, привет, — басит он, доставая пачку сигарет. — Решил передохнуть от этих охуевших толстосумов? Загоняли тебя сегодня. Соджун так выбивается среди остальных сотрудников клуба: он единственный — помимо танцоров — из многих, кому тоже не нравится всё происходящее и кто хоть как-то борется с непотребным поведением посетителей. — Ага, пришлось подменять Алекса. Кажется, у меня ноги вот-вот отвалятся, а впереди ещё индивидуальные заказы. — Кстати о них, — Соджун выпускает изо рта клубок дыма и сводит брови к переносице. — Меня тут Хангён начал прессовать, грозится уволить. Говорит, на меня клиенты жалуются. Что ж, это был вопрос времени. Тем, кто следует правилам, здесь не рады — уходи или прогибайся. — Вот же дерьмо. И что делать будешь? — Понятия не имею. Если уйду, лучше от этого никому не станет, но и продолжать я больше не могу. Как ты вообще тут столько работаешь? Вам же никто не помогал раньше. — Первое время у меня были мысли уйти, — шёпотом признаётся Хёнджин, наблюдая за десятками звёзд. — Но потом… потом начинает казаться, что ты заслуживаешь такого отношения. Ненависть и отвращение к себе сжирают, не давая возможности отстоять своё тело. Я продержался больше полутора лет, пока не… — он замолкает, чувствуя образовавшийся в горле комок. — Пока не? С грустным вздохом Хёнджин отрывается от созерцания неба и поворачивается лицом к охраннику, обнажая прогнившую душу: — Пока меня не изнасиловал один мудак тут. Соджун замирает с тлеющей в руках сигаретой, с которой сыпется пепел, и смотрит на него неверящим взглядом: — Какого хуя?! Я думал, тут максимум домогательства. — Ты ещё многого не знаешь. Не я был первым, и не я последний, с кем обошлись… так, — Хёнджин проводит ладонью по груди, где неприятно покалывает. О таком танцоры никогда не говорят вслух, однако эта тема незримо витает в воздухе. Да, до самой крайности редко когда доходит, но особенно надломленный, потухший взгляд, скованные движения, дёрганье от резкого движения каждый раз выдают произошедшее. — А полиция? Ты обращался? Тот урод должен сгнить в тюрьме. Хёнджин физически ощущает его возмущение, но может лишь покачать головой из стороны в сторону. — Я был слишком юн, да и Хангён убедил меня этого не делать. Всё замяли. В мысли настойчиво лезут воспоминания той ночи: запах лаванды и крови, испачканная чужим семенем обивка дивана, десятки синяков и ссадин, бледное лицо администратора, мельтешение обеспокоенного врача. Именно в тот день Хёнджин окончательно сломался: почувствовал себя униженным, опороченным, недостойным любви — достойным лишь чужих, запачканных спермой ладоней и боли. Каждое прикосновение в дальнейшем, каждая извращённая фраза ощущались заслуженным наказанием. Да и сейчас всё ещё ощущаются, но Хёнджин старательно вспоминает слова Джисона и Феликса, напоминая самому себе, что он этого не заслуживает. — Так не должно быть. Теперь я точно не уйду отсюда и что-нибудь придумаю. А ты, — Соджун тычет в сторону Хёнджина сигаретой, — даже думать больше не смей, что заслуживаешь такого. Отвратительные они, а не ты. Хёнджин наполняется безмерной благодарностью: Соджун такой же светлый и хороший, как Феликс с Джисоном. И как его вообще занесло в это место? — Я стараюсь, правда. Вибрирующий в кармане телефон отвлекает от разговора, и губы Хёнджина растягиваются в улыбке, когда он открывает входящее сообщение. Felix_golden_league: действительно красивая Felix_golden_league: и я тоже люблю тебя, Хёнджини — Что, девушка твоя пишет? — спрашивает Соджун, и Хёнджин отрывается от экрана, вопросительно смотря на него. — Улыбаешься, как дурак влюблённый, — объясняет он, стряхивая пепел на асфальт. Хёнджин чувствует, как припекает