Ладан

      Я плохо помню наш путь в Париж. Клодия не разговаривала со мной. Любые попытки заговорить прекращались под ее взглядом, полным ненависти и злости. Попытка взять ее за руку и развернуть к себе во время путешествия на корабле, закончилась публичной оплеухой и следом от ее ногтей на пол моего лица. Царапина заживала несколько дней.       Я смирился. Я не мог объяснить, почему не убил Лестата. Просто каким-то шестым чувством понимал, что если сделаю это, то убью не столько его, сколько собственное сердце, саму способность любить хоть кого-либо в этом бесстрастном саду из зла, даже Клодию, мой слабый маленький свет в пучине полного беспросветного мрака и лабиринте скорби.       Когда она смогла совладать с собой, то прочла это в моих мыслях. И начала редко и коротко, но все-таки отвечать на мои вопросы, позволять мне идти рядом с собой, держать за руку, оправлять на ней плащ. А однажды в холодный румынский полдень она забралась в мой гроб и, крепко прижавшись своей гладкой щекой к моей, обняла меня тонкими руками, и я понял, что я прощен. Слова были не нужны. Она все поняла без слов. Мои мысли, сумбурные, переполненные зигзагами противоречий, были открыты для тонкого скальпеля ее собственных, холодных и беспощадных. Она больше не видела во мне врага, нарушителя ее блистательных и хитроумных планов. Скорее глупого сентиментального спутника, подельника по несчастью, слишком бестолкового и ненадежного для исполнения возложенных на него функций, но недостаточно вероломного, чтобы не простить ему его промах. И Клодия простила, сняв с моей души камень весом со всех существующих надгробных плит на земле.        Она очень хотела попасть в Париж. Город света, город любви, самый красивый город на свете, столицу творчества, столицу моды, столицу жизни.       Мы оба жаждали Парижа, как грешник отпущения своих грехов. Мне казалось, что только там, в этом чудесном, далеком месте, я обрету покой, которого не знала моя душа с момента, как вампир Лестат выпил мою кровь, а с ней и мою смертную жизнь с надеждой на вечный покой в божьем царстве. Моя Клодия бредила Парижем, и я грезил о нем почти как о небесном Иерусалиме, мифических Шамбале, Гиперборее... Трясясь в тесных каютах или паршивых каретах, ловя тощих крыс в палубных отсеках или на грязных тротуарах восточноевропейских селений и городов, я представлял Париж. В моем воспаленном мозгу этот город был наделен лучшими чертами всех городов, что я когда-либо видел или о чем читал. А еще было странное чувство, что мое так и не до конца еще мертвое сердце снова забьется в груди набатом, когда я приеду, прибуду в Париж. Предвкушение встречи с другими вампирами одновременно пугало и будоражило мою кровь. Мы скитались по городам, так толком никого не встретив, ведомые лишь одним внутренним импульсом, что нам двоим нужно во Францию, нужно в Париж. Само это слово билось рваной нервной пульсацией где-то в теле, отчего сердце сладко сжималось и трепетало.       Однако, когда мы наконец добрались до своей вожделенной цели, меня охватила грусть. Будто само ожидание этой встречи было дороже, чем ее физически ощутимая материализация. К тому же ливень стоял такой, что за ним был не виден город. После долгой дороги мы с Клодией были весьма голодны, и это не прибавляло нам доброго нрава, скорее напротив инстинкты взяли над нами верх, заставив пойти на охоту в первый же закоулок мокрого и промозглого в ту ночь Парижа. Знакомство с городом началось с убийства молодой, но уже пораженной опиумом женщины, которую выбрала Клодия, и бездомного, грязного старика, доставшегося мне. Могло ли в принципе быть иначе? Дети ночи отдали городу первый кровавый сбор, первую жертву, первую жатву. Но впервые мне показалось, что мысли о тяжести греха убийства другого существа не терзают мою совесть так сильно, как было прежде. Старик улыбнулся мне перед смертью, в его мыслях билось тихое «благодарю».        