щёки; он неловко трёт нос, выкидывая потухшую сигарету, и отвечает: — Почти. Парень мой. — А-а-а. Видать хороший, раз ты так счастлив. — Самый лучший, — шепчет Хёнджин под смех охранника. Он дожидается Соджуна, пока тот докуривает, чтобы вместе вернуться в клуб. Кабинки встречают Хёнджина приглушённым свечением, обволакивая сердце мраком. К горлу подкатывает привычная тошнота от осознания того, что будет происходить дальше. Хёнджин сверяется со списком — сегодня четверо, а это ещё один час танцев. Мышцы тут же начинают ныть от усталости сильнее, уже ощущая очередную нагрузку. После работы явно нужно будет залезть в горячую ванную и расслабиться. — Хэй, Сэм, — окликает его Соджун. — Сегодня я не смогу вас проверять так часто и вообще заходить, прости. Но буду время от времени проходить мимо, и если что-то не так — кричи. Хёнджин слабо ему улыбается, понимающе кивая. Другого выхода у них нет, не считая увольнения, но это самый неблагоприятный исход. — Я буду в порядке, — уверяет он и, отпив воды, направляется к первому клиенту. Голубоватое свечение проливается на довольно молодого парня лет тридцати с небольшим на вид. Такие посетители — крайняя редкость и обычно они ведут себя пристойно: никаких рук ни на теле танцоров, ни в своих штанах. Это заставляет немного расслабиться, пока Хёнджин подбирает песни. — Ты ведь, Сэм, верно? Натянув на лицо улыбку, Хёнджин подтверждает: — Всё верно, господин. — А я Сонхва. Впервые в таком заведении, если честно, — и Хёнджин ему верит, замечая подрагивающие руки, что теребят диванную подушку. — Надеюсь, вы хорошо проведёте время. Он даёт понять, что их разговор окончен, и принимается танцевать, как только звуки гитары и ударных наполняют маленькую комнату. Руки скользят по телу под пристальным взглядом чужака, но он не ощущается каким-то извращённым и пошлым. Скорее, заинтересованным, восхищённым? Даже непривычно. Хёнджин опускается на колени, чтобы прогнуться назад и достать лопатками пола — с дивана слышится вздох. Он уже готов разочароваться, что это просто очередной дрочер, но, когда выпрямляется, видит всё то же восторженное восхищение. Этот парень что, реально пришёл посмотреть просто на танец? — У тебя потрясающая гибкость, Сэм. Где ты учился? Хёнджин давится воздухом от неожиданности: клиенты с ним говорили о разном, и обычно это касалось предпочтений в сексе, были и предложения стать содержанкой, но чтобы о его танцевальных навыках без тени эротического подтекста — впервые. — Да я сам в основном, — растерянно отвечает он. Качнув головой, Сонхва продолжает пристально следить за его движениями. Что, чëрт возьми, происходит? Хёнджин готов был к чему угодно, но не к искреннему интересу. Он внутренне собирается, чтобы оттанцевать оставшиеся три песни, и выкладывается на полную, вспоминая ту радость, что ощутил на фестивале вместе с Феликсом. Связки начинают идти заметно легче, Хёнджин растворяется в музыке, концентрируясь на приятных ощущениях в груди — удовольствие постепенно разливается по телу. Выпад, прогиб, волна, присед — отточенные до автоматизма движения сливаются в нечто прекрасное. Хёнджин рассказывает свою историю через танец, донося пережитую боль и стремление всё изменить, исправить. Впервые за четыре года неоновый свет не кричит об опасности, а человек напротив не вызывает желания отмыться от липких взглядов и прикосновений. Хёнджин просто танцует, словно он один, как это было когда-то в старшей школе: искреннее наслаждение от тянущих мышц, нагрузки и обнажения души. — Это импровизация или заготовленные номера? — вновь подаёт голос Сонхва, а Хёнджин дёргается от неожиданности, совершенно забыв, что он тут не один. — В основном импровизация, господин, — отвечает он, делая сразу несколько волн всем телом. — Достаточно, Сэм. Я увидел всё, что хотел. Хёнджин замирает, с опасением поглядывая на посетителя: времени осталось ещё на одну песню — вот сейчас всё и начнётся, да? Новые синяки на теле и порция сжигающего отвращения к себе. Он робко оглядывается на выход, но занавески, отрезающие их кабинку от коридора, остаются неподвижными — значит, Соджун на своём месте, и неизвестно, когда будет следующий обход. С диванов слышится шевеление, и Хёнджин тут же оборачивается назад, готовясь отбиваться, но Сонхва лишь достаëт бумажник, отсчитывая купюры. Он протягивает ему двадцать тысяч вон и маленькую визитку — разглядеть, что именно на ней написано, не удаётся из-за слишком тусклого освещения. — Я следил за тобой на сцене, ты отлично двигаешься, особенно для самоучки. Мне бы хотелось, чтобы ты работал на меня. Хёнджин поднимает на него глаза и выгибает бровь. Его хотят позвать в стриптизёры, или что? По всей видимости, его взгляд слишком красноречив, так как Сонхва поднимает руки в примирительном жесте и спешит объясниться: — Я недавно открыл танцевальную студию, а денег на крутых преподавателей нет. Вот и решил поискать в злачных местах. Не прогадал, — он широко улыбается, кивая головой в сторону Хёнджина. — Платить столько, сколько здесь, я не смогу. Даже и половину, наверное, учитывая ценник на приватки… — задумчиво тянет Сонхва. — Но если надумаешь свалить отсюда — позвони. Будешь вести занятия у новичков. — Спасибо, я бы с радостью, но мне сейчас очень нужны деньги. Он и правда рад бы сбежать отсюда не оглядываясь, но с зарплатой, что меньше в два раза, ему не удастся оплатить обучение, даже если Хёнджин перестанет есть. Однако новая работа ему пригодится, как только он заплатит остатки за семестр, поэтому визитка отправляется вместе с деньгами в задний карман кожаных брюк. — В любом случае позвони, как только решишь уйти из этого места. Если к тому моменту у меня будут свободные вакансии, я с радостью найму тебя. В ответ получается лишь ошарашено кивнуть: вот уж чего Хёнджин не ожидал от сегодняшней смены, так это предложения о новой работе. Сонхва покидает комнату, так и не дождавшись завершения индивидуальной сессии, но не проходит и минуты, как занавеска отодвигается, а в проёме появляется обеспокоенное лицо Соджуна. Он окидывает Хёнджина взглядом с ног до головы и спрашивает: — У тебя тут как? Просто этот вышел раньше, я думал, случилось чего, — густые брови охранника сводятся к переносице, губы превращаются в тонкую линию. — Он мне предложил работу. Наверное, со стороны Хёнджин выглядит так же глупо, как и Соджун, чьё лицо забавно вытягивается от удивления. — Ты согласился? — Не могу сейчас уйти отсюда, — Хёнджин поджимает губы, отрицательно качая головой. — Он мало платит, мне не хватит, чтобы заплатить половину семестра до его окончания. Соджун сочувственно вздыхает, но никак не комментирует его ответ, за что Хёнджин безумно ему благодарен. Если о предложении узнает Феликс, он точно начнёт уговаривать уйти из клуба и принять предложение. Возможно, не стоит ему говорить об этом, как и о прессинге Соджуна со стороны администратора. Не хочется давать лишних поводов беспокоиться о себе и накалять витающий в воздухе конфликт. — Ладно, тебя там ждёт следующий уже. Подозрительно выглядит, так что кричи в случае чего. Я это, хожу тут время от времени. Хёнджин грустно ему улыбается и покидает кабинку, чтобы войти в соседнюю. Собственно, на первом клиенте всё везение и заканчивается. Второй посетитель быстро передёргивает на него буквально за одну песню и оставляет смятые и запачканные спермой пять тысяч вон на небольшом