А дальше мы бросились в объятья Парижа, как будто любовники, разлученные на много лет и волею судьбы вновь обретавшие один другого. Мы тратили баснословные суммы в лавках, где продавались изящные шляпки, перчатки, платья и украшения для прелестной половины Парижа. Клодия сметала с полок все самое лучшее, модное, дорогое, а я не мог налюбоваться сиянием ее глаз и улыбкой на бледном и вечно юном лице. Портнихи ночами напролет обшивали ее нежное едва оформленное девичье тело, она вертелась, когда примеряла, смеялась и постоянно просила еще. Я не мог наслушаться ее смеха, ее капризов, последний раз я был похожим образом счастлив, когда она только появилась и много смеялась в своем странном и мрачном детстве. Сейчас этот смех вернулся. Но он был уже другим. Смехом женщины, смехом кокетки, выбирающей, чем усилить свою утонченность и красоту. Ювелирные лавки Парижа были буквально ограблены нами за пару недель. Шкатулки Клодии просто ломились от бриллиантов и изумрудов. И даже я, равнодушный к моде, был заражен ее жаждой красоты. Мой скудный гардероб был пополнен парой десятков модных футболок, рубашек, брюк и так полюбившихся мне в новом столетии кожаных, джинсовых курток, разнообразных жакетов и кардиганов, а также уличной обуви, причудливый дизайн которой меня смешил, но не удерживал от покупки.       Мы наслаждались жизнью ночного Парижа во всей ее полноте. Почти каждый вечер, с заходом солнца, мы отправлялись в Гранд-опера́, где с замиранием сердца я слушал бессмертные шедевры Россини, Верди, Глюка, Доницетти под аккомпанемент мерно бьющихся от восторга людских сердец по обе стороны от Клодиии и меня. Забыться в этом бушующем море из ярких красок блистательно, ослепительно нарядных мужчин и женщин, благоухающих всеми оттенками лучших французских духов и так откровенно манящим мое вампирское нёбо гулом текущей по их жилам кровавых рек, было так просто и так легко, что я наслаждался буквально каждой секундой своего погружения в мир Парижа. Я приложил этот город к душевным ранам будто пропитанный спиртом бинт к кровоточащей ссадине в грудной клетке. Припал к городу жадными губами, словно дорвавшийся до воды в оазисе путник, блуждающий несколько недель в пустыне. И жадно пил не в силах утолить жажду.       Удивительно было и то, как спокойно я стал относиться к смерти именно в этом буквально преисполненным жизни во всех ее проявлениях городе греха. Словно по волшебству жертвы сами как будто искали моих объятий. Бездомные, нищие старики, подобно тому, что я встретил в свою первую ночь пребывания в городе в переулке, больные сифилисом куртизанки обоих полов, безнадежные пациенты городских госпиталей, завсегдатаи опиумных притонов… Я мысленно звал их, и они шли мой на зов, словно ища спасения в моих ледяных губах. Я впервые чувствовал покой и удовлетворение от убийства, я слушал их исповеди словно самый внимательный из духовников, я убаюкивал их в объятьях, словно любовник или родитель, когда хочет успокоить рыдающее дитя. Я кусал так осторожно и деликатно, как только я был способен, я гладил их волосы, когда пил, я мысленно умолял их раскаяться в своих грехах и идти в новый, лучший из миров в вечном покое усталой души или в надежде на исправление своих ошибок в будущем воплощении на земле. Улыбки на их застывающих лицах были моей отрадой.       