столике. Оставшиеся же двое липнут с прикосновениями: проводят руками по бокам и бёдрам, цепляют когтистыми пальцами, приближая к себе, шепчут очередные гнусности и ничуть не стесняются проходящего по коридору охранника. Хёнджин терпит, не желая подставлять Соджуна. Всё ведь не так плохо, верно? Пока ему не наносят увечий, пока не лезут ладонями под одежду и не вжимают своим телом в диван, можно и потерпеть. Они не оставляют синяков на теле, но отпечатываются тёмными пятнами на душе — Хёнджин стискивает зубы и танцует. В мыслях он проклинает Хангёна, что продолжает отбирать у них право на собственное тело, но не останавливается. Бывало и хуже. Как только самая последняя песня заканчивается, Хёнджин пулей вылетает из кабинки, желая как можно быстрее оказаться дома и отмыться. Омерзение к себе комом подкатывает к горлу, и он проглатывает его, подавляя где-то внутри. Это всего лишь чужие прикосновения, всего лишь поглаживания рук, это можно вынести. — Всё нормально? — спрашивает Соджун, с прищуром осматривая его. — Никто лишнего себе не позволил? — Порядок, — кивает ему Хёнджин, умалчивая о разливающейся внутри ненависти к себе. Так будет лучше. Если уж и выбирать между присутствием Соджуна, который сможет помочь в критической ситуации, и его полным отсутствием из-за запрета даже касаться танцоров, Хёнджин предпочитает выбрать первое. Гадко, но он переживёт как-нибудь. Попрощавшись с охранником, Хёнджин вызывает такси до дома, чтобы наконец стереть чужие прикосновения.***
Отмокнув и расслабив забитые мышцы пару часов в ванной, Хёнджин прокрадывается к себе в комнату. Стараясь не разбудить Джисона, он умещается на узком подоконнике и набирает Феликса. Длинные гудки вводят в лёгкий транс, а Хёнджин подвисает, засматриваясь на звёзды за окном. Феликс не берёт трубку даже после десятого гудка — Хёнджин решает, что тот крепко спит, и уже думает отложить разговор до завтра, как в динамике слышится хриплое: — Хёнджини? — Прости, что разбудил. — Хэй, всё в порядке. Я ждал, но немного задремал, — бархатный голос растекается по венам, доходя до самого сердца. — Как сегодня прошло? Врать своему парню не хочется, но и поднимать тему клуба — тоже. Хёнджин понимает, что, если расскажет о произошедшем, это вновь вызовет волну обсуждения его работы. Джисону понадобилось полгода, чтобы отступиться от своей идеи, а Хёнджин не готов вновь возвращаться к бесконечным спорам. Проще переждать, перетерпеть, поэтому он лжёт и переводит тему: — Да нормально, как обычно. Лучше расскажи, чем ты сегодня занимался. Хоть они и не виделись всего лишь выходные, Хёнджин чувствует, что ужасно соскучился. Хочется прямо сейчас оказаться рядом с Феликсом, впитать знакомый аромат хлопка, как всегда, устроиться у него на груди, шептать признания в любви и получать ласку в виде лёгких поглаживаний по плечам. Возможно, он слишком торопится со своими чувствами, слишком доверяет и вверяет себя человеку, которого знает лишь несколько месяцев, но сердце против воли тянется к Феликсу, желая получить как можно больше любви, которой Хёнджин никогда не знал. Феликс же рассказывает, что убил все выходные на уборку, готовку и игры — такой простой быт, но слушать ужасно интересно. Хёнджин полностью погружается в его голос, подвисая на особенно низких тонах, и теряется в чувствах. Нестерпимо хочется любить, тонуть в этой любви с головой, вытесняя мрачную сторону своего существования из жизни. — Я соскучился, знаешь? — говорит Феликс, а внутри всё подпрыгивает, разнося по телу трепет. — Я тоже, очень, — шёпотом признаётся ему Хёнджин. — Может, останешься завтра у меня? Мне катастрофически не хватает тебя в кровати. Голос Феликса становится ещё ниже, отчего внизу живота образуется щекотка. Фраза звучит так интимно, двояко, из-за чего воображение рисует весьма не целомудренные картины в голове — щёки начинают полыхать, но Феликс не останавливается, продолжая своим бархатом опутывать разум. — Наверное, виновата сонливость, но я так хочу поцеловать тебя, Хёнджини. Ты не представляешь, насколько у тебя шикарные губы, да и весь ты. Хёнджин слышит, как Феликс ведёт языком по губам, слышит, как он шумно сглатывает слюну и как его дыхание тяжелеет, отчего у него самого тяжелеет в паху. В животе словно просыпаются бабочки, пускаясь в неудержимый вихрь, крыльями задевая стенки брюшины. Что-то струится по венам, разгоняя кровь и вынуждая сердце биться быстрее. Ближе, ему так необходимо быть сейчас ближе. Хёнджин готов уже залезть в динамик телефона, чтобы оказаться на другом конце города, как в следующий миг Феликс буквально добивает его: — Люблю тебя. Из горла звучит сдавленный стон, Хёнджин откидывается затылком на стену и укладывает руку на живот, где бешено бьётся рой бабочек, будто пытаясь дотянуться до них пальцами. Собственное дыхание сбивается от тягучего удовольствия, низкий шёпот и причмокивания губ вызывают что-то такое знакомое. Что-то… Веки резко распахиваются, Хёнджин устремляет взор на пах, неверяще впираясь в выпуклость. Он что, действительно возбудился? Спустя столько лет? Рука неуверенно движется ниже, обхватывает выпирающие очертания, проверяя, убеждаясь в реальности собственного возбуждения. Горло пересыхает, Хёнджин сглатывает слюну в попытке смочить стенки гортани. И что с этим делать? — Хёнджин, всё хорошо? Видимо, он слишком долго сохранял молчание и пропустил кусок разговора, пытаясь осознать происходящее. — Да… — начинает неуверенно Хёнджин. — Да, я просто… Ох, боже. Смущение в виде жжения добирается до кончиков ушей, оно смешивается с радостью: Хёнджин полноценный, не дефектный, он может хотеть. — Что такое? — томность из голоса Феликса испаряется, сменяясь обеспокоенностью. — Ты можешь мне рассказать, Хёнджини. — Я… Твой голос, ты так говорил, и… Кажется, будто лёгкие сжимаются, не давая живительному кислороду проникнуть в них. К чувствам примешивается паника. Что он должен сейчас сделать? Как сказать Феликсу, если язык не может сформировать хоть что-то цельное? — Ты возбудился?.. — осторожно спрашивает Феликс. Хёнджин на автомате облизывает губы и на выдохе тихо шепчет: — Да, Ликс. — Я могу тебе чем-то помочь? — Феликс вновь понижает свой голос, превращая его в тягучую лаву, что проникает во всё тело и плавит мозг. Ощущение, будто Хёнджин превратился в горячий воск: каждая клеточка полыхает, а член начинает ныть, желая получить такую долгожданную разрядку. — Просто продолжай говорить. И Феликс говорит, играясь с тембром, нашёптывает томящиеся желания и фантазии, погружает Хёнджина в свои чувства. Он описывает действия так ярко, что Хёнджин будто физически ощущает скользящий на своей шее язык, губы, что всасывают кожу, и руки, ведущие вдоль голени. Ладонь неловко, как будто впервые, проникает под ткань одежды, и Хёнджин размазывает пальцем капли выступившего предсемени по головке, из-за чего изо рта вырывается жалобный стон. — Я хочу встать перед тобой на колени, — продолжает Феликс. — Хочу взять тебя в рот, провести языком по всей длине, надавить им на головку, вобрать целиком, облизать. Хёнджин одобрительно мычит, толкаясь тазом в сжатый кулак. Удовольствие растекается от единственной точки по каждому нерву, вынуждая пальцы на ногах поджиматься. Так хорошо, так правильно, так желанно, так… — Ты ведь тоже хочешь этого, детка? Хочешь, чтобы я сделал тебе хорошо? Хрупкое возбуждение разбивается на сотни