Я стал убивать редко, точечно, иной раз пропуская по паре дней и не чувствуя для себя резкого дискомфорта жажды. Клодия наблюдала за мной с брезгливым скепсисом на лице. Но потом неожиданно составила мне компанию на охоте. Она долго и пристально наблюдала, как я убаюкивал и выпивал юную рыжеволосую куртизанку, смертельно больную чахоткой и прочим букетом заболеваний, присущим тогдашним жрицам Венеры. В какой-то момент я почувствовал присутствие Клодии в мыслях у этой женщины, как пристально она изучала ее, как впитывала историю ее жизни, как живо интересовалась уже обрывающейся судьбой. Я вспомнил, как часто Клодия фиксировала в своем дневнике последние слова выпитых ею мужчин и женщин. Как сохраняла странные сувениры из частей тела убитых. Тогда я не понимал зачем, но глядя на то, как живо она увлеклась моей странной потребностью выслушать и успокоить жертву перед убийством, мне показалось, что это было странной неловкой предтечью того, что я и сам обретал в Старом Свете. Желание убивать не только и не столько ради потребности утолить жажду, но сделать свое проклятье своим благословением, даром, способным иметь высший смысл, прикосновением к замыслу Творца. Я не знал думала ли Клодия об этом также или имела свое собственное почти естественнонаучное любопытство к жертвам, но с тех пор что-то изменилось и в ее собственной манере убивать. На следующую ночь она повела меня в игорный дом. Роскошное место, где мы оба выглядели шикарно в нарядах по последней французской моде. Владелец дома был просто отменной свиньей, наживающейся на клиентах, избивающей любовницу и растлевающей собственного сына. За ночь мы разорили его казино и прикончили двух его лучших шулеров вместе с самим владельцем. Оставив выигрыш в комнате местной певички и по совместительству жертве многолетнего насилия со стороны убитого нами гангстера, мы скрылись в тумане предрассветного Парижа, предварительно проследив, чтобы девушка нашла деньги и мысленно рассчитала побег из города на свою малую родину – в Неаполь. Но несмотря на пьянящий в ту ночь кураж, мне казалось, что наше посещение местного казино, не прошло бесследно. За нами кто-то будто бы наблюдал. Я чувствовал чужое присутствие, присутствие потустороннего существа сходной со мной природы. И Клодия тоже хмурилась, напряженно всматриваясь в туман. Мне казалось, что кто-то ломится в мои мысли, и я старался выстраивать ментальный блок, пока мы на максимальной скорости возвращались в снятые нами комнаты в самом престижном районе города – в шестнадцатом округе Парижа рядом с Булонским лесом. Клодия прошмыгнула наверх по лестнице, а я замешкался внизу, у стойки консьержа, краем глаз заметив стремительное движение за углом около двери, ведущей на лестницу со двора. Сомнений не было, за нами следили. С того времени, как мы очутились во Франции, я совершенно забыл о других бессмертных. Как-будто мы с Клодией были одни в целом мире и начали жизнь с нуля, прекратив все попытки поиска себе подобных. Но по иронии судьбы они сами нашли нас, в такой казалось бы неподходящий час.       Я принял решение выйти на улицу и увидеть сам, кого же судьба приготовила мне в Париже. Какое-то откровенно мерзкое липкое чувство брезгливости и отголоски такого же липкого страха отчетливо бились в моей голове, когда я приблизился к выходу из комнат, кивнув консьержу. На улице снова шел сильный дождь, почти как в тот первый день, когда мы с Клодией прибыли в Париж. Ощущение дежавю накрыло меня, вместе с тем раззадорив инстинкты самозащиты и желания защитить Клодию от чужого. Он стоял рядом с фонарным столбом, лениво рассматривая свои длинные похожие на стекло ногти с безупречным маникюром. Высокий, мощное телосложение, белобрысые волосы, гладко зачесанные назад по последней моде. Лицо неприятное, хотя и не лишенное некой брутальной привлекательности и шарма, оскал откровенно хищный и злой.       - О месье, вы вспомнили о манерах, когда спустились? – откровенная насмешка в его грубоватом баритоне еще больше разозлила.       - Жаль вы о них не вспомнили, когда следили за мной сегодня и преследовали до самого порога апартаментов, -- я старался контролировать голос, но вышло все равно слишком зло и обороняюще претенциозно. Я поежился, словно от холода, и встал в максимально защитную позу, всячески показывая свою способность сдержать удар.       - Два новых вампира из Нового света охотятся в наших угодьях. Без приглашений, без разрешений и без почтения к нашим традициям. Нехорошо. Он все также скучающе разглядывал свои ногти, чуть наклонив голову набок. Небрежная улыбка придавала его лицу странное выражение, с которым маньяки-педофилы обычно просят детей не кричать, прежде чем изнасиловать их и убить, закопав в саду.       - Каких это еще традиций? ТЫ! Кто такой? – голос Клодии звенел от гнева и плохо скрываемой злости. Я в ужасе обернулся, поняв, что не заметил, когда она спустилась и присоединилась к нашей компании. Клодия накинула на себя длинный плащ из холщовой ткани, по которому хорошо скатывалась вода, и прикрыла волосы капюшоном. Ее глаза зловеще мерцали, а губы сжались в тонкую линию, выдававшую все ее напряжение и неудовольствие от происходившего здесь спектакля.       - Мадмуазель, я приветствую Вас в Париже! Вампир Сантьяго, к вашим услугам, - блондин оторвался от лицезрения своих ногтей и изогнулся в шутливом поклоне, легко приблизившись к нам с Клодией с явным намеком поцеловать моей спутнице руку. Моей первой реакцией было оттащить его прочь, но Клодия неожиданно улыбнулась, продемонстрировав свои клыки, и присела в таком же шутовском реверансе, подав блондинчику руку, которую он смачно облобызал, едва не вызвав у меня желание блевануть всей выпитой за ночь кровью.       - Месье…мы плохо начали. Но это поправимо, - Клодия продолжала улыбаться во все клыки, глядя на нового вампира изучающе, с интересом.       - Меня зовут Клодия, а это мой брат Луи. Он немного вспыльчив, когда речь заходит о непрошенных гостях. Но в целом душка, уверена, вы поладите, - она опять улыбнулась Сантьяго, кивнув в мою сторону, пока я пытался сбросить с себя оцепенение и придать лицу выражение беспристрастности.       - О не сомневаюсь, я уже полностью очарован вами обоими, mes jeunes amis*, - с плохо скрываемым сарказмом заметил вампир, нежно держа Клодию за запястье. – Но боюсь не так сильно, как Arman, - уголки губ блондина поползли вверх при упоминании этого имени, хотя из голоса странным образом ушла насмешка, уступив место чопорному тону царедворца, читающего доклад.       - Глава Детей ночи Парижа свидетельствует свое почтение, вам, вновь прибывшим, сестре и брату во крови. Когда у вас…будет время и желание, наша сообщество, - он сделал паузу, цепким взглядом окинув нас с Клодией с высоты своей мощной фигуры,… наше сообщество будет радо принять вас в Театре вампиров на бульваре дю Тампль. Не откажите нам в этой милости, mes jeunes amis, - он снова отвесил шутливый поклон, вручив Клодии визитку и не сводя с меня полных злобной насмешки глаз. Паяц, клоун, шут гороховый, - ненависть и презрение закипали в моей груди, грозя вылиться наружу. Но Клодия мягко тронула меня за локоть, гася эту вспышку эмоций на лету.       - Благодарю Вас, mon cher ami, Santiago, мы придем…как только появится время и … настроение, - Клодия улыбнулась, вновь протянув руку для поцелуя вампиру. Тот с плохо скрываемым рвением снова облобызал ее кисть губами, отвесил мне шутовской поклон и исчез, оставив нас с Клодией одних в блеклым свете уличного фонаря и занимающегося рассвета. В моей руке оказалась переданная Клодией визитка с загадочной надписью «Chef du Théâtre des vampires du Boulevard Temple - Armand»**. * (с фр.) мои юные друзья; ** Арман - Глава Театра Вампиров на бульваре дю Тампль.