осколков, впиваясь остриями в душу, вспарывая едва зажившую плоть и вытягивая наружу нежеланные воспоминания. Крошка, малыш, детка, сладкий. Шёпот чужих голосов наполняет комнату, сотни лиц отпечатываются со внутренней стороны век, задерживаясь на одном-единственном. «Ты такой узкий, детка. Тебе хорошо?» Теперь дыхание сбивается от накатившей паники: Хёнджин задыхается, хватает ртом воздух, но он не протискивается в гортань. Руки скоблят шею, желая образовать в ней дыру и впустить кислород. Воображение рисует фиолетовое свечение, запачканный диван и горящую в полумраке табличку запасного выхода. Запах лаванды, который никак не может быть здесь, смешивается с железом и проникает в носовые рецепторы, вызывая тошноту. — Хёнджин?! — голос Феликса глухо пробивается сквозь музыку кабинки клуба. — Чёрт! Ты слышишь меня? Едва шевеля языком, сквозь надорванное дыхание Хёнджин отвечает: — Да. — Дыши, Хёнджин. Слушай моё дыхание и повторяй за мной. Он старается сконцентрироваться на голосе своего парня, доносящемся из динамика, не обращая внимания на то, что ему рисует мозг. Феликс дышит глубоко, медленно, и Хёнджин повторяет за ним, переходя с рваных вздохов на равномерное дыхание. Фиолетовое свечение постепенно исчезает, возвращая привычный вид комнаты без дивана и таблички эвакуационного выхода. — Посмотри в окно. Расскажи мне, что видишь, — просит Феликс, когда его дыхание восстанавливается. Хёнджин переводит взгляд на улицу, смотрит в ночное небо, продолжая спокойно дышать, и выискивает знакомые созвездия. — Эридан, Ригель, Кит, — начинает перечислять он сиплым голосом. — Ещё я вижу Цефея и Кассиопею. Ты знал, что они у тебя из веснушек получаются? С другого конца телефона доносится облегчённый вздох, голос Феликса звучит с улыбкой, отчего тепло забирается в грудную клетку: — Не знал. Покажешь мне? — Ликс, приезжай, пожалуйста. Сейчас он так нужен, как никогда раньше. Аж рёбра будто трещат от желания быть ближе, чувствовать Феликса, вдыхать его запах, тонуть в его объятиях. — Я уже вызвал такси и написал Джисону, чтобы он побыл с тобой, пока я еду. Хорошо? Как раз в этот момент дверь тихо открывается, а на пороге появляется помятый и заспанный друг. — Он уже здесь. — Тогда я пойду собираться, — говорит Феликс, и Хёнджин слышит, как тот выбирается из кровати. — Скоро буду. Отложив телефон, Хёнджин открывает окно, чтобы запустить свежий воздух в комнату и прогнать остатки фантомной лаванды. Джисон подходит ближе — такой домашний в безразмерной футболке — и осторожно спрашивает: — Что у вас случилось? Феликс ничего мне не объяснил, лишь попросил побыть с тобой. Изрядно смущаясь, Хёнджин выкладывает другу, как всё было, когда они залезают в постель. Джисон аккуратно поглаживает его по рукам, позволяя устроиться на своём плече. — А он молодец, не растерялся. И Хёнджин соглашается, отмечая большую разницу в поведении своего парня. В первые разы приступов паники Феликс явно не знал, как себя вести и что делать, а сейчас смог успокоить его в считанные минуты. — И я рад, что у тебя встал. — Боже, — пытаясь скрыть своё покрасневшее лицо, Хёнджин утыкается носом в плечо друга, легонько шлёпая его по животу. Джисон же посмеивается и щекочет его рёбра в отместку, повторяя раз за разом поздравления. Их небольшой разговор превращается в шуточную битву, комната наполняется смехом, щёки начинают болеть от улыбки, а неприятная ситуация отходит на второй план. — Ты порой ужасен, но я люблю тебя, — говорит Хёнджин, откидываясь на подушку и уворачиваясь от новых поползновений ловких пальцев. — Ужасен? Да я идеальный друг! Где ты ещё такого найдёшь? — улыбаясь, говорит Джисон, с прищуром оглядывая его тело — явно ищет место для новой атаки. — Нигде не найду, — признаётся Хёнджин. Джисон единственный, неповторимый и самый лучший. Он никогда от него не отказывался, всегда поддерживал и спасал, будь то пьяные родители, устроившие скандал, или очередной отвратительный клиент, оставляющий синие следы на коже. Джисон был рядом, держал за руку и не отпускал, принимая Хёнджина таким, какой он есть, разделяя с ним все трудности жизни. Он не осудит, что бы ни выбрал или ни сделал Хёнджин. Поэтому, набрав в грудь воздуха, Хёнджин говорит ему то, что не смог сказать Феликсу: — Соджуна приструнили, и теперь он не может следить за нами, как прежде, — на выдохе тараторит он, после чего спокойнее добавляет: — А ещё мне предложили работу. Лицо друга вытягивается — первые зачатки гнева сменяются удивлением: — Чего? Давай по порядку. Приходится взять себя в руки и рассказать обо всём Джисону: и о Хангёне с его угрозами, и о вновь липнущих клиентах, и о Сонхва с его странным предложением работы. Джисон внимательно слушает, хмуря брови и отпуская несколько матерных слов в сторону наглых клиентов. — Как понимаю, от работы ты отказался, — Хёнджин утвердительно кивает. — Феликсу уже рассказал? Хёнджин виновато поджимает губы, качая головой. — Не хочу с ним ссориться. Когда мы вместе, я забываю о клубе, понимаешь? Словно всего этого нет. С Феликсом так хорошо, и это всё хорошее не хочется портить. — Но это часть твоей жизни, которая никуда в реальности не девается. Хёнджин, ты находишься в постоянной опасности, и Феликс должен об этом знать, — Джисон говорит так серьёзно, что становится стыдно. — Я знаю, просто… — Просто приятно притворяться, что всё нормально, — виновато понурив голову, Хёнджин кусает губу, а Джисон продолжает: — Однако всё не нормально. Он понимает, что Джисон прав, но так не хочется собственными руками рушить их шаткое счастье. Даже без прямых разговоров о работе, она невидимым призраком витает где-то рядом, выжидая удобного момента, чтобы напомнить о себе. Разве так плохо, что Хёнджин старается избежать этого? Входная дверь щёлкает, и он дёргается от неожиданности, подпрыгивая на кровати. — Это Феликс, — спешит объяснить ему Джисон. — Я дал ему код от двери, не знал, в каком ты тут состоянии. Спустя минуту на пороге комнаты оказывается обеспокоенный Феликс, который заметно расслабляется, увидев, что они тут в порядке. Джисон поднимается с постели, освобождая для него место и бормоча под нос: — Ну, я пойду тогда, наверное. Доброй ночи. Хёнджин замечает, как друг пытается улыбнуться, но выходит слишком натянуто — в груди что-то неприятно скоблит. Раньше во все трудные моменты с ним был лишь Джисон, они жили в собственном мире, деля его только на двоих, но теперь в этот мир медленно проникает Феликс. И если для Хёнджина мало что меняется — вместо одного человека у него появляется два, — то для Джисона меняется слишком многое — он теряет его. Кажется, будто физически можно ощутить, как между ними что-то ломается: они отдаляются, делая первые шаги на собственных, раздельных путях. Хёнджин провожает лучшего друга грустным взглядом, душу опутывает тоска по детству. Они неизбежно взрослеют. Но впасть в уныние не даёт Феликс, который ложится рядом и притягивает в свои объятия — мир вокруг сразу наполняется звёздами и невесомостью. — Ну как ты? — спрашивает он, убирая его светлые пряди со лба. — Всё хорошо, ты мне помог. И Джисон, — Хёнджин тянется к ладоням своего парня, подставляя лицо под ласки. — Спасибо, что приехал. Как ты узнал, что нужно делать? — Оу, ну, я… — Феликс заметно смущается, его щëки краснеют. — Я почитал о травмах и панических атаках. Ещё поговорил с бывшими одногруппниками, — он ведëт плечом, словно в этом нет ничего необычного, а Хëнджин крошится от такого проявления заботы. — Что я сделал не так? Мы обсуждали физические триггеры, но ведь… — Детка, — перебивает его Хёнджин. — Все эти обращения… не могу слышать, они отвратительны. Феликс хмурится, поджимает губы, которые превращаются в узкую полоску, и спрашивает: — Я могу тебя как-то называть? Может, есть что-то?.. Его пальцы скользят по скулам и челюсти, чуть разминая, расслабляя. Хёнджин задумывается, перебирая в голове возможные варианты, пока незаметно для себя растворяется в любимых руках. Веки прикрываются от накатившего наслаждения, стоит Феликсу вплести пальцы в его волосы и начать массировать затылок, постепенно спускаясь к загривку, — хочется заурчать, но получается лишь тихо простонать на выдохе. В мыслях крутятся десятки обращений, которые были запятнаны мерзкими посетителями, и сейчас вызывают лишь неприятные воспоминания. Милый, дорогой, милашка — каждая версия перечёркивается, выбрасывается. Хёнджин уже думает отступиться от этой идеи, как находит то самое. Он открывает глаза, сталкиваясь с внимательным и чутким взглядом Феликса. Кажется, в его глазах можно увидеть вселенную. — Любимым, — едва шепчет он, облизывая пересохшие губы. — Меня никогда не называли любимым. Хёнджин замечает, как вселенная надламывается, заметно наполняясь болью, но Феликс, вопреки ей, мягко улыбается и пододвигается ближе, касаясь кончиком носа его щеки: — Хорошо, любимый. Дыхание спирает от переполняющей радости: сердце поджимается, подпрыгивает — оно будто неконтролируемо болтается в груди, выбивая из лёгких остатки воздуха. Любовь переполняет Хёнджина, и, не зная как ещё её выразить, он прижимается к своему парню в трепетном поцелуе. Феликс кажется нереальным, выдуманным собственным сознанием, иначе Хёнджин не может объяснить его существование. Но Феликс здесь — живой, осязаемый, — он мягко гладит своими ладонями его лицо, шею, руки, проводит между лопатками, скользит по позвонкам, отвечает на поцелуй так аккуратно, словно Хёнджин нечто хрупкое: неловкое движение — и разобьётся. Когда они отстраняются, Феликс переворачивается на спину, а Хёнджин привычно устраивается на его груди, слушая удары любимого сердца. Эта тишина, нарушаемая лишь глухим биением, успокаивает окончательно. Хёнджин задумывается о словах Джисона, что Феликсу стоит всё рассказать, и набирается решимости, но его сбивает внезапный вопрос: — Что у тебя на потолке? — Хёнджин чуть приподнимается, прослеживая за его взглядом, и натыкается на жёлтые меловые рисунки. — Это звёзды?.. — Да, они самые, — Хёнджин улыбается, вспоминая, как рисовал их, когда они с Джисоном въехали в эту квартиру. — Я с детства любил астрономию, меня тянуло смотреть на небо, и я обожал звёзды. Когда дома было особенно невыносимо, я сбегал к Джисону, а у него на потолке были такие, знаешь, светящиеся в темноте звёздочки? — получив ответное «угу», он продолжает: — Они меня так успокаивали. Я очень хотел, чтобы у меня тоже были такие, но родителям было важнее купить лишнюю бутылку соджу. Я так завидовал Сони, поэтому стал сам рисовать звёзды на потолке. Вроде вырос, а привычка осталась. — Мне жаль, что у тебя не было своих светящихся звёзд, — шепчет Феликс. — Каждый ребёнок заслуживает детства и любви. — Это уже в прошлом, — пожимает плечами Хёнджин и отрывает взгляд от потолка, переводя его на лицо Феликса. — Теперь я могу любоваться твоими созвездиями. Показать, какие у тебя есть? Губы Феликса расплываются в улыбке, он согласно кивает, оставляя невесомые поцелуи на лице Хёнджина. Остаток ночи они проводят за изучением его веснушек, находя всё новые рисунки небесных тел, пока не наступает рассвет.